Невыносимое одиночество

9

В Норвегии, в Гростенсхольме, мужчины рубили лес. Здесь собралось три поколения Линдов из рода Людей Льда: Андреас со своим отцом Брандом и дедом Аре. Из поместий Гростенсхольм и Элистранд приехали Таральд и Калеб, а также множество парней из всех трех усадеб. Это были последние заготовки на зиму, которая была уже не за горами.

Снег еще не выпал, лошадям приходилось трудно. Но деревья валить надо было, и мужчины напрягали все силы.

Посмотрев на огромную ель, готовую вот-вот упасть, Андреас сказал:

— Ель повернулась, и одному Богу известно, в какую сторону она упадет.

— Она сделала почти полный оборот, — кивнул Таральд. — Все зависит теперь от того, в каком месте она закреплена…

Некоторое время все вместе обдумывали дело и после обстоятельного обсуждения решили, что знают, где нужно подрубать.

Удары топора гулко отдавались в лесу. На миг все замолчали. Кое-кто стал осматривать другие ели, готовые упасть.

В ход пошла большая пила, потом мужчины опять взялись за топоры. Ель была густой и кряжистой, она прожила много трудных зим.

Вдруг один из парней крикнул:

— Эй, она пошла!

— Уже?

— В другом направлении!

— Смотрите! Смотрите, черт…

— Отец! — закричал Бранд. — Смотри же! Отойди!

Таральд бросился к Аре, который, по-стариковски медленно реагируя на все, пытался разобраться, что к чему.

Все бросились на выручку старику, но только Таральд оказался поблизости.

— Отец! Отец! — кричал Бранд, со страхом глядя на него. — О, Господи! Нет, Боже мой…

Дерево упало. После ужасного треска наступила мертвая тишина.

— Помилуй, Господи… — прошептал Калеб.

Доминик издали заметил его, играя в саду с собакой.

— Папа! Папа приехал, Тролль! — закричал он.

Соскочив с коня, Микаел обнял обоих. Он был так рад! Эти два маленьких, прекрасных существа ждали его, радовались его приезду! Большего Микаел не смог бы вынести, ему и так чуть не стало плохо.

Он не был совершенно одинок в этой жизни. Его существование кого-то радовало.

И снова его поразил золотистый отсвет в глазах сына. Мальчик обнял его за шею, горячо дыша ему в щеку — и к горлу у него подступило что-то теплое, чудесное.

В следующий момент прыгающая от волнения собака повалила обоих на землю — и все превратилось в веселую, беспорядочную возню.

На ступенях стояла Анетта. Микаел с виноватым видом отряхнулся.

Улыбка ее была испуганной, застывшей.

— Добро пожаловать домой, дорогой!

Доминик выжидающе смотрел на них, и они оба заметили это. И Микаел наклонился и поцеловал ее руки. По рукам ее прошла легкая дрожь, и он, с его ранимостью, огорчился.

По ее глазам он прочитал, что ее пугает его внешность. Он и сам знал об этом, недавно посмотревшись в зеркало: вид у него был совершенно изможденный. В глазах больше не было жизни, не было никакого желания жить. В них была только боль, безымянная, непонятная боль.

На этот раз Анетта не говорила о военной славе.

— Там было отвратительно?

— Опустошающе мерзко! И совершенно бессмысленно!

— Мы многого добились.

— Разве? — без всякого выражения произнес он.

— И ты вернулся домой. Мы так благодарны за это Господу.

Микаел сбросил с плеч накидку.

— Я искал в бою самые опасные места, потому что хотел погибнуть. Но мысль о вас, оставшихся дома, поддерживала во мне жизнь. Мне хотелось снова увидеть вас.

— Ты не должен так говорить! Искать смерти? Это отвратительно!

— Человек может зайти так далеко, что его больше уже не волнует, отвратительно это или нет.

— Микаел…

Она замолчала, сжав руки. Мальчик побежал помогать работнику управиться с конем.

— Да, что же ты хотела сказать?

— Если хочешь, Доминик может переночевать завтра в Мёрбю.

Он пристально посмотрел на нее. Анетта готова была заплакать от смущения. Она отвернулась.

— Я подумала, что ты хочешь отдохнуть…

Немного помедлив, он ответил:

— Да, спасибо. Спасибо, Анетта!

— Мне кажется, мы могли бы поговорить без помех, — сказала она, опустив глаза.

— Да!

Осторожно положив ей руки на плечи, он притянул ее к себе.

— Микаел… Не здесь! Никто не должен видеть нас.

Что-то взорвалось в нем.

— Что из того, что нас увидят, черт побери? Слуги наверняка изумляются тому, что мы с тобой никогда…

— Микаел! Не ругайся!

— Черт меня попутал, — сказал он, повернулся и пошел.

Некоторое время Анетта стояла, как парализованная, потом пошла за ним.

— Извини, — всхлипнула она. — Прости меня! Я этого не имела в виду.

Он остановился, вздохнул.

— Это я должен извиняться. На этой гротескной войне я мечтал о том, как мы с тобой будем жить. В конце концов я стал принимать свои мечты за действительность. Это было наивно, я знаю. Я так несдержан, Анетта. Теперь я буду следить за собой.

— Мне так стыдно за себя, — с раскаянием произнесла она. — Я так ждала твоего возвращения. Я дала себе обещание попытаться понять тебя, а тут такое неудачное начало.

— Ты такая, какая ты есть, — устало произнес он, — и не можешь быть иной. Я больше не буду тебя обременять. Забудь о моих письмах, все остается по-прежнему.

Теперь она по-настоящему заплакала.

— Нет, Микаел, — сказала она, взяв его за руку, — дай мне шанс помочь тебе! Я так хочу этого! И я мало что могу сделать…

Он сжал ее плечи.

— Да, конечно, — улыбнулся он. — Мы попробуем. Завтра вечером. Мы сможем поговорить обо всем. И ты права, мне теперь нужно отдохнуть.

Тяжелыми шагами он направился в свою комнату, где когда-то спал Доминик.

Пока он снимал сапоги, вошел мальчик, предварительно постучав. Его желтые глаза сверкали ярче обычного в лучах вечернего солнца.

— Привет, Доминик. Что ты надумал? — мягко произнес Микаел.

Немного подумав, мальчик ответил:

— Пора ехать, папа.

Микаел заерзал на месте, потом протянул руку своему удивительному сыну, который подошел поближе.

— Да, Доминик. Теперь самое время ехать.

— Мы не должны опоздать.

— Нет. Теперь самое время. Откуда ты это узнал, Доминик?

— Нет, я этого не знаю. Я просто чувствую… что Вас там ждут, папа. Куда нам нужно ехать?

— В…

И тут до него дошло, что сказал сын. Во-первых, мальчик ничего не мог знать о цели поездки, во-вторых, он сказал «нам».

— Я поеду с тобой, — спокойно произнес мальчик. Микаел хотел было сказать, что его зовет мама, но, посмотрев на сына, произнес:

— Да, Доминик. Будет лучше, если ты поедешь со мной. Мы спросим маму, не поедет ли она с нами.

— Она не хочет. Но спросить можно.

— Куда это вы собираетесь уезжать? — спросила подошедшая к дверям Анетта.

Доминик, которого обнимал Микаел повернулся к ней и сказал:

— Домой.

— Домой? — дрогнувшим голосом произнесла она. — Но вы же дома!

— Да, но папе нужно домой. Это спешно!

— В Норвегию, Анетта, — пояснил Микаел. — Доминик знает, о чем говорит. Ты поедешь с нами?

— Вы что, с ума сошли? — воскликнула она. — Микаел, ты не имеешь права увозить от меня мальчика! Я запрещаю вам…

— Мама, — перебил ее Доминик, — я знаю, что так нужно. И мы скоро вернемся. Поедем с нами, мама!

Посмотрев в глаза сыну, которого она обожала, Анетта вдруг поняла, что ничем не сможет удержать их здесь.

— Поговорим об этом потом, — сказала она. — Пошли, Доминик, папе нужно выспаться.

На следующий день мальчика отправили в Мёрбю. Это произошло без всяких протестов с его стороны. Более того, ему очень хотелось переночевать у своего старшего товарища.

Анетта пораньше отпустила слуг, что вызвало у Микаела вздох облегчения. Если из дома выпроваживать других людей всякий раз, когда им «нужно поговорить», то вряд ли в будущем их ждет неустроенность в семейной жизни..

Но об этом они как раз и собирались говорить вечером.

Он был нервозным и возбужденным, он сам это видел. Анетта же, напротив, была сдержанна и придирчива. Он пытался разгадать ее желания, но это оказалось нелегко.

Ведь с ним самим тоже не легко было иметь дело.

Впрочем, он очень хорошо знал, чего она хочет: чтобы он сидел в своей комнате, давая ей возможность спокойно воспитывать сына. Анетта была из тех женщин, которые становятся просто матерями, стоит им родить ребенка. И тогда их мужья выбрасываются на помойку, словно дырявые перчатки.

— Анетта, — сказал он, нарушая тягостную тишину ужина, — могу я быть откровенным?

Веки ее дрогнули.

— Конечно.

Он глубоко вздохнул.

— Ты мне нужна. Нужна твоя близость, твое тепло, твое понимание. Анетта, мне нужен кто-то, кто был бы в этом мире за меня, кто был бы лоялен к моему падению…

— Твоему падению?

— Разве ты не замечаешь, что я качусь вниз?

Она испуганно уставилась на него.

— Ты ведь не становишься опасным?

Микаел был близок к тому, чтобы махнуть на все рукой.

— Нет, избави Боже!

Она на миг прикрыла глаза.

— Хотя я не знаю, дорогая Анетта. Я просто прошу тебя о помощи. Дай мне свое тепло! Дай мне почувствовать, что я что-то значу для тебя!

Она опустила голову.

— Я в твоем распоряжении. Разве этого не достаточно?

— Нет. Этого не достаточно. Я не хочу делать ничего против твоей воли. Мне нужно, чтобы у тебя самой было желание к этому.

— Ты не добьешься от меня такого бесстыдства, — выдавила из себя Анетта.

Внутри Микаела все закипело.

— Почему же? Разве ты не моя жена?

— Да, твоя жена. И поэтому я говорю, что я в твоем распоряжении. Но я не уличная девка.

Недоумение его росло.

— Неужели ты ничего не понимаешь? Я же научился любить тебя! Разве ты не поняла это из моих писем? Находясь на войне, я вспоминал только о хорошем, что было между нами. Когда мы вместе смеялись, ощущая общность… Как же ты можешь говорить про уличную девку?

— Я получила строгое воспитание, как тебе известно.

— Я знаю, — ответил он, начиная приходить в ярость.

Но Анетта не замечала сигналов опасности.

— Долг жены — доставлять удовольствие мужу…

— Ты думаешь, ты это делаешь? — вырвалось у него. — Ведь ты же француженка! А француженки славятся своим искусством любви…

— Нет! — воскликнула она. — Это легкомыслие! Когда я думаю об этом, мне становится стыдно, что я француженка!

Микаел встал из-за стола, схватил ее за руки и в ярости потащил вверх по лестнице.

— Микаел! — кричала она. — Помогите! Ты сошел с ума! Помогите, хоть кто-нибудь!..

Не обращая внимания на ее крики, он втащил ее в спальню, которая должна была быть и его спальней.

Лицо его было белым, как мел.

— Я постиг в совершенстве искусство самообуздания. Но и для меня существуют пределы, — сказал он, сдергивая с нее юбку. — Все эти годы я был деликатным и хотел таким остаться. Я надеялся, что ты дашь мне знать, что я тебе не совсем уж противен, но ты никогда словом не обмолвилась о том, что беспокоишься обо мне. И что я имею в итоге? Жену, которая меня боится! Которая зовет на помощь, стоит мне только дотронуться до нее!

Внезапно ярость его прошла. Он видел перед собой жалкое существо, стоящее посреди комнаты в нижней юбке, с бессильно опущенными руками, словно в ожидании Судного дня.

— О, Господи, — устало вздохнул Микаел, — я не могу больше бороться. Я пойду к себе. Я не потревожу тебя этой ночью — и в будущем тоже.

Воля к жизни угасла в нем. В полной безнадежности он закрыл за собой дверь и пошел в свою комнату. Не раздеваясь, он бросился на постель, зарылся лицом в подушки. Мысли его беспорядочно кружились, и он больше не улавливал их хода.

Он не знал, сколько он пролежал так, но вдруг услышал жалобный голос:

— Микаел…

Он повернул голову. В дверях стояла Анетта в красивой ночной рубашке, прижав к груди руки.

— Что тебе нужно? — бесстрастно спросил Микаел.

— Попросить прощения. Я подумала, что поступила дурно. Ты можешь простить меня?

Он не в силах был снова переваривать случившееся, поэтому ответил сухо:

— Конечно.

— Ты хочешь… снова пойти ко мне? Я обещаю вести себя хорошо.

Он встал, положил ей на плечи руки, пристально посмотрел ей в глаза.

— Ты хочешь этого, Анетта?

Брови ее вздрогнули.

— Конечно же. Разве я не приготовилась к этому? Разве не отослала всех домой?

Он с горечью улыбнулся про себя.

— Да, это так. Хорошо, пошли!

Когда они подошли к широкой супружеской постели, Микаел поднял Анетту и поставил ее на постель.:. теперь они были примерно одного роста. Была весенняя ночь, через окна пробивался свет, и он видел, какие у нее испуганные, широко раскрытые глаза. Она ничего не говорила.

— Анетта, мы уже были однажды в объятиях друг друга. Тебе было тогда страшно?

— Теперь ты стал другим.

— В самом деле?

— Не совсем, но… В тот раз ты был юным и красивым мальчиком, таким же испуганным, как и я. Теперь же ты большой, сильный и… опасный!

— Милая Анетта, сколько раз я говорил тебе, что я не опасен?

— Ты приходишь в ярость.

Только он собрался ей возразить, как она добавила:

— Я знаю, что сама виновата в этом. Делай со мной все, что хочешь, Микаел, я вытерплю все.

Он чуть было опять не разъярился, но сдержал себя.

— Ты строишь из себя жертву, а этого мне не нужно.

— Не надо так говорить…

Он понял, что говорить об этом не имеет смысла, и принялся осторожно ласкать ее, обнаружив при этом, что ночная рубашка очень мешает. И он осторожно снял ее. Судя по выражению ее лица, она готова была от стыда броситься в постель, но он привлек ее к себе, поэтому лица ее не видел — и это было для нее явным облегчением.

Он осторожно целовал ее плечи, шею. Анетта же явно «терпела это», стоя совершенно неподвижно.

— Ты веришь мне, когда я говорю, что люблю тебя? — прошептал он, — Что я тосковал по тебе?

— Да, — ответила она, так сильно дрожа всем телом, что ему даже стало смешно.

— Мне кажется, мы так близки друг другу, — тихо сказал он, — ты, я, Доминик. Я понял, что ты включила меня в состав своей семьи — когда я в прошлый раз приезжал сюда. Я почувствовал это. И потом, находясь на этой злосчастной войне, я начал мечтать. Мечтать о том, что мы с тобой когда-нибудь станем настоящей супружеской парой.

— Но ведь мы уже стали!

— Мы находимся только на пути к этому. Если бы я не уезжал, мы бы уже стали…

Анетта не отвечала. Она с ужасом наблюдала, что он целует ее шею и плечи совершенно невыносимым способом. Но она обещала…

Они знают, как надо соблазнять и совращать. Они просто дьяволы, свиньи. Не позволяй им иметь над собой власть!

Кончиком языка он проводил по углублению на ее шее. Он делал это так осторожно, так легко, что по телу ее пробегала дрожь. Она принуждала себя стоять, хотя все ее существо противилось этому.

И вот… он поцеловал одну ее грудь.

Это было уж слишком!

— Микаел, — произнесла она, задыхаясь, — не делай этого! Это отвратительно!

Он тут же с силой обнял ее за талию, его пальцы вдавились в ее тело.

— Нет, — прошипел он сквозь зубы, и глаза его почернели от гнева, — отвратительно только твое жеманство!

Без дальнейших церемоний он повалил ее на постель и лег на нее, с наслаждением целуя ее рот, а она в это время всхлипывала, дрожала, пыталась освободиться.

Как всегда, гнев его быстро прошел: Микаел был воистину мирным человеком.

— Не сделал ли я тебе больно? — озабоченно спросил он.

— Нет. Извини, Микаел, я в самом деле попытаюсь, но…

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет! Нет! Не уходи! — испуганно вскрикнула она.

— Я буду осторожен, — сказал он. — Мне кажется, что тебе нужно время, чтобы в твоем теле зажегся огонь. Впрочем, я не думаю, что он там есть…

— О, Микаел, — выдавила она из себя, — ты нравишься мне. Понимаешь?

— Нет. Откуда мне было понять это?

— Давай начнем все с начала. Я не буду сопротивляться.

Он послушно сел на постели.

— Ты не могла бы выражаться как-нибудь иначе, Анетта? Лично я не знаю, есть ли у меня еще желание…

Она зарылась лицом в подушки.

— О, Микаел, я мучаюсь от сознания ужасного падения!

Он снова повернулся к ней.

— Ты?

— Да. Я думала, что все это происходит совершенно иначе. Будь добр, не уходи! Попытайся еще!

И Микаел попытался: он осторожно приблизился к ней, стараясь не доставлять ей неприятных ощущений. И когда он, наконец, вошел в нее и почувствовал на своем затылке ее руки, он понял, что пройден важный рубеж. После этого все пошло легче.

Но, подняв голову, он увидел, что глаза ее закрыты, а лицо страдальчески искажено. Губы ее искривились, словно она приносила себя в жертву ради мира в доме.

И он понял, что ему придется продолжать этот любовный акт в полном одиночестве.

Но Анетта захотела, чтобы он остался у нее до утра. Он так и сделал: встал и тщательно задернул шторы, после чего снова лег и уставился в темноту горящими, бессонными глазами, прислушиваясь к ее ровному, спокойному дыханию. Он пролежал так до самого рассвета и только тогда заснул.

На следующий вечер им нанес визит друг Анетты Анри. Стол был празднично накрыт, и Микаел с удивлением увидел, что его жена расцвела, стала живой и одухотворенной. Она без конца смеялась, на щеках у нее появился румянец. Анри был симпатичным парнем и говорил ради присутствующих по-шведски, то и дело переходя на французский, которого не знал ни Микаел, ни Доминик.

Микаел посадил сына к себе на колени, и Анетте это почему-то не понравилось: ее улыбка стала неуверенной, раздраженной. Но разговор с Анри отвлек ее.

Весь этот день она пыталась делать вид, что все осталось по-прежнему после проведенной вместе ночи, но это ей не удавалось. Однако они решили, что Доминик вернется в свою старую комнату.

Ее пылкая радость в присутствии Анри смутила Микаела. Он пробовал убедить себя в том, что это всего лишь поза, но так и не сумел: Анетта была естественной. Он никогда не думал, что у него такая разговорчивая, такая веселая жена!

Они говорили о каких-то пустяках, но это не имело значения. Микаел много дал бы за то, чтобы с ним вот так непринужденно кто-нибудь поболтал. Или, вернее, чтобы самому болтать так непринужденно.

Удрученный и обескураженный, он взял с собой мальчика и отправился на вечернюю прогулку с Троллем.

Некоторое время они шли молча.

— Ты готов отправиться завтра утром, Доминик?

— Конечно.

— Мы поедем рано. До того, как мама проснется. Одежду и еду я уже приготовил. Тебе нужно будет только тихонечко одеться.

— Почему мы ничего не скажем маме?

— Потому что мы с ней сегодня уже говорили об этом. Она наотрез отказывается ехать в Норвегию, в эту языческую страну, как она ее называет. Ей кажется, что и в этой варварской Швеции жить плохо, — усмехнулся Микаел, но потом серьезно добавил, — и она не сказал ни «да», ни «нет» по поводу твоего отъезда со мной. Хотя в душе она не против. Просто она боится за тебя. Она хочет, чтобы мы повременили. Но мы не можем.

— Нет, мы не можем больше ждать!

— А ты знаешь, почему?

— Нет. Я знаю только, что нужно спешить.

Микаел кивнул.

— Понимаешь, Доминик, это… совершенно особое свойство тех, кого называют Людьми Льда. Поэтому я верю тому, что ты говоришь. Я и сам переживал весьма странные вещи.

— Какие странные вещи, папа?

— Мы поговорим об этом после того, как встретимся с нашими родственниками. Я так мало знаю о них. Поэтому мы и едем туда. Чтобы узнать о них больше.

— Можно взять с собой Тролля?

— Нет, мы же поедем верхом, ты знаешь. А его лапы будут изранены в такой долгой дороге, Маленькая рука сжала его руку.

— Я готов ехать. Вы упакуете мой лучший костюм?

— Хорошо, — растроганно произнес Микаел. — Я оставлю для мамы письмо, чтобы она не беспокоилась. Мы скоро вернемся назад, ты же знаешь.

Доминик ничего не ответил. И Микаелу оставалось только гадать, как много понимает его сын. Или, вернее, чувствует.