Низы не хотят

Глава 12

— Ннничего, справлюсь, — ответил, заикаясь, Максим, — ты главное не забудь мне правильные команды в нужных местах отдавать.

— Не дрейфь, студент, — спокойно отвечал ему Иван, — не забуду. Но если что, действуй по обстановке.

Поезд тем временем выполз из левого туннеля и неторопливо начал одолевать промежуток между ним и вторым, более длинным туннелем. Когда паровоз, активно работая поршнями, наехал на место закопанной мины, Иван нажал кнопку на своём пульте… и ничего не произошло.

— Что за чёрт, — воскликнул он, нажимая на эту кнопку ещё и ещё раз. — Всё же было проверено неоднократно!

Сработала шайтан-машина только на четвёртый раз, уже под первым вагоном, контакты надо было лучше проверять, подумал Иван. Взрыв получился таким, как он и рассчитывал, сразу оба рельса развалились, хоть на этом спасибо — первый вагон неуверенно рыскнул туда-сюда и завалился на правый бок, но не до конца конечно, сцепки мешали. Паровоз тяжело вздохнул и замер, с рельсов сошли ещё два вагона следующие за первым. Ну хоть так…

— Наш вагон предпоследний, с орлами на бортах, — быстро сказал Максиму Иван, — пока всё идёт по плану, ну почти по плану, так что медленно, не привлекая внимания, приближаемся к нему.

Из вагонов тем временем начали выпрыгивать люди, с паровоза тоже спустились парочка кочегаров, особой паники не было, все сгрудились в месте взрыва. Иван и Максим, пользуясь тем, что внимание было отвлечено на другой предмет, приблизились к своему вагону, где по оперативным данным и хранилась касса со ста тысячами. Двери этого вагона были открыты с обеих сторон, из них выглядывали люди в форме, но спускаться вниз они не спешили.

— Что случилось? — спросил Ивана один из них, форма на нём была явно офицерская.

— Авария какая-то, — немедленно ответил Иван, — похоже, что мы тут надолго застряли.

Далее Носов прошёл немного дальше вдоль вагона, убедился, что на него никто не смотрит, вытащил из саквояжа вторую бомбу, взвёл взрыватель и прикрепил всё это примерно к третьему слева окну снизу, для этого у него была припасена оконная замазка. Убедился, что всё сидит правильно и дёрнул Максима, давай мол быстрее. И они, дойдя до конца состава, перешли по рельсам на другую сторону.

Носов нажал кнопку на втором пульте — на этот раз осечки не случилось, взрыв получился вовремя и что надо… раздались громкие крики и вопли.

— Идём назад, быстро, — скомандовал он Максиму.

Они вернулись к открытым дверям нужного вагона, теперь в них уже никого не было, так что путь был открыт, и залезли внутрь — Иван первым, потом помог Максиму.

— Платок надень, — посоветовал он напарнику, — хорошо, теперь внутрь.

Внутри вагона стояла пыль, воняло порохом и чем-то сгоревшим. Надеюсь, что это не наши деньги сгорели. Это был обычный купейный вагон, надо проверять каждое купе, подумал Иван.

— Я открываю дверь, ты страхуешь, — сказал он Максиму, — стреляй без команды, если будет что-то опасное.

Первая дверь — никого и ничего… вторая — то же самое… третья — валяется окровавленный человек, багаж у него самый обычный, не то… четвёртая — она оказалась закрыта изнутри.

— Похоже, что здесь, — сказал Иван, — я попробую прострелить замок.

И он пальнул пару раз в район ручки, подёргал — открывается. Распахнул дверь, прячась за углом, изнутри тоже выстрелили. Студент сзади застонал, видимо попали. Иван достал второй револьвер, резко вынырнул из-за угла и расстрелял всё, что шевелилось в этом купе… на полу у окна стоял тяжёлый даже на вид деревянный ящик с замками по периметру. Ещё пара выстрелов по замкам, откинуть крышку, вот оно… а теперь активируем третий заряд — и он нажал на кнопку третьего пульта, взрыв произошел возле того камня, где они прятались с самого начала.

Одной рукой Носов держал мешок с деньгами, другой поддерживал Максима, ему попала в правую руку, на первый взгляд вроде не очень страшно, спустились из вагона, внимания на них так никто пока и не обратил, другие заботы у людей были, и очень медленно стали удаляться в сторону гребня горы. План был конечно хорош, но в него, как это обычно и бывает, вмешались непредвиденные обстоятельства — через полминуты на них всё же обратили внимание вооруженные люди с поезда, сначала раздались громкие крики с требованием остановиться, а когда останавливаться никто не пожелал, начали стрелять. Носов затащил студента за выступ скалы и выглянул — плохи дела, преследователей было штук пять и вооружены они были винтовками и револьверами.

— Что делать-то будем? — спросил он у студента, — окружают нас.

— Я не знаю, — ответил, тяжела дыша, студент, — ты тут главный, ты и решай.

Носов сделал несколько прицельных выстрелов, один преследователь упал и кажется подниматься не собирался, но остальных это не остановило и они продолжили сжимать кольцо. Иван проверил патроны, их оставалось пять штук… и в тот момент, когда казалось, что всё уже потеряно, вдруг раздались выстрелы с гребня горы — преследователи остановились и залегли, а чуть позже начали отползать назад.

— Ничего без моей помощи сделать не можешь, — раздался голос сзади.

Иван обернулся — там в тени скалы стоял именно он, о ком подумал, Савинков Борис Викторович собственной персоной. В сером походном костюме, будто срисованном с одежд Шерлока Холмса, и с двумя наганами в руках.

— Ты как раз вовремя, — только и смог сказать Иван, — помоги вот Максиму, у него сквозная рана правого предплечья.

— Держись, дружище, — весело сказал Борис студенту, — раны украшают мужчин. Много ли денег взяли? — это он уже у Ивана поинтересовался.

— Мои источники озвучивали сумму в сто тысяч, а как по факту не знаю, надо подсчитать.

— Это хорошо, — они уже в темпе пересекали гребень горы, — однако надо бы поторопиться, они ведь и погоню могут снарядить. Где у вас повозка стоит?

— Повозка? — переспросил Иван, — ты отстал от жизни, Боря, нас целый автомобиль дожидается, на трассе в полукилометре в сторону города.

— Да, действительно я как-то отстал, — согласился тот.

Следующие двадцать минут они шли быстрым шагом молча, показалось то самое укрытие, куда Иван загнал Зину вместе с Мерседесом.

— Кажется здесь, — сказал Носов не слишком уверенным голосом, — да, по всем приметам должно быть здесь, на той вон площадке.

Компаньоны свернули с дороги на закрытую почти со всех сторон парковку, но там было тихо и пустынно.

— Может ты ошибся? — спросил Савинков.

— Может и ошибся, — пробормотал Иван. — Предлагаю действовать таким образом — Максима оставляем здесь, чего ему туда-сюда бегать с простреленной рукой, только перевязать его надо, а потом я иду к городу, ты от города и проверяем все возможные места, где может стоять наш Мерседес.

— Годится, — пожал ему руку Савинков.

И они разошлись в разные стороны, усадив студента на плоский камень. Однако поиски ни к чему не привели ни для Ивана, ни для Бориса. Через полчаса они встретились на старом месте, все взмокшие и усталые.

— Ну что дальше будем делать? — спросил Савинков.

— А ты сам-то как сюда добрался и как узнал, что операция здесь проходить будет? — спросил Иван, чтобы не молчать.

— Добрался известно как, на пролётке, как сошёл с поезда на севастопольском вокзале, так и подрядил татарина до Бахчисарая, а по дороге сказал, что прогуляюсь и отпустил его. А как узнал? Позволь мне не отвечать на этот вопрос.

— Ну тогда слушай мой план Б, — ответил ему Иван.

— Что ещё за план Б?

— Это если план А к чертям идёт, тогда задействуется второй… Максим остаётся здесь, деньги прячем… нет, не здесь, а в стороне где-то, половину ты, половину я, а сами идём в близлежащее селение и нанимаем там лошадь. Далее по обстановке.

— Принимается… однако ж, куда подевалась твоя Зина, у меня никаких предположений нет… сам-то что думаешь?

— Тут много чего можно придумать, я пока не буду озвучивать, ладно? Максим, ты как, выдержишь ещё час-полтора?

Максим довольно уверенно кивнул, тогда Иван разделил деньги из мешка примерно пополам, остаток в мешке отдал Борису, а свою часть переложил в саквояж.

— Подсчитывать не будем? — спросил Савинков.

— Некогда, успеем ещё, — ответил Иван, — теперь относительно селений — направо в трёх где-то километрах Верхнесадовое, налево в четырёх км Фруктовое, что выберем?

— Три км лучше, чем четыре, да и название мне больше нравится, пойдём туда, только я переоденусь сначала.

Свои деньги Иван запрятал в дупло сосны, была там по дороге небольшая сосновая роща, а куда дел свою долю Борис, он не видел — они договорились не светить друг перед другом места захоронок, мало ли что случиться может. Село Верхнесадовое оправдало своё название — во-первых оно действительно высоко было расположено, на террасе горы, а во-вторых садов тут было предостаточно.

— Мне нравится, — сказал Савинков, срывая с абрикосового дерево пару плодов, — красиво и поесть всегда найдётся что, однако нам надо решать вопрос со средствами передвижения.

— Сейчас решим, — уверенно отвечал Иван, — тут в каждом практически доме или лошадь или вол есть.

— А если они заложат нас?

— Значит надо всё быстро сделать, а потом пусть закладывают.

Лошадь с повозкой нашлась в третьем по счёту доме от края посёлка, сговорились за пять рублей, что возница доставит их троих в пригород Севастополя.

— А где ж третий-то? — спросил тот, типичный хитрый украинец по виду с оселком на бритой голове.

— Он ногу подвернул, мы его оставили на дороге недалеко тут, — махнул рукой Иван по направлению к Севастополю.

Сразу же и выехали, а спустя десять минут увидели на дороге вооружённый заслон из троих солдат с ружьями.

— Это ещё что такое? — удивлённо спросил возница, — сроду тут никаких солдат не было.

— Сами удивляемся, — ответил Носов, — может случилось чего поблизости…

Старший поднял руку, повозка остановилась.

— Кто такие? — строго спросил он.

— Носов Иван Александрович, — потянул одеяло на себя Иван, — мы с коллегами выехали на пикник, да машина у нас сломалась, вот подрядили лошадь, чтобы вернуться в город.

— Тут было нападение на железнодорожный состав, — продолжил старший, — ищем преступников, так что извините за беспокойство. И может вам лучше подождать, пока всё не уляжется?

— К сожалению не можем, во второй половине дня у нас назначена важная встреча на Инкермане.

— Ну тогда осторожнее… счастливого пути, — пожелал солдат, и они тронулись в дальнейший путь.

Максима они обнаружили очень скоро на том самом месте, где и оставили, Носов быстро подошёл к нему и шепнул:

— Мы сказали, что у тебя нога подвернулась, так что похромай, когда к повозке будешь идти.

А громко сказал другое:

— Ну как ты тут, живой? Поехали быстрее.

И Максим послушно захромал к повозке, припадая на левую ногу. Носов ему повторно шепнул, чтоб он не забыл, на какую ногу хромает, когда будет слезать. Примерно через два километра Савинков узрел автомобиль, спрятавшийся за выступом скалы.

— Ваня, посмотри — это не ваше ли авто? — сказал он Носову.

Носов сначала сказал лошади тпру, потом слез и осмотрел транспортное средство, уткнувшееся носом в одинокую сосну — это был без сомнения тот самый Мерседес, который они наняли утром, вряд ли во всём Крыму нашлось бы ещё одно такое. Автомобиль был целым, ключ торчал в замке зажигания, но никаких следов Зиночки не было видно. Носов попробовал завести Мерседес, это ему удалось без видимых проблем.

— Так, — начал распоряжаться он, — возница свободен, вот тебе законно заработанная пятёрина (тот тут же спрятал деньги за пазуху, развернулся и ускакал назад), Максим садится на заднее сиденье (тот послушно залез туда), а мы с Борисом осмотрим окрестности в поисках моей супруги. Ты по правой обочине пойдёшь, я по левой, километр туда и обратно осматриваем.

Поверхность тут была из сплошных камней, так что никаких следов на ней Иван, сколько ни пытался, не обнаружил. Осмотр обочин тоже ни к чему не привёл.

— Есть какие-то мысли, куда Зина делась? — спросил Борис.

— Абсолютно ничего в голову не приходит… однако надо бы Максима доктору показать — есть тут у меня один знакомый, который умеет держать язык за зубами. Так что надо ехать в город.

Зину Носов обнаружил в городском морге, после многочасовых поисков… у неё было, как сказал служитель из морга, пулевое ранение в область сердца… тут же и следователь из местной прокуратуры оказался, он сказал, что Ивану надо будет подойти для дачи показаний завтра… или послезавтра, на Морскую, 11… а сейчас я понимаю ваше горе и удаляюсь…

Савинков ничего не сказал, а только сбегал в магазин за водкой и они выпили вдвоём всю бутылку за три приёма… потом Иван всю ночь бродил по проклятому городу, унёсшему у него его любимую женщину, утирая невидимые слёзы и грозя отмщением убийцам…

Предыстория событий, 15 июля 2098 года, Санкт-Петербург

Иван Александрович плавно спланировал с разрешённого горизонта полёта на место приземления возле своего института, сложил три раза гравикомпенсатор, уменьшив его до размера обычного телефона и засунул его во внутренний карман пиджака. Сегодня будет тяжёлый день, подумал он, сегодня защита проекта и подготовка к длительной командировке на холод… если конечно защиту посчитают удачной. И ещё визит в центр разрешения конфликтов, много чего накопилось за полгода, надо разрулить эти вопросы.

Он прошёл мимо солидной чёрно-жёлтой вывески «Институт экспериментальной истории АН СНР», позволил автомату отсканировать свою сетчатку и оба больших пальца и поднялся на третий этаж в лабораторию № 313, скромно называвшуюся «История русских революций», сел за свой стол у углу, посмотрел на присутствующих сотрудников.

— Когда у тебя защита-то? — спросил старший научный сотрудник по фамилии Скворцов и по имени Павел.

— В одиннадцать кажется, — рассеянно ответил Иван. — Хочешь поприсутствовать?

— А то как же… а командировка, если что, когда планируется?

— Завтра утром, если что… а до этого надо будет утвердить смету, полномочия и получить квоту на ресурсы, так что дел невпроворот.

— Завидую… меня в командировки пока ни разу не посылали, а ты уже по второму разу пойдёшь…

— Не завидуй, всё у тебя впереди появится… если хорошо вести себя, конечно, будешь.

Защита проходила в актовом зале на втором этаже, аккуратно рядом с буфетом и напротив кабинета Генерального директора. Собралось примерно половина зала, больше сотни сотрудников, оно и понятно — не каждый день посылают человека прямиком внутрь исследуемых периодов. После кратенького вступления Ивана, сопровождаемого показом слайдов из презентации, посыпались вопросы из зала:

— Правильно ли я понял, что вам будут разрешены практически любые способы воздействия на окружающую среду?

— Вы всё правильно поняли — разрешён фулл-контакт.

— Относительно целей исследования хотелось бы чуть больше информации.

— Пожалуйста, — пожал плечами Иван, — главной целью является проверка теории нашего уважаемого завотделением русской истории Степана Аркадьича Болтозонова под кодовым названием «Солнечный удар».

— Что за «Солнечный удар»? — встрепенулось несколько человек, — подробнее можно?

— Вообще-то он проходит под грифом «Для служебного пользования», но если уважаемый Степан Аркадьич даст добро…

Степан Аркадьич, сидящий на первом ряду, согласно кивнул головой.

— Хорошо, в двух словах это будет так — что будет с нашей историей, если из неё убрать наиболее одиозных лидеров, не поддающихся коррекции, подкорректировать вменяемых и передвинуть по горизонтали людей с целью занятия ими оптимальных ниш во властных и околовластных структурах.

— Не могли бы вы перечислить этих лидеров и попутно отранжировать их по вашей же шкале — от невменяемых до поддающихся коррекции?

— Легко, — сказал Носов, присаживаясь на край стола президиума. — Первым номером у нас идёт Владимир Ильич Ульянов, он же Ленин. Проблемный товарищ и крайне упёртый, но на мой взгляд… и взгляд уважаемого Степана Аркадьича всё же поддающийся убеждению. Вопрос с ним будем решать на месте. Номер два — Иосиф Виссарионыч Джугашвили-Сталин… с ним всё просто, это руководитель от бога, надо просто купировать некоторые неприятные особенности его психического склада, а больше ничего. И наконец номер три — Лев Давидович Бронштейн-Троцкий… опять-таки решение будет приниматься на месте с учётом складывающихся обстоятельств, но с весьма высокой вероятностью он будет физически ликвидирован. Остальные лица не столь значимы, поэтому я бы предпочёл оставить из за скобками.

— И что же вы планируете получить с помощью этих перестановок? — не унимался любознательный сотрудник из лаборатории стран Азии.

— А то вы не знаете? — усмехнулся Носов, — относительно безболезненную трансформацию самодержавия в парламентско-президентскую республику по образцу Англии или Франции.

Подумав, он счёл нужным добавить следующее:

— Надеюсь, все понимают, что действие будет происходить в параллельном нашему временном континууме и на нашей с вами действительности никак не отразится.

26 июля 1905 года, Севастополь

Ну раз вы так со мной, решил в итоге Носов, значит и у меня моральных обязательств остаётся самый необходимый минимум. Будем работать без эмоций и ориентацией на результат. Савинков немало подивился спокойствию Ивана на следующий день после похорон Зины.

— Может тебе отдохнуть недельку? — предложил он, — нервы надо беречь.

— Обойдусь, — коротко бросил Иван, — будем действовать согласно утверждённому плану. Сколько там денег-то оказалось в мешках?

— Сто двенадцать тысяч с копейками, — ответил Борис, — хорошо, что мелкими купюрами, проблем с реализацией никаких не предвидится.

— Да, а с убийством члена нашего штаба что?

— Это с матросом что ли? Который Парамон? Там всё просто — они с Виктором не поделили женщину…

— Ирину? Кстати как она, живой осталась?

— Да, Ирину, она выжила и скоро выходит из больницы… надо кстати врачам денег подкинуть за качественную работу… таким образом штаб у нас одномоментно уполовинился. Я подтянул ещё пару кадров, дело-то должен кто-то делать, потом посмотришь на них.

— А что ещё у нас по плану на ближайшее время намечается?

Савинков полистал тетрадочку, потом перечислил:

— Четыре митинга, один общегородской, один на крейсере «Очаков», две демонстрации, одна обещает быть весьма многочисленной, послезавтра, организация материалов в поддержку революционных настроений в городских газетах, общегородская забастовка, но это пока под вопросом… о, полёты аэроплана с прицепленными к нему лозунгами и разбросом листовок. Признайтесь, что этот пункт вы единолично придумали и внесли.

— Признаюсь, — нехотя ответил Носов, — когда, говорите, общегородской митинг назначен? И где?

— Да там же, где и предыдущие, на Владимирской площади. А когда… 29 июля в полдень.

— Это значит через три дня… — пробормотал Иван. — Кто в списке выступающих? Меня в основном Шмидт интересует.

— Да, есть такой? — ответил, пошуршав бумагами Савинков. — Вы бы хоть пояснили, откуда этот гражданин взялся и зачем вы его так педалируете?

— Его мне посоветовал Чернов перед отъездом, — разъяснил ситуацию Носов, — а потом я и сам немного поискал информацию и понял, что это именно то, что надо.

— А что надо?

— Позвольте мне ответить на этот вопрос 29-го… да, и еще одно дело для тебя есть, Борис Викторович, снайперскую винтовку сможете достать?

— Интересные у тебя запросы, Ваня, — усмехнулся Савинков, — в кого стрелять собрался?

— Стрелять скорее всего будешь ты… кстати, справишься?

— Если расстояние в пределах 200–250 метров, то вполне, есть небольшой опыт.

— А в кого стрелять, я тебе чуть позже поясню.

29 июля 1905 года, Севастополь, Владимирская площадь

Митинг и вправду собрался немаленький, как минимум пара десятков тысяч пришло. Первым выступал какой-то товарищ Андрей от большевиков, Носов долго вспоминал, кого же он ему напоминает и вспомнил наконец, что товарища Свердлова Яков Михалыча. Говорил он ярко, убедительно и зажигательно, не отнимешь.

— Товарищи, — начал он, — не мне вам объяснять цели и задачи нашей борьбы. Это борьба против капитала, против того строя, в котором может существовать ничтожный по своей численности класс капиталистов-эксплуататоров и необъятный класс рабочих, живущих только продажей своего труда за копейки. Конечная цель борьбы рабочего класса — создание такого строя, при котором не будет богатых и бедных, когда все будут работать, а не наживаться на эксплуатации чужого труда. Осуществить эту цель сможет только сплоченная организованная рабочая армия, руководимая революционной партией.

— Я не буду отрицать, — продолжил он, — что и при существующем буржуазном строе возможны отдельные улучшения экономического положения рабочих, но все это временно и ненадёжно, при первой же возможности капиталисты сделают всё, чтобы снова загнать эксплуатируемые массы обратно в стойло. Расслабляться ни в коем случае нельзя, только в неустанной борьбе с капиталистами они обретут своё счастье. Все на борьбу с продажной коррумпированной властью, да здравствует всеобщая забастовка трудящихся, да здравствуют солдаты и матросы, которые не повернут штыки против своих братьев и сестёр!

Ну и так далее, минут на тридцать.

— Хорошо говорит, собака, — вполголоса сказал Савинков Носову, — у меня бы так не получилось.

— Согласен, неплохо у него язык подвешен, — ответил Иван, — однако до речи Шмидта остаётся совсем немного времени, ты помнишь, о чём мы договорились?

— Да всё я помню, — отвечал Савинков, — уже ухожу.

— Сигнал — платок белого цвета, если будет красный, значит отбой.

— Да помню я всё это, помню, — отвечал немного взвинченный Борис, — хотел бы ещё раз уточнить — ты всё просчитал и это правильный ход?

— Не волнуйся, всё под абсолютным контролем, — невозмутимо сказал Иван, — двигай на свою точку и не забудь про платок. Встречаемся на набережной у фонтана.

А тем временем на трибуну залез очередной оратор, на этот раз в виде разнообразия это был анархист, речь его была непрерывна, глубока и цветаста:

Подобно Римлянам первых веков нашей эры, мы видим, как в умах назревает глубокое изменение всех основных воззрений, и как оно ждет лишь благоприятных условий, чтобы осуществить нарождающиеся мысли в действительности. Мы чувствуем, как тогда чувствовали Римляне, что если переворот стал необходимостью, в хозяйственных отношениях между людьми в их политическом строе, то он еще более того необходим ради перестройки наших нравственных понятий.

Без известной нравственной связи между людьми, без некоторых нравственных обязательств, добровольно на себя принятых и мало-по-малу перешедших в привычку, никакое общество не возможно. Такая нравственная связь и такие общественные привычки действительно и существуют между людьми, даже на самых низших ступенях их развития. Мы находим их у самых первобытных дикарей.

Но в теперешнем обществе, неравенство состояний, неравенство сословий, порабощение и угнетение человека человеком, составляющие самую сущность жизни образованных народов, разорвали ту нравственную связь, которою держались общества дикарей. Нравственные понятия, присущие первобытным народам, не могут удержаться на ряду с современною промышленностью, возводящею в закон порабощение крестьян и рабочих, хищничество и борьбу за наживу; они не могут ужиться с торговлею, основанною на обмане, или на пользовании чужою неумелостью, и с политическими учреждениями, имеющими в виду утвердить власть немногих людей над всеми остальными. Нравственность, вытекающая из сознания единства между всеми людьми одного племени и из потребности взаимной поддержки, не может удержаться в таких условиях. В самом деле, какой взаимной поддержки, какой круговой поруки искать между хозяином и его рабочим? между помещиком и крестьянином? между начальником войск и солдатами, которых он шлёт на смерть? между правящими сословиями и их подчиненными? — Ее нет, и быть не может.

Поэтому, первобытная нравственность, основанная на отождествлении каждого человека со всеми людьми его племени, исчезла. Вместо нее нарождается фарисейская нравственность религий, которые, большею частью, стремятся, помощью обманных рассуждений (софизмов), оправдать существующее порабощение человека человеком, и довольствуются порицанием одних грубейших проявлений насилия. Они снимают с человека его обязательства по отношению ко всем людям, и налагают на него обязанности лишь по отношению к верховному существу, — т. е., к невидимой отвлеченности, которой гнев можно укротить повиновением, или щедрою подачкою тем, кто выдает себя за ее служителей.

Но сношения, все более и более тесные, между отдельными людьми, странами, обществами, народами и отдаленными материками, начинают налагать на человечество новые нравственные обязательства. Человеческие права приходится признать за всеми людьми, без всякого исключения, и в каждом человеке, какого бы он ни был рода и племени, приходится видеть своего брата; страдания этого брата, кем бы они ни были вызваны, отзываются на всех людях без различия. Религии раз'единяли людей: тесные взаимные сношения неизбежно соединяют их в одно целое — человеческий род. И по мере того, как религиозные верования исчезают, человек замечает, что для того, чтобы быть счастливым, ему следует нести обязанности, не по отношению к неизвестному верховному существу, но по отношению ко всем людям, с которыми сталкивается его жизнь.

Человек начинает понимать, что счастье невозможно в одиночку: что личного счастья надо искать в счастии всех — в счастии всего человечества.

Ну и так далее, анархиста пришлось стаскивать с трибуны насильно, иначе он до вечера бы говорить смог. А следом пришла очередь и Петра Петровича Шмидта, лейтенанта и человека — он уже был достаточно популярен в городе, поэтому его поприветствовали достаточно бурными аплодисментами.

«Знайте, что не дальше как завтра, будет начата бойня, будет открыт артиллерийский огонь по казармам, я знаю, что это страшное злодеяние уже подготовлено, что беда неминуемо стрясется и унесет много неповинных жизней, и это сознание не позволяет мне покинуть ту горсть безоружных людей, которая есть на «Очакове» и которая геройски готова протестовать против ожидаемого массового убийства. Команда знает от меня, что первым условием моего участия в деле было не пролить ни капли крови, и команда сама не хотела крови. Что же давало нам убеждение в необходимости, в полезности нашего протеста, что делало нас восторженными и верующими, когда все кругом было так безнадежно и бессильно?

Как могу я, болезненный и слабый человек, лишенный трое предыдущих суток сна, не только оставаться сильным духом и верующим, но поднять дух и укрепить веру в других? В чем наша сила, идущая, как казалось, в разрез со здравым смыслом?

Сила эта была в глубоком, проникавшем все мое существо и тогда и теперь сознании, что с нами Бог, что с нами русский народ. Да, с нами русский народ, весь, всею своей стомиллионной громадой!

Он, истощенный, изнемогающий, голодный, изрубцованный казацкими нагайками, он, этот народ, с засеченными стариками и детскими трупами, как страшный призрак нечеловеческих страданий, простирал ко мне руки и звал… Мне говорят о статьях закона, о военном положении и т. д. Я не знаю, не хочу, не могу оценивать все происходящее статьями закона. Я знаю один закон — закон долга перед родиной, которую вот уже три года заливает русской кровью. Заливает малочисленная преступная группа людей, захватившая власть и отделившая государя от своего народа. Они из своих хищных расчетов уложили больше ста тысяч трупов в войне с Японией, они же теперь из-за тех же расчетов начинают войну с Россией.

Где же измена?

Кто государственный преступник?

Сегодня в их глазах преступен я, как и весь русский народ, который, пробудясь, осмелился стать на дороге их истребительной резни. Но завтра в глазах грядущего суда преступниками будут объявлены они.

Иван аж прочувствовался от такой глубины и вынул из кармана платок, чтобы вытереть глаза. Белый платочек… и как только он поднёс его к носу, откуда-то справа и сверху грянул выстрел, его не так, чтобы хорошо можно было расслышать в шуме толпы, но можно. Лейтенант Шмидт рухнул вниз, обливаясь кровью…

31 июля 1905 года, Севастополь, все та же Владимирская площадь

Похороны пламенного революционера, злодейски убитого кровавым режимом, вылились в натуральное людское море, никак не меньше половины города собралось, да ещё и с побережья народ подвалил. На помощь Носову с Савинковым руководство партии прислало целый десант, включавший Чернова, Гоца, Каляева. Сюрпризом стало наличие в составе этой делегации товарищей Ленина и Сталина — эсеры быстренько договорились о сотрудничестве с социал-демократами и решили вести дела рука об руку. На ближайшую перспективу, конечно, а самой ближайшей и самой перспективной точкой бифуркации русской революции сейчас вне всяких сомнений являлся Севастополь.

Носов не показал вида, что знаком с обоими эсдековскими лидерами, поздоровался и подождал, пока их представят друг другу, но в глазах у него явственно мелькали весёлые-развесёлые чёртики.

— Очень рад, очень рад, — долго тряс он руку Ильичу, — весьма наслышан о вашей деятельности и давно хотел поработать вместе, а тут вот случай такой представился.

Заседание вновь образованного штаба продолжалось всю ночь накануне похорон Шмидта, наговорились и наспорились до хрипоты, но общие принципы работы на ближайшую неделю таки выработали. Но всё полетело к чертям собачьим почти сразу же — разгорячённый очередными обличительными речами народ не стал дожидаться чего-то ещё, а стихийно повалил вооружаться и занимать государственные структуры. Оружие брали в основном у сухопутного гарнизона, сложно сказать, кто и как оповестил о расположении арсеналов, но винтовки в народе появились сразу и в больших количествах.

— Теперь, раз уж так вышло, — сказал товарищам Носов, — надо использовать творческую инициативу масс. В смысле отправить на все корабли Черноморского флота наши вооружённые делегации — пусть они останутся хотя бы нейтральными, эти корабли. А ещё лучше чтобы на нашу сторону перешли.

Остальные, включая Ленина со Сталиным, согласились с Носовым и тут же делегировали его на крейсер «Очаков», инициатива, дескать, наказуема — сам предложил, сам и реализуй. В помощь выделили два десятка матросов и солдат в полном боевом облачении. И автомобиль дали грузовой, в кузов как раз все матросы убрались, а Носов в кабинке поехал. Очаков стоял на рейде в Севастопольской бухте и не подавал никаких признаков жизни.

— Ну что будем делать, товарищи? — спросил Носов, оглядывая своё воинство.

— Лодку надо искать, чего, — подал голос один из матросов, — доберёмся до борта, тогда уж видно будет, чего делать.

Поиски подходящего средства перевозки заняли битый час, во время которого Носов мерил шагами причал, смотрел на галдящих чаек и думал, не слишком ли стремительно развиваются события. Ничего не надумал, а тем временем умный матрос подогнал к причалу достаточно вместительную лодку… шаланда, вытащил из памяти её название Носов.

— Забираемся и отчаливаем, — скомандовал он.

Грести там надо было в шесть рук, желающих сесть на вёсла не нашлось, пришлось Носову прибегнуть к административно-командному методу руководства.

— Ты и ты, — показал он на двоих выглядящих достаточно крепко солдат, — садитесь и гребите, третьим я буду, так и быть. Тебе смотреть за обстановкой, — показал он на умного матроса, — и не расслабляться, сигнализируй нам в случае опасности.

Подгребли с горем пополам к борту крейсера, сверху верёвочную лестницу сбросили — дескать, добро пожаловать, товарищи революционеры.

— Так, трое остаются в лодке, остальные поднимаются, я первый, — скомандовал Носов.

Вылезли на палубу, там их встретил вежливый морской офицер с петлицами корпуса флотских штурманов.

— Подпоручик Азадовский, с кем имею честь? — козырнул он Носову, сразу выделив его, как главного.

— Носов Иван Александрович, председатель военно-революционного штаба Севастополя, — на всякий случай присвоил тот себе несуществующую должность. — Как вы наверно знаете, сегодня хоронили офицера с вашего крейсера, лейтенанта Шмидта…

— Да, знаю, — подтвердил подпоручик, — но он уволился с флота месяц назад, насколько я в курсе.

— Это не так уж важно, — отмахнулся Носов, — служил ведь когда-то. Так мы с товарищами прибыли на борт вашего корабля, чтобы объяснить ситуацию в городе и предостеречь от неосторожных действий…