Ничего интересного

Один

В конце весны 1995 года, через пару недель после того, как мне исполнилось двадцать восемь, я получила письмо от своей подруги, Мэдисон Робертс. Правда, для меня она все еще оставалась Мэдисон Биллингс. Она писала мне несколько раз в год, и ее послания напоминали репортажи с Луны — о такой жизни рассказывается только в журналах. Она была замужем за мужчиной старше ее, сенатором, и растила маленького сына, которого наряжала в матросские костюмчики, — мальчик напоминал дорогого плюшевого мишку, обернувшегося человеком. Я работала кассиршей в двух конкурирующих супермаркетах и курила травку на чердаке маминого дома. На чердаке, потому что, как только мне исполнилось восемнадцать, мать превратила мою комнату в тренажерный зал и огромная беговая дорожка заполнила собой пространство, в котором я провела свое несчастливое детство. Время от времени я с кем-то встречалась, и эти люди меня не заслуживали, но им было невдомек. Нетрудно догадаться, что письма Мэдисон были раз в сто интереснее моих, но тем не менее общение мы поддерживали.

Нынешнее письмо внезапно прервало размеренный ритм нашей аккуратной и уравновешенной переписки. Но меня смутило не это. Мы с Мэдисон общались только с помощью писем, у меня даже не было ее номера телефона.

Я нашла время прочесть письмо лишь в обеденный перерыв во «Всё по девяносто девять». Открыв конверт, я обнаружила, что Мэдисон просит меня приехать в город Франклин, штат Теннесси, где она живет в поместье своего мужа, — хочет предложить мне интересную работу. К письму была приложена купюра в пятьдесят долларов на автобус, потому что не секрет, что моя машина больше двадцати пяти километров не осилит. Что за работа, Мэдисон не сообщила, но вряд ли что-то могло быть хуже возни со скидочными купонами и попыток заставить гребаные весы более-менее точно взвешивать помятые яблоки. Последние пять минут обеденного перерыва ушли на то, чтобы отпроситься у моего босса Дерека на пару дней. Я знала, что он откажет, и не могла его винить. Меня нельзя было назвать очень ответственным сотрудником. Такое дело с двумя работами: приходится по очереди подводить то одного, то другого, и через какое-то время уже сложно сказать, кого ты подвела сильнее. Я подумала о Мэдисон: она была, наверное, самой красивой женщиной, которую я видела за свою жизнь, и при этом удивительно умной, вечно просчитывающей разные варианты. Если у нее есть для меня работа, я соглашусь. Я съеду с чердака в мамином доме. Я полностью выпотрошу свою жизнь, потому что честна с собой и знаю, что существует не так много вещей, по которым я буду скучать, если они исчезнут.

Через неделю после того, как я отправила Мэдисон письмо с датой своего прибытия, на автобусной остановке в Нэшвилле меня ждал мужчина в солнечных очках и рубашке с воротничком и короткими рукавами. С виду он казался человеком, который в свободное время искренне интересуется часами.

— Лилиан Брейкер? — спросил он, и я кивнула. — Миссис Робертс попросила меня сопроводить вас в поместье Робертсов. Меня зовут Карл.

— Вы их водитель? — уточнила я, сгорая от любопытства. Мне хотелось узнать, как живут богачи, — судя по тому, что показывали по телевизору, у них непременно есть водитель, но я всегда считала это одной из голливудских причуд, не имеющих ничего общего с реальностью.

— Нет, не совсем. Я, как бы лучше выразиться, мастер на все руки. Помогаю сенатору Робертсу, а также миссис Робертс решать проблемы, если они возникают.

— Вы знаете, зачем я здесь? — Я копа за милю вижу, а этот мужик был ужасно похож на копа. Представители органов власти не вызывали у меня доверия, и я решила этого Карла прощупать.

— Полагаю, что да, но лучше вам об этом поговорить с миссис Робертс. Думаю, она бы хотела рассказать обо всем сама.

— Что у вас за машина? — поинтересовалась я. — Она ваша?

Я несколько часов провела в автобусе в компании людей, которые общались исключительно при помощи покашливаний и подозрительных хмыканий. Мне просто хотелось снова услышать, как звучит мой голос.

— «Миата». Моя. Вы готовы ехать, мэм? Могу я взять ваш багаж? — спросил Карл, очевидно стремясь уже наконец покончить с этой частью поручения. Он скрывал раздражение за подчеркнутой формальностью — ну точно коп!

— У меня ничего нет, — сказала я.

— Замечательно. Следуйте за мной, и я немедленно доставлю вас к миссис Робертс.

Когда мы дошли до «миаты», ярко-красной машинки, которая выглядела слишком крошечной, чтобы ездить по дорогам, я спросила, нельзя ли опустить крышу, но Карл сказал, что это не лучшая идея. Судя по всему, отказывать ему было физически больно. Правда, как мне показалось, боль ему причинил уже сам вопрос. Карл оставался для меня загадкой, так что я села в машину и приготовилась наблюдать за проносящимся мимо пейзажем.

— Миссис Робертс говорит, вы ее самая давняя подруга, — сказал Карл через какое-то время, видимо, чтобы не молчать.

— Наверное, так оно и есть, — ответила я. — Мы очень давно знаем друг друга.

Я не сказала, что у Мэдисон, скорее всего, других друзей попросту не было. Я ее за это не осуждала. У меня, в конце концов, тоже не было друзей. Еще я не сказала, что на самом деле не очень-то уверена, что мы с Мэдисон подруги. Мы что-то другое. Странное. Но Карлу совершенно незачем было это знать, да и неинтересно, думаю, так что остаток пути мы проехали молча, под незамысловатое радио, слушая которое хотелось залезть в горячую ванну и наслаждаться фантазиями, где я убиваю всех своих знакомых.

Мы с Мэдисон познакомились в частной школе для девочек, скрытой в горах вдали от цивилизации. Лет сто назад, а может, и раньше все мужчины, сумевшие заработать достаточно денег на этой чрезвычайно скудной земле, решили, что им позарез нужна школа, которая подготовит их дочерей к будущему замужеству с другими богатыми мужчинами и поможет подняться по лестнице столь высоко, чтобы никто и не вспомнил, что когда-то их семьи нельзя было назвать исключительными. Эти мужчины пригласили в Теннесси какого-то британца, и тот устроил там школу для принцесс, и вскоре другие богачи из других скудных земель прослышали о ней и отправили туда своих дочерей. Еще через какое-то время до богачей из настоящих городов типа Нью-Йорка и Чикаго тоже начали доходить слухи об этой школе, и уже они принялись посылать туда дочерей. А такая золотая жила, если на нее напасть, не иссякает столетиями.

Я выросла в долине под этими горами, в бедности, но такой, что выход из нее все-таки виднелся. Я жила с матерью и чередой ее сожителей; отец то ли умер, то ли испарился. Мама отвечала на расспросы о нем очень смутно, я не видела ни одной фотографии. Казалось, как будто один из греческих богов принял облик коня и оплодотворил мою мать, после чего вернулся домой на Олимп. Но вероятнее всего, он просто был извращенцем из одного из богатых домов, в которых она убирала. А может, это был кто-то из нашего муниципалитета, и я видела его всю жизнь, не подозревая об этом. Но я предпочитала думать, что он мертв и просто не способен вытащить меня из моей несчастливой жизни.

Подготовительная школа для девочек «Железные горы» ежегодно предлагала одну-две стипендии для подающих большие надежды девочек из долины. А я, хотя сегодня в это сложно поверить, подавала ну просто охрененно большие надежды. Детство я провела стиснув зубы и круша все на своем пути во имя совершенства. Я научилась читать в три года, сопоставляя буквы в книгах сказок, к которым прилагались аудиокассеты, со словами, которые рассказчик произносил из крошечных динамиков. Когда мне было восемь, мама назначила меня контролировать наши финансы, и я планировала еженедельный бюджет из денег, конверты с которыми она вечерами приносила домой. Я училась на отлично. Сначала это было исключительно стремление к превосходству, как будто я подозревала в себе супергероя и просто проверяла свои способности. Но когда учителя начали упоминать при мне «Железные горы» и стипендию, я перенаправила свои усилия. Я не знала, что школа была, по сути, ленточкой, которая украшала богатеньких девочек по дороге к предопределенному будущему. Я представляла ее себе манежем амазонок. Я доводила соперников до слез на олимпиадах. Я плагиатила научные статьи, упрощая их до тех пор, пока не получалось выжать победу на региональных научных выставках. Я зазубривала стихи о Гарлеме и коряво пересказывала их любовникам матери, которым, полагаю, я виделась каким-то странным, инакоговорящим демоном. Я играла за защитника в мальчишеской команде по баскетболу, потому что команды девочек не было. Я нравилась жителям нашего города: и беднякам, и среднему классу — особенно его верхушке, — как будто на мой счет они все сошлись во мнении: я являла собой идеального представителя нашего маленького захудалого городка. Мне не суждено было величие, это я знала, но начинала понимать, как вырвать его из рук тех, кто по глупости ослаблял хватку.

Я получила стипендию, а учителя даже собрали мне деньги на учебники и еду, потому что мама изначально категорически заявила, что ничего из этого позволить себе не может. Когда настало время ехать в школу, я напялила какой-то уродливый джемпер — самую приличную вещь, которая у меня нашлась, — и мама привезла меня туда вместе с моей сумкой, в которой покоились, в частности, три комплекта школьной формы, состоящей из черной юбки и белой блузки. Другие родители причаливали на БМВ и других машинах, настолько дорогих, что я даже марок таких не знала.

— Господи, ты только погляди, — донесся мамин голос сквозь тяжелый металл из радио. Она вертела в руках незажженную сигарету — я попросила ее не курить, чтобы запах не впитался в мои волосы. — Лилиан, это сейчас прозвучит грубо, но тебе тут не место. Не потому, что они лучше тебя, просто тебе тут придется нелегко.

— Это уникальная возможность, — в который раз повторила я.

— У тебя ни фига нет, я это понимаю, — сказала мама на удивление терпеливо, мотор она до сих пор не заглушила. — У тебя ни фига нет, и я знаю, что ты хочешь большего. Но ты сейчас переходишь с ни фига на золото, а с этим справиться будет ой как нелегко. Надеюсь, у тебя получится.

Я на нее не рассердилась. Я знала, что мама меня любит, хотя, наверное, со стороны это заметить было сложно и вряд ли очевидно для других. Она хотела, чтобы у меня все получилось, по крайней мере. Но еще я понимала, что не очень ей нравлюсь. Она считала меня странной. И к тому же портила ей всю малину. Ну и ладно. Нельзя сказать, что я ее за это ненавидела. А если и ненавидела, так я ведь была подростком и ненавидела всех.

Мама нажала прикуриватель и, пока он нагревался, легонько меня обняла и поцеловала.

— Ты в любой момент можешь вернуться домой, милая, — сказала она, но я подумала, что лучше удавлюсь.

Я вышла из машины, и мама уехала. По дороге к общежитию я заметила, что остальные девочки на меня даже не глядели, и, ясное дело, не из вредности. Мне кажется, они вообще не замечали меня; их глаза с рождения были настроены распознавать значительность. Это не ко мне.

А потом я увидела в своей комнате Мэдисон, в комнате, которую нам предстояло делить. Все, что я о ней знала, было изложено в коротком письме, полученном летом. В нем сообщалось, что моей соседкой будет Мэдисон Биллингс и что родом она из Атланты, штат Джорджия. Чет, бывший мамин парень, который время от времени ошивался у нас дома, когда у мамы никого не было, увидел письмо и сказал:

— Зуб даю, она из тех Биллингсов, у которых сеть магазинов. Тоже в Атланте. Деньжищ у них, скажу я тебе…

— Откуда тебе знать, Чет? — спросила я. Чет мне нравился. Он был забавным, что лучше, чем наоборот. На руке у него красовалась татуировка Бетти Буп.

— Тут надо детали подмечать, — поведал мне Чет. Работал он грузчиком. — Знание — сила.

У Мэдисон были светлые волосы до плеч и желтое летнее платье, на котором плавали сотни маленьких золотых рыбок. Даже в шлепанцах она была высокой, как модель, и я не сомневалась, что пятки у нее охренеть какие мягкие. У нее был идеальный носик, голубые глаза и достаточно веснушек, чтобы казаться естественной, но не настолько, чтобы иметь проблемы с кожей, спасибо Господу. Вся комната пропахла жасмином. Мэдисон уже обустроилась, выбрала дальнюю от двери кровать. Увидев меня, соседка по комнате улыбнулась, как будто мы были подругами.

— Ты Лилиан? — спросила она, и мне оставалось лишь кивнуть. В своем ужасном джемпере я чувствовала себя клоуном. — Я Мэдисон, — продолжила она. — Приятно познакомиться.

Мэдисон протянула мне руку, ее ногти было накрашены нежно-розовым, как кроличий носик, лаком.

— Лилиан, — ответила я и пожала ей руку. Мне никогда раньше не приходилось пожимать руку ровесникам.

— Мне сказали, что ты тут на стипендии, — сообщила она затем, и осуждения в ее голосе не прозвучало. Кажется, Мэдисон просто хотела показать, что в курсе.

— Почему тебе об этом сообщили? — выдавила я, заливаясь краской.

— Не знаю. Но сообщили. Может, хотели убедиться, что я не буду тебя обижать.

— Ну хорошо, ладно. — Мне казалось, что я волочусь шагов на сорок-пятьдесят позади Мэдисон, и школа уже делала все, чтобы мне было сложнее ее нагнать.

— Ну, мне это неважно, — успокоила она меня. — Так даже лучше. Богатые девчонки — просто кошмар.

— А ты не богатая девчонка? — спросила я с надеждой.

— Очень богатая, — спокойно ответила Мэдисон. — Но я не похожа на других богатых девчонок. Наверное, поэтому нас и поселили вместе.

— Ну и хорошо, — проговорила я, обливаясь потом.

— Почему ты здесь? Почему решила сюда поступить?

— Не знаю. Школа же хорошая, да? — сказала я. Подобной прямолинейности я еще не встречала. Казалось бы, за такое Мэдисон могла огрести по полной, но ей все сходило с рук, потому что у нее были невероятно синие глаза, но при всем при том она, судя по всему, не шутила.

— Ну, да, наверное. Но зачем тебе это? — настойчиво продолжала она.

— А можно я сначала брошу сумку? — спросила я и поднесла руку к лицу — пот уже катился по шее.

Мэдисон осторожно взяла у меня из рук сумку и поставила ее на пол. Потом указала на мою кровать, еще не застеленную, и я на нее села. Мэдисон села рядом, ближе, чем мне хотелось бы.

— Кем ты хочешь стать? — спросила она.

— Не знаю. Господи, даже не знаю, — сказала я.

Казалось, Мэдисон сейчас меня поцелует.

— Родители хотят, чтобы я училась на отлично, потом поступила в Вандербильта[1], а после вышла замуж за какого-нибудь ректора и нарожала прекрасных малышей. Папа так и сказал: «Будет чудесно, если ты выйдешь за какого-нибудь ректора». Но я не собираюсь.

— Почему? — удивилась я. Окажись ректор красавчиком, я бы не раздумывая согласилась на ту жизнь, которую прочили Мэдисон родители.

— Я хочу власти. Я хочу быть одной из тех, кто принимает самые важные решения, тех, кому люди должны столько, что отплатить не получится никогда. Я хочу быть таким важным человеком, что, если где-то облажаюсь, меня никогда не смогут наказать.

Говоря это, она выглядела совершенно безумной; я только и думала о том, как ее поцеловать. Она тряхнула волосами так, будто этот жест был присущ ей от природы, заложен в ней эволюцией.

— Мне кажется, тебе я могу это сказать.

— Почему?

— Ты же бедная, да? Но оказалась здесь. Тебе тоже хочется власти.

— Я хочу только поступить в университет и выбраться отсюда, — возразила я, но про себя подумала, что, может, она и права. Я могла бы научиться мечтать обо всем, что она расписала. Могла бы нацелиться на власть.

— Думаю, мы с тобой подружимся, — сказала Мэдисон. — Надеюсь на это, по крайней мере.

— Боже, — ответила я, стараясь сдержать конвульсии. — Я тоже на это надеюсь.

И мы действительно, можно сказать, подружились. Ей приходилось прятать свои странности, потому что никому не нравится, когда красивые люди ведут себя не так, как положено, опускаются до уродства. А мне приходилось прятать свои странности, потому что большинство уже и так подозревало меня в излишней странности, как ученицу на стипендии. Через несколько дней после начала занятий ко мне подошла другая стипендиатка, из соседнего города, и сказала без толики злобы: «Пожалуйста, не заговаривай со мной, пока мы тут учимся», и я немедленно согласилась. Это было к лучшему.

Суть в том, что на публике нам приходилось вести себя достойно, так что было очень приятно иметь возможность прийти в наше гнездышко, вырезать из журналов фотографии Бо и Люка Дюков[2] и тереться о них всем телом. Я с удовольствием слушала, как Мэдисон рассказывает о том, что мечтает стать адвокатом и отправить самого ужасного в мире человека на электрический стул. Сама же призналась ей, что хочу вырасти человеком, который сможет каждое утро на завтрак съедать батончик «Милки Уэй». Она ответила, что это лучше, чем стать президентом Соединенных Штатов, чего немножко хотела сама Мэдисон.

Еще мы стали первыми девятиклассницами за долгие годы, которых взяли в баскетбольную команду. Команда была неплохая, выиграла несколько соревнований штата. Баскетбол и бег по пересеченной местности соответствовали духу «Железных гор»; я подозревала, что большинство девочек хотели так разнообразить свои заявки на поступление в университет, но были и такие, как я, кому просто хотелось наподдать тем, кто послабее. Я была разыгрывающим, а Мэдисон, такая невероятно высокая, мощным форвардом. Мы много времени проводили в спортзале вдвоем, бегали спринты через всю площадку, тренировали подачи не ведущей рукой. Я всегда играла хорошо, но в команде с Мэдисон стала еще лучше. Она дарила мне какое-то экстрасенсорное зрение; она была такая красивая, что я легко находила ее на площадке, даже не глядя. Мы были как Мэджик и Карим[3], Бонни и Клайд. Мы сказали тренеру, что нам нужны высокие черные кроссовки, но он не разрешил. «Господи, девчонки, ведете себя так, будто вы легенды Нью-Йоркских площадок, — сказал он. — Просто играйте по правилам и не теряйте мяч».

Время от времени Мэдисон оставляла меня одну, но я не принимала это на свой счет. Думаю, если бы я была другим человеком — и я сейчас не про достаток, — то могла бы к ней присоединиться, но меня это не интересовало. Она обедала в компании других красоток. Иногда они сбегали с уроков и торчали в баре возле университета искусств, где за ними увивались парни. Иногда покупали кокаин у какого-то жутко мутного парня по кличке Панда. Мэдисон заявлялась в нашу комнату в три утра, каким-то образом проскользнув мимо дежурных по общежитию, которые с нас глаз не спускали, и садилась на пол с огромной бутылкой воды.

— Господи, как же бесит, что я такая предсказуемая, — говорила она.

— Вроде тебе здорово, — врала я.

— Типа того, — отвечала она, светя расширенными зрачками. — Но это пройдет.

Программа «Железных гор» оказалась посложнее той, что была в школе в долине, но я училась без труда и оставалась круглой отличницей. Мэдисон тоже. Я выиграла стихотворный конкурс с опусом о своем бедном детстве. Это мне посоветовала Мэдисон после того, как я показала ей первый вариант — про тюльпан.

— Пользуйся этим, — сказала она, под «этим», видимо, подразумевая мое несчастливое детство, — так ты многого добьешься.

Думаю, я поняла, что она хотела сказать. И я процветала там, в «Железных горах». Я смогла туда выбраться. Иногда мы с Мэдисон спали вместе в моей узкой кровати, переплетаясь друг с другом. У меня началась прекрасная жизнь, и я чувствовала, что именно здесь мне и место. С этой позиции было легко признать, в какой дыре я выросла.

А потом одна из красивых подружек Мэдисон — наименее красивая из всей этой компашки, если выразиться грубо, — обиделась на одну шутку Мэдисон, когда та на мгновение выпустила свои странности за пределы нашей комнаты. И эта подружка настучала дежурному по общежитию, что у Мэдисон в ящике стола лежит пакет кокаина. Дежурный проверил — и нашел пакет. «Железная гора» была школой для богачей и существовала на средства богачей, и, когда мы болтали ночью, лежа в моей кровати, Мэдисон призналась, что на это и рассчитывает, надеясь, что школа обойдется с ней не слишком строго. Но я не была богата и знала, что иногда в таких местах наказывают кого-то в назидание, чтобы завоевать доверие остальных богачей. Подходил конец учебного года, до экзаменов оставалась всего пара недель, и директор школы, уже не британец, а южанка мисс Липтон с прической, напоминающей белую ракушку, одетая в алый брючный костюм, пригласила Мэдисон и ее родителей к себе в кабинет, выслав письмо на официальном бланке. Мисс Липтон всех называла «доченьками», но замужем не была никогда.

Отец Мэдисон приехал накануне; ее мать не смогла, «совершенно раздавленная разочарованием», как сообщил дочери по телефону мистер Биллингс. Он захотел отвести нас с Мэдисон в ресторан, вроде как на прощание, хотя это и показалось мне странным. Мистер Биллингс подобрал нас на новеньком, прямиком с конвейера, «ягуаре». Отец моей подруги оказался старше, чем я ожидала, и был похож на Энди Гриффита — так же подмигивал мне, как будто мы давно знакомы.

— Привет, девчонки, — поздоровался он, открывая дверь машины.

Мэдисон только пробурчала что-то и залезла внутрь. Мистер Биллингс поцеловал мне руку.

— Мэдисон столько о вас рассказывала, мисс Лилиан.

— Ясно, — сказала я. Мне было не по себе со взрослыми. Я думала: что, если он хочет со мной переспать?

Мы подъехали к стейкхаузу, где для нас был зарезервирован столик, — как сказал мистер Биллингс, столик на четверых. И тут я увидела свою маму, одетую, по ее меркам, для выхода в свет, но недостаточно подобающе для такого ресторана. Она посмотрела на меня так, будто хотела спросить: «Что за хрень ты натворила?», но потом быстро улыбнулась мистеру Биллингсу, который представился и поцеловал ей руку, что ну просто неслыханно впечатлило мою мать.

— Что-нибудь выпить, мэм? — спросил он.

Мама заказала джин-тоник. Сам мистер Биллингс попросил бурбон, чистый бурбон. Было такое ощущение, будто мы в одно мгновение превратились в какую-то странную семью. Я все поглядывала на Мэдисон, пытаясь понять, в таком же она в ужасе, как и я, но она на меня даже не смотрела, только пробегала глазами меню, снова и снова.

— Я очень рад, что вы смогли сегодня присоединиться к нам с Мэдисон, — сказал мистер Биллингс после того, как мы сделали заказ. Мама выбрала филе, которое стоило двадцать пять долларов, а я — фетуччини с курицей — самое дешевое, что было в меню. Сколько я ни пыталась потом вспомнить, то, что выбрали Мэдисон и ее отец, стерлось из моей памяти начисто.

— Спасибо за приглашение, — ответила мама. Ее жизнь была тяжелой, но в школе она была чирлидершей и королевой красоты и оставалась красоткой до сих пор — правда, мне ее красота не передалась, — и я вполне могла себе представить, что при таком раскладе ей вполне удастся соблазнить на ночь мистера Биллингса.

— Боюсь, мы собрались тут по не очень счастливому поводу, — сказал он, глядя на дочь, которая теперь уставилась в скатерть. — К сожалению, Мэдисон угодила в неприятности, она у нас очень своенравна. У меня пятеро детей, но Мэдисон младшая, и с ней больше трудностей, чем с остальными четырьмя, вместе взятыми.

— Четырьмя мальчиками, — заметила Мэдисон в легком приступе ярости.

— Так вот, Мэдисон совершила ошибку, и за это ее накажут. То есть, по всей видимости, это ожидает нас завтра утром. И поэтому сегодня я хотел поговорить с вами и Лилиан.

— Папа… — начала Мэдисон, но он оборвал ее суровым взглядом.

— Лилиан сделала что-то не так? — спросила мама. Она уже добила второй джин-тоник.

— Нет, дорогуша, — заверил ее мистер Биллингс. — Лилиан все время в «Железной горе» вела себя образцово. Уверен, вы очень ею гордитесь.

— Горжусь, — медленно сказала мама, но прозвучало это как вопрос.

— Что же, ситуация у нас такая. Я, видите ли, деловой человек и, соответственно, всегда смотрю на вещи с разных сторон, подмечая неочевидные возможности. Моя жена отказалась приехать; она считает, что Мэдисон должна принять наказание и впредь стараться избегать таких конфузов. Однако моя жена, хоть я нежно ее люблю, недооценивает серьезность последствий исключения Мэдисон из школы. Я не могу выразить словами, как это событие может повлиять на ее будущее.

— Ну, дети часто делают ошибки, — заметила мама. — На них они учатся.

Улыбка мистера Биллингса на долю секунды исчезла, но он быстро оправился:

— Верно. Учатся. Дети совершают ошибки и учатся их не повторять. Но в случае с Мэдисон не имеет значения, насколько хорошо она усвоила урок. Ее судьба уже определена. И поэтому я хочу кое-что вам предложить.

И я поняла. Я тут же, мгновенно, поняла. И разозлилась на саму себя, что не догадалась на несколько часов раньше. Я посмотрела на Мэдисон, но она, конечно, на меня не глядела. Схватила ее за руку под столом и сжала так сильно, как только могла, но она даже не поморщилась.

— Что предложить? — крайне заинтересованно спросила мама, уже подшофе.

— У меня есть основания считать, что, соверши такой проступок не Мэдисон, а кто-то другой, директриса отнеслась бы к этому гораздо мягче. В частности, я думаю, если бы речь шла о вашей дочери — благонравной девушке, которая столь многого добилась, и в таких непростых условиях, — директриса применила бы лишь легкое наказание, не строже отстранения от занятий на семестр.

— Почему? — спросила мама, и мне захотелось пнуть ее в лицо. Захотелось, чтобы она протрезвела, как по мановению волшебной палочки, но я знала, что это ничего бы не изменило.

— Вопрос сложный, мэм, — сказал мистер Биллингс. — Но я не сомневаюсь, что прав. Уверен, если бы вы с дочерью зашли завтра в кабинет директора и сообщили, что наркотики принадлежат Лилиан, она бы не стала наказывать ее слишком жестко.

— Шанс не очень большой, — сказала мама. Может, она напилась не так сильно, как мне казалось?

— Вы правы, это рискованно, не могу не согласиться. Именно поэтому я готов компенсировать все возникшие в связи с этим неудобства. Если конкретней, то прямо сейчас у меня с собой чек на ваше имя, мисс Брейкер, на десять тысяч долларов. Полагаю, эти деньги помогут вам с дальнейшим обучением мисс Лилиан. Да и вам они тоже не помешают.

— Десять тысяч долларов? — повторила мама.

— Совершенно верно.

— Мама, — сказала я ровно в тот момент, когда Мэдисон подала голос: «Папа…», но они оба нас заткнули. И тогда Мэдисон посмотрела на меня. Ее глаза были очень синие, даже в тусклом свете этого кошмарного стейкхауза. Такое странное чувство, когда ненавидишь кого-то и при этом любишь. Промелькнула мысль: может, это нормально для взрослых?

Мистер Биллингс с мамой продолжали разговор; нам принесли еду, но мы с Мэдисон не положили в рот ни кусочка. Я перестала слушать. Мэдисон под столом схватила меня за руку и крепко держала до тех пор, пока ее отец не оплатил счет и не проводил нас до дверей ресторана. Его чек лежал у мамы в сумочке.

Тем вечером, когда мистер Биллингс отвез нас в общежитие и мы зашли внутрь, Мэдисон спросила, может ли она поспать со мной, но я послала ее. Я почистила зубы и потом, пока она читала Шекспира для какого-то сочинения, которое должна была сдать (потому что, как выяснилось, ее все же не исключат), начала собирать сумку. Как так вышло, что в ней оказалось меньше вещей, чем было, когда я только приехала? Как я жила? Я легла в кровать и погасила свет. Через несколько минут Мэдисон выключила свою лампу и мы лежали в темноте. Не знаю, сколько времени прошло, но наконец она прокралась на мою половину комнаты и встала у кровати. Мэдисон была моим единственным другом. Я подвинулась, и она проскользнула под одеяло. Обвила вокруг меня руки, и я спиной почувствовала, как ко мне прижимается ее грудь.

— Мне так жаль, — сказала она.

— Мэдисон, — удалось выдавить мне. Я чего-то хотела, но не получила. И даже если мне выпадет второй шанс, уже будет труднее.

— Ты моя лучшая подруга, — сказала она, но я больше ничего не могла ответить.

Я лежала молча, пока не заснула, и когда дежурный утром постучал в дверь и сообщил, что меня ждет мама, поняла, что в какой-то момент ночью Мэдисон вернулась в свою кровать.

Директриса, кажется, знала, что я вру; она несколько раз пыталась убедить меня изменить показания, но мама постоянно вмешивалась, причитая, какая у меня была тяжелая жизнь. А потом мисс Липтон меня исключила. Мама, кажется, даже не особо удивилась. На тот момент я даже не выкурила ни одной маминой сигареты, а меня исключили за наркотики. Мне казалось, что я ни на что не гожусь.

Когда я зашла в комнату за сумкой, Мэдисон там не было. По дороге в долину мама сказала, что отложит деньги на колледж, но я знала, что больше их не увижу. Деньги испарились, едва попав к ней в руки.

Четыре месяца спустя я получила письмо от Мэдисон. Она рассказала, как провела летние каникулы в Мэне. Рассказала, как тяжело ей было без меня последние недели в школе и как ей хотелось, чтобы я приехала навестить ее в Атланте. Ни слова о том, что со мной случилось, что я для нее сделала. Она рассказала о парне, которого встретила в Мэне и как далеко они зашли. Я слышала в письме ее голос. У нее был чудесный голос. Я ответила ей, ни разу не упомянув о том, что тяжелым грузом висело между нами. Мы стали друзьями по переписке.

Я вернулась в свою ужасную государственную школу, что по ощущению было как вернуться к уровню моря после года, проведенного на самой вершине горы. Все учителя и ученики, все в городе слышали про мое исключение, про кокаин, про то, что я продолбала единственный шанс выбиться в люди. Они сочиняли новые детали, чтобы история выглядела еще хуже. И они винили меня. Все были в ярости: какого черта они поверили, что кто-то вроде меня мог с умом воспользоваться такой возможностью? И все махнули на меня рукой, прекратили обсуждать со мной университет, стипендии. Я превратилась в привидение, в городскую легенду, в страшилку — но кого она могла напугать? Кто бы ее стал слушать?

Это было так просто, и всем было плевать, и я потеряла интерес. Начала работать после школы, помогала маме убираться в чужих домах. Стала зависать в компании безмозглых мальчишек и девчонок, которые могли достать травку и таблетки, и торчала с ними, пока они не начинали чего-то от меня ожидать. Как только до этого доходило, я покупала травку сама и курила косяки на заднем крыльце дома в одиночестве, чувствуя, как мир становится плоским. Меня больше не волновало мое будущее. Меня скорее беспокоило то, как сделать настоящее хотя бы выносимым. Шло время. Так я и жила.

По пути к поместью я видела только простыни зеленых полей и, как мне казалось, долгие, долгие километры белой изгороди. Я никак не могла сообразить, зачем эта изгородь, потому что она ничего не скрывала. Она была исключительно для красоты, и тут я осознала: ну естественно, когда у тебя столько денег, ты можешь себе позволить что-то исключительно для красоты. Я напомнила себе, что нужно быть умнее. Я умная, просто на мне толстый слой тупости. Но я все еще способна на многое, если нужно. Я стану умнее. Чего бы ни хотела от меня Мэдисон, я справлюсь.

Чертова подъездная аллея тянулась, казалось, километра два и выглядела так, будто ведет прямо к хрустальным вратам рая, в настолько идеальном состоянии она находилась. В конце могла ждать хоть третьесортная пиццерия с решетками на окнах, но после такой аллеи ты все равно бы ею восхитился.

— Почти на месте, — сказал Карл.

— Как тут обстоят дела с почтой? — спросила я.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, им приходится тащиться через всю аллею, чтобы забрать почту? Или у них для этого типа гольф-кар? Или почту кто-то забирает?

Я не спросила, не он ли забирает почту, но у меня сложилось такое впечатление, что он догадался о наличии у меня такой мысли.

— Боюсь, почтальон просто доставляет почту до двери, — сказал он.

— А, понятно.

Я представила, как Мэдисон сидит на крыльце, попивает сладкий чай и терпеливо ждет, пока почтальон проковыляет по аллее с моим письмом, в котором я рассуждаю, какую татуировку набить на лодыжку.

Я часто фантазировала о доме Мэдисон. Казалось странным просить ее прислать фото. Типа, слушай, я как-нибудь проживу без твоего сына-медвежонка, но, пожалуйста, дай взглянуть на снимки каждой ванной в твоем особняке. На некоторых фотографиях можно было различить части дома, дорогого на вид и очень ухоженного. Может, если бы я вырезала изображения, а потом собрала их вместе, увидела бы поместье целиком. Иногда проще было думать, что Мэдисон живет в Белом доме. Тогда это казалось совершенно логичным. Мэдисон жила в чертовом Белом доме.

Подъезжая к особняку, я почувствовала, как в горле у меня встал ком, и чуть не схватила Карла за руку для поддержки. В доме было три этажа, а может, и больше. Я не могла задрать шею, чтобы разглядеть его крышу; в тот миг я была готова поверить, что он уходит вверх, в самый космос. Дом был ослепительно-белый, ни следа грязи или плесени, дом, который ты представляешь себе в мечтах. Большое крыльцо, казалось, огибало его; длиной оно было, думаю, в километр, не меньше. Я ожидала роскоши, но, очевидно, жизнь не готовила меня к тому, как она выглядит. Неужто муж Мэдисон настолько богат? Он же не изобрел компьютер, не владел империей фастфуда. Но был достаточно обеспечен, чтобы заполучить такой дом. Заполучить Мэдисон, которая внезапно возникла в дверях и замахала рукой, такая прекрасная, что я поняла: будь у меня выбор, я предпочла бы ее сотне таких домов.

Карл объехал фонтан посреди аллеи и остановился прямо перед входом. Оставив мотор урчать, он ловко выскользнул из машины и открыл мою дверцу. Я не могла встать. Я не могла заставить ноги слушаться. Мэдисон внезапно спустилась с крыльца и потянулась обнять меня. Но я не могла подняться ей навстречу. Мне казалось, что, если я пошевелю хоть пальцем, все растает в воздухе и я проснусь на своем диване под вновь поломавшимся вентилятором. В конце концов Карлу пришлось вытаскивать меня из машины, как какой-то подарок на день рождения Мэдисон, и внезапно я очутилась в ее объятиях. Такая высокая, сильная, она держала меня, пока я не вдохнула ее аромат, пока не вспомнила ее, нас в той узкой кровати общежития, и реальность вдруг снова обрела вес. Все было по-настоящему. Я выпрямилась и вот — стою перед ней. Мы не виделись почти пятнадцать лет, но Мэдисон не изменилась. Только стала чуть загорелей и округлилась там, где было велено возрастом. Она не была похожа на робота. Не выглядела бездушно.

— Ты такая красивая, — сказала она, и я ей поверила.

— А ты вообще похожа на супермодель, — ответила я.

— Хотела бы я быть супермоделью. Иметь календарь, где на страницах только я!

И вот так, моментально, все вернулось — мы вместе, я со своими странностями, и она, показывающая, что, господи, у нее тоже странностей навалом.

Карл посмотрел на часы, отвесил легкий поклон, запрыгнул в машину и уехал. Мы могли бы весь вечер стоять на крыльце и смотреть, как он удаляется. Да я в некоторой степени была бы не прочь. Я все ждала, когда его машина превратится в какую-нибудь дурацкую тыкву, а он сам — в мышь. Я ждала волшебства и искренне верила, что не разочаруюсь.

— Здесь такая жара, — сказала Мэдисон. — Идем скорее внутрь.

— Это твой дом? — спросила я.

Мэдисон улыбнулась:

— Один из домов. — Она сморщила нос, глаза заискрились. Мэдисон не смогла бы так разговаривать с мужем, с другими женщинами, которые выросли в роскоши. Это было замечательно. Она тоже до конца не верила, как ей повезло.

Внутри — не знаю, на что я рассчитывала, — внутри дом оказался довольно простым. Стены не пестрили причудливыми картинами, и, наверное, я надеялась увидеть какую-то космическую мебель, но тут царила такая роскошь, что не осознаешь ее масштаб, пока не вглядишься и не поймешь, как тщательно все сделано и из каких качественных материалов. В коридоре висел огромный портрет Мэдисон и ее мужа в день свадьбы. Она выглядела так, как будто ее только что короновали Мисс Америкой, а он был похож на некогда знаменитого конферансье. Не могу сказать, была ли это любовь, но не мне судить о любви: я никогда ее не испытывала и даже не видела вживую.

Мэдисон познакомилась с сенатором Джаспером Робертсом, когда начала работать над кампанией по его переизбранию, сразу по окончании университета Вандербильта со степенью по политологии. Она начала с самого низа, ее наняли, потому что сенатор, обычно недосягаемый, недавно бросил жену и двоих детей ради одной из своих самых щедрых покровительниц, какой-то наследницы, помешанной на лошадях и носившей затейливые шляпы. Организаторы кампании, видимо, хотели посмотреть на это с точки зрения женщины, Ребята сверху, к которым сенатор прислушивался, посоветовали ему держаться с достоинством, никогда этот скандал не обсуждать и мычать что то нечленораздельное, если кто-то поднимет тему. Я помню, как в одном из писем Мэдисон писала: «Господи, какие тупицы! Такое ощущение, что они никогда в жизни не пытались исправить ни одного своего глупого поступка». Благодаря невероятному уму Мэдисон, ее манере говорить прямолинейно и при этом так, что мозг собеседника разрывался пополам, сенатор в итоге поручил ей возглавить кампанию. Конечно, он так поступил еще и потому, что начал в нее влюбляться, как и все вокруг, и к тому же наследница не затыкаясь болтала о какой-то лошади, которую ей не терпелось купить.

Мэдисон помогла ему успокоиться. Она писала все его речи. Сенатор покаялся, признал, что из-за желания добиться процветания избирательного округа, желания помочь каждому человеку, которого представлял, потерял из виду счастье собственной семьи. И теперь, когда он утратил ее, никак не мог потерять свою вторую семью — избирателей великого штата Теннесси. Убедить их было несложно. Джаспер был представителем политической традиции, поколения мужчин по фамилии Робертс, которые держали в своих руках такое богатство, что люди как-то сочли, что обязаны голосовать за него. Ему требовалось только показать, что он в курсе, что совершил фигню.

И он победил. А Мэдисон прославилась в политических кругах. «На самом деле это из-за того, что его оппонент вообще не соображал, что делает, — признавалась она мне в очередном письме. — Будь я на той стороне баррикад, Джаспер бы проиграл». А потом они поженились. А потом она забеременела. И теперь эта жизнь стала ее жизнью.

Мы сели на диван, и ощущение было, как будто мы на облаке — совсем не как на моем древнем матрасе, который ощущался дырой в полу, как будто поглотившей тебя на веки вечные. Я гадала, что из декора выбирала Мэдисон, а что осталось от предыдущей жены сенатора. На многоэтажной подставке красовались сэндвичи — много майонеза и огурца, — такие маленькие, что казались деталью кукольного домика. Кувшин сладкого холодного чая и два стакана с большими прозрачными кусками льда внутри. Лед еще даже не начал таять, и я поняла, что это все, видимо, материализовалось за несколько секунд до того, как мы вошли в комнату.

— Помнишь тот день, когда мы познакомились? — спросила Мэдисон.

— Конечно, помню, — сказала я. Не так много времени прошло. Или для нее много? — На тебе было платье с золотыми рыбками.

— Папа заказал его у портнихи в Атланте. Я это платье ненавидела. Золотые рыбки! Папа вообще ничего в этом не смыслил.

— Погоди, он что, умер? — осторожно спросила я, заподозрив что-то неладное.

— Нет, все еще жив.

— А, ну хорошо, — сказала я, ничего не имея в виду. Оно само вылетело. На всякий случай я добавила: — Хорошо.

— Ты тогда была такая растрепанная, я даже подумала, что ты с утра не причесалась…

— Нет, причесалась, совершенно точно.

— Помню, ты вошла в комнату, и меня как молнией ударило, я знала, что полюблю тебя.

В мыслях промелькнул вопрос: где ее муж? Казалось, мы вот-вот поцелуемся. Вдруг работа, о которой она писала, — быть ее тайной любовницей. Сердце колотилось, как всегда в ее присутствии.

Когда я не ответила, у нее на глазах внезапно навернулись слезы, и она сказала:

— Я всегда чувствовала, что лишилась чего-то прекрасного после твоего ухода из «Железных гор».

Час расплаты еще не настал, нет. Не сейчас. Мэдисон не собиралась упоминать тот факт, что ее все еще живой папа заплатил, чтобы я взяла на себя ее вину, и ей досталось поместье, муж-сенатор, дорогие вещи. Мы, как я поняла, вели себя вежливо.

— Но теперь ты здесь! — сказала Мэдисон.

Она разлила в стаканы чай, и я выпила свой, кажется, за два глотка. Она даже не удивилась, только налила мне еще. Я съела сэндвич, довольно мерзкий, но мне хотелось есть. Я проглотила еще два, даже не заметив на подносе стопочку крошечных тарелочек. Сэндвичи я держала в своих идиотских руках. Мне не хотелось даже глядеть на колени, я и так знала, что на них будут крошки.

— А где Тимоти? — спросила я, ожидая, что сын Мэдисон вот-вот войдет в комнату в енотовой шапке и с деревянным ружьем, бледный, как старый монарх.

— Он спит, — ответила она. — Обожает спать. Тимоти страшный лентяй, совсем как я.

— Я тоже обожаю спать, — призналась я.

Сколько сэндвичей приемлемо съесть в такой ситуации? На подносе оставалось еще штук двадцать. Нужно сколько-то оставить из вежливости? Мэдисон не взяла ни одного. Стоп, что, если они декоративные?

— Наверняка тебе не терпится узнать, зачем я попросила тебя приехать в такую даль, — наконец перешла она к делу.

Я осознала, что все это временно, что в какой-то момент нужно будет уйти, и вместе с тем заинтересовалась: действительно, что такого важного произошло, что мы наконец встретились после стольких лет переписки?

— Ты говорила, есть какая-то вакансия, — напомнила я. — Типа, работа?

— Лилиан, то, что я сейчас расскажу, очень личное, вне зависимости от того, что ты решишь делать. Я вспомнила о тебе, потому что мне нужен кто-то сдержанный, тот, кто умеет хранить секреты.

— Я умею хранить секреты, — сказала я. Просто обожаю. Не фиг делать.

— Я знаю, — согласилась Мэдисон, слегка покраснев.

— Все в порядке? — спросила я.

— И да, и нет, — Мэдисон скривила рот, как будто собиралась его прополоскать. — И да, и нет. Я тебе рассказывала о первой семье Джаспера?

— По-моему, нет. Я о них, кажется, читала. Ты же про его первую жену?

Мэдисон посмотрела виновато, как будто знала, что втягивает меня в историю, которая может мне навредить. Но не остановилась. Не отправила меня обратно к матери. Держалась за меня.

— Ну да, в первый раз он женился на женщине, с которой встречался еще со школы, но она умерла. Какой-то редкий вид рака, если я правильно помню. Джаспер о ней никогда не говорит. Я знаю, он меня любит, но ее он любил больше. Так вот, после этого он долго скорбел. А потом женился на Джейн, младшей дочери одного очень влиятельного в Теннесси политика. Джейн была… Странная. Было в ней что-то темное. Но — я, конечно, не хочу осуждать мужа — ему было политически выгодно оставаться с ней в браке. Она хорошо знала мир, где он вращался, и могла обеспечить нужную поддержку. У них родились близнецы, мальчик и девочка. И так они и жили, понимаешь? Пока он не встретил ту лошадницу. И все пошло к чертям.

— Но потом он встретил тебя, — возразила я. — Все же кончилось хорошо.

Мэдисон даже не улыбнулась. Она была сосредоточена. Настроена серьезно.

— Да. У нас родился Тимоти. Я продолжаю заниматься политикой, просто с другой позиции, в роли поддержки. И это славно. Джаспер ко мне прислушивается. Честно говоря, политика его утомляет. Для него это всего лишь семейная традиция. Ему нравится слава, но с законами он не очень ладит. Так вот, все было нормально.

— И что случилось?

— В общем, Джейн умерла. Пару месяцев назад.

— Мне очень жаль. — Я пыталась понять, с чего бы это смерть Джейн заставила Мэдисон страдать. Получилось не очень. Но я все равно сказала, что мне жаль.

— Ужасная трагедия, — продолжила Мэдисон. — Она так и не оправилась после развода. Всегда была такой хрупкой, такой странной. Если честно, она слегка спятила. Звонила нам по ночам, говорила всякие ужасные вещи. Джаспер понятия не имел, что делать. Мне приходилось ночи напролет с ней беседовать, пытаться примирить ее с новой реальностью. Я это умею, ты же знаешь.

— Что с ней случилось? — повторила я.

Мэдисон нахмурилась (у нее были восхитительные веснушки).

— Этим-то я и хочу с тобой поделиться, Лилиан, понимаешь? Теперь мне нужно, чтобы ты пообещала сохранить то, что я тебе скажу, в секрете.

— Хорошо. — Я начинала терять терпение. Я же уже сказала, что сохраню этот ее чертов секрет. Мне нужен этот секрет. Мне нужно проглотить его, чтобы он жил у меня внутри.

— Теперь, когда Джейн погибла, — продолжила Мэдисон, — встал вопрос: что делать с детьми Джаспера? Им десять лет. Близнецы. Бесси и Роланд. Славные ребята! Черт, нет, понятия не имею, зачем я так сказала. Я их не знаю. Ну, они дети. И теперь, понимаешь, это дети Джаспера. Он за них отвечает. И нам нужно изменить свою жизнь, чтобы обеспечить им все необходимое.

— Погоди, — перебила я, — так ты никогда не видела детей своего мужа? А он сам их видел?

— Лилиан, прошу тебя, давай не будем.

— Разве они еще не здесь?

— Пока нет.

— Но если их мама умерла уже довольно давно, что с ними? Они что, одни?

— Нет, конечно, нет. Господи. Их приютили родители Джейн, они очень старые и с детьми не ладят. Нам просто нужно было время все подготовить. Близнецы приедут уже через неделю. Будут жить с нами.

— Понятно.

— Они через многое прошли, Лилиан. Жизнь у них была не то чтобы сахар. У Джейн был трудный характер. Она держала детей при себе и никогда не выходила. Они обучались дома, но я совершенно не представляю чему. Дети не привыкли к людям. Не привыкли к переменам.

— И как я тут могу помочь? — спросила я.

— Я хочу, чтобы ты о них заботилась, — Мэдисон наконец назвала причину, по которой я ехала к ней на автобусе.

— Как няня, что ли? — уточнила я. — Я не очень понимаю…

— Ну да, как няня, хорошо, — произнесла Мэдисон, но, кажется, не мне, а себе под нос. — Я имела в виду скорее гувернантку, понимаешь, как в старые времена.

— А в чем разница?

— Думаю, в том, как это звучит. Нет, если серьезно, тебе придется отвечать за все аспекты их воспитания. Ты будешь следить, чтобы им было хорошо; будешь учить, чтобы они нагнали программу. Будешь следить за их успехами. За тем, чтобы они бегали, упражнялись. За их чистоплотностью.

— Мэдисон, они что, люди-кроты, что ли? Что с ними не так? — Мне так хотелось, чтобы с ними что-то было не так. Мне хотелось, чтобы они оказались мутантами.

— Они просто дети. Но дети — это долбаный адский кошмар, Лилиан. Ты даже не представляешь. Ты понятия не имеешь.

— Тимоти с виду нормальный, — заметила я, как идиотка.

— Это на фото, — сказала Мэдисон, вдруг разгорячившись. — Но я его выдрессировала. Мне пришлось с ним повозиться.

— Ну, он миленький.

— Те дети тоже миленькие, Лилиан.

— Что с ними не так? — повторила я.

Мэдисон не притронулась к чаю ни разу с тех пор, как мы сели, но сейчас, чтобы потянуть время, выпила стакан до дна. Наконец она очень серьезно посмотрела на меня.

— Дело вот в чем. Джаспер может стать госсекретарем. Это пока большой секрет, понимаешь? Нынешний болен и собирается уйти в отставку. И люди президента связались с Джаспером и запустили процесс проверки. Все начнется летом.

— С ума сойти, — сказала я.

— Это очень серьезно. Пост госсекретаря не за горами. Даже президентство, если все сложится удачно.

— Ну, круто. — Я представила Мэдисон первой леди Соединенных Штатов. На ум пришел случай, когда на баскетбольном матче эта красотка заехала какой-то девочке локтем в горло, чтобы перехватить мяч, и ее удалили с поля. Я улыбнулась.

— Теперь ты понимаешь, что к чему, да? Джейн умерла, и ее дети поселятся у нас как раз в тот момент, когда у нас тут все начинается. Это кошмар. Сплошной стресс. Ну, проверка. Это очень серьезно, Лилиан. Они будут учитывать все. Конечно, про измену уже и так всем известно, и, ясное дело, никто не в восторге, но им нравится Джаспер. Джаспер всем нравится. Думаю, у него хорошие шансы. Но вот дети! Кто знает, как они до этого жили? Я не хочу, чтобы эти двое все испортили. Джаспер будет в ярости. Господи, ты даже не представляешь.

— Так ты просто хочешь, чтобы я за ними приглядывала и опекала, типа того? — уточнила я.

— Следила, чтобы с ними все было хорошо и чтобы они не ничего не натворили, — подтвердила Мэдисон, и в ее ярких глазах светилась надежда.

Я знала, как следить за порядком. Я знала миллион способов создавать проблемы и избегать их. Я знала, каково это, когда тебя пытаются погубить. Этим детям меня не потопить.

И до меня дошло, что я думаю так, будто уже взялась за работу. Я же вообще ни хрена не знала о детях. Я не знала, как за ними ухаживать. Что им нравится? Что они едят? Какие танцы у них популярны? Я не имела ни малейшего понятия о том, как учить детей. Если я провалюсь по всем фронтам, с Мэдисон будет покончено. Я никогда не смогу навестить ее в Белом доме. Все будет так, словно мы никогда и не встречались.

— Ну, думаю, я потяну, — сказала я. Тупица. Я добавила в голос стали. Обратила тело в камень: — Я справлюсь, Мэдисон. Я готова.

Она перегнулась через сэндвичи и обняла меня крепко-крепко.

— Не могу передать, как ты мне нужна, — проговорила она. — У меня никого нет. Ты мне нужна.

— Хорошо, — ответила я. Всю жизнь, кажется, я просто тянула время до тех пор, пока не понадоблюсь Мэдисон снова, пока меня не призовут к службе и я все не исправлю. Так-то жизнь вышла неплохая, если ее смысл и правда был в этом.

Мэдисон, до сих пор напряженная, дрожащая, расслабилась. Я наконец успокоилась, оценила глубину ситуации и определила, что смогу и забраться, и выбраться из нее без потерь. Я вернулась в объятия дивана, который мастерски удерживал меня как раз в том положении, какое нужно, потом быстро наклонилась обратно и съела еще два сэндвича.

— Лилиан… — сказала Мэдисон.

— Что? — спросила я.

— Вообще-то есть еще кое-что, — поморщилась она.

— Что? — повторила я.

— Дети. Бесси и Роланд. Я должна тебе кое-что о них рассказать.

В мыслях молнией пронеслись сценарии один хуже другого. Насилие, сексуальное, после которого они превратились в опустошенные оболочки самих себя. Эта картинка быстро сменилась увечьями: отсутствующие руки, ноги, ужасные шрамы на лице. Нет, чувствительность к солнечному свету, рот, в котором вообще нет зубов. Затем на ум пришло нечто совсем убойное — котята, утопленные в ванне, ножи наперевес. Ну конечно, Мэдисон дождалась, пока я перейду в ее распоряжение.

— Они не совсем… как бы так сказать… нормальные, — начала Мэдисон, но я не могла больше молчать.

— У них совсем нет зубов? — требовательно спросила я. Мне не было страшно, просто хотелось уже разобраться, и все. — Они убили котенка?

— Что? Нет, просто… Просто послушай, хорошо? Это такое заболевание, когда они сильно перегреваются.

— А, понятно, — расслабилась я. Детки у нас нежные. Не любят упражняться. Не беда!

— Их температура по какой-то причине, с которой доктора еще не до конца разобрались, очень быстро растет. Пугающе быстро.

— Ясно, — сказала я. Это еще не все. Я подала голос, только чтобы Мэдисон продолжала.

— Они загораются, — произнесла она наконец. — Они могут — изредка, конечно — вспыхнуть. Огнем.

— Ты шутишь?..

— Нет! Господи, конечно, нет, Лилиан. Зачем мне так шутить?

— Просто… Я никогда ни о чем подобном не слышала. Звучит как какая-то шутка.

— Ну так это не шутка. Дело очень серьезное.

— Господи, Мэдисон, бред какой-то!

— Я сама не видела, ясно? Но видел Джаспер. Я так поняла, что дети просто перегреваются в состоянии возбуждения и загораются.

Я была в шоке, но довольно легко могла себе это представить, если честно. Загорающиеся дети. Звучит так, что хочется на это посмотреть.

— Как они до сих пор живы?

— Их огонь не берет, — Мэдисон пожала плечами, показывая, насколько это сбивает ее с толку. — Дети только сильно краснеют, как будто обгорели на солнце, но им совсем не больно.

— А как же их одежда?

— Я сама еще с этим не разобралась, Лилиан. Видимо, одежда сгорает.

— И остаются голые горящие дети?

— Наверное. Но ты понимаешь, почему мы так беспокоимся? Конечно, Джаспер — их отец, хотя я почти уверена, что во всем виновата Джейн. Все началось, когда она стала растить их одна. Очень была странная; я бы не удивилась, узнай, что она была пироманкой. Но Джаспер не опускает руки. Он не бросит ребят, только все нужно делать с умом. У нас на участке есть гостевой дом. Ну, раньше это был не гостевой дом, но не суть. Джаспер потратил состояние, чтобы его перестроить и оборудовать для детей. Там вы и поселитесь. Дом чудный, Лилиан. Прекрасный. Я бы предпочла жить там, чем в этом огромном дворце, если честно.

— Я буду жить с детьми?

— Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

По моему лицу Мэдисон поняла, что то, что она сказала, — отстой.

— Можно будет организовать пару выходных, если тебе понадобится передышка. И это только на лето, пока мы не определимся, что делать дальше, понимаешь? Когда закончится проверка и пройдет выдвижение, все будет гораздо проще.

— Это все очень странно, Мэдисон, — ты хочешь, чтобы я растила огненных детей твоего мужа.

— Не зови их огненными! Даже не шути на этот счет. Нам нельзя это обсуждать. Доктора были очень осмотрительны благодаря связям Джаспера и ничего не расскажут, но нам нужно разобраться с ситуацией, чтобы понять, как решить эту проблему.

Мэдисон была в образе руководителя избирательной кампании. Она смотрела на детей, которые спалят мне на фиг волосы, на этих маленьких поджигателей, и видела проблему, которую можно решить с помощью пресс-релиза или правильных фотографий.

— Даже не знаю, — сказала я. От этих странных сэндвичей с огурцом у меня ужасно разболелся живот. Зубы ныли после сладкого чая. Где Карл? Сможет он отвезти меня назад, в мамин дом? Мэдисон вообще отпустит меня?

— Лилиан, прошу тебя. Ты нужна мне. И я читала твои письма, ясно? Я знаю, как ты живешь. Ты считаешь, что тебе и правда есть что терять? Друга, который украл твой телевизор? Маму, которая заставляет тебя каждую неделю возить ее в казино в Миссисипи? Мы заплатим тебе, ты же понимаешь. Кучу денег. Да, работа непростая, но Джаспер — влиятельный человек. Мы тебе поможем. Когда все это кончится, ты будешь свободна, сможешь начать новую, лучшую жизнь!

— Не пытайся все обставить так, будто это ты мне делаешь одолжение. — Я потихоньку начала выходить из себя.

— Нет, нет, я знаю, что прошу очень многого. Я тоже этому не рада. Но ты моя подруга, Лилиан. Я прошу тебя, как подругу, помочь мне.

Не то чтобы она ошибалась. У меня не жизнь, а отстой. Мне было плохо, и я страдала оттого, что когда-то мечтала о жизни, может, и не такой, как у Мэдисон, но, по крайней мере, обеспеченной. И я искренне, честно, до сих пор верила, что меня ждет что-то потрясающее. И если я сумею совладать с этими детьми, если вылечу их странную огненную болезнь, разве это не положит начало удивительной жизни? Это ли не сюжет для добротного биографического фильма?

— Ладно, — наконец решилась я. — Хорошо, я присмотрю за детьми. Буду их… Как ты сказала?

— Гувернанткой, — подсказала Мэдисон.

— Да, буду ею.

— Обещаю, я никогда в жизни этого не забуду. Никогда!

— Но мне, наверное, пора домой, — сказала я. — Карл уехал? Кто-нибудь подбросит меня до остановки?

— Нет. — Мэдисон встала, качая головой. — Ты сегодня не поедешь домой. Останешься здесь. Переночуешь. Если подумать, ты можешь вообще не возвращаться домой, если не хочешь. Мы купим тебе все, что нужно. Новый гардероб, лучший компьютер. Что пожелаешь!

— Хорошо, — сказала я. На меня внезапно напала страшная усталость.

— Что бы тебе хотелось на ужин? Наша повариха приготовит что угодно.

— Не знаю. Может, пиццу или что-то типа того.

— У нас есть печь для пиццы! Сегодня ты попробуешь лучшую пиццу в своей жизни!

Мы уставились друг на друга. Было три часа дня. Чем заняться до ужина?

— А Тимоти еще спит? — спросила я, пытаясь избавиться от возникшей неловкости.

— Ах, да, конечно, схожу проверю. Не хочешь чего-нибудь выпить?

— А можно мне лучше где-нибудь прилечь?

Теперь, ступая по коридорам дома, я почти не обращала внимания на то, какой он огромный. Мы поднялись по винтовой лестнице, как в каком-нибудь высокобюджетном мюзикле. Мэдисон несла какую-то чушь о том, как во время Гражданской войны по этой лестнице поднимали лошадей, чтобы спрятать их от армии Союза. Возможно, это все мне привиделось — какой-то морок, накрывающий после принятия решения, способного изменить всю жизнь.

Мэдисон привела меня в комнату, где очень недоставало принцессы в изгнании, чтобы она трагически лежала на кровати. Каждый предмет мебели на вид весил по полтонны. Предположительно какой-нибудь столяр девятнадцатого века построил письменный стол прямо в комнате, и так он с тех пор тут и стоял. Канделябр тоже имелся. Мне случалось жить в квартирах площадью в треть этой комнаты. Я подумала, пора прекращать восторгаться богатством Мэдисон. Я буду здесь жить. Все, чем владеет она, теперь станет и моим. Нужно привыкать к тому, что мне можно прикасаться ко всем этим вещам, не получая разряд тока.

— Тебе нужна ночная рубашка? — спросила Мэдисон.

— Я так посплю, — ответила я.

— Сладких снов! — Она поцеловала меня в лоб. Мэдисон была очень высокая; я уже забыла, как она целовала меня в лоб в школе, какие мягкие у нее были губы.

Секунда — и она испарилась; дом проглотил ее. Я даже не слышала шагов.

Лечь в кровать оказалось почти непосильной задачей. Было чувство, будто ничего грязнее меня этот дом не видел; я ощущала себя сироткой, которая забралась в чужой замок. Я скинула туфли и аккуратно поставила их у кровати. Забралась в нее — не без труда, такая она была высокая. Закрыла глаза и велела себе заснуть. Я думала о детях — горящих, простирающих ко мне руки. Я смотрела, как они полыхают. Дети улыбались. Я еще даже не заснула. Мне это не снилось. Такая жизнь ожидала меня наяву. Они стояли передо мной. Я заключила их в объятия. И меня охватило пламя.