Но и я

24

Уже несколько дней, как Но начала выходить из своей комнаты и с интересом наблюдать за нашей домашней жизнью. Она даже предлагает свою помощь — сходить за покупками, вынести мусор, приготовить еду. Теперь дверь в кабинет нараспашку. Но застилает постель, моет посуду, пылесосит, смотрит с нами телевизор. Днем она ненадолго выходит на улицу, но всегда возвращается до семи часов вечера.

Когда я прихожу из лицея, она присоединяется ко мне, устраивается на полу в моей комнате и, пока я делаю уроки, листает журнал или комиксы, а иногда лежит просто так, с широко открытыми глазами, уставившись в фальшивое звездное небо потолка. Я смотрю, как вздымается ее грудь в ритме дыхания, пытаюсь угадать по ее лицу, о чем она думает, но ничего не отражается на поверхности, никогда.

За столом Но следит за моими действиями, я вижу, что она изо всех сил старается не допустить ошибки, она не ставит локти на стол, держит спину прямо, косится на меня, рассчитывая на одобрение. Уверена, никто и никогда не учил ее пользоваться ножом и вилкой, не объяснял, что соус не принято собирать хлебом, что нельзя резать ножом салат, и все такое. Впрочем, я тоже далеко не идеал, хотя бабушка во время летних каникул и пытается привить мне хорошие манеры. Как-то я рассказала Но смешную историю, которая приключилась со мной последним летом, в гостях у моей тетки Ивонны. Это сестра бабушки, она вышла замуж за сына настоящего графа. Мы с бабушкой отправились к ним на чай. Перед этим целых три дня она дрессировала меня и даже специально для этого визита купила мне платье. И всю дорогу в машине бабушка не замолкая поучала, как следует вести себя в графском доме. Ивонна собственноручно приготовила пирожные. Чашку я все равно держала, оттопырив мизинец, отчего бабушка нервно ерзала, но по крайней мере я сидела так, как она меня учила, — краешком попы на бархатном диване, ноги плотно сдвинуты, но — боже упаси! — не закидывая одну на другую. Все-таки это страшно сложно — одновременно есть пирожные, держать на весу чашку с блюдцем и не ронять на пол крошки. В какой-то момент мне захотелось поучаствовать в общей беседе — излишнее желание, что и говорить, но поделать с собой я ничего не могла. Мне вдруг захотелось сказать: «Тетя Ивонна, очень вкусно!» Не знаю, что произошло у меня в голове, своего рода замыкание, наверное, я набрала побольше воздуха и произнесла спокойно и четко:

— Тетя Ивонна, это от-вра-ти-тель-но.

Когда я ей рассказала эту семейную байку, Но хохотала до упаду. Она хотела знать, ругали ли меня потом. Нет, не ругали, тетя прекрасно поняла, что у меня проблемы с соединением, что я просто переволновалась, она лишь рассмеялась негромко, как закашлялась.

Такое ощущение, будто Но всегда жила с нами. День ото дня ей становится все лучше. Мы видим, как меняется ее лицо. И походка тоже. Мы видим, что она постепенно поднимает голову, распрямляет спину, смотрит прямо перед собой.

Мы слышим иногда, как, сидя перед телевизором, она смеется, как напевает в кухне под радио.

На улице зима, прохожие передвигаются торопливо, никто не придерживает за собой хлопающих тяжелых дверей, все стремятся как можно скорее набрать свой код, нажать на кнопку домофона и повернуть ключ в замке.

Есть мужчины и женщины, которые ночуют там, на улице, закутавшись в старые спальники или спрятавшись в пустые картонные коробки. Они греются у вентиляционных решеток у выходов метро, прячутся от ветра под мостами. Мужчины и женщины спят в разных закутках города, который их отверг.

Я знаю, что Но думает о них, однако мы никогда об этом не говорим. Вечерами я часто застаю ее у окна — прижавшись лбом к стеклу, она смотрит в темноту, и я не имею ни малейшего представления о том, что происходит у нее в голове, ни малейшего.