Нет, не призраки!

СОРОК МЕТРОВ ЖИЗНИ

Левобережье молчало. Настороженная тишина застыла над приднепровскими поймами, над расплесканным гниловодьем, над полоской верболоза, иссеченного пулями, продутого осенними ветрами. Ни шепота, ни шороха — ни единого звука.

В ту сентябрьскую ночь гвардейской дивизии генерала Бакланова было приказано форсировать Днепр и занять плацдарм на правом берегу. И хотя дивизии отводилась вспомогательная роль — дезориентировать противника — солдаты знали: чем больше вражеских сил они смогут оттянуть сюда, к излучине реки, тем легче будет советским воинам на главном направлении, под Киевом — седым отцом городов русских.

В окоп, что упирался в пожелтевший камыш, незаметно проскользнул лейтенант Добриченко. Он поднес к глазам бинокль и задумчиво стал рассматривать родной берег. Там, за Днепром, он родился… Босоногим мальчишкой носился по извилистым кручам, нырял в ласковые прозрачные волны, с дедом ставил рыбацкие сети. Учился в десятилетке, мечтал о киевском университете. В трудном сорок первом безусый доброволец принял на Днепре первый бой, потом прощался с осиротевшим Славутичем, бурым от крови. С того дня разведчик не считал ни задымленных дней, ни тяжких ран. Только глубже становились морщины возле рта, только преждевременно поседели виски. Два года ждали его и порабощенные фашистами люди, и эти волны, и плесы, и мертвые рощи. И он дожил до этого дня… Добриченко повернул косматую голову к притихшим разведчикам.

К нему бесшумно приблизились сержанты Александр Пушкарь, Виталий Сербиненко и рядовой Иван Сомов. Командир роты обнял их и шепнул:

— Генерал пожелал ни пуха ни пера и посоветовал натереться гусиным жиром или орудийным маслом. Говорит, у них, в Архангельске, так делают, если вода холоднющая.

— Не помешает, — согласился практичный сибиряк Сомов и, достав из вещмешка какую-то флягу, стал быстро раздеваться.

Предусмотрительный старшина Татьянин принес резиновый баллон для гранат и одежды. Добриченко одобрительно кивнул. Старшина молча вытянул из кармана резиновые перчатки, сдул с них крошки махорки.

— Выпросил у хирурга в медсанбате. Для гранатных запалов, — объяснил он.

— Трубочками запаслись? — напомнил Добриченко. — Ведь под водой придется плыть несколько сот метров… Есть чем закляпить носы?

— Есть, товарищ гвардии лейтенант, — ответил Татьянин.

— Еще разок проверь все…

Разведчики разделись, аккуратно сложили в баллон одежду, финские ножи, десяток грапат. Дотошный старшина следил за каждым движением, помогал, советовал. Немного подумав, он спрятал в баллон противотанковую гранату.

Палец командира роты скользнул по лоснящейся от гусиного жира спине Сербиненко.

— Действуйте гранатами. После артподготовки раздобудьте трофейные автоматы. Группу возглавит сержант Сербиненко. Когда артиллерия перенесет огонь в глубь фашистской обороны, будьте начеку. Отдельные огневые точки врага могут ожить. — Добриченко посмотрел на часы. — Пора!

Один за другим три разведчика погрузились в черную бездну. На реке разошлись круги.

…Холодная вода обожгла тело, впилась в него тысячами острых иголок. Сербиненко перевернулся на спину, вынырнул на поверхность. В легкие хлынул свежий воздух. Разведчик зажал зубами трубочку, и над его головой прокатилась упругая волна.

Плыть становилось все труднее. Сквозь стиснутые губы просачивался липкий ил. Донимал холод, появилась тупая боль под мышками. Ноги задеревенели. По голове словно кто-то колотил обухом. Сербиненко казалось, что он плывет очень долго. На самом же деле за спиной осталась только треть пути, а силы покидали разведчика. «Полежу немного, отдохну, — решил Сербиненко. — Жаль, клятое течение отнесет в сторону. Но без передышки не доплыву». Оп расслабил мышцы и с облегчением почувствовал, что боль в голове утихает.

«Как там чувствуют себя мои мореходы? — пришла ему в голову беспокойная мысль. — Не сладко им сейчас. Я ведь Волгу переплывал…»

Вверху прогремел снаряд гитлеровской дальнобойной. Разорвался он вблизи. Черная как смола волна вздыбилась, выплеснув на поверхность разведчика. Сербиненко невдалеке увидел обе трубочки. «Молодцы ребята, держатся вместе. Сейчас и наша артиллерия заговорит».

Но орудия на левом берегу молчали: до артиллерийской подготовки осталось еще полчаса. Этого Сербиненко не знал. Изнуренному разведчику казалось, что прошло слишком много времени, а Днепр становится все шире и шире. Сербиненко нырнул под воду и, борясь с течением, что есть силы стал грести левой рукой. Ноги отказались повиноваться, в голове, то утихая, то усиливаясь, звучал перезвон. Неожиданно звон в ушах превратился в гром. Сербиненко открыл глаза и сквозь сизовато-зеленый слой воды увидел в небе краснохвостые мины катюш. В огненный гул гвардейских минометов вплелось хрипение орудий крупных калибров. И все это накрепко придавил к земле сплошной грохот дальнобойной артиллерии.

Правый берег застонал. В небо взлетали обломки бревен и досок, вырванные с корнем кусты. Басистые взрывы всколыхнули потоки воздуха. На Днепре разгулялись гребнистые волны, и Сербиненко вместе с резиновым баллоном качался на них, как на качелях.

Когда наша артиллерия перенесла огонь глубже и взрывы загрохотали на второй линии фашистской обороны, обессиленный Сербиненко, нащупав ногами дно, вытянул на долгожданный берег отяжелевший баллон. Разведчик присел на песок передохнуть и… Пришел в сознание так же неожиданно. Раскрыл глаза — увидел над собой лицо Пушкаря. Саша изо всех сил растирал ему грудь. Сомов возился с трофейным автоматом. Оба были одеты.

— Воскрес, дружище, ну и хватит в адамах ходить! — пошутил Пушкарь.

— А я тебе, сержант, подарок приготовил, — протянул оружие Сомов.

— Спасибо, — поблагодарил Сербиненко и стал быстро одеваться.

Над обрывом догорала хибарка бакенщика. В дрожащих отблесках пожара Сербиненко увидел начало долгожданной переправы… Все, что могло держаться на воде: облепленные солдатами неповоротливые понтоны, рыбацкие челны, кое-как сбитые плоты, связанные телефонным кабелем бочки и соломенные маты, бревна, доски — все это достигло середины реки. В авангарде переправлялась рота разведки. Сербиненко разглядел сержанта Гулю на козлах роскошного фаэтона, оси которого были крепко прилажены к широким доскам. В фаэтоне разместилось пятеро солдат, и среди них — командир роты. Добриченко размахивал руками, словно о чем-то предупреждал, затем, сложив их лодочкой, что-то крикнул.

Сербиненко оглянулся на обрыв и все понял. Под обгоревшей вербою открылась амбразура дзота. Из нее люто хлестнула пулеметная очередь, отозвалась в ушах, будто барабан.

Разведчики припали к земле.

— Ожили проклятые фрицюги! — стиснул зубы Пушкарь. — Видно, глубоко закопались.

Сербиненко прикинул на глаз расстояние к вражескому дзоту.

— Быстрее, ребята! А я буду прикрывать на всякий случай.

Пушкарь и Сомов подползли к отвесной песчаной степе, оставив на песке две извилистые полосы.

От дзота обрыв спускался к воде несколькими террасами. На полосатом фоне нижнего уступа Сербиненко видел фигуры друзей. Вот разведчики вскочили и побежали вдоль берега, по вдруг остановились возле какого-то темного предмета. Пушкарь что-то сказал Сомову, и они двинулись дальше.

«Убитый немец», — рассмотрел Сербиненко. Но он ошибся: темная фигура зашевелилась, оперлась на локоть. В вытянутой руке гитлеровца угрожающе блеснул парабеллум. Сербиненко не целясь выстрелил. Фашист опрокинулся на спину.

От неожиданности Сомов и Пушкарь упали. Сербиненко успокоительно махнул им рукой: мол, действуйте, все в порядке… Однако разведчики вернулись и поволокли убитого за собой.

Возле расщепленного пня они остановились. Пушкарь присел на корточки, Сомов вскочил ему на плечи и, выпрямившись, ухватился рукой за корень, который торчал из выступа. Он подтянулся на руках, быстро взобрался на террасу, поднял туда тело немца.

«Теперь к пулемету близко — метров сорок. Сорок метров жизни…» — Сербиненко вздрогнул.

Оба разведчика, припав к земле, отдыхали и, по-видимому, о чем-то совещались. Передохнув немного, Сомов положил себе на спину мертвого и наискосок пополз к дзоту. «Со смекалкой! — подумал Сербиненко, наблюдая за действиями своих товарищей. — Только Пушкарю надо с правого фланга… Сомову трудно. Правда, сибиряк не уступит в силе Илье Муромцу, но взбираться на уступы с такой ношей — не в бирюльки играть. Поэтому и отдыхать ему приходится часто. А пулемет бешено тарахтит — даже пламя вихрится вокруг предохранителя мушки».

Между тем сибиряк снова остановился, положил немца на землю, до последней дырки зачем-то отпустил кожаный ремень фрица. «К чему Сомову такой длинный пояс? Опоясаться вместе с немцем, чтобы не болтался на спине? А дальше?»

Сомов рывком вытащил из-за голенища складную трофейную ложку. Ее рукоятка уперлась гитлеровцу в живот, ложка в пряжку: хотя и не надежная, а все же распорка. Шершавьте руки сибиряка, что вытягивали без клещей гвозди, сошлись на бедрах немца. Разведчик привстал на колено, поднял фашиста над головой и бросил на амбразуру. Тело немца, мелькнув в воздухе, повисло на предохранителе, как на крючке. Пулемет дважды фыркнул и замолк.

— Сомов, золотая голова! — крикнул Сербиненко и изо всех сил рванулся к друзьям вверх по обрыву. Песок засыпал глаза, обжигал локти, предательски уползал из-под ног. Но сержант ничего не замечал: какая-то невидимая могучая сила подымала его все выше и выше — на овеянную мечтой днепровскую кручу…

Утренняя заря, предвещая погожий день, занималась над новым плацдармом.