Нет, не призраки!

В ЛЕСУ ПОД ТЕРЕЗИЕНБЕРГОМ

Внимательные, цепкие глаза Вилли Гальдена следили за каждым движением подполковника Баккера, начальника спецотдела 4-й армии. Генералу было известно, что Баккер поддерживает связь со службой безопасности, возможно, даже докладывает чиновникам из гиммлеровского ведомства о действиях и высказываниях своего командира. При первой же возможности Гальден охотно бы избавился от этого сыщика, но даже малейшего повода до сих пор не представлялось: такого пройдоху и в ступке пестиком не ударишь…

Неприязнь неприязнью, а дело надо делать…

— Повторяю, подполковник, — глухо кашлянув, Галь-ден достал из серебряного ларца маленькие ножницы, аккуратно срезал кончик сигары, — в наших тылах действует смелая, опытная и, по-моему, чересчур дерзкая разведгруппа русских. Вы только подумайте… Им нужна была мощная радиостанция — они ее выкрали у ротозеев из девятого корпуса. Им понадобился контрольный «язык» — они подстерегли не какого-то малька, хлюпика, а штабного офицера. Отдадим им должное, — Гальден подумал, что эти слова сегодня вечером станут известны друзьям Баккера, но сейчас решил высказаться до конца. — Часовых у штаба они сняли профессионально, а говоря точней; показательно… Представьте, сколько всего повидали собственными глазами вражеские разведчики, сколько перехватили телефонных разговоров! А вы тут мелете мне какую-то дребедень об экстренных мерах… — Гальден, едва сдерживая злость, грыз тонкие, бескровные губы.

— Извините, господин генерал, спецчастям уже приказано прочесать леса. На переднем крае выставлены усиленные посты, на вероятных направлениях устроены засады.

— Ваши мероприятия ничего не гарантируют, Ваккер. Сплошного переднего края на этом участке до сих пор нет. И даже больше, русские всегда умели нащупывать стыки. Думайте, Ваккер. Когда имеешь дело со смертельным врагом, надо хорошенько думать!

— Это верно, — Ваккер глубоко вдохнул холодный воздух. — Русские здорово научились воевать. Но слабинка у них все-таки осталась. Не в голове — в сердцах… Сейчас, — подполковник склонился над столом и, как человек, твердо убежденный в том, что стены имеют уши, стал что-то шептать, указывая карандашом на точки, ярко обозначенные на карте-километровке.

— Да, — после короткого раздумья согласился генерал. — Это, как говорил их обожаемый Чехов, уже «нечто любопытное»… Но любая войсковая разведка, независимо от ее национальной принадлежности, действует в тылах противника скрытно, без шума, старается не оставлять следов. А в предложенном вами варианте без пальбы не обойтись… Правда, до сих пор этим ищейкам все время везло. А удачи, как известно, отрицательно сказываются на бдительности. Действуйте, Баккер!

Разведчики шли долго. За дремучим смешанным лесом начался молодой сосняк. Через каждые пятнадцать метров над густыми кронами вздымались сторожевые вышки. Между игольчатой зеленью Горкин разглядел проволочные заграждения в три ряда. Боец осторожно приблизился к колючей проволоке. «Какой-то концлагерь… Но везде пусто. Наверно, заключенных увезли на запад. Территория огромная, а всего-навсего три хибарки. Неужели бедолаги жили тут под чистым небом? Глянем, что это за бугорки… Ага, ходы ведут вглубь… Подземный лагерь! В Майданеке и Освенциме людей сжигали прямо на поверхности, а тут и под землей пекло развели…»

— Товарищ сержант, — откозырял двигавшийся в головном дозоре Горкин, — там, в чаще, покинутый бункер. Мы нашли четыре немецких автомата и семь гранат. Наверное, басурманы-охранники забыли…

— Берегитесь мин-сюрпризов! Трофейное оружие прихватите и — в путь, — приказал Ломтиков.

Не успели отойти и на километр, как сержант остановил группу и жестом указал на кусты под старой елью. Из зарослей виднелись худые, черные ноги в рваных башмаках на деревянной подошве. Иващенко раздвинул ветви. На жухлой прошлогодней хвое лежал человек в старом окровавленном ватнике и форменных красноармейских брюках.

На голое тело была надета вылинявшая гимнастерка. Левый рукав оторван, на предплечье номер — 12377. Из нагрудного кармана убитого разведчик достал записку: «Всеволод, четвертого апреля будь готов…»

— А сегодня уже шестое. Наш — советский! — печально вздохнул Ярченко. — Наверно, побег задумали. Не успел…

Молчали нахмурившиеся деревья, молчали поникшие кусты. «Фашистские порядки, — грустно думал Ломтиков. — Номера на скотине, номера на людях. На всех — живых и мертвых — понацепляли бы бирочки и номерки», — он сердито сплюнул и огляделся. По-прежнему разведчики шли в глубокой задумчивости. Только Горкин, идущий впереди всех, прислушивался к каждому шороху, все подмечал: сейчас он за группу отвечал головой. Километра три тянулось безлюдное поле, потом разведчиков скрывала лесопосадка. Горкин первым услышал пение зяблика и сразу замедлил шаг: знал, что эта голосистая пташка чаще всего поет вблизи человеческого жилья, в садах или в парках.

В орешнике кто-то зашуршал, из-за ветвей выглянул человек в немецкой форме, и Горкин узнал в нем Сорокина. Тот кивнул. Вся группа быстро пересекла просеку и окружила приятеля.

— Вот обзавелся техникой, — и Сорокин положил руку на седло трофейного мотоцикла. — Около полудня в хутор прибыло две автомашины с военнопленными. Охраняют всего шестеро эсэсовцев. А вообще, обстановка подозрительная…

— Вот это да, — Ломтиков прищурил левый глаз. — В лесу мы наткнулись на концлагерь. Может, и узники оттуда?..

Прошли еще одну просеку. Отсюда сквозь частокол стволов виднелись двухэтажные домики на восточной окраине Терезиенберга. Единственная асфальтированная улица разделяла хутор надвое и упиралась в лес. Слева, перед домом, вторым от леса, стояло два грузовых «оппеля». В кузовах — люди. В полосатых грязно-голубых спецовках… В лоснящихся ватниках… В обшарпанных английских и русских шинелях… На головах — пилотки, шапки-ушанки, какие-то причудливые кепки. На ближней машине Ломтиков приметил костлявого парнишку в в шлеме танкиста. В кузове второй машины вертел головой поляк в четырехугольной конфедератке.

Возле машин с автоматом наизготовку прохаживался длинный, сутулый эсэсовец. Время от времени он к чему-то прислушивался, по-птичьему косил глазом на открытые окна. Вероятно, охрана развлекалась и пьянствовала. На втором этаже патефон бодро наигрывал что-то бравурное.

Из дома, пошатываясь, вышел унтер-офицер, что-то прохрипел. Пятеро пленных перелезли через борт и спрыгнули на тротуар. Часовой перегнал их на правую сторону улицы, выстроил у стены. Унтер выхватил у часового автомат. Стрекотнул раз, потом еще… Узники попадали. Парень в танкистском шлеме шевельнулся. Унтер наступил ему ногой на грудь и трижды выстрелил в голову. Довольный своим поступком убийца дико захохотал и, выписывая ногами замысловатые вензеля, лениво поплелся в подъезд.

— Живодер, — простонал сержант Ломтиков. — Так они с перепою наших всех перестреляют, — и повернулся к Сорокину: — Может, попробуем?

— Не имеем права.

— А совесть имеем? — голос Ломтикова зазвенел. — Ведь всю жизнь перед глазами будут эти убитые. Если не спасем…

— Разведка есть разведка, — лицо Сорокина вытянулось. — Ты рискуешь не только разведгруппой…

Ломтиков задумался, достал из-за пазухи несколько исписанных листков, протянул их Сорокину.

— Возьми и топай к мотоциклу. Если что не так, записи должны быть в штабе, хоть умри!

— Я пригожусь тебе тут.

— Иди!

Сорокин махнул рукой и направился к лощине, где был спрятан мотоцикл.

…А в доме продолжалось пиршество. Пленные в кузовах изредка поднимались, наверно, чтобы размять занемевшие ноги. «Нет чтобы хоть один глянул бы сюда. Конечно, далековато — метров четыреста будет. А главное — из лесу надо выходить. Вот это да… Не с руки… — Ломтикова внезапно охватила ярость. — Сколько горя принесли в Россию фашисты, и все еще измываются. Ну, погодите, гады!»

Сержант подполз к разведчикам и шепнул:

— Ярченко и Горкин, заходите со стороны сада. Чтоб из дома ни один не улепетнул! Иващенко прикроет нас с фланга. Я с Дамакановым — через палисадник. Давай, ребята!

Разведчики перебежали шоссе и скрылись в саду. Где-то вдалеке треснула хворостинка, Ломтиков насторожился. Нет, все в порядке. Выждав несколько минут, сержант с Дамакановым перелезли через ограду в палисадник. Прячась за деревьями, они обогнули крайний дом. У забора Ломтиков остановился. Дождавшись, когда часовой повернулся к нему спиной, сержант взвел автомат. На миг замер… Ствол дернулся — часовой рухнул наземь.

Первым после неожиданного выстрела опомнился пленный в четырехугольной конфедератке. Он моментально прыгнул за борт и бросился к лесу. За ним — остальные.

В окно до пояса высунулся круглолицый фельдфебель, очевидно начальник охраны. Ломтиков нажал спусковой крючок. Дико вскрикнув, немец упал на подоконник. На крыльцо выскочил толстый эсэсовец и кинулся к ближней машине. Пуля Ломтикова настигла его. В доме забухали гранаты.

Ломтиков поднялся на крыльцо и услышал, как за соседним домом взревел мотор бронетранспортера. Коричнево-серая машина снесла ворота и рванулась прямо на сержанта. Очередь крупнокалиберного пулемета пронеслась над головой. Еще один бронетранспортер выполз из соседней усадьбы. Немцы в кузове вскинули автоматы.

«Разведгруппа попала в ловушку, — размышлял Ломтиков. — От бронетранспортеров, как и от танков, не убежишь. Теперь только смекалка, только хитрость может спасти…»

И вдруг первый бронетранспортер внезапно затормозил, второй ударился в него радиатором. Солдаты в кузове подняли галдеж. Но замешательство среди немцев длилось недолго. Снова забубнил крупнокалиберный пулемет, застрочили автоматы. Одна из очередей срезала Ломтикова. Падая, он выдернул из гранаты чеку, но размахнуться не хватило сил…

Наблюдая из лещины, Сорокин хорошо видел, как погиб Ломтиков, как у самой опушки упал Горкин. Что же станется с остальными? Проклиная свою беспомощность, он изо всей силы нажал на педаль, вырулил на шоссе и дал газ.

Километрах в шести от злополучного хутора к лесу прижалось около десятка фашистских танков. У километрового столба копошился в каком-то ящике плюгавый танкист.

Сорокин сбавил скорость и крикнул по-немецки:

— В Терезиенберге советский десант. На бронетранспортерах. Скорее! Я за помощью…

Танкист со всех ног бросился к машинам.

«Авось по своим ахнут, — подумал Сорокин, трогая с места. — Эх, Ломтиков, Ломтиков… Нашему брату промахи втридорога обходятся…»