Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сорок лет руководители СССР всеми силами стремились сохранить и расширить огромную империю, завоеванную ценой тяжких испытаний и жизней миллионов людей. После исторической победы над нацистской Германией большинство кремлевских вождей, чиновников и военных, руководителей спецслужб и оборонной промышленности окончательно утвердились в мысли, что главной их миссией является не мировая революция, а строительство великой державы, призванной играть главенствующую роль в мире. Великорусский державный шовинизм, насаждаемый и культивируемый Сталиным среди партийных функционеров в Москве, стремление расширить территорию за счет соседних стран, проявившееся в этнических партийных верхушках советских республик (например, в Грузии, Армении и Азербайджане), оказались сплавлены в одну имперскую идентичность. Народы Советского Союза, истощенные ужасными потерями и послевоенной разрухой, мечтали о мире и лучшей жизни, но для Сталина и выращенной им номенклатуры непомерная цена победы лишь оправдывала новые колоссальные траты на строительство сверхдержавы и расширение ее сфер влияния.

Как свидетельствуют протоколы заседаний Политбюро, а также документы, связанные с деятельностью советских внешнеполитических и разведывательных служб, хозяева Кремля отчетливо видели, каково реальное соотношение сил в мире, и прекрасно осознавали слабость СССР. Преодолеть эту слабость, сделать СССР сверхдержавой стало их главной задачей. Но при этом на международной арене Советский Союз продолжал выступать носителем всемирной идеологии «исторического прогресса», авангардом в борьбе с неравенством и эксплуатацией трудящихся, центром солидарности с жертвами расизма и колониализма, наконец, «государством рабочих и крестьян». «Лагерь социализма», созданный Москвой, противостоял «лагерю капитализма», и примирение между ними казалось столь же немыслимым, как задача повернуть ход истории вспять. Таким образом, цели и стратегии советской верхушки должны были строиться, исходя не только из интересов безопасности, но и из коммунистического мировоззрения, основанного на учении о борьбе классов и ленинской идее о неизбежности империалистических войн. Это двуединство названо в моей книге революционно-имперской парадигмой. Все должностные лица, в том числе высшее руководство страны от Сталина до Андропова, члены партийной элиты, сотрудники дипломатического ведомства и органов безопасности, даже самые законченные циники и прагматики, были вынуждены учитывать эту двойственность, сопрягать милитаризм и империализм с догматами «братской помощи», облекать геополитические расчеты в язык ленинского учения о войне и революции, присягать на верность идее конечного торжества коммунизма.

Сталин был не только самым жестоким, но и самым циничным из всех советских вождей. Ему удалось закрепить территориальные и политические завоевания, достигнутые в ходе Второй мировой войны, и со временем выстроить вокруг СССР зону безопасности из «народных демократий», следовавших советской модели. До осени 1945 г. советскому вождю сопутствовал успех: в его активе были и мощь советской армии, и союзные отношения с США и Великобританией. Страны Восточной Европы были раздавлены катком войны, в Китае шла гражданская война, а престиж Советского Союза — государства, внесшего основной вклад в победу над нацизмом, — был высок как никогда. Сталин надеялся, что США не помешают его планам. Однако американцы уже в годы войны увидели опасность в советской политике экспансии и после смерти Франклина Рузвельта начали быстро переходить от союзных отношений к «сдерживанию» советской «коммунистической угрозы». С самого начала советско-американское противостояние носило и геополитический, и идеологический характер, поскольку сами США были настроены весьма по-мессиански. Им не хотелось уходить из Европы, как это произошло после Первой мировой войны. Напротив, американцы были полны решимости «спасти свободу и демократию» как в Европе, так и в остальном мире, связывая эту задачу со своими жизненными интересами. Столкновение двух систем, двух образов жизни, двух потенциальных мировых держав стало неизбежным^{1245}.

Конфронтация с «англосаксами», США и примкнувшей к ним Великобританией, лишила Сталина возможности играть в геополитические игры, сохраняя членство в «клубе» мировых лидеров, как он это делал в течение Второй мировой войны. В то же время это противостояние придало новое дыхание революционно-имперской парадигме. Американская политика «сдерживания» поставила Советский Союз перед выбором: либо отказаться от завоеванных большими жертвами позиций в Центральной и Восточной Европе, либо сражаться за эти позиции всеми доступными средствами. Сталин колебался недолго: еще до начала открытых стычек с западными державами он ясно дал понять советским элитам и обществу, что им нужно готовиться к новой, еще более страшной войне. Точно так же еще до разрыва с «англосаксами» Сталин начал подготавливать почву к установлению советских порядков в странах Восточной Европы. Мощная пропагандистская машина в СССР опять стала нагнетать мобилизационную обстановку предвоенного времени. Партийно-государственным элитам ничего другого не оставалось, как еще раз пойти за Сталиным, поверив в его тезис о том, что новая мировая война неизбежна, пока существует капитализм. Вновь, как это уже было в 1930-х гг., Сталин решил «сплотить» правящую верхушку и народ с помощью кровавых репрессий и шумных идеологических кампаний. Нагнетание милитаризма, великодержавного шовинизма и ксенофобии нарастало вплоть до марта 1953 г., когда кремлевский вождь внезапно умер.

Преемники вождя всех народов немедленно приняли меры, чтобы остановить сползание к большой войне и прежде всего позаботились о том, чтобы закончить «малую» войну в Корее. Коллегиально был разработан «новый внешнеполитический курс» для снижения напряженности и обеспечения долговременного «мирного сосуществования» между СССР и США. Однако это вовсе не означало, что идеологические мотивы перестали влиять на внешнюю политику и новые лидеры руководствовались лишь прагматическими расчетами. Архивные документы опровергают эту точку зрения. На самом деле новые лидеры Кремля и партийно-государственная номенклатура не отказались от революционно-имперской парадигмы. Напротив, она стала неотъемлемой частью их мировоззрения.

Во-первых, члены «коллективного руководства» не собирались отказываться от громадной империи, доставшейся им в наследство от Сталина. Наоборот, весь жизненный опыт новых лидеров убеждал их в необходимости укреплять эту империю любой ценой. Малейшие попытки поставить под сомнение советское присутствие в Центральной и Восточной Европе воспринимались ими как желание перечеркнуть победу СССР во Второй мировой войне. В их глазах Восточная Германия являлась основным геополитическим призом, завоеванным в этой войне. Кроме того, Кремль, стремясь укрепить союз с Коммунистической партией Китая, оказывал китайским товарищам щедрую помощь и поддерживал их внешнеполитические амбиции. Если восточногерманский фактор заставлял Советский Союз держать в центре Европы большую военную группировку, то китайский фактор побуждал Кремль демонстрировать свой революционный дух и верность общим коммунистическим идеалам. Даже после того, как китайские лидеры открыто бросили вызов Кремлю, объявив себя ведущей силой в мировом коммунистическом движении, советские руководители все еще колебались — то ли договариваться с США, то ли пытаться возродить советско-китайский союз, возникший из совместной борьбы с западным империализмом. В Кремле даже циркулировало предложение Молотова о создании конфедерации между СССР и КНР, впрочем, быстро отвергнутое. В конце концов, Политбюро начало склоняться в пользу разрядки напряженности со странами Запада. Но одновременно советские руководители попытались примириться с китайскими коммунистами, а когда это не удалось, они стали оказывать помощь вьетнамским коммунистам в их войне против США и южновьетнамского режима.

Во-вторых, стиль кремлевского руководства предполагал сочетание гибкости в тактике с жесткостью в стратегических приоритетах, прагматизма — с идеологической ортодоксальностью. Уклонение в одну или другую сторону понижало шансы выжить в борьбе за власть. Когда Хрущев взял верх над Берией и Маленковым, он обвинил их в том, что они замышляли отдать Восточную Германию под протекторат США. Зато когда Никита Сергеевич решил избавиться от Молотова, то главным его аргументом была недостаточная тактическая гибкость бывшего соратника Сталина: якобы молотовское руководство не позволяло советской дипломатии вбивать клин между врагами Советского Союза. Даже когда Хрущев развенчал Сталина, он сделал это под ортодоксальным лозунгом «возвращения к Ленину», очищения марксистско-ленинского наследия от допущенных искажений и продвижения его в качестве всемирной альтернативы американскому капитализму.

В-третьих, после смерти Сталина экономическая и военная мощь Советского Союза продолжала стремительно возрастать. В 1950-х гг. СССР стал второй после Соединенных Штатов ядерной державой. Кроме того, Советский Союз добился впечатляющих успехов в деле научно-технического прогресса, осуществив запуск искусственного спутника Земли в 1957 г. и полет Юрия Гагарина в космос в 1961-м. Это сделало советскую модель развития чрезвычайно привлекательной для стран третьего мира в тот момент, когда колониальные империи западных стран начали рушиться и народы Африки и Азии обретали независимость. В такой ситуации у Кремля возникло непреодолимое искушение прорвать барьеры сдерживания, возведенные американцами вокруг советской империи, и заставить США и другие страны Запада принять такие условия, которые отвечали бы советским интересам.

Личные качества Хрущева, его напористость и амбиции, попытки придать новый динамизм советской системе без террора, за счет искреннего энтузиазма стали главной движущей силой перемен во всех областях общественно-политической жизни СССР, не исключая и внешнюю политику. На первых порах энергичные действия Хрущева по продвижению «новой внешней политики» позволили советскому государству добиться значительных успехов на международной арене. Но его неистовая вера в революционно-имперскую парадигму, его раздражение на неуступчивость западных соперников побудили советского лидера сойти с пути терпеливых дипломатических маневров и пойти в лобовую атаку. Хрущев считал, что, в случае достижения военного равновесия между советским и западным блоками, западным державам не останется ничего другого, кроме как отступить, и не только в Европе, но и в третьем мире. Он был твердо убежден, что социалистическая ГДР сможет обогнать капиталистическую Западную Германию в экономической гонке и что народы третьего мира выберут коммунизм и сотрудничество с Советским Союзом. Начиная с 1958 г. СССР пустился в рискованные авантюры, в том числе пытался принудить Запад к подписанию мирного договора с ГДР и экспортировать советскую экономическую модель в страны третьего мира. Хрущев хотел добиться своих целей без промедления и во что бы то ни стало. В ситуации, когда по стратегическому арсеналу СССР еще был далеко позади США, Никита Сергеевич прибегнул к ядерному шантажу. Этот опасный курс достиг своего пика в 1962 г., когда советский лидер принял беспрецедентно рискованное решение: разместить на Кубе советские ракеты с ядерными боеголовками для защиты революции Фиделя Кастро от «американской агрессии». Лишь столкнувшись с неожиданно жестким ответом американцев и оказавшись на краю ядерного конфликта с США, Хрущев одумался и отступил.

Карибский кризис показал кремлевским лидерам, что политика ядерного блефа и идеологического мессианства может привести к катастрофе. В октябре 1964 г. Хрущев был снят со всех постов, и новое «коллективное руководство» предпочло более безопасные способы защиты государственных интересов СССР: наращивание стратегических вооружений и переговоры с западными державами с позиции силы. По мнению нового руководителя страны, Леонида Брежнева, которое разделяли и его соратники Громыко и Андропов, советское государство и весь социалистический лагерь только выиграют, если Кремль станет проводить политику разрядки напряженности в отношениях с ФРГ вместо того, чтобы давить на западные державы в Западном Берлине и договорится с США о параметрах паритета, а не будет вечно догонять американцев в гонке вооружений. Генсек стал первым руководителем СССР, добившимся авторитета в номенклатуре и в народе не жестокостью, закручиванием гаек и запугиванием угрозой войны, а своей миротворческой деятельностью. К тому же он, в отличие от Хрущева, был прекрасным переговорщиком, терпеливым и настойчивым. Именно Брежнев сыграл ключевую роль в переговорах с Брандтом и Никсоном, придавших мощное ускорение разрядке. Не будь Брежнева, сотрудничество между Кремлем и Белым домом в первой половине 1970-х гг., пусть половинчатое и не всегда искреннее, могло бы не состояться вовсе.

Однако Брежнев, несмотря на свою огромную власть, был все-таки человеком консенсуса, а не решительной, волевой политики. Кроме того, он, как и остальные члены Политбюро, а также большинство высших партийных руководителей его поколения оставался заложником революционно-имперской парадигмы. И хотя Брежнев со своими союзниками из Политбюро отказались от силового шантажа на международной арене, они по-прежнему верили, что чем больше СССР будет вооружен — тем лучше. Даже в период, когда советский ядерный арсенал начал превосходить по ряду показателей американский, советское партийное руководство и генералитет продолжали считать, что этого недостаточно и что США сильнее. Они, как обычно, исходили из того, что американская политика нацелена на «шантаж и в конечном счете поражение Советского Союза в ядерной войне». Впрочем, эти страхи советских милитаристов были родственны страхам американских крайних «ястребов»^{1246}.

Во второй половине 1970-х гг. внешняя и военная политика СССР не подчинялась какой-либо четкой стратегии, а протекала по инерции под воздействием бюрократических и идеологических факторов, в интересах различных групп и ведомств. И все то время, пока шли переговоры с США о контроле над стратегическими вооружениями, наращивание военного арсенала Советского Союза продолжалось полным ходом и не прекращалось ни на минуту. А в странах третьего мира, особенно в Африке, СССР опять, как во времена Хрущева, ступил на скользкий путь идеологической и геополитической экспансии. В результате советская империя втянулась в еще одну дорогостоящую схватку с США без видимой выгоды для обеих сторон.

Американские консерваторы правого толка заявляли, что разрядка — это всего лишь хитроумная уловка со стороны Кремля, за которой кроется стремление СССР добиться военного превосходства и победить в холодной войне. Они ошибались. За время, которое прошло после смерти Сталина, в СССР многое изменилось: в годы хрущевской «оттепели» и брежневской разрядки в советском обществе произошли глубокие сдвиги. Советские элиты, прежде всего творческая и научно-техническая интеллигенция, а также некоторые «просвещенные» партийные аппаратчики стали преодолевать страх, вошедший, казалось бы, в их плоть и кровь после сталинских десятилетий бесчеловечной жестокости и тотального конформизма. Приоткрылся железный занавес, и у советских людей появилась возможность ездить за границу — по туристическим путевкам или по программам «культурного обмена». Это постепенно способствовало тому, что в советском обществе стала таять ксенофобия, уже не наблюдалось такого агрессивного милитаризма и истерического идеологического единомыслия, как было при Сталине. И если представители высших военных кругов, органов госбезопасности, оборонной промышленности оставались стойкими приверженцами сталинского мировоззрения, то другие отряды номенклатуры все более от этих взглядов отходили. Что касается руководителей министерств и директоров крупных промышленных предприятий, то они всегда активно выступали за расширение торговых и экономических связей с западными странами. Среди образованных элит все больше появлялось людей думающих, способных сопоставлять факты и свободно мыслить. В недавнем исследовании, посвященном общественно-политическим процессам, происходившим во второй половине 1960-х гг., отмечен «резкий спад мобилизационного потенциала идеологии марксизма-ленинизма с последующим размыванием идеологических основ легитимности режима». Выдающийся русский социолог Борис Грушин пришел к выводу, что главное изменение в сфере массового сознания в начале 1970-х гг. заключалось «в полном крахе мечты о возможности реализации коммунистической идеи». Опрометчивые обещания Хрущева построить коммунизм при жизни современных ему поколений опустили мечту на землю. Сакральное стало обыденным, обещания оказались блефом. В результате «бесспорная целостность менталитета большинства граждан страны», их принципиальное согласие по важнейшим аспектам общественной жизни сменились «полным расколом», который угрожал «самому существованию советского общества»^{1247}. Тенденция к размыванию идеологии в советском обществе сохранялась на протяжении всего периода разрядки 1970-х и даже в начале 1980-х гг. Она в значительной мере предопределила исход последнего акта советской драмы — провал «социалистических» реформ Михаила Горбачева.

И все же коммунистическая идеология оставалась вездесущей в жизни советского государства и общества. Если раньше идеология вдохновляла людей на жертвы на алтарь революции и великой державы, то теперь она своим навязчивым присутствием способствовала быстрому росту двуличия и цинизма. После жестокого подавления в 1968 г. Пражской весны многие в СССР даже самые закоренелые романтики и идеалисты разуверились в возможность построения «социализма с человеческим лицом». Многие из них ушли в частную жизнь, ударились в религию и стали высмеивать те идеалы, в которые так неистово и наивно верили когда-то. Партийная верхушка, государственные чиновники и профессиональные элиты стали видеть в официальной идеологии тягостный, привычный ритуал, не имевший отношения к их истинному образу мыслей. Идеологические догмы продолжали играть роль инструмента, который регулировал политический дискурс, определял границы дозволенного и пресекал опасные «ереси» в самом зародыше. Более того, марксистско-ленинские постулаты являлись важнейшей частью советской коллективной идентичности, соединявшей в себе все более противоречивые части, прежде всего растущую самостоятельность нерусских республик СССР и великодержавный шовинизм центра. Важным для этой идентичности была и политика разрядки с Западом, и международное коммунистическое движение, которое — при всем его вырождении — все-таки по-прежнему подтверждало место Москвы в центре мировой политики.

Как показано в этой книге, первостепенную роль во внешней политике Советского Союза играл фактор личности человека, находящегося на самом верху государственной пирамиды. Особенно роковую и решающую роль в истории СССР сыграла личность Сталина. «Вождь народов» обладал неограниченной властью и оставлял за собой право окончательного решения наиболее важных государственных вопросов, особенно в области госбезопасности, идеологии, военного строительства и внешней политики. Поражает его способность волей и террором держать в узде советские элиты и общество, изменять ход мировых событий. В то же время сталинская монополия на принятие решений увеличивала цену его ошибок и просчетов. В частности, Сталин не предвидел, что его действия в отношении Ирана и Турции ускорят начало холодной войны. Преемники Сталина значительно уступали ему по волевым качествам, масштабу политического мышления и готовности добиваться своих целей любой ценой. Но и они сыграли важную роль в развитии мировых событий. Чего стоит один ядерный шантаж Хрущева, или можно вспомнить личный вклад Брежнева в развитие разрядки. Болезнь генсека, разрушение его личности фатально сказывались на внешнеполитической активности СССР: разрядка напряженности с США пришла в упадок, гонка вооружений вырвалась из-под всякого контроля и, наконец, в декабре 1979 г. советские войска вошли в Афганистан. Эта катастрофическая по своим последствиям интервенция в последний раз в советской истории продемонстрировала страшную силу инерции революционно-имперской парадигмы. Кремлевские руководители, обеспокоенные растущим, как им казалось, влиянием американцев в Афганистане (и при этом недопонимая, какую опасность представляет исламский фундаментализм), решили силой сменить правительство в Кабуле. По их расчетам, советские войска должны были уйти оттуда через несколько недель или, по крайней мере, через несколько месяцев. Однако советская армия увязла в Афганистане почти на десятилетие. Вторжение дало повод для нового мощного витка американо-советского противостояния и стало переломным в истории советской империи. Невозможность уйти из Афганистана с победой, растущие жертвы и деморализация среди военных, антивоенные настроения в обществе — все это подрывало поддержку экспансии в третьем мире в целом.

В Вашингтоне рассчитывали воспользоваться тем, что СССР завяз в Афганистане, и вынудить Москву уйти из третьего мира. Администрация Рейгана также стремилась заставить советское руководство отказаться от военного вмешательства в Польше и оказывало помощь антикоммунистической «Солидарности». Однако давление Вашингтона на Кремль лишь вызывало эффект осажденной крепости. Ветераны Политбюро, многие из них сталинские назначенцы, упорно оборонялись и не собирались сдавать позиций. И хотя руководство СССР втайне отказалось от применения военной силы в Польше, однако это решение не было связано с прямым нажимом американцев. Более того, советские руководители были готовы нести большие потери в Афганистане, но не уходить оттуда под давлением со стороны. В конце концов второй виток холодной войны лишь укрепил в Москве идеологические установки на конфронтацию с США и усилил образ американского «главного противника» в коллективном мироощущении советских элит и престарелого руководства в Политбюро.

Рональду Рейгану очень повезло, что второй срок его президентства совпал со сменой поколений в Кремле и уходом старой гвардии с политической арены. Михаил Горбачев первым из советских руководителей послесталинского времени радикально пересмотрел взаимосвязь между идеологией и интересами безопасности СССР. Из партийного аппаратчика Горбачев превратился в государственного деятеля с глобальным идеологическим видением. Правда, вместо революционно-имперской парадигмы он предложил свое собственное «новое мышление» — мессианский и довольно расплывчатый проект интеграции Востока и Запада, возвращения Советского Союза в «общеевропейский дом». Этот проект вырос из старой советской идеи «общеевропейской безопасности», но также из мечты о демократичном «социализме с человеческим лицом», вдохновлявшей двадцать лет назад многих интеллектуалов горбачевского поколения. В итоге взгляды генерального секретаря ЦК КПСС эволюционировали до такой степени, что оказались гораздо ближе к идеям западной социал-демократии, чем к марксизму-ленинизму. Горбачев, похоже, искренне хотел реформировать коммунистическую партию и преобразовать советское общество. Однако сделать это ему помешали не только внешние обстоятельства, но и ряд иллюзий. Во-первых, он полагал, что Советский Союз станет лишь сильнее, когда освободится от сталинского наследия и оков революционно-имперской парадигмы. Во-вторых, он рассчитывал, что лидеры и общественное мнение в западных капиталистических странах станут его горячими союзниками и помогут осуществлению великой «конвергенции» реформированного коммунизма с демократическим европейским социализмом.

Как и другие советские вожди, Горбачев на посту главы государства сыграл ключевую роль в изменении внешнеполитического курса СССР. В конце 1988 г. Горбачев, выступая в ООН, публично отрекся от сталинских принципов внешней политики и отказался от применения силы. Он позволил предать гласности преступления прошлого и разрушить железный занавес, окружавший соцлагерь. Но в результате в течение лишь одного года этот лагерь в Центральной и Восточной Европе развалился. А еще через два года сам Советский Союз взорвался изнутри и распался на 15 независимых государств.

Разумеется, не только политика Горбачева была причиной такой поразительной метаморфозы. Она назревала десятилетиями, подготавливалась длительными и еще мало изученными изменениями. Прежде всего переродились сами советские политические и интеллектуальные элиты. Они все меньше были готовы идти на риск конфронтации, грозящей ядерным уничтожением. Уже в 1953 г. преемники Сталина начали менять вектор внешнеполитического курса — от конфронтации с западными державами к разрядке напряженности. Даже давление Хрущева на Запад с 1958 по 1962 г. при всех его негативных последствиях не было продиктовано чисто агрессивными намерениями: просто советский руководитель с присущей ему прямолинейностью хотел убедить западные державы, что пришла пора завершить холодную войну на приемлемых для СССР условиях. Сменивший Хрущева Брежнев, который четыре года воевал на фронтах Великой Отечественной войны, был твердо уверен, что советский народ заслужил право на долгую мирную жизнь. Для осуществления политики разрядки брежневскому руководству нередко требовалось выбирать между идеологическими принципами классовой борьбы и прагматичной политикой партнерства и сотрудничества с западными капиталистическими державами, и Кремль все больше склонялся к последнему. Брежневская разрядка стала важнейшим мостиком между прошлым, где был осторожный, но опасный сталинский империализм и неистовый хрущевский шантаж, и будущим, когда Горбачеву удалось завершить холодную войну.

Необходимо еще раз подчеркнуть огромное значение идеологии для истории холодной войны в целом и понимания становления и краха советской империи в частности^{1248}. Идеологические факторы способствовали решимости СССР не только противостоять США, но и расширять границы социалистической империи до тех пор, пока в 1970-х гг. эта империя не приобрела воистину глобальный характер. И несмотря на эрозию и загнивание коммунистической веры, несмотря на растущий цинизм в советском руководстве и правящих элитах, все они продолжали формулировать внешнеполитические задачи и говорить о государственных интересах на двух языках: «реальной политики» и марксистско-ленинского учения. При этом одни и те же идеологические факторы могли способствовать прагматичному и более осторожному поведению советского руководства на международной арене, а порой, напротив, толкали его на невероятные просчеты и авантюры. В частности, Сталин, движимый устаревшими или неверными постулатами о борьбе между империалистическими державами за сырье и колонии, невольно помог созданию американо-британского блока, выступившего против советской экспансии на Ближнем Востоке. Немного позже идеологические установки Сталина на неизбежность войн привели к опасной эскалации войны в Корее. Те же искривленные идеологией (и подкрепленные личным опытом) воззрения на мировую политику побуждали Хрущева, Брежнева и других кремлевских лидеров верить в то, что политика с позиции силы рано или поздно заставит США и Запад отступить и согласиться на советские условия. Наконец, идеологический фактор оказал сильнейшее воздействие на поведение Горбачева и во многом ускорил развал СССР. Горбачев, с мессианским пылом продвигавший идеи «нового мышления», отказался от применения силы, даже когда это было необходимо для осуществления его реформаторских проектов, а впоследствии — для сохранения государственности и власти. Советская история закончилась, описав своеобразный чудесный круг: родившись из идеологии революционного насилия, она ушла в небытие под влиянием идеологии ненасилия.

Эта книга посвящена поведению СССР в холодной войне. Но другой стороной медали, без которой невозможно взвешенно судить о советской политике, является странная и исключительно важная роль США в многолетнем мировом конфликте. Выращенный на европейском опыте «реализм» Сталина и его преемников оказался неадекватным, а часто и малопригодным для выстраивания отношений с американцами. В отличие от европейских держав, американцы почти не оставляли СССР возможностей для договоренностей о сферах влияния, для прагматических сделок, хотя бы в духе того же циничного империализма. США не собирались мириться с существованием советской социалистической империи в Центральной и Восточной Европе и были готовы, невзирая на расходы и стратегическую целесообразность, воевать со всеми революционными движениями, которых поддерживал СССР, — будь то в Азии, Африке или Центральной Америке. За исключением периода Второй мировой войны, а затем разрядки Никсона — Киссинджера, руководство США никогда не признавало советский строй полностью легитимным и считало, что лишь отказ от коммунистической идеологии может стать основой для долговременных прочных отношений. Разумеется, сыграли свою роль и русофобские настроения, страх перед «русским медведем» в американском обществе. Но еще важнее было то, что американская идеология политической свободы и рыночного капитализма была не менее глобальной, мессианской и бескомпромиссной, чем коммунистическая идеология Кремля. В этом смысле холодная война была ближе к религиозному конфликту, чем к тем войнам, которые, согласно Клаузевицу, являются «продолжением политики иными средствами». Советско-американская конфронтация стала схваткой, где ничья была невозможна, где борьба велась до полной победы или поражения. Две сверхдержавы в мессианском угаре навязали всему миру логику биполярного противостояния и на долгие годы подмяли под себя, оттеснили на обочину истории другие виды конфликтов — региональные, экономические и религиозные^{1249}.

По итогам этого грандиозного сражения Соединенные Штаты вышли победителем, остались единственной сверхдержавой. Я надеюсь, однако, что эта книга окажется полезной и для «победителей», и для «побежденных». Мне бы хотелось предостеречь тех американцев, у которых после 1991 г. возникло некоторое «головокружение от успехов». В частности, многие государственные деятели и связанные с государственной властью аналитики поспешили восславить мудрость «стратегии сдерживания», которая якобы привела США к победе над советским коммунизмом. Но чтобы кого-то сдерживать, надо как минимум хорошо понимать мотивы и причины поведения этого «кого-то». Американские «триумфаторы» имели и до сих пор имеют крайне смутное, если не сказать искаженное представление о Советском Союзе, а теперь о России. Некоторые американские политики уже попытались перенести «победоносные» стратегии холодной войны на другие страны и регионы, на конфликты нового поколения — с плачевным результатом.

Рьяные поклонники Рейгана не устают повторять, будто победа в холодной войне одержана в результате «крестового похода» американского президента против коммунизма, а также благодаря его программе СОИ. Эти утверждения — плод мифологизированного сознания американских правых. Пользуясь спортивной аналогией, СОИ была лишь «запасным игроком» в заключительном матче между СССР и США. В то же время сам Рейган действительно сыграл очень важную роль в окончании холодной войны. Он увидел историческую перспективу в отношениях с Горбачевым и в конечном счете воспользовался этим шансом. Главная заслуга Рейгана перед историей человечества заключается не в том, что он был «рыцарем» холодной войны, а в том, что он выступил, к удивлению своего окружения, миротворцем, сторонником переговоров и горячим поборником полного ядерного разоружения^{1250}.

Главной удачей для Соединенных Штатов стало то, что их противник представлял собой — в идеологии, экономике и политике — их зеркальное отражение. Этот противник появился на свет в результате глубокого кризиса западного либерализма и демократии как результат европейских поисков лучшего, чем необузданный капитализм, пути к современности, прогрессу — к тому, что сейчас некоторые называют «модерном». Иными словами, можно сказать, что холодная война была соперничеством дальних родственников, происходивших от единого корня европейской цивилизации, в поиске дороги к социальной справедливости, модернизации и глобализации. Обе стороны состязались в том, чья экономика развивается лучше и быстрее и кто может предложить лучшую жизнь своим гражданам и более эффективную модель — остальному миру. Многие западные, а также и российские историки считают, что Россия, на свое несчастье, стала испытательным полигоном для ошибочного и тупикового, насильственного пути к модернизации. Большевики, Сталин и последующие лидеры убедили многих, что насилие и террор — лишь временная плата за кратчайший путь от экономической и социальной отсталости к прогрессу и культурной ассимиляции, к плановому хозяйству и социальной справедливости^{1251}. Поначалу казалось, что советская версия ускоренной модернизации работает. Она, как многие верили, обеспечила победу во Второй мировой войне, сделала СССР второй в мире сверхдержавой, помогла завоевать симпатии миллионов в слаборазвитых странах третьего мира. Однако потом, особенно в 1970-х гг., стало очевидным, что американская модель модернизации с ее политическими свободами, частным предпринимательством и обществом массового потребления оказалась более гибкой, эффективной, изобретательной и, главное, способной гасить социальное и политическое напряжение лучше, чем советская модель. В Западной Европе, Японии и других странах — союзницах США (впрочем, не во всех и не всегда) возникли преуспевающие общества, с которыми ни одно государство из социалистического лагеря не могло соперничать по уровню жизни. Западноевропейцам удалось совместить динамизм свободного рынка с социальными программами «общества всеобщего благосостояния». К тому же развитые капиталистические страны оказались значительно более успешными в достижении экономической и в конечном счете политической интеграции, чем страны советского блока. Институты либерального глобального сообщества, созданные США в начале холодной войны, пережили эту войну. Советские институты рухнули и погребли под собой большую часть реальных достижений социалистического строя, таких как развитая система образования, фундаментальная наука и доступная медицина.

Исход холодной войны решило в конечном счете то, что коммунистическая идеология внутри самой советской империи и среди ее правящих элит пришла в упадок, а привлекательность западной модели демократии и модернизации стала в какой-то момент неодолимой. Вопреки ожиданиям Льва Троцкого в 1926 г., а также хвастливым обещаниям Хрущева в 1961-м, «локомотив» мирового капитализма продолжал убыстрять свой ход. Со временем и первым руководителям СССР, и правящей номенклатуре, и в конце концов многим рядовым людям стало ясно, что социалистическому «паровозу» никогда не угнаться за Западом, и более того, отставание СССР с каждым днем катастрофически увеличивается. Это расшатывало основы официальной идеологии и имперское самосознание представителей наиболее «просвещенных» кругов советской элиты, прежде всего в Москве. Если советский путь модернизации — не скоростная магистраль, а дорога в тупик, то почему бы и не перевести поезд на другие рельсы? Если социалистическая империя стала обузой и опасностью, если она ведет к появлению все новых «афганистанов», а обанкротившиеся режимы Центральной и Восточной Европы нуждаются во все возрастающих субсидиях, то почему бы и не отказаться от такой империи? Горбачев со своим утопическим «новым мышлением» предпринял тщетную, но в чем-то понятную попытку сделать исторический прорыв: он хотел совместить антикапиталистический эксперимент под названием «СССР» с западной демократией. Советский родственник, побуянив и протрезвев, пришел к западным родственникам стучаться в дверь и просить о примирении.

Горбачевское «новое мышление», несмотря на все его заблуждения, сделало одно доброе дело: оно обеспечило мирный конец одному из самых затянувшихся и опасных противостояний нашего времени. Огромная, годами копившаяся военная мощь СССР оказалась ненужным придатком к изношенной советской системе. Самолеты, танки и ядерные ракеты в конечном счете остались ржаветь на базах потому, что заржавела вера в коммунистическую идею, пропала политическая воля в советской правящей элите. Горбачев и те, кто его поддерживал, не были готовы проливать кровь за дело, в которое они уже не верили, за империю, в которой они уже не видели никакой пользы. Вместо того чтобы сражаться за свое существование, советская социалистическая империя, вероятно, самая необычная империя в современной истории, просто покончила с собой.