Нидерландская революция

Введение. Анри Пиренн — историк Бельгии

До сих пор наши историки часто сосредоточивали вое внимание на истории немногих народов., которые играли важнейшую роль в истории позднейшей Европы и упускали из виду историю других народов, оказавших, однако, крупнейшее влияние на европейскую историю в прошлом. Сплошь и рядом преподавание истории сводится к истории Франции, Англии и Германии. Италия выступает спорадически с большими пробелами, Испания появляется только в эпоху великих открытий и ранних колониальных захватов, скандинавские страны — и то краем — только во время реформации и тридцатилетней войны. Нидерланды мелькают в виде Брюгге и Антверпена, потом — в эпоху Нидерландской революции, причем почти все внимание сосредоточивается на северных провинциях, на Голландии. Южные Нидерланды и испанская Бельгия остаются неосвещенными. С таким положением пора покончить. Ряд самых коренных проблем средневековой истории выступит перед нами в новом свете, если мы к их изучению привлечем материал по истории тех стран, которые до сих пор нами пренебрежительно обходились. Необычайно обогащается содержание феодализма, если его изучают не только в английском, французском, немецком, но и в скандинавском, итальянском, западно-славянском вариантах. Необычайно обогащается история городов введением в нее истории Фландрии. Бургундское герцогство и его судьбы должны занять в истории средневековой Европы место, соответствующее той роли, которую оно сыграло в свое время в ее истории. Переводом важнейшей части «Истории Бельгии» Пиренна мы хотим обратить внимание наших студентов., преподавателей и всех, интересующихся историей, на ту большую роль, которую Нидерланды сыграли в истории Европы. Мы начинаем с самого драматического момента в истории Нидерландов — с революции XVI в

Анри Пиренн (1862–1935) — бесспорно крупнейший из историков современной буржуазной Европы, один из последних классиков буржуазной исторической науки.

Он родился в семье фабриканта в Вервье — одном из самых важных центров шерстяной мануфактуры и торговли Бельгии. Университетский курс Пиренн прошел в Льеже, а в 1886 г., 23-х лет, он получил кафедру в Генте и занимал ее 44 года.

Пиренн прошел хорошую историческую школу. Его учителями в Льежском университете были Готфрид Курт и Поль Фредерик. Готфрид Курт, историк франков, автор жизнеописания Хлодвига, замечательный знаток источников, привил Пиренну вкус к проблемам источниковедения, к вспомогательным историческим дисциплинам, приучил к точной технике исторического исследования. Фредерик, специалист по истории Бельгии в эпоху Бургундского герцогства и перехода к испанскому владычеству, историк инквизиции в Нидерландах, неутомимый издатель текстов, также оказал немалое влияние на молодого историка. Еще важнее были влияния, исходившие от немецких и французских ученых. Пиренн работал в больших германских университетах и в Париже. В Берлине он учился у известного историка-экономиста Густава Шмоллера, лучшие работы которого посвящены городскому ремеслу средневековья. В Париже больше всего дал ему Жири, также много работавший по истории средневековых городов, крупный авторитет в области вспомогательных дисциплин. От своих учителей Пиренн приобрел превосходное знание источников, точные приемы их критики, вкус к экономической истории средневековья и особенно к истории городов. В эту сторону толкали его и впечатления окружающей бельгийской действительности и прошлое Бельгии — классической страны городского развития.

Преподавательская деятельность Пиренна не ограничивалась Гентом. Он преподавал в Париже, в Дижоне, где имел возможность наблюдать много следов бургундской культуры, в Монпелье, в Алжире. В Бельгии Пиренн был признанным главой исторической науки. Он стоял во главе ряда научных учреждений Бельгии. Он был председателем комиссии по изданию Национального биографического словаря, председателем комитета Бельгийского исторического института в Риме, секретарем королевской исторической комиссии. Под его редакцией проходило печатание текстов и монографий по истории Бельгии. Он был одним из главных инициаторов и организаторов международных начинаний в области изучения истории. Под его председательством прошел в Брюсселе в 1923 г. V международный конгресс историков, первый после войны.

Научные работы Пиренна создали ему широкую известность. Он был членом французского института, членом 13 академий, имел 16 почетных ученых степеней. Не только достоинства его научных исследований создали ему мировое имя. Он был блестящим популяризатором, умевшим каждую свою работу облечь в живую и интересную форму. Ему в высокой степени присуща та яркость, ясность и прозрачность стиля, которая отличает истинных мастеров. Пиренн принадлежит к числу тех немногих мастеров, которые всегда увлекательны и интересны, о чем бы они ни писали. Как несравненный лектор и оратор он увлекал своих учеников, зажигал в них энтузиазм, пробуждал в них призвание. Он создал в Бельгии школу историков социальных отношений. Можно сказать, что почти все историки современной Бельгии — ученики Пиренна.

Поражает исключительно широкий размах исторической работы Пиренна. Описок его трудов, составленный в Льеже в 1926 г. по случаю сорокалетия его профессорской деятельности, заключает свыше 300 больших и мелких работ. О тех пор прошло еще 9 лет творческой работы. Но Пиренн не может быть причислен к довольно распространенному и среди историков тину ученого графомана, одержимого страстью к писанию, непрерывно разводящего водой небольшой запас идей и знаний. Все, что он пишет, ново, веско, содержательно, основано на зрелом исследовании и размышлении. Пиренн прежде всего медиевист. Но у него есть работы, посвященные и современной истории. Среди тем его ранних работ мы находим и архивоведение, и палеографию, и дипломатику, и латинскую филологию средневековья, и историческую географию. Его привлекает критическое издание текстов. Но уже рано сказывается интерес к истории средневековых городов. В 1889 г. вышла его работа «Histoire de la constitution de la ville de Dinant au moyen âge», положившая начало ряду ценнейших исследований по городской истории, — составляющих его главный вклад в науку. Мировой известностью пользуются такие его книги, как «Les anciennes démocraties des Pays-Bas» (Старинные демократии Нидерландов), 1910, и «Les villes au moyen âge» (Средневековые города), 1927. Но главным своим трудом, делом своей жизни Пиренн считал свою «Историю Бельгии», первый том которой появился в 1900 г., а последний, седьмой, в 1932 г. Этот труд был подготовлен множеством этюдов и специальных исследований по истории Фландрии, Генегау, Льежа, Гента, по истории отдельных эпох, особенно Бургундской, по истории революции XVI в., по истории Бельгии в эпоху Великой буржуазной революции во Франции, по истории революции 1830 г. Можно сказать, что вместе с подготовительными работами «История Бельгии» заполнила большую часть ученой жизни Пиренна.

Работы Пиренна выделяются глубоким знанием источников, точностью документации, необычайно широким охватом тем и материала. Его отличает тонкое чувство конкретного факта; он большой мастер исторического портрета, исторической живописи. Люди и события оживают под его пером. В своей исторической работе Пиренн большое место отводил частному, индивидуальному, личностям, историческим событиям.

Но наряду со специальными, конкретными исследованиями в трудах Пиренна большую роль играют также смелые гипотезы, широкие построения, иногда бросающие новый своеобразный свет на темные и трудные вопросы, но почти всегда парадоксальные, лишенные надлежащей теоретической, основы. Именно здесь сказались отрицательные результаты эмпиризма Пиренна. Он разделяет здесь участь большинства, буржуазных историков.

Его критики отмечают, что он не принадлежал к какой-нибудь определенной исторической школе; он многому учился у разных школ и в основном остался плюралистом и эклектиком. В своих трудах он считал необходимым подробно выяснять социальный и экономический строй изучаемого им общества. Лучшие его страницы посвящены социально-экономическим проблемам. Но и здесь в нем говорило чутье талантливого историка-реалиста, а не правильное историческое мировоззрение. Его ученик Гансгоф, думается, верно определил те основания, которые заставляли Пиренна выдвигать на первое место социально-экономические факторы. По мнению Пиренна, социально-экономические явления отличаются сравнительной простотой и притом допускают статистическую обработку, исключающую субъективные моменты; наконец, это — коллективные, массовые явления. Индивидуальные влияния сведены здесь к минимуму, и поэтому здесь, более, чем в других отделах истории, возможно научное изучение. Далее, социально-экономические явления имеют интернациональный характер; по сравнению с политическими событиями они поднимаются над национальной ограниченностью. Наконец, социально-экономическая история облегчает понимание прошлого с всемирноисторической точки зрения. На этом Пиренн особенно настаивал в последние годы своей деятельности.

«Экономизм» Пиренна таким образом весьма далек не только от марксизма, но и от экономического материализма. Его экономизм вырастает на чисто идеалистической основе современной буржуазной социологии. Именно отсюда указанный эклектизм Пиренна. Отсюда, несмотря на неизменную оригинальность и индивидуальность его отдельных исторических концепций, несмотря на непосредственные конкретные расхождения с такими теоретиками современной антимарксистской историографии, как Зомбарт или Допш, Пиренн в конечном счете нередко сближается с ними в своих принципиальных установках.

Своеобразная психологическая транспонировка социально-экономических отношений в конечном счете сближает его с Зомбартом. В этом плане лежит его определение капитализма признаками индивидуальной предприимчивости, кредита, спекуляции. Крайний психологизм вообще характерен для всей методологии Пиренна. В этом отношении особенно характерны исторические параллели, к которым так охотно-прибегает Пиренн и в которых внешне-психологический облик механически отрывается от исторического, социального содержания. Так сентябрьские события 1792 г. сопоставляются с Варфоломеевской ночью, герцог Альба — с Робеспьером и т. д.

Точно так же, как будто разойдясь с Дошлем в вопросе о капитализме, поскольку он противопоставляет натуральное хозяйство средневековья хозяйству капиталистическому, Пиренн в дальнейшем переходит на позиции довольно близкие к допшианству. «Капитализм много древнее, чем принято думать, — пишет он. — Разница между средними веками и нашим временем лежит в количестве, а не в качестве, разница в интенсивности, а не в природе».

Читателю Пиренна необходимо об этом помнить и подходить к его работам с определенной критичностью.

В центре экономических исследований Пиренна стоят — поставленные во взаимную связь — проблемы начала средних веков, происхождения городов и этапов развития капитализма.

Одним из самых дискуссионных вопросов в современной буржуазной исторической науке является вопрос о смене античности средневековьем. Едва — ли есть надобность напоминать читателю о целой лавине теорий, выставленных здесь буржуазной наукой. Основным вопросом все же остается старый, поставленный еще «романистами» и «германистами», — имеем ли мы здесь катастрофу, революцию, переворот, или же мирное перерастание античного мира в средневековый?

Пиренн занял в этом вопросе своеобразную позицию. Он признает неразрывную связь той эпохи, которую обозначает как раннее средневековье, с античным миром. Он отмечает как основную черту античной истории ее средиземноморский характер. Эта характерная черта еще усилилась, когда столица империи из континентального Рима была перенесена в приморский Константинополь. Общий упадок культуры, начавшийся с III в., не нарушил средиземноморской торговли. Не нарушило средиземноморского характера европейской истории и нашествие германцев. Они стремятся к Средиземному морю, и оно остается центром германо-римского европейского мира. Пиренн отрицает возвращение в эту эпоху к натуральному хозяйству, падение торговли и городов.

Ислам и арабские завоевания начинают новую страницу в истории. Арабы завладевают Средиземным морем и оттесняют от него европейцев. Цивилизация Европы принимает континентальный! характер. Торговля замирает, замыкается в местных рамках. Вся экономическая жизнь перестраивается на натурально-хозяйственных основах. IX век и особенно конец его — эпоха наибольшего упадка торговли. XI век — эпоха нового подъема, прежде всего проявляющаяся в росте городов. Таким образом начало средневековья следует связывать с завоеваниями арабов.

Едва ли надо говорить о том, что эта теория Пиренна совершенно неверна. Она теоретически порочна, совершенно игнорируя глубочайшие перемены, происшедшие в жизни Европы в IV–V вв. Торговля ставится ею в центр экономической истории. И при этом аргументы в пользу сохранения средиземноморского характера европейской культуры в меровингскую эпоху явно недостаточны. Арабы не столько отрезали Европу от Средиземного моря, сколько связали ее с восточными рынками. Теория Пиренна получила поддержку со стороны некоторых ученых, в том числе от Фердинанда Лота, но в общем не встретила сочувствия, несмотря на энергичную и красноречивую защиту ее Пиреином на V и VI конгрессах историков[1].

Если характеристика меровингской эпохи у Пиренна возбуждает много сомнений, то гораздо вернее охарактеризована им эпоха каролингов. Здесь он резко расходится с Допшем и его школой, настаивал на натурально-хозяйственном характере всей экономической жизни этой эпохи.

«Раннее средневековье, — по его словам, — вовсе не знает силы капитала». Особенно ярко натурально-хозяйственные порядки выступают в каролингском пеместье. Города в это время не играют никакой роли. Торговые пункты по морским берегам, как Марсель, Руан, Кеншвик, имеют мало общего с городами — это пристани и места зимовки судов.

Эпоха эргономического подъема начинается с XI в. Это — век возникновения городов. Среди многочисленных в буржуазной науке теорий о происхождении городов теория Пиренна занимает особое место. Происхождения городов надо искать не в местных рынках, не в торговых селах, не в замках, не в римских городах. Первые городские поселения были колониями купцов и ремесленников (port, faubourg) вокруг более ранних укрепленных пунктов — замков или епископских резиденций. Это два разных типа поселения, с разным населением, и их слияние не завершается до XIII в. В предисловии к другой книге Пиренна. «Фландрские города», будут даны более подробный анализ его теории происхождения городов и ее критика. Здесь надо отметить, что эта теория выведена им из изучения истории нидерландских, главным образом, фландрских городов. Попытка применить ее например к истории английских городов, сделанная Карлом Стивенсоном, оказалась неудачной.

Теория Пиренна выгодно отличается от большинства буржуазных теорий о происхождении городов тем, что она ставит вопрос не на формально юридическую почву, а стремится разрешить его на основе общих социально-экономических перемен XI в. Основы отделения города от деревни он видит не в чисто правовых признаках, а в том, что городское население жило главным образом торговлей и промышленностью, а не сельским хозяйством. До конца XII в. количество городов в Западной Европе незначительно. Это преимущественно торговые, а не индустриальные города. Торговля предметами индустрии долго базируется главным образом на деревенской промышленности.

К концепции о происхождении и развитии городов у Пиренна тесно примыкает его своеобразная теория ступенчатого развития капитализма. Надо сказать, что подобно большинству буржуазных историков Пиренн не проводит достаточно ясного различия между торговым и промышленным капиталом и часто говорит о «капитализме» там, где имеется налицо лишь более или менее крупный размах торговых операций.

Раннее развитие «капитализма» связано у Пиренна с ранним развитием средневековых городов. Городское население в Европе — пришлое. Это — торговцы; mercatores значит то же, что burgenses. Откуда они пришли? — Из деревень. Что они принесли с собой? — Только физическую силу, силу воли, ум и расчет. Это — деклассированные элементы деревни: безземельные, бродяги, грабители. Откуда их богатства? Удача, предприимчивость, прямой грабеж, а также большие различия в ценах в разных местах Европы дают возможность быстрого обогащения. Но купец мало живет в городе, и живет там главным образом зимой. Купец этого времени — главным образом странствующий купец; гильдии, ганзы — это организации для странствующей торговли. Здесь имеет место не медленное накопление, а стремительное обогащение. Таким образом первые «капиталисты» вышли из среды деклассированных элементов, искавших в торговле обогащения, соединявших ее с грабежом и вкладывавших в нее только свой ум, энергию и отсутствие нравственных стеснений. В истории городов и торговли до XIII в. Пиренн видит эпоху «свободной капиталистической экспансии».

Добытые таким путем богатства вкладываются не только в торговлю, но и в ростовщичество, в откуп пошлин и т. д., но особенно в приобретение земли, главным образом в городах. Так с начала XIII в. образуется патрициат — viri hereditarii, divites, maiores. — В противность Зомбарту Пиренн полагает, что не аккумуляция городской земельной ренты создает капитал, а что последний предшествует этой аккумуляции. Пиренн не колеблется назвать капиталистами фламандских и брабантских импортеров шерсти и торговцев сукном, продающих сотни кусков, венецианских, генуэзских и пизанских судовладельцев, торгующих с Левантом, лангобардских и флорентийских банкиров. Помещая капитал в приобретенные земли, потомки первоначальных купцов постепенно покидают торговлю и превращаются в рантье. Они роднятся с феодальной знатью и начинают жить, как рыцари.

Новый этап в развитии «капитализма» начинается в ХIII в. ХIII век — эпоха создания индустриальных городов. Сельские ремесленники массами устремляются в города. Растет множество новых городов. Большинство из них — мелкие города местного значения; большие города Италии и Фландрии работают на экспорт, на европейский рынок. К первым вполне применима бюхеровская характеристика городского хозяйства; но во вторых развиваются «капиталистические» порядки. Здесь Пиренн опять имеет в виду прежде всего торговый капитал. Торговля широко развивается и вместе с тем конкуренция между городами приводит к ее ограничениям. Там, где ремесленные цехи берут власть, муниципальные статуты ограничивают независимость купца даже в чисто коммерческих делах. Церковь нападает на его прибыль своим учением о справедливой цене. В то же время купец, ранее занимавшийся торговлей любыми товарами, начинает специализироваться на определенной отрасли торговли. Теперь на место прежнего патрициата, превратившегося в класс рантье, нарождается новое поколение купцов — «капиталистов». И у них основой обогащения являются ум и расчет. Но теперь эти свойства обращаются главным образом на обход муниципальных и церковных ограничений. В то же время новые капиталисты начинают эксплуатировать мелкое ремесленное производство, закабаляя его путем кредита. Маклерство, ростовщичество в крупном масштабе являются наряду с торговлей источником обогащения новых «капиталистов». Откуда же берется этот класс новых «капиталистов», сменяющих прежний патрициат? Это по большей части торговые агенты, преуспевшие ремесленники, чиновники, преуспевшие на службе у князей. Всюду новые «капиталисты» вступают в непосредственную связь с княжеской властью.

Но с конца XV в. начинается опять новый этап.

Выдвинувшийся на место патрициата класс «капиталистов» — купцов и финансистов — начинает приходить в упадок. Рост колониальных открытий, — создание больших монархий— все это изменяет характер торговли. О этим связаны Возрождение с его духом индивидуализма, большие войны, вызывающие спекуляцию, революция цен. Государство подчиняет себе город. Появляются новые отрасли промышленности, стоящие вне городского контроля. Создаются новые промышленные центры в деревне. Индивидуализм, свобода конкуренции — вот основы нового экономического строя. Быстро создаются новые крупные состояния. «Капиталист» средневековья уступает место новым людям. Опасаясь рисковать своим накопленным богатством, многие из старых «капиталистов» обращаются к административной карьере, покупают должности, делаются членами судебных палат, составляют «noblesse de robe», роднятся со знатью. Новые «капиталисты», — это опять-таки «parvenus»; таковы Жаккер, и Фуггеры, и Фрескобальди, и много других. Выдвинутый эпохой Возрождения принцип экономической свободы не удерживается. Его скоро сменяет протекционизм и меркантилизм, система правительственной регламентации.

Промышленный переворот в Англии, машинное производство опять отодвигает купцов старой меркантилистической складки. Они превращаются в рантье, в держателей бумаг, скупают земли, переходят в ряды аристократии. Поднимаются зато новые люди, предприимчивые характеры, «self made men». Как в эпоху Возрождения, они верили только в свободу и индивидуальную предприимчивость. Торжествует принцип «laissez faire, laissez passer». Но и здесь рост пролетариата вызывает государственное вмешательство, ограничения экономической свободы, социальное законодательство.

Таким образом Пиренн выдвигает теорию четырех эпох, сменявших друг друга в развитии европейского «капитализма». Развитие «капитализма» представляется ему в виде отдельных импульсов, отстранявших старое поколение и ставивших на его место новое. «Капиталисты», поднявшиеся из «низов», начинают каждую новую стадию как прогрессивный класс, но потом делаются консерваторами, сливаются со знатью. Точно так же сменяют друг друга эпохи экономической свободы и экономического регулирования.

Нет никакого сомнения в том, что построения Пиренна навеяны судьбами современного капитализма, и в своей модернизации и схематизации исторического прошлого они, как указано, так или иначе смыкаются с ходячими в буржузной историографии схемами Зомбарта и Допша. Смена поколений «капиталистов» дана в типичном и для Пиренна психологическом плане. Уже было сказано, как расплывчато понимает Пиренн самый термин — капитализм, как стираются в его изображении исторические грани социально-экономических формаций.

Но, касаясь спора старой, «бюхеровской», концепции с теориями «новой» школы, утверждающей исконность капитализма в Европе, и его непрерывное развитие, начиная с раннего средневековья и глубже, со времени античности. — Пиренн решительно говорит о натурально-хозяйственном характере каролингской эпохи, о каролингском поместье, как классическом примере натурально-хозяйственной организации. Он утверждает, что до XII в. не может быть и речи о прибыли, о коммерческом характере поместья. Хозяйство ставит себе чисто потребительские цели. И для дальнейшего развития в основном верна теория ограниченных размеров торговли и городского рынка в частности. Пиренн отказывается признать преобладающее влияние капитализма в экономике XII–XV вв. О Другой стороны, выступая против теории Бюхера и Зомбарта, он настаивает на наличии «торгового капитализма» (le capitalisme commercial) уже в XII в. По его мнению, немецкие ученые пропагандировали теорию мелкого городского рынка, потому что их отечество отставало в экономическом развитии от других стран Европы, в частности от Италии и Фландрии. Это наблюдение не совеем верно, потому что именно немецкие ученые выступили потом застрельщиками «новой» школы. Если от изучения мелких немецких городов перейти к таким, как Флоренция, Венеция, Генуя и даже Гент, Брюссель, Ипр, Дуэ или Турне, то здесь, не может быть речи о замкнутом «городском хозяйстве» в стиле Бюхера. Здесь, согласно Пиренну, можно говорить не только о купеческом капитале, но с XIV в. и о развитии капитализма в области: промышленности. Впрочем Пиренн считает Италию и Фландрию исключением в Европе.

Главной работой Пиренна, главным делом его жизни была семитомная «Histoire de Belgique». Его статьи и отдельные исследования представляли главным образом подготовку к этому огромному труду. Пиренн был принципиальным противником «всеобщих историй», написанных коллективно, хотя впоследствии ему не раз приходилось принимать участие в такого рода коллективных работах. Он был одним из. немногих ученых, которым но плечу было единоличное выполнение такой огромной работы. Первый том «Истории Бельгии» вышел в 1960 г. Он доведен до начала XIV в.

В нервом томе Пиренн выступает в первую очередь как историк-экономист, как мастер истории социальных отношений и политического развития. Со второго тома развертывается пестрое полотно событий и лиц. Здесь Пиренн пробует себя на новом поприще — как исторический портретист, как увлекательный рассказчик. Второй том доведен до смерти Карла Смелого и вышел в 1902 г. Третий том, доведенный до прибытия в Нидерланды герцога Альбы, вышел в 1907 г. В 1911 г. вышел четвертый том, доведенный до Мюнстерского мира 1648 г. После долгого перерыва, вызванного войной, в 1921 г. вышел пятый том, доведенный до 1792 г., шестой том посвящен периоду 1792–1830 гг. и седьмой 1830–1914 гг. Издание завершилось в 1932 г.

«История Бельгии» представляет монументальное произведение по массе изученного материала, ширине охвата, разнообразию тем. Все стороны национальной жизни от экономики до искусства охвачены здесь в живой картине мастером, в совершенстве овладевшим своим предметом. В этой сложной и многотемной работе есть основная ведущая тема. Такой темой является постепенное создание бельгийской нации. Бельгийская нация представляет некоторые своеобразные особенности; у бельгийской нации отсутствует общность языка. Бельгия со времен франкского завоевания была и поныне остается двуязычной. И территория ее складывается исторически очень сложно, долго не, представляя ни географического, ни политического единства.

«Бельгия — и в этом оригинальность и красота ее истории является продуктом воли ее граждан», — так заявляет Пиренн. «У нас есть родина не потому, что ее нам дала природа, а потому, что мы так захотели». (Histoire de Belgique, т. V, стр. XI, XII.) Уже из этих цитат видно, как далек Пиренн со своей наивно-волюнтаристической формулой от марксистской проблемы этногенеза и исторического формирования нации и национальных государств.

Основная схема истории Бельгии по Пиренну следующая.

Пиренн со всей присущей ему страстностью протестует против распространенного представления о том, что бельгийской нации, как исторического единства, не существует, что Бельгия есть искусственное создание дипломатии и что ее прошлое не заходит далее 1830 г. Если начинать историю Бельгии с трактата, то не с Лондонского трактата 1830 г., а с Верденского трактата 843 г. Впрочем, он возводит начало ее истории даже к временам германского завоевания римской Галлии. Специфическое положение Бельгии между Францией, и Германией, между романской и германской культурой, Между французскими и германскими влияниями сделали из нее своего рода «микрокосм Европы», «лотарингскую нацию». Но Верденский договор не всю Бельгию отдал Лотарю. Земли к западу от Шельды перешли к Карлу Лысому и связаны с Францией. Земли к востоку от Шельды с конца IX в. связаны с Германией. По Шельде прошла граница между Германией и Францией. Между народами, жившими в бассейне Мааса и Шельды, между потомками латинизированных галло- и германо-римлян — валлонами — с одной стороны, и потомками салических и рипуарских франков — с другой, никогда не было национальной вражды, хотя и не было национального и расового смешения. Линия от Дюнкирхена до Маастрихта представляет непрерывную и устойчивую границу между валлонскими и фламандскими областями. Обе нации мирно жили рядом. Что же объединило их? Пиренн отмечает, что политические границы, делившие Бельгию пополам, никогда не совпадали с лингвистическими. Последние идут, как правило, о запада на восток, первые — с севера на юг. Так было при разделении Австразии и Нейстрии, при разделах по Верденскому и Мерсенскому договорам. Даже феодальные владения в Нидерландах обычно двуязычны. Фландрия имеет большой романский привесок в Аррасе, Лилле, Дуэ. Двуязычен Брабант, Льеж. И церковные территориальные деления (епископства) не обращали внимания на лингвистическую границу. Наоборот, религия была здесь фактором объединения: христианизация франков объединила их с римлянами. В свою очередь римляне восприняли право франков. Кутюмы романских частей Нидерландов — германского происхождения и связаны с Салической правдой. Таким образом помимо политических и лингвистических границ здесь складывается общая культура (или «цивилизация» — Пиренн предпочитает этот термин), представляющая слияние германских и романских элементов, но в то же время имеющая свое своеобразие. Пиренн считает характерным для этой цивилизации синкретизм двух великих «рас», открытый для всех новых идей и влияний. От Эльбы до Пиренеев всякое новое явление в области мысли, искусства, религии находит в Нидерландах живой отклик и отражение.

Но решающим моментом все же был момент экономический. Пиренн отмечает необычайно выгодное географическое положение Нидерландов. Это — место встречи судов из двух морей Европы — Средиземного и Балтийского — и естественное складочное место для товаров, идущих с континента в Англию. Здесь с древнейших пор развивается шерстяная промышленность: уже в римскую эпоху пользуются известностью сукна моринов и мепапиев, с V в. фризы продолжают эту традицию. С XI в, общее оживление торговли и промышленности в Европе особенно ярко сказывается в Бельгии. Ее реки покрываются купеческими ладьями, всюду возникают пристани, торговые пункты, склады — portais. Это — начало развития нидерландских городов. С XII в. Бельгия делается тем, чем она осталась и до сих пор, — страной городов.

Особые условия создали в Бельгии почву для необычайного расцвета городской жизни. В то время как в остальной Европе город обычно обслуживает лишь ограниченный рынок, произведения нидерландской шерстяной промышленности вывозились на все европейские рынки. Сырье для нее доставляла Англия. Нидерландские суконщики добиваются монопольного положения в производстве лучших сортов сукна. Еще до XIII в. они находят сбыт на Востоке. Результатом этого является быстрый рост промышленного населения, огромный спрос на рабочие руки, на ткачей, валяльщиков, красильщиков, стригалей. Пряденье дает работу тысячами женщин и детей. Все это вызывает огромную иммиграцию из деревень, образование в городах больших предместий, заселенных ремесленным людом, и наконец, к XIII в. образование «почти современного пролетариата». На этой почве разгорается крайне обостренная социальная борьба в XIII–XV вв.

Сначала во главе городского управления становится олигархия крупных купцов и городских землевладельцев, патрициат. Необычайно, активный, энергичный и практичный, он отличается эгоизмом, исключительной привязанностью к своим привилегиям, чувством касты, безжалостным отношением к простому народу. Патрициям принадлежала власть в городах, над ними не было никакого контроля, — они назначали налоги и определяли заработную плату.

С первых же годов XIII в. возникают волнения среди ремесленников. Начинается ряд стачек, сначала в Дуэ, потом и в других фламандских городах. Возникают тайные споры, заговоры против городских властей. Патрициат отвечает на это мерами террора. Изгнание, смертная казнь должны карать за забастовки. Рабочим воспрещается иметь оружие. Воспрещается собираться на улице более, чем трем людям. На забастовки отвечают локаутами. Городские власти отдельных городов договариваются между собою не принимать к себе лиц, изгнанных из одного из этих городов.

Социальная борьба осложняется борьбой политической. В борьбу патрициев и ремесленных цехов вмешиваются князья, В Льеже, Генегау, Фландрии они более или менее решительно берут сторону цехов. Их толкает на это вражда к патрициату. Они хотят использовать социальную борьбу, чтобы подчинить себе города. Но на союз фландрских графов с ремесленниками городской патрициат отвечает союзом с французскими королями. Опираясь на французских королей, патрициат усилил эксплуатацию ремесленников; французские короли стали в глазах народа покровителями ненавистного режима эксплуатации. Французская оккупация при Филиппе IV была эпохой усиления городских олигархий. В результате разразились страшные восстания. Всюду цехи восстают против патрициата и французов. Всюду, кроме Гента, торжествует «демократия». Цеховыми восстаниями пользуются графы фландрские, которые ведут городские «демократии» к победе над французами. Борьбу фламандских ремесленников с французским рыцарством Пиренн сравнивает с борьбой французских санкюлотов с австрийцами. «Демократии» бились не только за свою страну, но и за свой политический идеал. Битва при Куртрэ принесла фламандским ремесленникам не только победу над французами, но и над патрициатом. В то же время это начало независимости Бельгии, которой угрожала политика французских королей. «Фламандский пролетариат», по словам Пиренна, спас независимость Фландрии. Несомненно, эта модернизация имеет ввиду поднять в современном бельгийском пролетариате патриотические чувства по отношению к своему буржуазному отечеству.

Пиренн с любовью описывает городские цеховые демократии. Но и он принужден подчеркнуть, что это демократий особого рода, привилегированные, проникнутые духом кастовой исключительности. Эта «демократия» не устраняла резкого классового деления на «капиталистов» и «рабочих».

Рост городов и особенно городских демократий, торговое и промышленное развитие, рост городской культуры создают почву для экономического и культурного объединения Нидерландов. Этот процесс завершается их политическим объединением. Между городами заключаются договоры, торговые трактаты, монетные соглашения. Так объединяются эти отдельные герцогства и графства, управляемые разными государями, говорящие на разных языках. Начало политического объединения относится уже к XIII в. К середине XV в. окончательно создается новое государство между Германией и Францией — герцогство Бургундское. В деле создания национального государства герцоги Бургундские в известном смысле продолжали дело победителей при Куртрэ. Правда, у них не было национального идеала, они хлопотали лишь об интересах своего дома, но их заслуги перед историей Бельгии огромны. Бургундский дом мог объединить Нидерланды, потому что страны по обоим берегам Шельды, несмотря на двуязычие, представляли одну страну в смысле экономической солидарности и духовной культуры. История Нидерландов как государства восходит к Бургундскому герцогству, но история нидерландского народа начинается много раньше.

В начале XVI в. власть попадает в руки сильнейшего государя Европы Карла V. В то же время Нидерланды делаются коммерческим центром Европы. Антверпен приобретает в европейской торговле значение, какого до этого времени не имел ни один город. Нидерланды стали международным рынком «terre commune à toutes les nations».

В то же время промышленность Нидерландов стала перестраиваться на новой, более широкой, национальной базе, преодолевая партикуляризм привилегированных городов. Антверпен делается ее главным рынком. Местные рынки пустеют, ряд городов приходит в упадок. Развитие новой индустрии происходит в деревне. Расцвет ее относится к тридцатым годам XVI в. Развивается свободная от цеховых стеснений новая шерстяная промышленность, металлургия, добыча угля. В деревне начинает развиваться промышленный пролетариат. Но и в городе возникают новые отрасли промышленности на капиталистической основе. Пролетариат бесправен и угнетен. Временами он заявляет о себе волнениями, вызываемыми нуждой, особенно же ростом цен. По эти волнения без труда подавляются. В третьем томе «Истории Бельгии» Пиренн дает классическое изображение роста новой шерстяной промышленности, перехода ее в деревню, потери вследствие этого городами их руководящей роли, что ведет к укреплению системы провинций (штатов).

К проблеме Нидерландской революции Пиренн подходит главным образом с точки зрения создания бельгийской нации. Больше всего его, интересует вопрос, каким образом создавшаяся в бургундскую эпоху нидерландская нация распалась на две — голландскую на севере и бельгийскую на юге.

Бельгийская нация отделилась, по его мнению, от голландской потому, что южные Нидерланды остались под властью Испании и католичества, в то время как северные стали протестантскими и добились независимости. Надо сказать, что то сравнение, которое здесь приходится делать Пиренну, далеко не лестно для национальной гордости бельгийцев, Освободившаяся от испанского владычества протестантская Голландия переживает эпоху небывалого экономического расцвета и принимает все меры к тому, чтобы подорвать хозяйство испанской Бельгии. В то же время испанский деспотизм встречает в Бельгии пассивное повиновение. Политическая жизнь замирает. Испанские короли интересуются только поступлением налогов. Начинается общий упадок культуры. Руководство духовной жизнью в южных Нидерландах переходит в руки церкви, которая сама скоро впадает в состояние маразма. Для католических Нидерландов наступает пора долгого упадка. Их испанские, а потом австрийские государи пренебрегают их интересами и втягивают их во все европейские войны. Их разоряет Голландия, расчленяет Франция, отобравшая Артуа и часть Фландрии.

Но все же Пиренн старается показать, что Бельгия сохранила «независимость». Нельзя говорить об иностранном владычестве в Бельгии до ее аннексии Французской республикой. Как испанские, так и австрийские Габсбурги, — государи Бельгии — прямые наследники бургундских герцогов. Они владеют страной в силу законного права, которого никто у них не оспаривает. Но они пренебрегают интересами страны, не считаются с интересами населения, разрушают национальное сознание. Опять торжествует партикуляризм, опять надает сознание общего отечества.

Огромное значение для Бельгии имел факт французского завоевания (1794), которое Пиренн по его результатам сравнивает с римским завоеванием. Бельгия централизована и унифицирована. Она резко отличается от прежних австрийских Нидерландов и Льежской области с их почти суверенными провинциями с пестротой привилегий, учреждений и кутюмов.

Создание Нидерландского королевства из Бельгии и Голландии (1815) как бы возродило Бургундское государство. Но к XIX в. между обеими странами уже не было ничего общего. Их разделяли и религия и исторические судьбы. Богатство Голландии выросло на бедности Бельгии. Бельгийская революция 1830 г. разорвала это искусственное объединение и тем завершила создание бельгийской нации.

Последний — седьмой — том «Истории Бельгии» посвящен изображению экономического и культурного расцвета бельгийской нации после 1830 г. Пиренн сам соглашается, что он несколько приукрасил этот период, дал его «en beau». Он обходит темные и позорные пятна в истории бельгийской буржуазии, как например страшную эксплуатацию населения бельгийского Конго. Он подробно останавливается на борьбе партий — либералов, католиков и социалистов, стараясь занять объективную позицию. В основном его симпатии на стороне либеральной идеологии. Либеральная партия кажется ему партией ума и образованности. Но он считает ее недемократической, цензовой, которая неизбежно должна уступить место демократии. Он отрицательно относится к идеям, которые он обозначает как «экономический либерализм» — к идеям «закона спроса и предложения», фритреда, манчестерства. Он иронизирует над попытками смягчить социальное зло путем частной благотворительности, религиозного патроната и «просветительных мероприятий». Носителями новой демократии для Пиренна являются католическая и социалистическая партии, поставленные им рядом. Последнюю Пиренн одобряет за ее. умеренность и оппортунизм, за ее сопротивление коммунистическим идеям.

Пиренну прекрасно известна печальная роль, сыгранная католичеством в истории его народа. Но он находит слова симпатии и для современной католической партии, как партии «демократической»; с симпатией он перечисляет заслуги католичества и в прошлом…

G либерализмом Пиренн сочетает монархизм и легитимизм. Для него не только идеализируемые им бургундские герцоги, не только Карл V, но и Филипп II, и последующие испанские и австрийские Габсбурги — законные государи Бельгии. Леопольд II для него не «коронованный купец», не бесчеловечный эксплуататор черных рабов, а благодетельный монарх. «Никогда не было государя, посвятившего себя благу своего народа с большим пониманием, преданностью и патриотизмом», «Эра демократии и эра… Леопольда начались одновременно». С энтузиазмом говорит он об общении короля Альберта с народом…

При всех своих огромных, исключительных знаниях, большом историческом чутье, несомненном демократизме, широкой гуманности и космополитизме Пиренн все же оставался бельгийским буржуа и не в силах был вырваться из своего ограниченного круга.

Историю Нидерландской революции Пиренн берет в том же плане истории бельгийской нации. Собственно говоря, почти можно сказать, что у Пиренна отсутствует самая тема; он дает не «Нидерландскую революцию», а «Нидерландскую революцию в бельгийских провинциях». В его изложении отсутствует история северных провинций, которые были главным центром революционной борьбы, потому что для него это уже история Голландии, не имеющая прямого отношения к истории Бельгии.

Вместе с тем для Пиренна по сути дола не существует самой проблемы Нидерландской революции, как революции буржуазной. Характерно даже внешнее построение изложения: тема Нидерландской революции не выделена в отдельный том, а входит частично в III том, частично в IV том; подразделение на главы также дается не по внутреннему ходу борьбы, а сообразно смене правителей бельгийских провинций.

Пиренн выясняет ряд причин, вызвавших революционное движение в Нидерландах. Он указывает на экономическую причину — эксплуатацию Нидерландов Испанией, на политическую — стремление Нидерландов (особенно нидерландской знати) к восстановлению «бургундских вольностей», ущемленных политикой испанского абсолютизма, не говоря уже о множестве второстепенных обстоятельств, вплоть до «психологических» мотивов — бестактной и неискренней политики Филиппа II, неспособной Маргариты Пармской и т. д. Но главным стержнем революции является для Пиренна религиозный вопрос.

Нидерландская революция протекала в сложной исторической обстановке. Самая передовая по капиталистическому развитию страна Европы, Нидерланды, была политически подчинена одной из самых феодально отсталых стран. — Испании. Борьба против феодализма здесь неизбежно сливалась с национально-освободительной войной против Испании. В условиях той эпохи социальное и национальное движение в Нидерландах так же, как и потом в Англии, приняло резковыраженную религиозную окраску, как борьба кальвинизма и анабаптизма против господствующей католической церкви.

В глазах буржуазных историков политическая и религиозная борьба заслонили социальную, как мы видим это и в историографии английской революции, которая даже для передовых английских историков все еще остается в первую очередь «пуританской». Поэтому борьба между Нидерландами и Испанией, борьба между протестантами и католиками, изучена гораздо лучше, чем классовая борьба в самих Нидерландах.

И у Пиренна социальная сторона Нидерландской революции заслонена политической и особенно религиозной. При этом, хорошо понимая социальную сущность анабаптизма, Пиренн не выясняет классового характера кальвинизма. Он видит в нем лишь религиозную и политическую сторону. Кальвинизм обращается, в изображении Пиренна, ко всем классам и особый успех имеет у «промышленного пролетариата». Классовый характер кальвинизма как религии буржуазии остается невыясненным, невыясненным остается и общий характер движения, как буржуазной революции. Пиренн не уклоняется от аналогий между Нидерландской революцией и Великой буржуазной революцией во Франции, но как раз эти аналогии показывают, как далек он от понимания их действительного содержания и исторического родства. Он сравнивает — и не однажды — герцога Альбу с… Робеспьером, испанский террор в Нидерландах с террором французской революции, казнь Эгмонта и Горна с казнью Людовика XVI. Гезов он сравнивает с вандейцами, резню гезов с сентябрьскими казнями во Франции. Другими словами, он считает возможным проводить аналогию между революционным террором и жестокостями феодальной контрреволюции. И здесь и там он видит жажду человекоубийства под давлением долго сдерживаемой ненависти. Стоя на позициях расплывчатой буржуазной «гуманности», Пиренн допускает грубые исторические ошибки, сближая факты, совершенно противоположные по своей исторической сущности.

Религиозный момент выдвинут у Пиренна на первый план не случайно. Он служит развитию основной его темы истории образования бельгийской нации. Религиозная борьба провела резкую границу в самих Нидерландах, границу между католическим югом и протестантским севером. Бельгия осталась верной католичеству. Социальная борьба у Пиренна покрывается борьбой религиозной. Восстания плебейства в бельгийских городах рассматриваются как захват власти кальвинистским меньшинством, опирающимся на «разнузданную толпу», преследующим католичество и стремящимся восстановить городской партикуляризм. Но это ведет в последнем счете к восстановлению испанского владычества в Бельгии и к торжеству католицизма.

Мы уже отмечали выше католицизм и легитимизм Пиренна как непосредственное продолжение его национализма. Эти положения широко отражены и в настоящем томе, где автор всячески спешит «воздать должное» личным качествам и соблюсти «справедливость» по отношению и к Филиппу II, и к Гранвелле, и к герцогу Альбе и к «эрцгерцогской чете».

Однако Пиренн широко воспроизводит конкретный материал, и факты говорят за себя под его мастерским пером, делающим его книгу доступной для широкого круга читателей.

В заключение два слова об оформлении книги. Она обнимает последние главы III тома и IV том, кончая Мюнстерским миром. В нашей книге дана внутри этих книг единая последовательная нумерация глав, соответственно расходящаяся с нумерацией подлинника.

Иллюстрации к книге заимствованы из специального альбома старинных гравюр, выпущенного Пиренном в качестве приложения к его «Истории Бельгии».

Я. Косминский.