Глава 3. ПУТЬ К РАЗДЕЛУ ГЕРМАНИИ, 1945-1953
Что нам этот социализм в Германии? Была бы буржуазная Германия, только бы миролюбивая.
Кто может из марксистов трезво судить вообще, который стоит на позициях, близких к социализму и к советской власти, кто может думать о какой-то буржуазной Германии, которая будет миролюбивой и под контролем четырех держав?
Раздел Германии на два государства, форпосты двух противостоящих военно-политических блоков — одно из самых драматических следствий конфликта между Советским Союзом и западными державами. На Западе написано немало книг о том, как американские и британские политики, а также военные сознательно шли на создание Западной Германии с целью сдерживания советского влияния в Европе{252}. Чего же добивался Сталин? Сведения об этом все еще неполны и противоречивы. Владимир Семенов, назначенный Сталиным в 1946 г. верховным комиссаром СССР в Восточной Германии, вспоминал пятнадцать лет спустя о тех «тончайших дипломатических ходах», которые предпринимал Сталин, проводя политику СССР по германскому вопросу{253}. Но, к сожалению, тексты шифрограмм Сталина Семенову и другим советским представителям в Германии, хранящиеся в российских архивах, до сих пор имеют гриф секретности.
Нехватка документов, как обычно, дает исследователям простор для споров и гипотез, нередко полярно противоположных. Некоторые ученые считают, что Сталин предпочитал иметь в центре Европы единую некоммунистическую Германию, а не создавать отдельное сателлитное государство — Германскую Демократическую Республику (ГДР){254}. Отдельные специалисты даже полагают, что Сталин не собирался советизировать Восточную Германию, а вышло это случайно, как бы по ходу дела, в результате импровизаций на местах{255}. При всем уважении к авторитету и знаниям этих ученых, с их мнением нельзя согласиться. Доступные источники и сведения указывают на то, что Сталин считал будущее Германии делом большой политики и не терпел от своих подчиненных импровизаций по этому вопросу. Все также говорит о том, что Сталин, несмотря на густой пропагандистский камуфляж, прикрывавший его истинные намерения демонстрацией стремления построить единую, нейтральную Германию, на самом деле эту идею никогда не поддерживал. «Нейтральная» Германия еще могла бы устроить Сталина при условии ухода из нее западных оккупационных войск. Но США в одностороннем порядке уходить из Германии не собирались. И Сталин уже в 1945 г. начал подготовку к созданию в советской оккупационной зоне государства-сателлита, плацдарма для постоянного советского военно-политического присутствия в центре Европы.
К этому же подталкивали и советские экономические интересы. Зона оккупации в Германии, как уже отмечалось, стала источником разнообразных благ для советской стороны. После окончания войны из Восточной Германии в Советский Союз хлынул поток трофеев. Для высших советских военных и хозяйственных руководителей эта территория превратилась в источник самообогащения, для людей промышленности и науки — в кладезь передовых технологий и оборудования. Немаловажная деталь: в оккупированной советскими войсками Саксонии немедленно началась промышленная добыча урана, который впоследствии стал использоваться для создания первых советских атомных бомб.
В действиях тысяч советских военных и политических советников в Восточной Германии присутствовали, осознанно или бессознательно, могучие психологические мотивы и идеологические установки. По окончании Второй мировой войны миллионы советских людей — не только Сталин и военно-политические элиты — были озабочены будущим Германии. «Германия социалистическая» — мечта революционеров-большевиков в начале 1920-х гг. — станет на десятилетия в глазах миллионов советских людей самым убедительным свидетельством того, что больше воевать с немцами не придется. Неимоверные испытания и жертвы прошедшей войны требовали в общественном мнении советских людей чего-то большего, чем «нейтральная, миролюбивая» Германия, в возможность существования которой мало кто верил.
Разумеется, раздел Германии диктовался в первую очередь геополитическими расчетами вождя. Сталин не собирался выводить советские войска из центра Европы. По мере того как усиливалось противостояние Советского Союза с Западом, усиливалась и группировка советских войск в Восточной Германии. Сотни тысяч советских военнослужащих готовились уже не для оборонительной войны, а для наступательных операций, для выхода в кратчайший срок к берегам Ламанша и отрогам Пиренейских гор.
Но оказалось, что Восточная Германия стала не только ключевым, но и самым уязвимым звеном в советской империи. Сталин, считая себя специалистом по национальному вопросу, всегда помнил о силе германского национализма и стремился использовать его в своей большой игре. Он считал, что вину за раскол германского народа нужно во что бы то ни стало возложить на западные державы. Вот почему Советский Союз не афишировал того обстоятельства, что Восточная Германия постепенно интегрируется в советскую империю, и не стал наглухо закрывать границу между Восточной и Западной Германией, а также границу с западными зонами в Берлине. В этой связи Германия стала уникальным местом, где сравнительно открыто происходило формирование двух обществ — демократического капитализма и сталинского «социализма». В самые первые годы оккупации казалось, что советские власти успешно консолидируют «свою Германию» и даже опережают в этом процессе западные державы. Однако уже в конце жизни Сталина стало очевидно, что борьба двух систем в важнейшей стране Европы только начинается и что в этой борьбе, если границы между востоком и западом Германии останутся открытыми, Советский Союз обречен на поражение.
Установление оккупационного режима
Судя по документам, советские власти начали верстать планы по оккупации Германии в 1943 г., еще до того, как первый советский солдат ступил на землю Восточной Пруссии. Впрочем, по понятным причинам эти планы носили достаточно неопределенный характер. Сталин выжидал. Советский дипломат Иван Майский записал в своем личном дневнике: «Наша цель состоит в том, чтобы предупредить возникновение новой агрессии со стороны Германии». Но, с точки зрения большевиков, «внутренние гарантии» достижения этой цели «могут быть созданы только полнокровной и глубокой пролетарской революцией в результате войны и созданием в Германии прочного советского строя». Майский, однако, не видел внутри Германии таких гарантий. Поэтому он предлагал «внешние гарантии», а именно «сильное и длительное ослабление Германии, которое сделало бы для нее физически невозможной какую-либо агрессию»{256}. Спустя двадцать лет маршал Родион Малиновский и маршал Сергей Бирюзов будут утверждать, что в 1945 г. они исходили из того, что германская экономика должна быть максимально ослаблена. По их словам, Сталин «сознательно разрушал» экономику Пруссии. «Он не верил, что мы останемся в Германии, и боялся, что все это снова будет против нас». «Он верил и не верил. У него было две установки. Даже если бы мы не удержались в Германии, то это было бы величайшей победой для России. Понимаете! Но не для коммунистов [в Германии]»{257}.
Сталин всегда с подозрением относился к Западу и до самого конца Третьего рейха опасался сепаратного мира между Германией и западными державами. Во время конференции в Крыму он сделал вид, что Советский Союз не слишком заинтересован в немецких репарациях{258}. По мнению Майского, Сталин решил «не пугать союзников нашими требованиями, заинтересовать союзников открывающимися перед ними возможностями». Более того, кремлевский вождь сократил планы по использованию германских военнопленных в качестве рабочей силы для восстановления советских городов и народного хозяйства{259}. На самом деле заинтересованность СССР в экономической эксплуатации Германии была огромной. 11 мая 1945 г. Сталин указал Маленкову, Молотову, председателю Госплана Николаю Вознесенскому, Майскому и другим чиновникам высшего звена на необходимость скорейшего демонтажа и переброски немецких военно-промышленных предприятий в Советский Союз в целях обеспечения восстановления экономики промышленных районов, особенно Донбасса. Во время этого обсуждения Молотов подчеркнул, что нужно успеть демонтировать все промышленное оборудование в Западном Берлине, пока он не перешел под контроль западных держав. «Слишком дорого обошелся нам Берлин»{260}.
В планах Кремля относительно будущего Германии главное место отводилось вопросам о границах и зонах оккупации{261}. Сталин и его окружение перекроили карту Германии. Пруссия, «осиное гнездо германского милитаризма», была уничтожена. Восточная часть Пруссии вместе с Кенигсбергом отошла к Советскому Союзу. Западная ее часть, вместе с городом Данциг, вошла в возрожденную Польшу. Кроме того, Сталин решил передать Польше германские земли Силезию и Померанию — в качестве компенсации за территорию Восточной Польши, населенную преимущественно украинцами и белорусами, которую Советский Союз аннексировал в 1939 г. и удержал за собой в конце войны. Все немецкое население восточногерманских земель было изгнано или убежало само — от террора советской армии. Советские власти поддержали политику поляков и чехов по изгнанию всех этнических немцев с земель, на которых они жили столетиями. Западные союзники не возражали. К концу 1945 г. в общей сложности 3,6 млн. немцев Пруссии наряду с 10 млн. немцев из других частей Восточной Европы стали изгнанниками, потеряли свои дома и земли или были убиты. Большая часть беженцев из восточных земель оказались в той части Германии, которая была оккупирована западными союзниками. Геополитическая и этническая карта Восточной и Центральной Европы радикально изменилась{262}.
Первоначально, на конференции в Ялте, руководство западных держав было склонно сотрудничать с Советским Союзом в германском вопросе и договориться о разделе Германии на несколько государств. Сталин на словах с этим соглашался, но, по-видимому, с самого начала не верил в такое сотрудничество и готовился к борьбе за Германию с западными союзниками. В конце марта 1945 г. группе чехословацких руководителей, посетивших его с визитом, он сообщил о том, что западные державы «постараются спасти немцев и сговориться с ними»{263}. 11 мая 1945 г. на заседании ГКО на Старой площади Маленков сослался на слова Сталина: «Германия поражена силой оружия, но за души немцев нам еще придется повоевать — тут битва будет трудной и длительной»{264}. А 4 июня 1945 г., на встрече с немецкими коммунистами, Сталин рассказал им, что план расчленения Германии «имелся у англо-американцев», но лично он, Сталин, был против этого. И все же, добавил он, в перспективе «будет две Германии — несмотря на все единство союзников». Что Сталин при этом имел в виду, источник не поясняет. Но с самого начала отсутствие в Германии единого правительства, которое могло бы стать правоопреемником Германской республики веймарского периода (1919-1933 гг.), делало ситуацию крайне неопределенной. Чтобы дать немецким коммунистам возможность укрепить свои позиции в политической жизни Германии, Сталин настоял на их объединении с социал-демократами в партию «немецкого единства». Такая партия могла бы, по советским замыслам, распространить свое влияние и на западные зоны. Социалистическая единая партии Германии (СЕПГ) была создана в зоне советской оккупации в феврале 1946 г.{265}
Однако не эта партия, а Советская военная администрация в Германии (СВАГ) стала ключевым институтом для претворения в жизнь советской политики на оккупированной германской территории. К началу 1946 г. СВАГ, конкурируя по численности с западными оккупационными властями, выросла в большую бюрократическую машину. Ее аппарат насчитывал до 4 тыс. сотрудников, которые, как и подобало представителям державы-победительницы, имели значительные привилегии: двойную зарплату — в советских рублях и немецких марках; лучшие условия жизни, чем у высокопоставленных чиновников в Советском Союзе; права и статус, позволявшие им помыкать теми, кто еще недавно был «господствующей расой» Европы. Поскольку этот аппарат работал на «передовом крае» и был подвержен опасным влияниям, исходившим из западных зон, за ним присматривали две конкурирующие спецслужбы — МВД и МГБ{266}.
Георгий Жуков, первый главноначальствующий СВАГ, довольно скоро утратил этот пост: Сталина беспокоила всенародная слава маршала, к тому же обладавшего своевольным характером. Сменивший Жукова на этой должности маршал Василий Данилович Соколовский, бывший учитель сельской школы, был образованным и вместе с тем скромным и непритязательным человеком{267}. В помощь военному начальнику СВАГ Сталин ввел должность политсоветника. В феврале 1946 г. эту должность занял Владимир Семенович Семенов: ничто в прошлой жизни 34-летнего кандидата наук и дипломата среднего звена не предвещало такую стремительную карьеру. Семенов решил ознакомиться с архивными материалами оккупации Наполеоном германских государств и Пруссии в начале XIX в. Увы, молодой дипломат не нашел в архивах ничего, что помогло бы ему в предстоящей деятельности, беспрецедентной по сложности и масштабам{268}.
Сталин, давая указания Военной администрации и Семенову, прибегал к осторожным и обтекаемым формулировкам — к этому его вынуждала неясность политической ситуации в Германии, а также неопределенность в отношениях с западными державами. И хотя Сталин ни на минуту не сомневался, что за Германию предстоит бороться, ему было не совсем понятно, до какой степени Америка готова ввязаться в эту борьбу. Еще в октябре 1944 г. Черчилль в беседе со Сталиным сказал, что «американцы, вероятно, не намерены участвовать в долговременной оккупации [Германии]»{269}. Однако с осени 1945 г. произошло множество событий, которые свидетельствовали об обратном: американцы останутся в Германии надолго. После Хиросимы руководители США стали вести себя гораздо более самоуверенно и оспаривали право Советского Союза на господствующее положение в Центральной Европе и на Балканах. Отныне главным вопросом для Сталина были не столько американские намерения, сколько необходимость сохранения и закрепление советского военного присутствия в Центральной Европе, прежде всего в Германии.
В сентябре 1945 г. Сталин отверг предложение госсекретаря США Джемса Бирнса подписать договор, предполагавший демилитаризацию Германии на срок от двадцати до двадцати пяти лет. Во время переговоров с Бирнсом в Москве в декабре 1945 г. Сталин, удовлетворенный решением американцев придерживаться формата сотрудничества, выработанного на конференциях в Ялте и Потсдаме, заявил, что «в принципе» согласен обсудить идею о демилитаризации Германии. Но это был всего лишь тактический маневр. Сталина по-прежнему не устраивала идея Бирнса. Со всей очевидностью это проявилось в феврале 1946 г., когда Бирнс предъявил советской стороне свой проект договора о демилитаризации Германии. Несколько месяцев Сталин, его дипломаты и военные обсуждали американское предложение. Против предложения американцев выступило почти все высшее военное и дипломатическое руководство страны. В мае 1946 г. 37 человек, включая членов Политбюро, представили на рассмотрение Сталину свои заключения{270}. Жуков писал: «Американцы желают как можно скорее закончить оккупацию Германии и удалить вооруженные силы СССР из Германии, а затем поставить вопрос о выводе наших войск из Польши, а в дальнейшем и из Балканских стран»{271}. Заместитель министра иностранных дел Соломон Лозовский в своей докладной записке был даже более категоричен. «Принятие проекта Бирнса, — писал он, — привело бы к ликвидации оккупационных зон, к выводу наших войск, к экономическому и политическому объединению Германии и к экономическому господству Соединенных Штатов Америки над Германией». А это, в свою очередь, «означало бы и военное возрождение Германии, а через несколько лет — германо-англо-американскую войну против Советского Союза». Министерство иностранных дел подготовило заключение, в котором делался вывод о том, что правительство США, выдвигая предложение о демилитаризации Германии, преследует следующие цели: покончить с оккупацией Германии; сорвать получение СССР репараций; отойти от решений, принятых союзниками на Крымской и Берлинской конференциях; ослабить влияние СССР на Германию в европейских вопросах; ускорить восстановление реакционной Германии с тем, чтобы использовать ее против Советского Союза. Эти выводы превратились в общепринятый набор установок, который стал использоваться в дальнейшей дипломатической переписке в тех случаях, где нужно было дать общую оценку американской внешней политике{272}.
Ни в одном советском документе по Германии нет и намека на то, что советское руководство сколько-нибудь основательно пересмотрело оборонительные возможности страны ввиду ядерных возможностей американцев. Однако память об атомном облаке над Хиросимой, безусловно, сказывалась на раздумьях по германскому вопросу в Кремле. В беседе с Бирнсом 5 мая 1946 г. Молотов поинтересовался, почему «в мире нет почти ни одного уголка, куда бы США не обращали своих взоров», и почему американцы «всюду организуют свои авиационные базы», включая Исландию, Грецию, Италию, Турцию, Китай, Индонезию и другие страны{273}. С этих баз, как прекрасно понимали Сталин, Молотов и советский Генштаб, американские бомбардировщики с атомным оружием на борту могли с легкостью нанести удар по любой точке Советского Союза. Позже, в начале 1950-х гг., это обстоятельство привело к значительному наращиванию советского военного присутствия в Центральной Европе — с тем, чтобы в случае ядерной атаки Соединенных Штатов нанести ответный, а может быть, и превентивный удар против союзников США в Западной Европе.
Сталин и все высшее руководство страны пришли к единому мнению, что если вывести войска с территории Восточной Германии, то Советский Союз лишится повода и возможности развертывать свои вооруженные силы в Центральной Европе и на Балканах. В этом случае опустошенная войной Германия вместе с другими странами Центральной Европы автоматически попадет в зависимость от экономической и финансовой помощи США — разумеется, на американских политических условиях. Лучший способ этого избежать — продлить совместный оккупационный режим на неопределенный срок. Жуков, Соколовский и Семенов намеревались «тем не менее воспользоваться американской инициативой, чтобы связать им руки (и британцам тоже) на будущее в германском вопросе»{274}. А тем временем, быть может, в капиталистических странах наконец-то наступит неизбежный после войны экономический кризис, и Соединенные Штаты, отказавшись от своих планов на господство в Европе, снова вернутся к политике изоляционизма.
Между тем сами американцы, охладев к идее сотрудничества с Советским Союзом в Германии, перешли к методам «сдерживания» советской угрозы. Бирнс достиг соглашения с Бевиным о том, чтобы объединить управление американскими и британскими зонами. Так была создана Бизония. В своей речи 6 сентября 1946 г. в Штутгарте госсекретарь США, прибывший сюда в сопровождении сенатора-республиканца Артура Вандерберга и сенатора-демократа Тома Конэлли, заявил: «Мы не собираемся уходить. Мы здесь остаемся». В заключение речи Бирнс предложил, чтобы именно Соединенные Штаты, а не Советский Союз, стали основным гарантом будущей суверенной демократической Германии. Пообещав передать германскому правительству контроль над Руром и зарейнскими землями, Бирнс вдобавок намекнул, что Соединенные Штаты вовсе не считают новую границу Германии с Польшей (по линии Одер — Нейссе) окончательной{275}.
Речь Бирнса укрепила кремлевские власти во мнении о том, что администрация США желает избавиться от советского присутствия в Германии и не признает за Советским Союзом сферы влияния в Центральной Европе. И все же трактовать речь госсекретаря можно было двояко — в более «мягкой» форме или в более «жесткой». Сторонник «жесткой линии» заместитель Молотова Сергей Кавтарадзе писал, что Соединенные Штаты «потенциально являются самым агрессивным государством. Если возможность новой войны не исключена, то, несомненно, ее возглавят США». Превратив Германию в свою базу и устранив в ней присутствие «советского фактора», американцы «могут реально рассчитывать на доминирующее диктаторское положение в Европе». Согласно этой оценке, речь госсекретаря являлась частью стратегического плана, нацеленного на Советский Союз. Другие высшие чиновники советского МИД писали, что Бирнс хочет мобилизовать «германскую реакцию» и «германских националистов» против Советского Союза, однако они не называли действия американцев агрессивным планом. Некоторые из сотрудников МИД продолжали настаивать на том, что политический и дипломатический компромисс по германскому вопросу все еще возможен{276}. Тем не менее из имеющейся внутренней переписки нельзя определить, какова могла быть основа такого компромисса.
Решающее слово, разумеется, оставалось за Сталиным. Кремлевский властитель обсуждал положение дел в Германии с Молотовым, Вышинским, Деканозовым, Жуковым, Соколовским и другими, но по-прежнему уклонялся от прямых оценок. Ставя задачи перед будущими лидерами СЕПГ Вальтером Ульбрихтом и Вильгельмом Пеком, Сталин пользовался революционной лексикой большевиков: «программой-минимум» было сохранить единство Германии на буржуазно-демократической (Веймарской) основе; «программа-максимум» обуславливала построение социализма в Германии в соответствии с советским пониманием «демократического пути» развития этой страны{277}. Как бы ни относиться к подобным рассуждениям, очевидно, что Сталин тянул время и не спешил с советизацией в зоне советской оккупации — в надежде на то, что влияние немецких коммунистов распространится на территорию остальной Германии. Сталинский двухэтапный план развития событий имел бы смысл в том случае, если бы в мире действительно разразился послевоенный экономический кризис и Соединенным Штатам пришлось бы вывести свои войска из Западной Германии. Однако этого не произошло — ни в 1946 г., ни после.
В своем дневнике Семенов вспоминал, что Сталин встречался с ним и с немецкими коммунистами, по меньшей мере, «каждые два-три месяца». Кроме того, он утверждал, что получал прямые указания от Сталина по стратегическим вопросам, которые нацеливали на то, чтобы мало-помалу строить в советской зоне «новую Германию». По словам Семенова, существуют записи «более сотни» бесед со Сталиным на тему планов политического строительства в послевоенной Германии. Однако в книге учета посетителей Сталина отмечено только восемь встреч Семенова и делегаций восточных немцев с советским вождем в Кремле, а поиски сведений о других встречах в архивах не увенчались успехом{278}. Существенно пошатнувшееся здоровье все более вынуждало Сталина делегировать текущие дела в Германии своим заместителям и чиновникам.
Как уже было упомянуто, Сталин давал своим подчиненным довольно расплывчатые указания по Германии, а то и вовсе избегал четких инструкций. Это объяснялось тянущейся неопределенностью в решении германского вопроса, но были и факторы внутриполитического характера. Сталин любил сохранять недосказанность, сеять междоусобицу среди своих подчиненных, а затем играть роль посредника в их конфликтах. Он допускал и даже поощрял различные, порой противоречащие друг другу интерпретации политики в отношении Германии. Из-за политических интриг в высших эшелонах советской бюрократии затруднялась деятельность СВАГ. Советские органы управления в Германии подчинялись различным ведомствам в Москве, включая Наркомат обороны и Министерство иностранных дел. При этом некоторые из должностных лиц имели возможность напрямую доносить свои соображения до Сталина и его заместителей и заручаться поддержкой различных отделов ЦК партии. Каждый из функционеров СВАГ отвечал за определенный участок работы в соответствии с поставленными планами и задачами, и там, где их деятельность пересекалась, нередко возникали конфликты. Отдельные советские представители имели дело с различными группами в восточногерманском обществе и вынуждены были считаться с их интересами. Все эти факторы усугубляли хаос и нескоординированность в советских действиях в Германии{279}.
Нет оснований считать, что именно Семенову принадлежала исключительная роль в осуществлении советской политики на территории Германии{280}. Были и другие важные и относительно автономные исполнители этой политики. Одним из них был руководитель Управления политической информации и пропаганды СВАГ полковник Сергей Иванович Тюльпанов — военный интеллектуал с познаниями в области международной экономики и опытом пропагандистской работы. Тюльпанов, похоже, имел могущественных покровителей в Москве. Среди них были влиятельные помощники и любимцы Сталина: Л. 3. Мехлис, возглавлявший Государственную штатную комиссию при правительстве, а также член Политбюро и секретарь ЦК А. А. Кузнецов, один из «ленинградских партийцев», которому подчинялось Управление кадров ЦК. Имея таких покровителей, Тюльпанов вплоть до 1948 г. мог действовать со значительной долей автономии от политсоветника Семенова. Он курировал средства массовой информации и цензуру, кинематограф, деятельность политических партий и профсоюзных организаций, а также отвечал за политику СВАГ в области науки и культуры в советской зоне оккупации. Тюльпанов оставался на своей должности даже после того, как несколько раз подвергся резкой критике со стороны некоторых весьма высокопоставленных лиц, обвинявших его в провале советских ставленников на первых выборах в восточной зоне и в том, что пропаганда коммунистических идей в Западной Германии провалилась{281}.
Советские интересы в Германии были так многообразны и противоречивы, что Соколовскому, Семенову, Тюльпанову и другим сотрудникам СВАГ приходилось проводить в жизнь сталинские замыслы, действуя нередко на свой страх и риск. Представители Военной администрации, наводя порядок в восточной Германии, имели в виду прежде всего порядок советского образца, поскольку иного они не знали. В то же время они понимали, что плохое обращение с гражданским населением в советской зоне оккупации только осложнит борьбу за всю Германию{282}. За демонтаж военно-промышленных предприятий жители Восточной Германии получили своеобразную компенсацию: рацион их питания в голодные послевоенные годы был лучше, чем у немцев в западных оккупационных зонах, и гораздо лучше, чем у русского, белорусского или украинского населения в СССР. В самый разгар жесточайшей засухи в СССР Сталин не стал добиваться репараций с немцев сельскохозяйственными продуктами, хотя это могло бы спасти жизни многих советских граждан, прежде всего крестьян, от голодной смерти{283}.
В октябре 1945 г. Сталин даже попытался обуздать советские наркоматы, которые занимались разграблением промышленного потенциала в восточной зоне. В конце концов, надо было сохранить немецкий рабочий класс — базу для будущего просоветского режима. В ноябре он сообщил посетившим его польским коммунистам, что Советский Союз планирует оставить некоторые предприятия в Германии и будет только получать их конечную продукцию. Советские власти организовали 31 акционерное общество (SAG), которые действовали на базе 119 немецких заводов и фабрик, первоначально предназначавшихся к вывозу. К концу 1946 г., констатирует историк Норман Наймарк, «примерно тридцать процентов всего промышленного производства на территории Восточной Германии принадлежало СССР». Стратегическое значение имело советское государственное акционерное общество «Висмут» в Саксонии, которое занималось добычей и обогащением урана — топлива для первых советских атомных бомб{284}.
Советское руководство и различные советские ведомства долго не могли определиться с приоритетами, что было важнее: выстроить новую Германию в зоне советской оккупации, или получить с нее репарации, или побороться за всю Германию целиком? В этом точки зрения МИД, военных и хозяйственников в корне расходились. Перевозка демонтированных немецких промышленных предприятий в Советский Союз продолжалось даже после сталинских директив: это диктовалось нуждами советского народного хозяйства, а также осуществлением гигантских военных программ. Когда западные союзники летом 1946 г. отклонили все заявки советской стороны на поставку в СССР ресурсов и оборудования из западных зон Германии, это привело к новой волне демонтажа предприятий в советской зоне{285}. Только в связи с нарастанием напряженности в отношениях с Западом, когда западные зоны оккупации, по соглашению между США и Великобританией, стали сливаться в одно западногерманское государство, противоречия в приоритетах разрешились сами собой. СВАГ и восточногерманские коммунисты стали все более явно заниматься преобразованием и консолидацией Восточной Германии в отдельное целое. Эта цель становилась все более приоритетной.
Интеграция Восточной Германии в советский блок
С первых дней оккупации без всяких согласований с союзниками советские власти начали осуществлять в восточной зоне Германии строительство нового общества и государства. Уже в 1945 г. советские власти и немецкие коммунисты провели радикальную земельную реформу: крупные поместья были поделены на участки и розданы в собственность хуторским крестьянам. Семенов вспоминал, что Сталин очень внимательно следил за ходом земельной реформы. В свое время большевики удержали власть и победили в Гражданской войне главным образом потому, что позволили крестьянам забрать у помещиков землю и имущество. То же самое, полагал Сталин, могло помочь привлечь и немецких крестьян. Действительно, немецкие хуторяне-баг/эры были не прочь прибрать к рукам земли землевладельцев-юнкеров, тем более что это имело видимость «законности». Земельная реформа в Восточной Германии, как и повсюду в Центральной Европе, была проведена успешно и принесла политические дивиденды советским властям и их назначенцам из числа местных коммунистов{286}.
Во время встречи с Ульбрихтом и Пеком в феврале 1946 г. Сталин одобрил концепцию «особого немецкого пути к социализму». Он выразил надежду на то, что образование СЕПГ «послужит хорошим примером для западных зон»{287}. Однако в глазах многих немцев, и в особенности немецких женщин, сторонники СЕПГ ассоциировались с советскими войсками — с теми, кто насиловал и грабил в первые недели и месяцы оккупации. В октябре 1946 г. СЕПГ потерпела унизительное поражение на первых после войны муниципальных выборах в советской зоне, особенно в Берлине с пригородами: 49% избирателей проголосовало за некоммунистические партии центристского и правого толка. Впрочем, советские власти больше никогда не полагались на непредсказуемость волеизъявления избирателей. «Специалисты» из спецслужб, вызванные СВАГ из Москвы, помогли СЕПГ сфальсифицировать итоги последующих выборов. Новоиспеченная партия превратилась в важнейшего проводника политики Кремля в восточной зоне, в главный инструмент построения там политического режима советского образца. На встрече с делегацией СЕПГ в конце января 1947 г. Сталин поучал восточных немцев, как «без лишнего шума» создать секретную службу и полувоенные отряды в зоне советской оккупации. В июне 1946 г. советские власти образовали координационную комиссию для органов безопасности, названную Немецким управлением внутренних дел{288}.
Немецкий национализм — еще одна карта, которую Сталин собирался разыграть в Германии. За долгие годы пребывания у власти Сталин усвоил, что национализм может быть гораздо более действенной силой, чем революционный романтизм или коммунистический интернационализм. Молотов вспоминал: «Он видел, что все-таки Гитлер организовал немецкий народ за короткое время. Была большая коммунистическая партия, и ее не стало — смылись! А Гитлер вел за собой народ, ну и дрались немцы во время войны так, что это чувствовалось»{289}. В январе 1947 г. Сталин спросил у делегатов СЕПГ: «Много ли в Германии фашистских элементов? В процентном отношении? Какую силу они представляют? Приблизительно можно сказать? В частности, в западных зонах?» Руководители СЕПГ признались, что им об этом не известно. Тогда Сталин посоветовал отказаться от практики, при которой из общественной жизни исключались те, кто сотрудничал с нацистами, и применить «другую — на привлечение, чтобы не всех бывших нацистов толкать в лагерь противника». Нужно разрешить бывшим активистам нацистов, продолжил он, организовать свою собственную партию «с тем, чтобы эта партия работала в блоке с СЕПГ». Вильгельм Пек выразил сомнение в том, что СВАГ разрешит формирование подобной партии. Сталин засмеялся и сказал, что он постарается, чтобы такую партию разрешили{290}.
Семенов вел протокол встречи и, в частности, записал следующие сентенции Сталина: «Нельзя забывать, что элементы нацизма живы не только в буржуазных слоях, но также среди рабочего класса и мелкой буржуазии». Кремлевский вождь предложил название для новой партии — Национал-демократическая партия Германии. Он поинтересовался у Семенова, может ли СВАГ найти кого-то из бывших руководителей нацистской партии областного уровня, кто сидит в тюрьме, чтобы поставить этого человека во главе партии. Когда Семенов ответил, что все они, вероятно, казнены, Сталин выразил сожаление. Затем он предложил, чтобы бывшим нацистам разрешили иметь свою газету, «возможно, даже под названием Volkische Beobachter» — именно так назывался официальный орган Третьего рейха{291}.
Эти вполне циничные приемы из макиавеллистского арсенала Сталина не только шли вразрез с его прежними утверждениями о «немецкой угрозе», которой он не так давно пугал славянское население стран Центральной Европы, но и смущали многих представителей советской партийной элиты, разделявших настроения народа после войны с германским фашизмом. Предложение Сталина сотрудничать с бывшими нацистами привело в смятение как немецких коммунистов, так и представителей СВАГ — прошел целый год, прежде чем они осмелились приступить к его осуществлению. Лишь в мае 1948 г., после соответствующей пропагандистской подготовки, СВАГ распустила комиссии по денацификации. В июне в Берлине открылся первый съезд Национально-демократической партии Германии (НДПГ). Семенов тайно присутствовал на съезде, прикрывая лицо газетой. По его воспоминаниям, это было «всего лишь первым звеном в цепи важных действий», повлекших за собой создание новых политических сил в Германии с просоветской и антизападной ориентацией. Полная реабилитация бывших нацистов и офицеров вермахта произошла в момент образования ГДР в октябре 1949 г. В советских лагерях остались лишь те из них, кто обвинялся в преступлениях в годы войны{292}.
Сталин, видимо, ожидал, что идея централизованной, объединенной, не участвующей в блоках Германии окажется настолько привлекательной для немецких националистов, что они станут попутчиками Советского Союза. Расчетливый вождь также явно хотел настроить немецких националистов против Запада, в то время как Бирнс и американское правительство со своей стороны начали играть на национальных чувствах немцев, изображая США гарантом «свободной Германии» перед лицом советской угрозы. По указанию Сталина советская дипломатия и пропаганда неустанно продвигали идею о централизованном немецком государстве, противопоставляя ее предложениям Запада о федерализации и децентрализации. Западные державы «на самом деле хотят получить четыре Германии, но они всячески это скрывают», заявил Сталин в январе 1947 г. и подтвердил неизменность советской линии: «Должно быть создано центральное правительство, и оно сможет подписать мирный договор». Как замечает один из российских ученых, Сталину «очень не хотелось брать на себя ответственность за развал Германии. Он предпочитал, чтобы эту роль исполнили западные державы». По этой причине он намеренно как бы «отставал на один шаг от действий западных держав»{293}. Действительно, каждый шаг советских властей по созданию сепаратных государственных структур внутри советской зоны предпринимался лишь после очередных мер со стороны западных держав по созданию государства в Западной Германии.
До 1947 г. Сталину приходилось сдерживать немецких коммунистов и некоторых энтузиастов из СВАГ, желавших скорейшего «построения социализма» в зоне советской оккупации. Должно быть, он все выжидал момент, когда же в экономической и политической обстановке Европы произойдут глубокие перемены под влиянием экономического кризиса в США, американских президентских выборов и других факторов. Тем временем нерешенный «германский вопрос» все более отравлял отношения между великими державами. Вместо того чтобы уйти из Германии, администрация президента Трумэна занялась долгосрочной программой восстановления экономики в западных зонах. В марте — апреле 1947 г. в Москве прошла вторая сессия Совета министров иностранных дел. Соглашение по Германии опять не было достигнуто. Новый американский госсекретарь Джордж Маршалл уехал из Москвы с глубоким убеждением, что, «пока врачи совещаются, пациент может умереть». Прямым следствием этого заключения было провозглашение администрацией Трумэна программы экономической помощи Европе, получившей известность как план Маршалла. В этом плане отводилось особое место помощи Западной Германии{294}.
Поначалу в Кремле не могли понять, чем вызвана новая инициатива США. По предположениям советских экономистов выходило, что Соединенные Штаты в преддверии глубокого экономического кризиса могут вернуться к политике ленд-лиза или стимулировать в Европе новые рынки сбыта для своих товаров. Вновь оживились надежды советских хозяйственников на то, что СССР на этот раз получит американские займы, которые не удалось получить в 1945-1946 гг. На первых порах Советский Союз не связывал план Маршалла с решением германского вопроса. Молотову было дано указание лишь блокировать попытки Запада урезать репарации с Германии, если американцы выдвинут это условиям для получения своих займов. После проведения консультаций с лидерами югославских коммунистов Сталин и Молотов решили, что другим странам Центральной Европы также следует направить свои делегации в Париж, где планировалось проведение конференции по вопросам экономической помощи Европе. Правительства Чехословакии, Польши и Румынии уже объявили о своем участии в конференции{295}.
Но Сталин неожиданно поменял свое решение. 29 июня 1947 г. Молотов послал Сталину сообщение из Парижа, где он провел консультации с лидерами Великобритании и Франции: американцы «стремятся воспользоваться этой возможностью, чтобы вторгнуться во внутриэкономические дела европейских стран и в особенности перенаправить потоки европейской торговли в собственных интересах». Первоначально Сталин и Молотов думали использовать совещание европейских государств по плану Маршалла для дипломатической разведки или раскола европейского единства. 5 июля в телеграмме лидерам стран Восточной Европы они рекомендовали «не отказываться от участия в этом совещании, а послать туда свои делегации с тем, чтобы на самом совещании показать неприемлемость англо-французского плана, не допустить единогласного принятия этого плана и потом уйти с совещаний, уведя с собой возможно больше делегатов других стран». Однако уже через два дня, после получения новых разведданных из Парижа и Лондона, в частности о секретных переговорах между США и Великобританией за спиной СССР, Сталин пришел к выводу, что администрация Трумэна вынашивает далеко идущие планы экономической и политической интеграции Европы под своим контролем. И действительно, план Маршалла был нацелен на ограничение советского влияния в Европе путем возрождения экономики европейских стран, и прежде всего Германии. 7 июля 1947 г., выполняя приказ Сталина, Молотов послал правительствам восточноевропейских стран новую директиву. Он «советовал» бойкотировать парижское совещание, так как «под видом выработки плана восстановления Европы» инициаторы плана Маршалла «хотят на деле создать западный блок с вхождением туда Западной Германии»{296}. Чехословацкое правительство отказалось прислушиваться к «совету», ссылаясь на то, что экономика их страны зависит от западных рынков и кредитов. Сталин, взбешенный таким ответом, немедленно вызвал в Москву правительственную делегацию Чехословакии и выставил ультиматум: даже простое присутствие чехословацкой стороны на парижской конференции будет расцениваться Советским Союзом как враждебный акт. Запуганные члены делегации заверили хозяина Кремля в своей лояльности. Немного смягчившись, Сталин пообещал, что советские промышленные министерства будут закупать у Чехословакии товары, и «великодушно» пообещал безотлагательно предоставить чехам и словакам продовольственную помощь в размере 200 тыс. тонн зерновых — пшеницы, ячменя и овса{297}.
Резкие колебания в действиях советских властей в отношении плана Маршалла наглядно продемонстрировали реакцию Сталина на растущее участие американцев в европейских делах: вначале нерешительность, затем подозрительность и, наконец, яростное контрнаступление. Сталин понял, что план Маршалла грозит переориентацией всей Германии на Запад. В докладе советского посла в Вашингтоне Н. В. Новикова эти опасения нашли полное подтверждение. В нем сообщалось, что планы США имеют целью строительство блока, который окружит СССР, «пройдет на Запад через Западную Германию» и еще дальше. Сообщения из советских представительств в Лондоне и столицах других западных стран были примерно такого же содержания{298}. Судя по тому, как Сталин отчитал правительственную делегацию Чехословакии, «вождь народов», наконец, осознал, что надо отказываться от политики полумер и выжидания — речь шла об удержании советских позиций в Германии и Центральной Европе. Европейским компартиям было приказано сплотить ряды и вступить в Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (Ком-информбюро или Коминформ) с местом пребывания в Белграде, столице Югославии. В своих директивах западноевропейским коммунистам Сталин инструктировал их отойти от прежней установки на парламентскую деятельность и готовиться к «боевым» действиям. Осенью 1947 г. лидер СССР рассчитывал сорвать план Маршалла в Западной Европе забастовками и демонстрациями. Наибольший размах они получили во Франции и Италии, где коммунистические партии, следуя директивам из Кремля, пытались парализовать экономическую жизнь и вызвать политический кризис. Одновременно в восточноевропейских странах, входивших в советскую сферу влияния, был взят курс на полное отстранение от власти некоммунистических партий и привязку этих стран к Советскому Союзу. При этом Сталин, как обычно, призывал европейских коммунистов действовать с максимальной осторожностью и маскировкой. Ему хотелось, чтобы новый курс на классовую конфронтацию на западе Европы и ускоренную «советизацию» в Восточной Европе выглядел в глазах международной общественности как естественный ход вещей, а не события, управляемые «рукой Москвы»{299}.
Сталин еще с 1946 г. размышлял над тем, как усилить контроль над европейскими компартиями, но план Маршалла заставил его поторопиться. Создание Коминформа свидетельствовало о новом подходе: Сталин считал, что для удержания стран Восточной Европы в советской зоне влияния в условиях американского экономического давления нужна железная партийно-идеологическая дисциплина. Компартиям этих стран пришлось отказаться от идеи «национального пути к социализму»; вместо этого они пошли в ускоренном темпе по пути сталинизации, установления полного политического, идеологического и экономического контроля — следуя неукоснительно рецептам советской политики. Насаждение сталинских методов управления привело к «отлучению» от социалистического лагеря Югославии, руководимой Иосипом Броз Тито. В основе межгосударственного конфликта была сталинская подозрительность в отношении югославского вождя, который слишком много себе позволял, в том числе независимую политику в отношении Албании и Греции. Ненависть, с которой Сталин обрушился на Тито, явилась неожиданностью не только для югославских коммунистов, но и для многих приближенных кремлевского хозяина. Тем не менее Сталин уже демонстрировал подобное поведение раньше, когда устанавливал свою единоличную абсолютную власть: фавориты вождя могли в одночасье пасть жертвой его подозрительности. С руководителями компартий центральноевропейских стран Сталин обращался примерно так же, как вел себя со своими ближайшими подручными — Молотовым и Ждановым. За его внешним обаянием таились болезненная подозрительность, ничем не мотивированная жестокость на грани садизма и презрение по отношению к собственным соратникам. В случае с югославами, однако, коса нашла на камень: Тито не покорился Сталину. В результате Советский Союз потерял важнейшего союзника на Балканах и Адриатике, через которого, в частности, осуществлялась помощь греческим и итальянским коммунистам{300}.
В результате консолидации советской сферы влияния в Европе по-сталински советская империя помимо внешних врагов приобрела врага внутри социалистического блока. Как обычно, это стало поводом для террора. Беспощадная кампания по борьбе с «титоизмом» и его «пособниками», развернутая в 1948-1949 гг., имела те же задачи, что и сфабрикованная ранее кампания по борьбе с «троцкизмом». Она помогла Сталину укрепить абсолютную власть и исключить малейшую возможность противодействия, неподчинения его воле. При этом Сталина не покидала мысль ликвидировать Тито, как он поступил с Троцким{301}.
Стремительная консолидация советского блока в Восточной Европе привела к значительным изменениям в политике СССР по отношению к Германии. Был взят решительный курс на создание в восточной части Германии государства советского образца, пусть даже в ущерб лозунгам о германском единстве. Сталин не позволил СЕПГ войти в Коминформ. Тем не менее руководители СЕПГ, в том числе и бывшие социал-демократы, выразили свою полную приверженность Советскому Союзу и отказались от участия в плане Маршалла. Осенью 1947 г. Сталин разрешил руководству СЕПГ создавать военизированные отряды под началом Управления внутренних дел, правоохранительного органа, действовавшего в советской зоне. В ноябре 1947 г. в структуре Управления внутренних дел с целью выявления и искоренения любого сопротивления властям в Восточной Германии внесудебными способами был образован Отдел разведки и информации. В июле 1948 г., когда разгорелся Берлинский кризис, высшим советским руководителем был одобрен план по экипировке и обучению 10 тыс. солдат из Восточной Германии — под видом специальной полиции, находящейся на казарменном положении{302}. Эти меры разрабатывались и осуществлялись в обстановке глубочайшей секретности. Сталин полностью осознавал, что подобные действия являются вопиющим нарушением решений, принятых на конференциях в Ялте и Потсдаме, и противоречат всем пропагандистским заявлениям советских властей и дипломатов, на словах выступающих за единство, нейтралитет и демилитаризацию Германии.
В сентябре 1948 г. руководство СЕПГ, вслед за другими восточноевропейскими странами в советской сфере влияния, отвергло концепцию «особого немецкого пути к социализму», которая являлась политической линией партии с момента ее возникновения в 1946 г. Теперь эту концепцию признали «гнилой и опасной», поскольку она усиливала «националистические тенденции». В разгар антиюгославской истерии восточногерманские коммунисты предпочли ссылаться только на советский опыт как бесспорный образец для подражания{303}.
С декабря 1947 по февраль 1948 г. после проведения ряда совещаний в Лондоне в отсутствие Советского Союза руководители западных держав приступили к созданию федеративного государства Западной Германии. Решено было включить это государство в план Маршалла, чтобы оно получило американскую помощь, а для скорейшего восстановления экономики в западных зонах выработать схему «международного контроля над Руром». Сталин, возможно, по-прежнему надеялся на то, что экономический кризис капиталистической системы вот-вот произойдет и разрушит планы Запада. Но закрывать глаза на происходящее в Западной Германии он больше не мог. Действовать он решил там, где советские власти имели максимальное преимущество перед западными державами, — в Берлине. В марте 1948 г., отвечая на сетования руководителей СЕПГ по поводу западного присутствия в Берлине, Сталин заметил: «Давайте общими усилиями попробуем, может быть, выгоним»{304}. Он задумал осуществить блокаду Западного Берлина, чтобы выдавить союзников из этой части города, или, что еще лучше, заставить их пересмотреть условия Лондонских соглашений, принятых без участия СССР.
С точки зрения Сталина, Лондонские соглашения перечеркивали ялтинско-потсдамские договоренности. Другим ударом по советским интересам было заявление о денежной реформе в Западной Германии и Западном Берлине. Введение новой немецкой марки грозило резким увеличением расходов СССР на оккупацию Германии (в 1947 г. они составляли 15 млрд. рублей). До сих пор СВАГ имела возможность свободно печатать старые оккупационные марки, которые имели хождение по всей Германии. Финансовое отделение Западной Германии от советской зоны оккупации грозило положить конец этому весьма выгодному занятию{305}.
Сделав Западный Берлин заложником сепаратистских планов Запада, Сталин надеялся, что вполне может рассчитывать на удачу и одним выстрелом убить сразу двух зайцев. Если западные державы выберут путь переговоров, то это осложнит им задачу создания западногерманского государства. Кроме того, благодаря этим переговорам у СВАГ появится больше времени для подготовки собственной финансовой реформы в советской зоне. Если же западные власти не захотят договариваться, то рискуют потерять свою базу в Берлине. Советский вождь не сомневался, что он сможет оказывать дозированное давление на западные державы в Западном Берлине, не провоцируя военных действий и возлагая ответственность за кризис на неуступчивость англо-американцев. Сталин отдал СВАГ приказ подождать с финансовой реформой в советской зоне до тех пор, пока западные страны не введут в оборот свои денежные знаки в Западном Берлине{306}.
Блокируя Западный Берлин, Сталин в очередной раз осуществлял пробу сил. В его действиях расчетливость сочеталась с жесткой решимостью. Кризису вокруг Западного Берлина предшествовали и другие события в Европе. В феврале 1948 г. коммунисты Чехословакии захватили власть в стране. Либерально-демократическое правительство сдалось без боя, что было большой победой для новой коминформовской политики, координируемой из Кремля. В то же время Сталин отдавал себе отчет в том, что Соединенные Штаты и Великобритания никогда не допустят, чтобы прокоммунистические силы одержали победу в Греции. На встрече с югославскими и болгарскими партийными руководителями 10 февраля 1948 г. Сталин сказал, что, «если нет условий для победы» в Греции, «нужно не бояться признать это». Он заявил, что «партизанское движение», поддержанное в 1947 г. Кремлем и югославами, следует «завершить». Югославские коммунисты не согласилась с этим выводом, и это, наряду с другими факторами, спровоцировало раскол между Сталиным и Тито{307}.
Пока назревал Берлинский кризис в Италии в апреле 1948 г. прошли первые после провозглашения там республики общенациональные выборы. Итальянская коммунистическая партия (ИКП) имела шансы на победу, но такой исход событий мог привести к переходу Италии из западного в советский блок и таким образом радикально изменить соотношение сил в Европе. Историк Виктор Заславский доказал, что наиболее радикальные силы в ИКП были готовы в случае неудачи на выборах поднять вооруженное восстание. Но лидер партии Пальмиро Тольятти, опытный ученик коминтерновской и сталинской школы, понимал международные последствия подобной авантюры. 23 марта Тольятти передал через советского посла просьбу Сталину дать совет итальянским коммунистам. Он предупреждал кремлевского вождя о том, что вооруженное столкновение ИКП с антикоммунистическим лагерем может «привести к большой войне». Тольятти сообщил Сталину, что в случае начала гражданской войны в Италии Соединенные Штаты, Великобритания и Франция будут поддерживать антикоммунистические силы. Тогда ИКП понадобится помощь югославской армии и вооруженных сил других восточноевропейских стран, чтобы удержать контроль над Северной Италией, где коммунистов поддерживали рабочие. Сталин ответил немедленно. Он дал указание ИКП ни в коем случае не прибегать к вооруженному восстанию для захвата власти в Италии{308}. Сталин, понимавший, что гражданская война в Италии грозит большой войной, а сама Италия находится вне советской сферы влияния, занял в этом вопросе осторожную, реалистичную позицию. Что же касается Западного Берлина, то он был расположен внутри зоны советской оккупации, и здесь риск был оправдан, шансы на успех точно рассчитаны. Благоприятный исход Берлинского кризиса мог привести к благоприятному для Советского Союза исходу борьбы за всю Германию.
Историк Владимир Печатнов нашел данные о том, что в мае 1948 г., в разгар сталинской попытки блокировать доступ людей, сырья и продовольствия в Западный Берлин, Сталин задумал «мирное наступление» против администрации Трумэна. Его целью было подорвать растущую популярность плана Маршалла, представить действия администрации Трумэна в таком свете, будто именно они являются единственной причиной назревающего раскола Европы и Германии. Сталин, используя секретный канал связи с Генри Уоллесом, баллотировавшимся в президенты от Прогрессивной партии, использовал его в пропагандистской кампании. В своем «Ответе господину Уоллесу», опубликованном в мировой печати, Сталин поддержал мирные инициативы, выдвинутые Уоллесом, и заверил того: «Никакой холодной войны мы не ведем. Ее ведут США». Сталину хотелось создать впечатление, что преодолеть американо-советские разногласия вполне возможно путем переговоров{309}.
Блокада Западного Берлина, к удивлению советского руководства, провалилась. Мягкая зима, изобретательность англичан и американцев, организовавших «воздушный мост», с помощью которого в город доставлялось все необходимое, от угля до продовольствия, а также стоицизм жителей Западного Берлина смешали Сталину карты. Запад преподал Советскому Союзу дорогостоящий урок, введя жесткие экономические контрсанкции против советской зоны оккупации. За понесенный экономикой Восточной Германии ущерб были вынуждены заплатить советские власти. Наконец, советский бойкот не помешал, а скорее способствовал успеху денежной реформы, осуществляемой союзниками в Западной Германии и Западном Берлине{310}. Психологическое воздействие берлинской блокады на западных европейцев и их политические предпочтения было громадным. Берлинский кризис способствовал образованию 9 апреля 1949 г. Североатлантического союза (НАТО), куда вошли США, Канада и десять западноевропейских стран. НАТО политически и навсегда узаконило военное присутствие США в Западной Европе и Западной Германии. 11 мая 1949 г. после кратких переговоров Советский Союз отменил все ограничения по доступу в Западный Берлин и подписал соглашение с тремя западными оккупационными державами. Это соглашение признавало де-факто постоянные права западных союзников на пребывание в Берлине. Кроме того, был подписан отдельный протокол, в котором стороны согласились поделить город на западную и восточную части. 23 мая 1949 г., спустя несколько дней после снятия блокады Берлина, западные зоны стали называться Федеративная Республика Германия (ФРГ).
Сталинская политика в отношении Германии исходила из базовых установок, вытекавших из исторического опыта веймарской Германии и европейской дипломатии в период между двумя мировыми войнами. Эти установки оказались ошибочными в новых условиях. Во-первых, расчет на объединение с германскими националистами не принес советским властям ожидаемых результатов. Сталин не мог понять, что после краха нацистского режима весной 1945 г. подавляющее большинство немцев разуверилось в национальной идее и с подозрением относилось к любым проявлениям национализма. Как показали политические события в Западной Германии после 1948 г., немцам больше всего хотелось нормализации экономической жизни и восстановления традиционного уклада в отдельных германских землях. Отношение к восточногерманским землям в Западной Германии у многих немцев — в отличие от беженцев — было отчужденным: сказывалась историческая память о том, что именно Пруссия стала инициатором создания германского «рейха». Эти настроения проявились в том, что представители различных слоев населения в Западной Германии, особенно ее Рейнских областей, единодушно поддержали главу Христианско-демократического союза Конрада Аденауэра, твердого сторонника прозападной ориентации. Он стал первым канцлером Федеративной Республики Германия{311}.
На советском влиянии вне зоны советской оккупации в Германии, особенно в Западном Берлине, можно было поставить крест. Западные немцы сплотились в своем неприятии коммунистического диктата. До этого они не слишком жаловавали оккупантов, но теперь увидели в них, особенно в американцах, своих защитников от советского давления. Присутствие американских и английских войск в Западной Германии и Западном Берлине отныне обрело поддержку населения. Произошло сближение американских военнослужащих с немецким гражданским населением. После нескольких лет взаимного отчуждения (в основном из-за запретительных мер американских властей) стали возникать многочисленные романы молодых немок с американскими офицерами: у последних всегда были в изобилии еда, шоколад, нейлоновые чулки и прочий дефицит. Среди немецкого населения укрепилось мнение, что советские военные норовят все отнять, а вот американцы всегда что-нибудь да подарят{312}.
Во-вторых, советские расчеты на кризис мирового капитализма в конце 1940-х гг. также оказались ошибочными. Сталин, видимо, предполагал, что такой кризис обострит соперничество между западноевропейскими странами и США — в соответствии с ленинской теорией о внутренних противоречиях капиталистической экономики{313}. А на деле послевоенный экономический спад, обозначившийся в 1948 г., оказался значительно менее серьезным, чем опасались на Западе и надеялись в Кремле. Советские мечты о том, что новая Великая депрессия заставит Соединенные Штаты вернуться к политике изоляционизма и примириться с запросами Москвы, не сбылись.
Сталин, как обычно, не признался в своих просчетах. В марте 1948 г. на встрече с руководителями СЕПГ он был вынужден заявить о том, что объединение Германии будет «длительным процессом» и потребует «нескольких лет». Нужно, продолжал он, начать выработку конкретного плана, скажем, конституции, «и втянуть в выработку этого документа население». «Англичане и американцы будут стараться купить немцев, поставить их в привилегированное положение. Против этого есть одно средство — подготовить умы людей к единству». Работа над конституцией объединенной Германии, продолжал он, пойдет СЕПГ только на пользу, потому что коммунисты смогут усилить свою пропагандистскую работу и «умы будут подготовлены к этой идее». Как только это произойдет, «американцы должны будут капитулировать»{314}. Во время следующей встречи с восточногерманскими коммунистами в декабре 1948 г. Сталин все еще бравировал своим оптимизмом. Руководители СЕПГ признали, что они потеряли всякую политическую опору в Западной Германии: их самих и тех, кто с ними сотрудничает, считают там «советскими агентами». В ответ кремлевский хозяин лицемерно упрекнул Ульбрихта и его товарищей за то, что они отказались от тактики «особого пути к социализму»: зачем они пытаются сражаться в открытую, подобно тому, как древние германцы сражались голыми против римских легионеров? «Надо маскироваться», — сказал он. Сталин предложил, «чтобы несколько хороших коммунистов» из Восточной Германии вышли из партии и «отреклись от коммунизма, а затем стали изнутри разлагать» Социал-демократическую партию Германии, главного конкурента партии Аденауэра в Западной Германии — точно так, как это сделали со своими социал-демократическими партиями польские и венгерские коммунисты. «Нынешний премьер-министр Венгрии — это скрытый коммунист, который давно был заслан в партию мелких сельских хозяев Венгрии»{315}.
Лидеры СЕПГ, пользуясь тем, что СССР потерпел неудачу, а в Западной Германии провозглашено новое государство, стали настаивать на большем суверенитете Восточной Германии от советских оккупационных властей. Под давлением обстоятельств Сталин разрешил СЕПГ начать подготовку к преобразованию советской зоны оккупации в государственное образование. 7 октября 1949 г. было объявлено о создании Германской Демократической Республики (ГДР). В связи с этим С ВАГ была переименована в Советскую контрольную комиссию в Германии (СКК). В январе 1949 г. на совещании с руководителями стран «народной демократии» Сталин учредил Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) — советский ответ на план Маршалла и экономическое объединение Запада. Первоочередной задачей СЭВ, согласно документам внутреннего пользования, являлось развитие «основных видов производства, что позволит нам [советскому блоку] отказаться от импорта необходимого оборудования и сырья из капиталистических стран». Однако согласно записям Димитрова, Сталин смотрел и дальше, за пределы Восточной Европы. На совещании он говорил: «В ближайшие 8-10 лет будет происходить экономическая борьба за овладение Европой. Эта борьба будет происходить между США и Англией, с одной стороны, и СССР и странами народной демократии, с другой». Сталин со странным для его натуры оптимизмом расценивал возможность СЭВ в будущем снабжать Европу всем необходимым, от нефти до продовольствия. Он заключил: «Перед нами стоит задача вырвать Европу из лагеря англо-американского империализма». Вскоре ГДР было позволено присоединиться к СЭВ{316}.
Некоторые факты свидетельствуют о том, что кремлевский хозяин воспринял провал берлинской блокады и сдачу позиций в Германии как личное оскорбление. Когда блокада близилась к своему бесславному финалу, Сталин возобновил нападки на Молотова и арестовал его жену. Историки Горлицкий и Хлевнюк уверены: то, что наркоминдел едва не лишился головы, «было отчасти той ценой, которую Молотов заплатил за провал советской политики в Германии». В марте 1949 г. Молотов был снят со своей должности. Через год Сталин все еще испытывал крайнее раздражение «мошенническим, коварным и нахальным поведением Соединенных Штатов в Европе, на Балканах, Ближнем Востоке, и в особенности решением о создании НАТО». Вскоре представился повод расквитаться с самодовольными американцами на Дальнем Востоке. Сталин решил оказать помощь северокорейскому коммунистическому лидеру Ким Ир Сену в его замыслах вторжения в Южную Корею{317}.
Корейская война и Восточная Германия
Военные действия в Корее, внезапно начавшиеся в июне 1950 г., привели к резкой милитаризации холодной войны. По словам Молотова, эту войну «нам навязали сами корейцы. Сталин говорил, что нам нельзя было обойти национальный вопрос о единой Корее»{318}. Однако решение начать военное вторжение в Южную Корею было санкционировано именно Сталиным, и без массированной советской помощи Ким Ир Сен никогда бы не смог решиться на свою авантюру. Развязав Корейскую войну, Сталин уничтожил саму возможность мирного объединения Германии. Эта война свела к нулю возможности для мирных переговоров и достижения соглашений в Европе.
Почву для начала Корейской войны подготовило сближение Сталина с Мао Цзэдуном: союз с коммунистическим Китаем в значительной степени побудил Кремль поменять планы и переключить свое внимание с Европы и Германии на Дальний Восток. До 1949 г. СССР оказывал минимальную помощь коммунистам и революционерам в Азии, в частности Мао Цзэдуну в Китае и Хо Ши Мину во Вьетнаме{319}. Победа китайских коммунистов заставила Сталина пересмотреть свои приоритеты. На фоне тупиковой ситуации в Германии и неудач коммунистических партий во Франции и Италии триумф КПК в самой многонаселенной стране мира выглядел особенно впечатляющим. В июле 1949 г. на встрече в Кремле с делегацией КПК Сталин признал, что недооценивал китайских коммунистов и сомневался в их победе. В декабре 1949 г. Мао Цзэдун прибыл в Москву для участия в праздновании семидесятилетия советского руководителя и заключения нового межгосударственного договора взамен старого, который Сталин навязал Чан Кайши. Сталин, однако, не торопился хоронить соглашение с поверженным Гоминьданом. Мао сказал, что не уедет из СССР без окончательного урегулирования китайско-советских отношений. После нескольких недель ожидания Микоян и Молотов уговорили советского вождя начать переговоры с руководителем КПК. В ходе второй беседы с Мао Цзэдуном Сталин согласился пойти на подписание нового советско-китайского договора. Мао притворно выразил удивление таким решением: «Но ведь изменение… соглашения задевает решения Ялтинской конференции?»
Действительно, в ялтинских соглашениях и заключалась главная причина прохладного отношения Сталина к Мао. До этих пор советское военно-политическое присутствие в Маньчжурии было как бы признано западными державами, как бы наделяло СССР особыми правами в Европе и Азии. Но вождь сделал выбор: «Верно, задевает, ну и черт с ним!» — ответил Сталин и посоветовал китайцам возглавить революционный процесс в Азии{320}.
Переговоры с китайским руководством, сопровождавшиеся жесткими заявлениями и взаимными упреками, шли трудно. Полной неожиданностью для советской стороны было то, что китайцы обратились с настоятельной просьбой вернуть Китаю все имущество на территории Маньчжурии, которым распоряжался СССР, включая железную дорогу и базу Порт-Артур. Сталина это рассердило, но потом он решил, что на данный момент союзнические отношения с Китаем важнее советских интересов в Маньчжурии. Подписание 14 февраля 1950 г. китайско-советского Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи и целого ряда других соглашений стало крупнейшим достижением советской внешней политики за все послевоенные годы. Вместе с тем сами переговоры породили у китайцев смешанные чувства и заложили основу для решимости Мао Цзэдуна добиться от советского руководства равноправных отношений: снисходительный тон Сталина и его нежелание отказаться от привилегий и концессий на территории Китая Мао Цзэдун счел для себя оскорбительными{321}.
Впервые с 1920-х гг. Сталину предстояло иметь дело с зарубежными коммунистами, которые были независимыми революционными деятелями, а не послушными марионетками на службе у советской внешней политики. Быть может, в этой связи не только в рассуждениях Сталина о международных делах, но и в его поступках вновь стали пробиваться существенные, где-то даже неподдельные нотки революционного романтизма. Сталин договорился с Мао помогать вьетнамской армии Хо Ши Мина. Что касается Кореи, кремлевский вождь поначалу сдержанно относился к просьбам Ким Ир Сена помочь с «освобождением» южной части полуострова от проамериканского режима Ли Сын Мана, а в январе 1950 г. вдруг пошел Киму навстречу и пообещал оказать ему полномасштабную помощь в подготовке к войне. Историк Евгений Бажанов считает, что на сталинское решение повлияли несколько обстоятельств: 1) коммунисты одержали победу в гражданской войне в Китае; 2) СССР овладел атомной бомбой, первое испытание которой состоялось 29 августа 1949 г.; 3) был образован блок НАТО, и холодная война стала приобретать затяжной характер; 4) США не препятствовали победе коммунистов в Китае и, казалось, не были готовы к военному вмешательству на Дальнем Востоке. 30 марта 1950 г. Ким Ир Сен и прежний руководитель корейских коммунистов Пак Хон Ён прибыли в Москву для согласования плана нападения и оставались там до 25 апреля. Сталин утвердил план, но строго предупредил корейцев, что советские военные не будут принимать участия в войне ни при каких обстоятельствах, даже если американцы пошлют свои войска на выручку Южной Кореи{322}.
Неожиданное начало Корейской войны вызвало панику в Западной Европе: многим уже мерещились советские танковые армады, врывающиеся в Западную Германию. Однако политические руководители и их советники в США полагали, что ведение военных действий на территории Европы маловероятно. Они заключили, что в Европе, как и в Азии, Советский Союз рискует только тогда, когда есть возможность выиграть наверняка. Забегая вперед, можно сказать, что эти оценки оказались правильными. Сталин, верный своим принципам, лишь на словах подражал революционному романтизму Мао Цзэдуна, на деле же он был не готов на авантюры и тщательно зондировал почву, прежде чем пойти на применение силы. Тем не менее руководство США использовало момент для полномасштабного перевооружения и консолидации западного блока. Администрация Трумэна решила добиться абсолютного военно-стратегического превосходства над СССР. Конгресс США увеличил военные расходы в четыре раза. Ускоренными темпами пошло наращивание потенциала атомного оружия. Американцы сумели убедить правительства Франции и других стран НАТО дать согласие на создание вооруженных сил в Западной Германии, поскольку без немецких солдат остановить наступление советской армии было бы невозможно{323}. Не только данные советской разведки, но и открытые материалы западной печати показывали кремлевским руководителям, насколько война в Корее изменила весь геополитический ланшафдт в Европе и особенно место Западной Германии в приоритетах НАТО. Федеративная Республика Германия и Франция начали интеграцию своей угольной и сталелитейной промышленности. Угроза войны на территории Германии побудила западные державы ускорить процесс суверенизации ФРГ. Начались дебаты о создании «европейской армии», костяк которой могли бы составить западногерманские дивизии{324}.
Вмешательство США в Корейскую войну нарушило планы Ким Ир Сена — «революционного» блицкрига в Южной Корее не получилось. Трумэн без промедления отдал приказ ВВС США нанести удары по северокорейским силам. В Совете Безопасности ООН американцы провели резолюцию, объявлявшую северокорейский режим агрессором, причем, к удивлению всех, советский представитель А. А. Громыко на голосование не явился. Почему это произошло, до сих пор остается загадкой. Одно из объяснений дает переписка Сталина с коммунистическими лидерами советского блока. В своей телеграмме президенту Чехословакии Клементу Готвальду от 27 августа 1950 г. советский руководитель объяснил свою точку зрения на войну в Азии. Советский Союз, писал он, умышленно воздержался от решающего голосования в Совете Безопасности ООН, признавшем Северную Корею агрессором. Благодаря этому Америка «впуталась в военную интервенцию в Корее и там растрачивает теперь свой военный престиж и свой моральный авторитет». Одновременно самая многонаселенная страна мира — Китай — оказалась в начавшейся войне на одной стороне с Советским Союзом.
Сталин продолжал свои рассуждения: «Допустим, что американское правительство будет и дальше увязать на Дальнем Востоке и втянет Китай в борьбу за свободу Кореи и за свою собственную независимость. Что из этого может получиться? Во-первых, Америка, как и любое другое государство, не может справиться с Китаем, имеющим наготове большие вооруженные силы. Стало быть, Америка должна надорваться в этой борьбе. Во-вторых, надорвавшись на этом деле, Америка будет не способна в ближайшее время на третью мировую войну. Стало быть, третья мировая война будет отложена на неопределенный срок, что обеспечит необходимое время для укрепления социализма в Европе. Я уже не говорю о том, что борьба Америки с Китаем должна революционизировать всю Дальневосточную Азию»{325}.
Итак, Сталин с самого начала не исключал затяжной войны в Корее, в том числе между Китаем и Соединенными Штатами, и полагал, что это даже хорошо с точки зрения изменения баланса «мировых сил» в пользу Советского Союза. В течение последующих двух лет высший советский руководитель придерживался подобного сценария. Он благополучно убедил Мао Цзэдуна послать в Корею китайские войска под видом «добровольцев». Сталин заверил китайского лидера в том, что США побоятся пойти на эскалацию военных действий. Ведь за спиной КНР стоит Советский Союз, связанный договорными отношениями. Если даже «из-за престижа» США развяжет «большую войну», то бояться ее «не следует, так как мы вместе будем сильнее, чем США и Англия, а другие капиталистические европейские государства без Германии, которая не может сейчас оказать США какой-либо помощи, — не представляют серьезной военной силы»{326}.
Несмотря на браваду, осмотрительный кремлевский хозяин не стремился к преждевременному столкновению с Соединенными Штатами — будь то в Азии или в Европе. Действия ВВС США производили большое впечатление на Сталина так же, как и на сотни советских военных летчиков, воевавших с американцами в небе над Кореей. В 1951-1953 гг. советская авиационная промышленность развивалась ускоренными темпами, создавалась реактивная авиация, советский летный состав в Корее учился воевать с американцами. Разрабатывались и создавались новые радиолокационные установки и системы ПВО. Однако отставание от США все еще оставалось большим{327}. Советский атомный арсенал состоял всего лишь из нескольких бомб, а средств доставки их до Соединенных Штатов у советской армии не было. Много лет спустя маршал Сергей Ахромеев рассказывал дипломату Анатолию Добрынину о том, что в случае американской атомной атаки Сталин полагался на неядерный ответ СССР. На практике это означало, что советским вооруженным силам нужно было держать в Восточной Германии бронетанковые силы, способные нанести мгновенный удар по войскам НАТО и оккупировать Западную Европу до пролива Ламанш. По словам Ахромеева, Сталин был уверен, что бронетанковая угроза Западной Европе сможет уравновесить американскую ядерную угрозу Советскому Союзу. Кроме того, в январе 1951 г. Сталин дал инструкцию всем европейским членам советского блока за два-три года «создать современные и могущественные вооруженные силы»{328}. В случае большой войны эти армии должны были играть вспомогательную роль, усиливая превосходство советских сухопутных войск над армиями блока НАТО.
В советских военных планах Германия стала главным театром возможных сражений, и стратегическое значение ГДР возросло чрезвычайно. Весь ход событий, приведший к краху ялтинского миропорядка и революционному радикализму Сталина и Мао на Дальнем Востоке, подсказывал, что Советскому Союзу необходимо менять политику в отношении Германии. Но в 1951 г. ГДР еще оставалась как бы вне той военно-мобилизационной лихорадки, которая охватила весь советский блок. По-видимому, Сталин все еще хотел сыграть на пропаганде мирного воссоединения Германии для того, чтобы усугубить разногласия в НАТО, сорвать процесс ремилитаризации Западной Германии, а также чтобы закамуфлировать лихорадочную подготовку в большой войне. Советская пропаганда выжала все возможное из того факта, что к созданию западногерманской армии были привлечены несколько генералов бывшего гитлеровского вермахта. В сентябре 1951 г. Сталин и члены Политбюро дали указание руководству СЕПГ выступить перед западными державами с предложением о «всеобщих германских выборах с целью создания объединенной, демократической, мирной Германии»{329}. Судя по всему, это была чисто пропагандистская акция, направленная на изменение общественного мнения в Западной Европе и ФРГ. Кремль совершенно не намеревался проводить подобные выборы, поскольку коммунисты наверняка бы их проиграли.
Руководство ГДР участвовало в этой пропагандистской кампании без особого рвения. Исследования некоторых историков показывают, что Ульбрихт, Пек и их коллеги в правительстве ГДР не были простыми пешками в руках Москвы. Даже исполняя волю Кремля, они преследовали собственные цели. Прежде всего, они хотели построить в Восточной Германии «социалистическое» государство, что значило бы осуществление тех же преобразований, которые уже полным ходом шли в других странах, вошедших в советский блок. Ульбрихта и других восточногерманских коммунистов совершенно не устраивала роль временных правителей, судьба которых зависела бы от переговоров СССР с Западом. Как только им стало известно о западных планах создания Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), куда должна была войти ФРГ, Ульбрихт и другие стали осторожно, но настойчиво вести дело к полной интеграции ГДР в советский военно-политический блок. В частности, в начале 1952 г., когда западным державам еще только предстояло подписать с ФРГ договор об ограниченном суверенитете Западной Германии («Общий договор») и заключить соглашение о создании ЕОС, руководство Восточной Германии начало со ссылкой на эти обстоятельства изо всех сил подталкивать Москву к аналогичным мерам{330}.
Генерал Василий Чуйков, сменивший Соколовского во главе советских оккупационных войск и администрации в Германии, и его политсоветник Владимир Семенов считали, что необходимо срочно отреагировать на процесс суверенизации Западной Германии. В своих донесениях в Москву они предлагали легитимизировать ГДР, создав видимость ее суверенности, независимости коммунистического руководства страны от Кремля. Однако министр иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский, сменивший на этом посту Молотова, не хотел предпринимать ничего, пока не будет указаний Сталина. Он даже выразил сомнение насчет подлинности копии «Общего договора», которую прислали в Москву восточные немцы. Докладная записка, представленная министром в Политбюро, по-прежнему рассматривала ГДР как часть территории «побежденного государства», оставляя за ней право выступать лишь в качестве объекта процесса мирного урегулирования в Германии, а не действовать самостоятельно. Весьма примечательно, что даже в разгар Корейской войны в руководстве СССР продолжали считать, что именно ялтинские международные соглашения придают законную силу советскому присутствию в Германии. В советских дипломатических и военных кругах не спешили с признанием суверенитета ГДР{331}.
Сталин по-прежнему не допускал мысли, что Советский Союз может выпустить из рук стратегическую инициативу по решению германского вопроса. Уступая настойчивым просьбам, которые шли к нему от руководства Советской контрольной комиссии и МИД, кремлевский правитель решил разыграть еще один спектакль. После длительной подготовки 10 марта 1952 г. он направил трем западным оккупационным державам ноту, в которой предлагались новые условия мирного договора с Германией. СССР был готов согласиться на объединение страны после проведения в ней свободных выборов, допустить существование немецкой армии и военной промышленности, но при условии неучастия Германии в военных союзах. К сожалению, нет никаких свидетельств, показывающих, какие мысли владели Сталиным в это время. Однако, судя по предыдущим действиям кремлевского вождя, не приходится сомневаться, что это была очередная попытка с его стороны поднять пропагандистскую шумиху вокруг вопроса о единстве Германии, расшатать союз западных держав и посеять разногласия между немцами. При внимательном рассмотрении пунктов советского плана относительно Австрии, которая уже давно стала заложницей германского вопроса и военных замыслов СССР, можно обнаружить, что дипломатия Кремля того времени — всего лишь хитрая уловка, за которой скрывались приготовления к войне. Сталин ничем не рисковал. Правительства западных держав и Федеративной Республики Германия не собирались идти на «нейтрализацию» Германии ни при каких обстоятельствах. Они незамедлительно отвергли ноту Сталина, разглядев в ней пропагандистский маневр Кремля. Впрочем, новой советской инициативе не удалось сорвать планы США и Великобритании по политической и хозяйственной интеграции Западной Германии в западный блок. На Западе продолжились дискуссии и создании «европейской армии» с включением в нее немецких дивизий{332}.
На встречах с лидерами СЕГП 1 и 7 апреля 1952 г., почти сразу же после получения отказа западных держав, Сталин раскрыл им свои новые планы. Теперь, заявил он, ГДР сможет присоединиться к остальным «народным демократиям» в подготовке к будущей войне. Отныне молодежь Восточной Германии нужно воспитывать не в духе антивоенной пропаганды, как до сих пор, а готовить ее защищать свою страну от Запада. «Сейчас на Западе думают, что вы совсем не вооружены, что у вас нет сил и вас легко захватить. Пока они так думают, они будут несговорчивыми. Они считаются только с силой. Когда у вас появится какая-то армия, с вами будут разговаривать иначе, — вас признают и полюбят, так как силу все любят». Вместо 50-тысячной военизированной полиции, Сталин предложил создать полномасштабную армию: 13 дивизий наземной и морской пехоты, военно-воздушные силы и военно-морской флот, включая подводный, на вооружении — сотни танков и тысячи артиллерийских орудий. Эту армию предполагалось развернуть вдоль западных границ. За вооруженными силами ГДР должны были дислоцироваться советские войска{333}.
Во время второй встречи с руководителями ГДР 7 апреля Сталин высказал вслух то, о чем он, видимо, не переставал думать с самого начала советской оккупации. «Американцам нужна армия в Западной Германии, чтобы держать в своих руках Западную Европу. Американцы вовлекут Западную Германию в Атлантический пакт. Они создадут западногерманские войска. Аденауэр сидит в кармане у американцев. Все бывшие фашисты и генералы — тоже». Сталинские слова падали, словно пудовые гири. Наконец-то кремлевский вождь признал, что решение германского вопроса зашло в тупик. И тогда он сказал восточногерманским коммунистам то, что они хотели услышать: «И вы должны организовать свое собственное государство. Демаркационную линию между Западной и Восточной Германией надо рассматривать как границу — и не как простую границу, а как опасную границу. Нужно усилить охрану этой границы. На первой линии ее охраны будут стоять немцы, а на вторую линию охраны мы поставим русские войска». Иными словами, Сталин начал рассматривать ГДР не как переходное образование, а как постоянный стратегический ресурс для Советского Союза. И все же Сталин не стал закрывать границу сектора с Западным Берлином. Обжегшись на неудаче с берлинской блокадой, он лишь «порекомендовал» восточным немцам ограничить перемещения людей через эту границу. «Слишком свободно ходят по Германской Демократической Республике агенты западных держав»{334}.
Возраст начал сказываться на работоспособности Сталина, однако его ум оставался острым и опасным для всех, на кого он был нацелен. Вождь строил планы по превращению Восточной Германии в передовой край для будущей войны с Западом. Вместе с тем, сохраняя верность своим взглядам на германский национализм, он по-прежнему настаивал на неослабной пропаганде «германского единства» среди широких слоев населения Западной Германии — социал-демократов и националистов. Он считал, что необходимо влиять на общественное мнение западных немцев и пытаться настроить их против американского военного присутствия в Федеративной Республике. «Надо продолжать пропаганду единства Германии все время, Это имеет большое значение для воспитания народа в Западной Германии. Сейчас это оружие у вас в руках, его надо все время держать в своих руках. Мы тоже будем продолжать делать предложения по вопросам единства Германии, чтобы разоблачать американцев»{335}.
Историк Р. Ван Дик приходит к выводу, что решения, принятые Сталиным в апреле 1952 г., «разрешили основное противоречие его политики в Германии» — между реалиями, существовавшими в зоне оккупации, и декларируемой политической линией{336}. Вместе с тем эти решения привели к новым проблемам. В последующие месяцы Ульбрихт, вдохновленный новой линией Сталина, развернул кампанию ускоренной советизации жизни в ГДР. 9 июля 1952 г. Политбюро в Москве одобрило резолюцию о «строительстве социализма» в ГДР. В Берлине пленум СЕПГ провозгласил в ГДР «диктатуру пролетариата». Позже Молотов заявил, что Ульбрихт ошибочно воспринял московскую резолюцию как разрешение на ускоренный курс построения социализма. Сталин тем не менее не возражал против действий Ульбрихта. В любом случае глава СЕПГ действовал с осознанием того, что выполняет директивы, полученные из Москвы. Всеобщая милитаризация общества в ГДР привела к арестам «вредителей» с последующей конфискацией их имущества, а также к угрозам в адрес «поджигателей войны» и «внутренних врагов». Правящий режим разрушил частный сектор в промышленности и торговле, начал гонения на церковь, а также приступил к коллективизации сельского хозяйства.
Из Москвы приходили производственные планы, астрономические показатели которых были невыполнимы даже для стран со здоровой, развитой экономикой, а что уж говорить о территориях, опустошенных войной и советской оккупацией! Результаты новой политики Сталина — Ульбрихта были катастрофичны: стремительная инфляция, кризис сельского хозяйства и чрезвычайно деформированное развитие экономики. В довершение всего Сталин палец о палец не ударил, чтобы облегчить участь восточных немцев сокращением размеров советских репараций и других выплат. К 1953 г. ГДР уже выплатила репараций на 4 млрд. долларов США, но все еще оставалась должна Советскому Союзу и Польше 2,7 млрд. долларов и продолжала выплачивать более 211 млн. долларов ежегодно из своего бюджета. Кроме того, ГДР платила около 229 млн. долларов в год на покрытие издержек советского оккупационного режима. Наконец, с той же сухой расчетливостью, с какой Сталин относился к нуждам китайских и корейских коммунистов (за советское оружие, с которым они воевали в Корее против американцев, им приходилось платить Советскому Союзу в американских долларах), вождь продал молодому немецкому социалистическому государству 66 заводов и фабрик, конфискованных Советским Союзом в Германии. Советские власти оценили их в 180 млн. долларов, которые нужно было выплачивать наличными деньгами или товарными поставками{337}.
При этом народ в ГДР жил гораздо лучше советских людей. В самом СССР из-за огромных расходов государства на военные нужды уровень жизни населения оставался чрезвычайно низким{338}. Но вряд ли жители ГДР думали о том, насколько им повезло по сравнению с их советскими товарищами. Они равнялись на уровень жизни, который существовал в Третьем рейхе и который на их глазах улучшался в Западной Германии. До того как в ГДР был взят курс на ускоренную милитаризацию, условия жизни у восточных и западных немцев практически не отличались. Однако благодаря «экономическому чуду», начавшемуся в ФРГ в 1950-1951 гг., западные немцы по уровню материального благосостояния резко вырвались вперед, оставив жителей ГДР далеко позади. Соединенные Штаты, реализуя план Маршалла и другие программы, оказывали щедрую экономическую и финансовую помощь Западной Германии. Важную роль играло и то, что потребительский рынок США был открыт для немецких товаров. Таким образом, на западе Германии открывались благоприятные экономические перспективы, тогда как на востоке усиливались притеснения и тяготы жизни — все это заставляло многих профессионально обученных и образованных людей, в основном молодежь, покидать ГДР и уходить на Запад. С января 1951 по апрель 1953 г. почти миллион человек перебрались из ГДР в Западный Берлин и Западную Германию. Это были квалифицированные рабочие, фермеры, военные призывники, среди них — многие члены СЕПГ и Союза свободной немецкой молодежи. А среди тех, кто остался в ГДР, росло недовольство. Вальтер Ульбрихт вызывал всеобщее возмущение и даже ненависть{339}.
Сталинская политика 1952 г. в ГДР, по-видимому, исходила из расчета на подготовку к будущей тотальной войне. Поступки Сталина в конце его жизни, как и новая архивная документация, дают основание предполагать, что хозяин Кремля уверовал в неизбежность войны с Западом. Весной 1952 г., незадолго до перехода к «строительству социализма» в ГДР, кремлевский вождь утвердил планы формирования 100 военно-воздушных дивизий, в составе которых должно было быть 10 тыс. реактивных бомбардировщиков средней дальности. По численности эта спроектированная армада почти вдвое превосходила то количество, которое командование советских ВВС считало достаточным на случай войны. Начались масштабные военные приготовления на Дальнем Востоке и Крайнем Севере. В том числе изучались возможности массированного вторжения на территорию Аляски. Остается лишь гадать, что бы произошло, если бы Сталин прожил дольше и попытался осуществить свои планы{340}.
В последние годы жизни Сталин, по-видимому, начал терять ясное представление о положении дел в Германии. Его занимали другие неотложные дела. Помимо войны в Корее и приготовлений к большой войне Сталин был занят политическими кознями против своих ближайших соратников. Он начал кадровую чистку в спецслужбах, санкционировал расследование «дела кремлевских врачей», организовал откровенно антисемитскую пропагандистскую кампанию и даже нашел время для чистки органов госбезопасности и специального «мингрельского дела», вероятно, сфабрикованного с целью устранить Берию. Свободное время Сталин уделял чтению проектов учебника по политэкономии и написанию собственных теоретических работ по «экономическим проблемам социализма» и даже по вопросам языкознания{341}. Тем временем советизированная Восточная Германия начала входить в тяжелый политический и экономический кризис.
Страсти вокруг ГДР
Сталин умер 5 марта 1953 г. Смерть кремлевского вождя позволила наиболее информированным людям из сталинского окружения по-новому взглянуть на советскую политику в отношении Германии. Появилась возможность пересмотреть многие решения, принятые Сталиным, чья ошибочность и несостоятельность уже бросались в глаза{342}. Преемники Сталина в Политбюро (в октябре 1952 г. переименованное в Президиум ЦК), а именно Маленков, Молотов и Берия, незамедлительно обратились к западным державам с мирными инициативами, чтобы уменьшить угрозу войны. Совместно с руководством Китая они приняли решение начать переговоры с Соединенными Штатами о перемирии в Корее. Советские власти отказались от политики территориальных претензий и давления в отношении Турции, стали пересматривать отношение к Ирану. Они также разрешили выезд за рубеж советским женщинам, вышедшим замуж за иностранцев (по сталинскому закону 1947 г. они подлежали аресту, и многие из них спасались, живя безвыходно на территории западных посольств). Правящая «тройка» наследников Сталина обсуждала и другие возможные пути снижения международной напряженности, среди них возможность вывода советских войск из Австрии в обмен на обязательство этой страны не входить в военно-политические блоки. В своей совокупности все это выходило далеко за рамки обычных советских кампаний «борьбы за мир»{343}.
«Мирные инициативы» Советского Союза были вызваны ощущением надвигающейся войны, которое не на шутку пугало новых кремлевских правителей. Хрущев вспоминал: «В дни перед смертью Сталина мы верили, что Америка нападет на Советский Союз, и мы вступим в войну»{344}. В Кремле с тревогой наблюдали за быстрым ростом американской военной мощи, в том числе и ядерной (в ноябре 1952 г.). США провели первое в мире испытание термоядерного устройства мощностью свыше десяти мегатонн. В Кремле всерьез задумались о том, как избежать столкновения с Соединенными Штатами и добиться мирной передышки для укрепления обороноспособности.
В этом контексте преемники Сталина по-новому взглянули на положение в ГДР, где курс на советизацию вызвал массовое недовольство и бегство на Запад. Еще в марте 1953 г. руководство СЕПТ попросило у советских властей разрешения закрыть границы сектора с Западом и остановить бегство населения из ГДР в ФРГ. Одновременно оно обратилось в Москву с просьбой оказать серьезную экономическую помощь{345}. Позднее, в июле, на пленуме ЦК КПСС Молотов так охарактеризовал причины, вызвавшие кризис в Восточной Германии: «Там взяли чрезмерно быстрый курс индустриализации, чрезмерно большой план строительства. Кроме этого, у них есть оккупационные расходы на нашу армию, платят репарации»{346}. Тем временем из Западной Германии продолжали поступать тревожные известия. 18 апреля Комитет информации при советском МИД сообщил, что правительство Аденауэра «значительно усиливает пропаганду реваншизма и запугивает западногерманское население угрозой с Востока». Специалисты-международники предупреждали Президиум ЦК о том, что у Советского Союза нет никаких рычагов, чтобы помешать обеим палатам западногерманского парламента, бундестагу и бундесрату, ратифицировать Боннский и Парижский договоры{347}.
Кремлевское руководство выжидало почти три месяца после смерти Сталина, не предпринимая ничего в отношении Германии. Подобное промедление было вызвано, разумеется, необходимостью решать другие безотлагательные проблемы. Бои в Корее продолжали уносить жизни тысяч китайцев и северных корейцев и по-прежнему грозили перерасти в крупномасштабные военные действия. В самом СССР никто не мог гарантировать, что после смерти Сталина не возникнут массовые бунты на фоне глубокого недовольства и вопиющей нищеты советских людей. По словам заступившего на пост председателя Совмина СССР Георгия Маленкова, основной задачей нового руководства было «не допустить растерянности в рядах нашей партии, в рабочем классе, в стране. Мы обязаны были сплотить свои ряды…»{348}.
Молотов, снова возглавивший Министерство иностранных дел после смерти Сталина, взял на себя инициативу в корректировке политики по германскому вопросу. Необходимо было проанализировать сложившуюся в Германии обстановку и дать ей экспертную оценку. В помощь работникам МИД в Москву из Берлина приехал Владимир Семенов. Экспертная группа, в которую входили помимо Семенова Яков Малик, Григорий Пушкин и Михаил Грибанов, составляла один план предложений за другим. Выступая в июле 1953 г., Молотов сказал, что «ряд фактов, ставших нам известным в последнее время, сделали совершенно очевидным, что в Германской Демократической Республике создалось неблагополучное политическое и экономическое положение, что среди широких слоев населения ГДР существует серьезное недовольство». Однако архивные материалы МИД свидетельствуют, что все эти специалисты во главе с самим министром спорили по частностям, не посягая на основы советского подхода к Германии{349}. Семенов, как наиболее информированный участник обсуждения, взял на себя смелость внести предложение о том, что Советскому Союзу следует отменить оккупационный статус ГДР и подписать с Ульбрихтом «договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи»{350}. Никто из присутствовавших на обсуждении экспертов, однако, не указывал на истинную причину кризиса в ГДР — политику «форсированного строительства социализма», которую проводил с разрешения Сталина Ульбрихт в Восточной Германии.
Записей рабочих обсуждений в МИД не велось или они не сохранились. Судя по косвенным данным, Молотов твердо стоял на своем, считая, что мирные переговоры по Германии — это игра с Западом с нулевой суммой. Он согласился с Семеновым, который предлагал создать более благоприятные условия для социалистического строительства в ГДР, сократив репарации и прочие экономические обязательства страны перед СССР{351}. 5 мая Молотов вынес на заседание Президиума предложение о прекращении выплат репараций ГДР к 1955 г. Вместе с тем глава МИД был категорически против того, чтобы закрывать границу сектора в Берлине, как это предлагалось руководством ГДР{352}.
Внешне казалось, что в руководящей «тройке» отвечавших за международные дела (Молотов, Маленков и Берия) мало разногласий. На деле, однако, за фасадом показного единства зрело острое соперничество. После смерти Сталина Лаврентий Берия стал руководить Министерством внутренних дел, которое образовалось в результате слияния двух конкурирующих ведомств, соединявших функции разведки и тайной полиции. Таким образом, в руках одного человека оказались все спецслужбы, пограничные войска и многое другое, на чем держался до сих пор сталинский режим. При МВД Берия создал «мозговой центр», который с фантастической продуктивностью начал генерировать для него политические инициативы — как в области внутренней политики, так и в сфере международных отношений.
Для начала Берия дистанцировался от кровавого наследия Сталина и особенно его последних кампаний — против евреевкосмополитов и «кремлевских врачей». Мало-помалу он начал доводить до сведения высшей партийной элиты, многие члены которой умудрились сохранить веру в непогрешимость вождя, что именно Сталин инициировал и направлял террор. В Президиуме ЦК он искал поддержки у Маленкова и Хрущева, видимо, надеясь со временем обвести обоих вокруг пальца. Молотов, пользующийся громадным авторитетом среди партийных кадров в связи со своей внешнеполитической деятельностью, представлял собой главного конкурента Берии. Поэтому могущественный шеф тайной полиции начал активно вторгаться в сферу внешней политики{353}.
Каковы в то время в действительности были взгляды Берии по германскому вопросу — судить трудно. В своем дневнике, в записях, сделанных более десяти лет спустя описанных событий, Семенов пришел к выводу, что и Берия, и Сталин — оба относились к ГДР как к некоему подручному средству в борьбе за Германию. Берия «захотел обострить эту борьбу летом 1953-го»{354}. Как вспоминает Анатолий Судоплатов, старший офицер советской разведки, Берия «перед самым Первомаем» 1953 г. поручил ему подготовить «секретные разведывательные мероприятия для зондирования возможности воссоединения Германии». Он заявил Судоплатову, что «нейтральная объединенная Германия с коалиционным правительством укрепит наше положение в мире…». Согласно этому замыслу, ГДР должна была стать автономной областью в составе объединенной Германии. «Берия намеревался, не информируя Молотова и МИД, использовать свои разведывательные контакты для неофициальных подходов к крупным политическим фигурам в Западной Европе»{355}. Остается неясным, собирался ли Берия устанавливать неофициальные каналы связи с влиятельными кругами в США и социал-демократами в Западной Германии.
6 мая Берия направил Маленкову, Молотову, Хрущеву, Булганину, Кагановичу и Ворошилову доклад, в котором содержались сведения о катастрофических масштабах бегства из ГДР: с 1952 г. территорию Восточной Германии покинули 220 тыс. человек, в том числе более 3 тыс. членов СЕПГ и Союза свободной немецкой молодежи. Впервые в отчете Берии вина за массовый исход населения возлагалась на руководство ГДР и его неверную политику. Берия выдвинул предложение просить Советскую контрольную комиссию в ГДР выработать рекомендации для сокращения числа беженцев «с тем, чтобы дать необходимые советы нашим немецким друзьям»{356}.
В этот момент Ульбрихт совершил оплошность. 5 мая он объявил, что ГДР «уже вступила в новый этап диктатуры пролетариата». Эта большевистская риторика прозвучала в Восточном Берлине именно в то время, когда Уинстон Черчилль обратился в палату общин с предложением о проведении встречи с новым советским руководством. По мнению Берии, Маленкова, Молотова и других членов правящей кремлевской группировки, курс Ульбрихта на форсированное строительство социализма в ГДР совершенно не способствовал объединению Германии, а значит, мешал возможности расколоть блок НАТО{357}. В Президиуме ЦК разгорелись жаркие споры по ГДР. 14 мая, по предложению Молотова, Президиум дал Ульбрихту указание воздерживаться от заявлений подобного рода{358}. Одновременно Молотов вместе с экспертами из Министерства иностранных дел признал справедливыми факты, предъявленные в докладе Берии{359}. Семенов в своей служебной записке согласился с тем, что необходимо прекратить насильственную коллективизацию сельского хозяйства, а также практику массовых арестов и репрессий среди больших групп населения Восточной Германии. Он даже предложил провести там частичную амнистию. Вместе с тем он считал, что в интересах СССР — упрочить позицию коммунистического руководства ГДР, а не подрывать ее{360}. На заседании Президиума 20 мая Молотов критиковал власти ГДР. Скорее всего, он решил держать свои сомнения при себе и не захотел вносить раскол в коллективное руководство{361}. Казалось, дни Ульбрихта были сочтены. Сегодня многие историки сходятся во мнении, что в мае — июне 1953 г. впервые советская верхушка допускала возможность радикальных изменений в германской политике.
Внутри коллективного руководства разгорелась полемика. В центре дискуссии оказался вопрос, какая Германия все-таки нужна Советскому Союзу. В проекте постановления Президиума Совмина СССР, подготовленном Берией, предлагалось отказаться от «курса на строительство социализма в ГДР», тогда как на заседании Президиума 27 мая Молотов предложил подвергнуть критике не сам «курс СЕПГ на строительство социализма», а «форсированное строительство социализма». В настоящее время протоколы этого заседания недоступны (или не существуют), и мы не можем знать в точности, что было сказано на заседании 27 мая. До нас дошла только «версия», оглашенная после ареста Берии в июле. Тогда Молотов сообщил на Пленуме ЦК КПСС, что на памятном заседании Президиума Берия оборвал его замечанием: «Что нам этот социализм в Германии, какой там социализм, была бы буржуазная Германия, только бы миролюбивая». По словам Молотова, это замечание вызвало недоумение у остальных членов руководства. «Мы таращили глаза — какая может быть буржуазная Германия миролюбивая… которая навязала одну мировую войну… Вторую мировую войну». В заключение своей июльской речи Молотов сказал: «Кто может из марксистов трезво судить вообще, который стоит на позициях, близких к социализму или к советской власти, кто может думать о какой-то буржуазной Германии, которая будет миролюбивая и под контролем четырех держав?»{362}.
Хрущев и Булганин приняли сторону Молотова. В своих мемуарах Микоян вспоминал, что Берия и Маленков, похоже, выработали общую позицию по германскому вопросу. «Их целью было захватить руководящую роль в Президиуме, и вдруг такое поражение!» После заседания 27 мая Берия будто бы позвонил Булганину и заявил, что тот лишится поста министра обороны, если будет заодно с Хрущевым. Впоследствии в своем письме из тюремной камеры Берия покается в «недопустимой грубости и наглости» в отношении Хрущева и Булганина «при обсуждении по германскому вопросу»{363}.
Если тщательно собрать воедино все разрозненные свидетельства и выстроить логическую цепочку событий, то станет очевидным, что не только Берия с Маленковым, но и Молотов с Хрущевым, а также остальные кремлевские руководители ратовали за радикальные перемены в ГДР. Уже потом, когда коллективное руководство избавилось от Берии, бывшие соратники решили, что в список его преступлений следует включить желание «сдать» ГДР западным державам{364}. А в начале июня в основу советской политики в германском вопросе были положены тезисы Берии и Маленкова о том, что «курс на форсированное строительство социализма» в ГДР означает увековечивание расчлененной Германии, а «стоять на позиции существования расчлененной Германии — это значит держать курс на новую войну, и притом в недалеком будущем». После бурных обсуждений внутри коллективного руководства 2 июня было принято распоряжение Совета министров СССР «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР». Этот документ отличался от всех проектов, предложенных МИД как по содержанию, так и по формулировкам, он шел гораздо дальше рекомендаций СКК от 18 мая и почти дословно вобрал в себя основную часть служебного письма Берии{365}. В нем утверждалось, что главной причиной кризисной ситуации, сложившейся в ГДР, является неправильно взятый курс на «ускоренное строительство социализма в Восточной Германии без наличия необходимых для этого реальных как внутренних, так и международных предпосылок». В распоряжении Совета министров косвенно признавалось, что ответственность за эту политику несет Сталин, и предлагалось «считать неправильным проводившуюся в последнее время пропаганду необходимости перехода ГДР к социализму». Предлагался «новый курс», призванный покончить с коллективизацией, распустить немецкие колхозы, сократить «чрезмерно напряженные темпы развития тяжелой промышленности» и добиться «резкого увеличения производства товаров массового потребления». Кроме того, в документе выдвигались требования сократить расходы на содержание административного аппарата и спецслужб, стабилизировать денежное обращение в ГДР, остановить аресты и освободить из заключения людей, а также прекратить преследование по религиозным мотивам и вернуть конфискованное церковное имущество{366}.
«Новый курс» круто менял сталинскую политику, целью которой было превращение Восточной Германии в бастион социализма на случай неизбежной войны с Западом. Теперь будущее ГДР связывалось прежде всего с «мирным урегулированием основных международных проблем». Кремлевское руководство указывало властям ГДР, что необходимо поставить в центр внимания «широких масс германского народа как в ГДР, так и в Западной Германии… задачи политической борьбы за восстановление национального единства Германии и за заключение мирного договора»{367}.
2-4 июня для получения директив о смене политического курса в Москву тайно, на советском самолете, прибыла делегация СЕПГ. Ульбрихт, чувствуя, что ему грозит опасность, попробовал было предложить перемены косметического характера. Однако именно в эти дни в Президиум ЦК поступили известия о беспорядках в Болгарии и волнениях в Чехословакии. Такой поворот событий, похоже, еще сильнее склонил кремлевское руководство в пользу немедленного отказа от сталинских методов ведения дел в восточноевропейских странах-сателлитах{368}. Согласно записям Отто Гротеволя, Берия сказал руководителям ГДР: «Мы все наделали ошибок [в 1952 г.], никаких упреков». Однако другому члену восточногерманской делегации, также очевидцу событий, запомнилось то, с каким презрением и злостью обращался Берия к Ульбрихту. Маленков тогда тоже высказался: «Если мы не исправим положение сейчас, то случится беда». Кремлевские правители решительно урезали сталинские планы по вооружению ГДР. «Никаких самолетов, никаких танков», — коротко отметил Гротеволь в своих записях об этой встрече{369}.
Самым неприятным для руководства СЕПГ было то, что Москва приказала перейти к «новому курсу» немедленно. Руководители ГДР отправили из Москвы на родину телеграмму с указанием: срочно изъять из библиотек и книжных магазинов литературу о «строительстве социализма» в Восточной Германии. Президиум назначил Владимира Семенова верховным комиссаром СССР в Германии и отправил его обратно в ГДР на одном самолете с лидерами СЕПГ — следить за исполнением предписаний Кремля. Новые директивы ставили руководство ГДР почти в безвыходное положение. После целого года мобилизации, пропаганды и репрессий им теперь нужно было незамедлительно идти на попятную, не имея времени даже на то, чтобы подготовиться и объяснить народу происходящее. Молотов даже порекомендовал, чтобы в газетах напечатали «честные критические материалы» о политике СЕПГ, проводимой с июля 1952 г.{370} Поразительно, что советские руководители совершенно не предвидели, сколь опасным для внутриполитической стабильности коммунистического режима ГДР может стать такой крутой разворот.
Хрущев после ареста Берии утверждал, что и Маленков был в сговоре с Берией по германскому вопросу. Маленков, выступая в свою защиту, произнес слова, существенно прояснявшие его позицию: «Речь шла тогда о том, что мы вели политическую кампанию по вопросу объединения Германии, и я тогда считал, что не следовало выдвигать задачу развития социализма в Демократической Германии». В архиве Маленкова обнаружен проект его речи перед делегацией СЕПГ, где он как бы предвидит будущие обвинения в свой адрес: «Анализ внутреннего политического и экономического положения в ГДР… со всей очевидностью показывают, что мы действительно на всех парах идем, но только не к социализму, а к внутренней катастрофе. Мы обязаны трезво смотреть в глаза истине и признать, что без наличия советских войск существующий режим в ГДР непрочен»{371}. Если бы «новый курс», а вместе с ним и новая политика Кремля в отношении Германии получили продолжение, ситуация в Европе могла бы радикально измениться. В первые месяцы после смерти Сталина никто из правящей верхушки в Кремле не знал, как строить отношения с Западом. Между тем в международных отношениях наметились новые перспективы. 3 июня британский премьер-министр Уинстон Черчилль намекнул советскому послу Якову Малику о том, что он хотел бы начать конфиденциальный обмен мнениями с новым руководством СССР по закрытым каналам — так же как он некогда контактировал со Сталиным. Черчилль сообщил Малику, что намерен увидеться с президентом Эйзенхауэром и уговорить его провести в ближайшее время встречу руководителей великих держав на высшем уровне, чтобы оздоровить международную обстановку. Премьер-министр Великобритании сказал, что уверен в успехе и что ему удастся «улучшить отношения между странами и создать атмосферу большего доверия, по крайней мере на ближайшие 3-5 лет»{372}.
Берия с Маленковым, судя по всему, пытались предложить способы снижения международной напряженности и предотвратить грядущую, по их мнению, большую войну. Берия был особенно активен в использовании в интересах дипломатии каналов спецслужб. Он попытался установить доверительную связь с лидером Югославии маршалом Тито, которого советская пропаганда продолжала клеймить как главаря «фашистской клики». В своей отчаянной записке из тюрьмы после ареста Берия напомнил Маленкову о том, что готовил «задание по Югославии» по его же совету и согласию. В письме также упоминается и о другом «задании». Подразумевалось просить советского агента влияния Пьера Кота выйти на премьер-министра Франции Пьера Мендеса-Франса с предложением начать тайные переговоры по германскому вопросу. В то время во французском обществе, включая высшие круги, существовали серьезные разногласия по вопросам «европейской армии» и перевооружения Западной Германии. Неизвестно, как бы отреагировали французские руководящие круги на предложение СССР об объединении Германии, но совершенно очевидно, что обострение разногласий внутри НАТО по этому вопросу было бы обеспечено{373}.
Между тем политический и экономический кризис в ГДР привел к народному восстанию против коммунистического режима, и это изменило всю ситуацию. 16 июня рабочие Восточного Берлина вышли на демонстрацию с экономическими требованиями (надо сказать, «новый курс» не предусматривал повышение зарплат и снижение норм выработки для рабочих). Массовые демонстрации охватили всю страну и быстро переросли в политические забастовки, в знак протеста против коммунистического режима в ГДР. Толпы жителей Западного Берлина перешли в восточный сектор города и присоединились к протестующим. Ситуация вышла из-под контроля местных властей. Для подавления восстания были использованы советские войска. 17 июня демонстранты были разогнаны, а порядок в столице восстановлен. Постепенно положение в ГДР стабилизировалось. Но июньские события стали первым серьезным звонком, предупреждавшим об уязвимости советского блока{374}.
Поначалу было неясно, какое влияние эти события окажут на советское руководство и на «новый курс» в ГДР. Судоплатов в своих мемуарах утверждает, что даже после начала беспорядков в ГДР Берия «не отказался от идеи объединения Германии». Демонстрация советской силы в Восточном Берлине «могла только увеличить шансы СССР на достижение компромисса с западными державами». Берия отправил своих агентов в Западную Германию, чтобы с их помощью наладить негласные связи с местными политиками{375}. Одновременно с этим главнокомандующий советскими вооруженными силами в Восточной Германии маршал В. Д. Соколовский, верховный комиссар Семенов и его заместитель по политическим вопросам П. Ф. Юдин направили советскому руководству подробный отчет о беспорядках в ГДР, в котором содержалась уничтожающая критика Ульбрихта. «Тройка» рекомендовала освободить его от обязанностей заместителя премьер-министра ГДР и «позволить ему сосредоточить свое внимание» на партийной работе. Пост генерального секретаря партии предлагалось отменить, а численность партийного секретариата сократить{376}.
По стечению обстоятельств, предложение о сокращении власти партаппарата в ГДР затронуло самую суть той борьбы за власть в Кремле, которая близилась к своему разрешению. В конце мая 1953 г. Никита Хрущев, возглавлявший в то время секретариат ЦК, пришел к выводу, что Берия слишком опасен. Лидер партийного аппарата заподозрил Берию в намерении захватить всю власть в свои руки и расправиться с остальными членами послесталинского руководства. В частности, он подозревал главу спецслужб в намерении совместно с главой правительства Маленковым отодвинуть на задний план секретариат ЦК партии и тем самым выбить почву из-под ног Хрущева. От партийных лидеров союзных республик начали поступать сигналы о том, что Берия действует за спиной Хрущева. Никита Сергеевич понял, что рано или поздно ему придется выступить против Берии. Вполне возможно, что это понимание окрепло после того заседания Президиума 27 мая, на котором обсуждался вопрос о смене курса в ГДР. Хрущев начал тайный сговор против Берии с Молотовым и другими членами высшего руководства. В конечном счете даже Маленков признался Хрущеву, что он боится Берии, и тоже присоединился к зреющему заговору против всесильного министра внутренних дел{377}.
Арест Лаврентия Берии 26 июня во время заседания Президиума Совмина СССР существенно изменил расстановку сил внутри Кремля. В глазах всего партаппарата Хрущев стал героем, организатором смещения Берии. Советские высшие круги, включая военачальников, ненавидевших госбезопасность, увидели в Хрущеве человека, который может освободить их от постоянного страха репрессий. На июльском пленуме ЦК партии, созванном с целью осудить Берию, Хрущев в победных тонах заявил о том, что партийный аппарат должен всегда стоять над государственной бюрократией и более того — над органами госбезопасности. Маленков, который оставался председателем Совета министров, торжественно объявил о том, что «никто один не смеет, не может, не должен и не хочет претендовать на роль преемника» умершего вождя. «Преемником великого Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии». Как показало ближайшее будущее, с этого момента, отказавшись от борьбы за единоличное лидерство, Маленков начал уступать политическую инициативу Хрущеву{378}.
Советские представители в Германии продолжали слать доклады, в которых упрекали Ульбрихта и партийно-административные органы ГДР в отсутствии политической воли, критиковали их за бездействие во время беспорядков{379}. Тем не менее подобная критика более не встречала понимания и поддержки у советского руководства. Хрущев уважал Ульбрихта и считал его хорошим, надежным коммунистом. Еще важнее было то, что и Хрущев, и Молотов заявили на пленуме ЦК, что идея о «единой миролюбивой Германии» является частью заговора, который готовил Берия. Хрущев сообщил, что Берия показал себя в германском вопросе «как провокатор, как некоммунист. Принять его предложения значило бы, что 18 миллионов немцев отдать под покровительство американцев… Как может нейтральная демократическая буржуазная Германия быть между нами и Америкой? Возможно ли это? Не надо скрывать, что с нами дружба капиталистических буржуазных государств определенная… Берия говорит, что мы договор заключим. А что стоит этот договор? Мы знаем цену договорам. Договор имеет свою силу, если подкреплен пушками. Если договор не подкреплен, он ничего не стоит. Если мы будем говорить об этом договоре, над нами будут смеяться, будут считать наивными». Большинство высших советских и партийных работников, присутствовавших на пленуме, встретили слова Хрущева аплодисментами. Многие из них воевали с гитлеровской Германией и разделяли убежденность Хрущева в том, что воссоединение Германии на «буржуазной» основе обесценит победу в Великой Отечественной войне. Другие считали Восточную Германию главным военным трофеем, а ее промышленность — ключевым придатком к военно-промышленному комплексу СССР. От имени представителей советского атомного проекта выступил его руководитель Авраамий Завенягин, сообщивший пленуму о том, что «в ГДР добывается много урана, может быть, не меньше, чем имеют в своем распоряжении американцы. Это обстоятельство было известно Берии, и он должен был сказать Центральному комитету, чтобы эти соображения учесть». Речь шла о советском урановом проекте в Нижней Саксонии под кодовым названием «Висмут»{380}.
Новые веяния немедленно отразились на политике и умонастроениях советских властей в ГДР. Влияние Молотова на внешнюю политику СССР выросло, а прежние инициативы Берии и Маленкова, и не только по германскому вопросу, но и по Югославии и Австрии, были автоматически дезавуированы{381}. Президиум ЦК решительно отклонил предложение Семенова снять Ульбрихта со своего поста и отстранить секретариат партии от государственных дел как «не справившийся». Молотов даже заявил, что «Семенов качнулся вправо». Почувствовав перемену ветра, Ульбрихт начал расправляться со своими соперниками в Германии. Еще во время июньских событий Советская контрольная комиссия высоко оценила действия членов Политбюро СЕПГ Рудольфа Хернштадта и Вильгельма Цейсснера, и, по мнению американской исследовательницы X. Гаррисон, «если бы не помешал эпизод с Берией, [они] бы успешно оттеснили Ульбрихта от власти». Однако теперь, в новой ситуации, советское руководство благосклонно отнеслось к устранению Хернштадта и Цейсснера после того, как Ульбрихт дал понять, что им покровительствовал Берия{382}.
На смену позиции Кремля повлияло также и поведение американцев во время восстания в Восточной Германии. Средства массовой информации Соединенных Штатов активно освещали демонстрации протеста, снабжали жителей Восточного Берлина продуктами питания, кроме того, стали настаивать на проведении «свободных выборов» как на предварительном условии для воссоединения Германии. В то же время ни Соединенные Штаты, ни другие западные державы не планировали оказывать помощь восставшим немцам военной силой, поскольку это означало бы войну с Советским Союзом. Даже если Запад, как в это верили многие в советском МИД и разведке, действительно готовился к определенному «дню икс», руководители западных стран понимали, что их возможности для действий внутри советского блока крайне ограничены{383}.
После ареста Берии и беспорядков в Восточной Германии все «мирные инициативы» на европейской международной арене, как и сам «новый курс», заглохли. В самом деле, сократить вооруженные силы в Европе было нельзя без решения германского вопроса путем переговоров. Эту головоломку руководители СССР не смогли решить в течение последующих 35 лет. Приход к власти Хрущева, удержание Ульбрихтом власти в ГДР и свертывание «нового курса» похоронили реальную возможность пересмотра политики СССР в отношении Восточной Германии. Миллионам немцев пришлось еще долгие годы жить под властью Ульбрихта и его преемников, в отрыве от западных земель и ожидании чуда, которое позволит им обрести единую, суверенную и свободную Германию.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги