Ночная смена

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Винсент припарковался в четырех кварталах от книжного магазина, что прискорбно, потому что, когда мы спускаемся на первый этаж, все еще идет сильный дождь.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я подогнал машину? — спрашивает он, когда я следую за ним в переднюю часть магазина, старательно избегая зрительного контакта с женщиной за кассовым аппаратом, потому что, несмотря на то, что она никоим образом не слышала, чем мы занимались на чердаке, у меня ужасное предчувствие, что она увидит наши взъерошенные волосы и просто поймет все.

— Мы просто быстро пойдем, — говорю я.

Винсент напевает.

— Кое-кто очень нетерпелив.

Щеки горят, когда я бросаю на него предупреждающий взгляд. Винсент предлагает свою куртку, когда мы останавливаемся в дверях, чтобы собраться и теперь я краснею по-настоящему, потому что пять минут назад стояла на коленях на этой куртке и вытворяла невыразимые вещи.

— Со мной все будет в порядке, — настаиваю я. — Это просто небольшой дождь.

Мы делаем добрых десять шагов по тротуару, прежде чем с окна скатывается довольно крупная и увесистая капля и бьет меня прямо в глаз. Я задыхаюсь, ругаюсь, как матрос, а затем смиренно вздыхаю. Винсент воздерживается от того, чтобы сказать «я же говорил», протягивая подсолнухи, чтобы я их подержала, снимает куртку и притягивает меня ближе к себе, чтобы мог накинуть ее нам обоим на головы.

К тому времени, как добираемся до машины — простенького, но очень большого внедорожника — оба наполовину промокли и задыхаемся от смеха каждый раз, когда наши бедра соприкасаются.

Винсент придерживает пассажирскую дверь открытой, пока я не забираюсь внутрь и не убираю колени, чтобы он мог закрыть ее, затем аккуратно кладет букет подсолнухов на заднее сиденье. Пока он ждет, пока поток машин расступится, чтобы мог обогнуть машину и сесть за руль, я растираю замерзшие руки вверх и вниз по бедрам, пытаясь вернуть пальцам хоть какую-то чувствительность. Я осматриваю салон машины. Здесь уютно чисто, прямо как в комнате Винсента…

И теперь думаю о том, чем мы занимались в его постели, и внезапно мне больше не холодно.

Винсент садится в машину, заводит двигатель, нажимает на кнопку, чтобы включить обогрев сидений, и встречается со мной взглядом поверх центральной консоли.

— Не смотри на меня так, Холидей.

— Как? — невинно спрашиваю я.

— Как будто хочешь, чтобы я трахнул тебя на заднем сиденье.

Я давлюсь испуганным смехом.

— Я… это…

Именно об этом я и думала.

— Послушай, Холидей, ты же знаешь, что я подавлен, — говорит он, улыбка немного дерзкая. — Но сделай одолжение и позволь превратить твой первый раз во что-то более особенное, чем обычный трах на заднем сидении.

Я могла бы рассказать Винсенту о своей подростковой одержимости «Титаником» и о том, что была бы безумно счастлива, если он сыграет молодого Лео Ди Каприо для моей Кейт Уинслет и заставит стекла машины запотеть. Могла бы сказать, что воображение не может решить, хочу я оседлать его колени и использовать плечи в качестве рычага или хочу, чтобы он убрал подсолнухи, уложил меня по всей длине сидений и устроился между раздвинутых бедер, вдавливая весом тела.

Вместо того чтобы сказать что-либо из этого, я аккуратно складываю руки на коленях.

— Хорошо, — говорю я. — Я буду хорошо себя вести.

Винсент выглядит так, будто ни на секунду не верит, но он уступает, заводя машину и отъезжая от бордюра.

К сожалению, в третьем акте нет монтажа, который привел бы нас к долгожданной развязке так быстро, как хотелось. Сейчас семь часов, идет проливной дождь, поэтому движение в центре города затруднено. Это пытка. Но Винсент подключает телефон к колонкам и говорит открыть плейлист Spotify, который Джабари составил для него в шутку, и когда открываю приложение, то вижу, что это всего лишь сорок копий «Kiss the Girl» из «Русалочки» и одна песня Фрэнка Оушена. Внезапно я не возражаю, что мы не можем перейти сразу к кадру, где уже у меня дома.

Самое худшее в любовных романах — это то, что они всегда заканчиваются.

Там есть признание, поцелуй или сексуальная сцена, и, возможно, если повезет, эпилог, который автоматически не сводит главную героиню к домохозяйке, даже если она провела весь роман, преследуя другие цели. Прямо сейчас может показаться, что Винсент и я уезжаем навстречу закату, но титры не идут, да и занавес не закрывается.

У нас еще столько всего впереди.

Между нами будут не только важные моменты. Но и обыденные, вроде этого — мы вдвоем в машине, страстно обсуждаем, какой маршрут быстрее доставит нас в квартиру, в то время как на заднем плане звучит плейлист-шутка Джабари. И я хочу их. Все эти моменты. Все несущественные вещи внезапно кажутся такими важными.

— Какие у тебя родители? — выпаливаю я посреди откровенного пения Оушена.

Винсент бросает на меня быстрый взгляд, и внезапно приходит в голову, что он, вероятно, не ожидал увидеть меня сегодня, не говоря уже о том, чтобы столкнуться в дальнем углу книжного магазина и десять минут спустя отвечать на вопросы о своей семье.

Но затем он очень уверенно говорит:

— Они лучшие. Добрые. Поддерживающие. Просто, типа, до смешного хорошие люди. Папа занимается биомедицинской инженерией — хирургическими имплантатами, протезированием и подобными штуками, а мама раньше преподавала в пятом классе, но несколько лет назад открыла студию керамики с друзьями, так что теперь они все занимаются гончарным делом полный рабочий день. У них целый бизнес.

Что-то сжимается в груди от того, как загораются его глаза.

— Как они познакомились?

— Баскетбол.

Я выгибаю бровь.

— Они оба чертовски высокие, не так ли?

Винсент кивает.

— Очень. Они тебе понравятся. И моя мама полюбит тебя — я имею в виду не только потому, что ты высокая. Ты просто более артистична, чем мы с папой. Она оценит, что в ее команде есть кто-то еще, — его взгляд скользит по мне. — Вообще-то, они приедут сюда на следующую домашнюю игру. Ты можешь с ними познакомиться, — мгновение спустя он добавляет: — Если хочешь. Нам не обязательно так скоро устраивать семейную встречу…

Я вмешиваюсь, прежде чем он успевает хорошенько подумать:

— Хочу.

Потому что я действительно этого хочу. Даже несмотря на то, что буду нервничать и, вероятно, унижу себя, пытаясь произвести впечатление на замечательных людей, которые подарили Винсенту жизнь, я хочу встретиться с ними и сказать в лицо, какую хорошую работу они проделали, воспитывая сына.

Винсент улыбается и тянется через консоль, чтобы схватить меня за руку.

Он держит ее, пока мы стоим в мокром от дождя потоке машин, и пока целую вечность кружим по кварталу, ожидая, когда откроется уличная парковка, и когда я вставляю ключ в замок и веду его в темную квартиру. Только когда я спотыкаюсь о рюкзак, который все еще стоит там, где я сбросила его в прихожей, прежде чем выбежать и совершить грандиозный жест, Винсент отпускает мою руку, чтобы я могла включить свет.

И вот мы стоим вдвоем.

В квартире.

Где я живу.

Какая бы секс-богиня ни вселилась в меня в книжном магазине, ее сменил дух ученицы средней школы на первом совместном танце.

— Могу я взять твою куртку? — спрашиваю я, потому что это похоже на то, что сделал бы хороший хозяин. До тех пор, пока я не вспоминаю, что шкаф в прихожей туго набит женской верхней одеждой и огромной коллекцией костюмов Нины, которые она украла из театральных постановок. Я некоторое время хожу взад-вперед, прежде чем повесить куртку Винсента на спинку одного из кухонных стульев. Губы Винсента дергаются, но он воздерживается от комментариев по поводу моего гостеприимства.

— Хочешь провести экскурсию? — предлагает он, когда мы скидываем мокрую обувь.

— Конечно. Это, эм, кухня, — указываю на то, что, очевидно, является кухней. — А это гостиная. Извини за беспорядок. Нина собирала вещи для фестиваля импровизации. Эм. Это ее комната. А вот и комната Харпер. А моя… моя здесь.

— Показывай дорогу, — кивает Винсент.

Жаль, что я немного не прибралась перед тем, как бежать в книжный магазин. Кровать застелена, а пол пропылесосили несколько дней, но письменный стол — настоящая катастрофа. Вся поверхность завалена стопками блокнотов, ручками, ароматическими свечами, средствами по уходу за кожей, косметикой и одним тампоном в индивидуальной упаковке, которую я хочу забросить на орбиту. Книжная полка ИКЕА, втиснутая в угол рядом, переполнена нечестивой смесью старой английской литературы всех веков и жанров, и любовных романов разной степени пошлости. Даже пробковая доска, висящая на стене, завалена фотографиями, корешками билетов и визитными карточками.

Естественно, Винсент направляется прямо в бардак.

Сразу становится неловко, но это справедливо, что он будет разглядывать все в моей комнате. Я пользовалась его ванной, а также испытала оргазм в постели.

Стоит прикусить язык и позволить парню рыться в моих вещах.

Я снимаю промокший от дождя кардиган, чтобы положить его в корзину для белья, бросаюсь к кровати, взбиваю подушки и разглаживаю комки на одеяле, затем, переминаясь с ноги на ногу, осматриваю комнату в поисках чего-нибудь еще, чтобы занять руки. Взгляд останавливается на Винсенте. Его широкие плечи согнуты, а голова склонена набок, чтобы читать корешки книг на полке. Вид его — в моей комнате, в мокром после дождя свитере, джинсах и носках — настолько домашний, что сжимается сердце. Я хочу завернуть его в одеяло и держать здесь вечно.

Интересно, чувствовал ли он то же самое, когда я была у него в комнате?

— Хватит прыгать по всей комнате, присядь, Холидей, — говорит Винсент. — Ты вызываешь пассивное беспокойство.

Я фыркаю и опускаюсь в рабочее кресло, складывая руки под бедра, чтобы больше не ерзать. Винсент приподнимает бровь, как бы спрашивая «ты в порядке?»

— У меня никогда раньше не было парня в комнате, — признаюсь я. — Ну, Перри Янг приходи, но это был первый год в старшей школе, и мои родители были там все это время, так что на самом деле не считается.

Винсент фыркает.

— Они сопровождали тебя на свидании? Жестоко.

— Это было не свидание. Мы были партнерами по проекту для отличников английского языка. И я была на целых десять дюймов выше его, так что романтического интереса с обеих сторон не возникало. Там есть наша фотография на выпускном вечере — в верхнем левом углу, — я снова вскакиваю на ноги и указываю на фотографию на пробковой доске. — Мы не ходили туда вместе. Это была групповая фотография. Но, смотри, я даже не надела каблуки.

Винсент проводит кончиком пальца по носку моей балетки, выглядывающему из-под темно-синего платья, затем постукивает по фотографии с мальчиками.

— С кем из них ты встречалась? — спрашивает он.

Я ковыряю воображаемый заусенец на большом пальце.

— У меня никого не было в старших классах.

Это как потрогать старый синяк, который, как я была уверена, зажил. Девушка на фотографии, возможно, улыбается, но я знаю, какой несчастной она была в тот вечер. Знаю, что ее сутулые плечи, балетки, простое темно-синее платье — длиной в пол, без рукавов, без блесток — все это было сделано для того, чтобы не привлекать внимание. Чтобы стать меньше. И я знаю, что колледж изменил ситуацию к лучшему, но мне все еще больно, когда смотрю на фотографии этой девушки и задаюсь вопросом, сколько ее страха и боли все еще живет во мне. Иногда задаюсь вопросом, смогу ли когда-нибудь преодолеть потребность отойти на второй план.

— Жаль, что мы не ходили вместе в старшую школу, — внезапно говорит Винсент.

Не знаю, почему сжимается грудь и щиплет глаза. Я тоже так думаю. Но потом пытаюсь вызвать в воображении образ подростка Винсента, и все, что у меня получается, — это Трой Болтон²⁹, разгуливающий по коридорам Ист-Хай в хорошо поставленном музыкальном номере с баскетбольным мячом под мышкой.

— Бьюсь об заклад, ты бы издевался надо мной, — выпаливаю я. Винсент выглядит искренне обиженным, поэтому добавляю: — Не потому, что ты был тупоголовым спортсменом или что-то в этом роде. Я была невыносимым ботаником с двумя друзьями.

— Ты все еще такая, но я не издеваюсь из-за этого, не так ли?

Он уворачивается от моего удара в плечо.

— Ладно, ладно, — говорит он. — Держи. Сравняем счет.

Он лезет в карман джинсов и достает телефон. Немного прокрутки и несколько нажатий и вот он уже держит экран у меня перед носом. Это Винсент-подросток, у него волосы длиннее, а телосложение на тридцать фунтов стройнее. Смокинг тоже немного маловат. Но парень на фото определенно сердцеед.

— Отвали, — ворчу я. — От этого не легче.

— Что ты имеешь в виду? Посмотри на рукава, Холидей. Они даже не доходят до запястий.

Он прав. Это странно мило.

— Это с выпускного бала? — я спрашиваю.

— Вообще-то, я был второкурсником. Меня попросила сестра товарища по команде.

У девушки на фотографии рядом брекеты и завитые волосы, которые выглядят так, будто на них было слишком много лака для волос, но у нее уверенная осанка и красивая фигура девушки, которой, вероятно, нравилось учиться в старших классах. Я вроде как ненавижу ее за это. А потом мне становится плохо, потому что она в буквальном смысле ребенок. Несмотря на определенно позаимствованные у мамы туфли на шпильках, которые носит на фотографии, она едва достает Винсенту до подмышки.

— Какого ты был роста? — уточняю я, все еще разглядывая этого нелепого мальчишку на фото.

— На этой фотографии? Без понятия. Однако, на первом курсе колледжа был уже 6,4 фута³⁰. Отличный рост для баскетбольной карьеры и ужасный для одежды.

Я торжественно киваю.

— Найти подходящие штаны было кошмаром.

— Видишь? — говорит Винсент, убирая телефон. — Мы, вероятно, стали бы друзьями.

Я качаю головой.

— Ни за что. Эти волосы и щенячьи глазки? Ты бы разрушил мою жизнь, Винсент.

Мгновение он смотрит на меня, глаза мерцают, словно от желания что-то сказать, но Винсент просто качает головой и поворачивается обратно к книжной полке. Он берет с нее книгу в мягкой обложке. Это пьеса Оскара Уайльда. Если Винсент и заметил, что рядом стоит потрепанный экземпляр «Сумерек», то никак это не прокомментировал.

— Ты же не собираешься начинать читать это мне? — спрашиваю я, усмехаясь.

— Тебе бы это понравилось, не так ли? — бормочет Винсент. Он ставит книгу обратно на полку, прежде чем бросить на меня взгляд. — Я могу рассказать тебе Шел Сильверстайн, если это все еще интересно.

— Ты действительно выучил наизусть одно из его стихотворений?

— Нет.

— Оу.

— Я выучил три.

Из моего рта выходит шокировано-лающий, совсем не сексуальный, смешок.

— Зачем ты это сделал?

Он улыбается.

— Потому что я знал, что ты будешь смеяться именно так.

Я собираюсь сказать абсолютно нелепые вещи — слащавые, сентиментальные вещи, которые, вероятно, приведут его в ужас, поэтому вместо того, чтобы позволить себе открыть глупый рот, делаю шаг вперед и беру лицо Винсента в ладони. Он стоит неподвижно. Веки закрываются, когда я провожу большими пальцами вверх и вниз, прослеживая от подбородка к уголкам рта, к слегка веснушчатой коже на носу и скулах. На его челюсти немного темной щетины. Интересно, каково было бы ощутить это на внутренней стороне бедер.

Я опускаю руки по бокам. Винсент делает вдох, прежде чем открыть глаза.

— Моя смена в библиотеке начинается через три часа, — выпаливаю я.

Он выгибает бровь.

— Ты серьезно все еще думаешь о том, чтобы уйти?

— Нет. Я просто… — говорю я. — Пытаюсь придумать, что должна сказать начальнику.

— Что занята тем, что целуешься со мной, — говорит Винсент, как будто это очевидно.

— Да? И это все, что мы будем делать?

В глазах Винсента вспыхивает удивление, а затем он высовывает язык, чтобы облизать нижнюю губу.

Шаг, который он делает, уверенный. В глазах настоящий голод. Первобытный.

Я внезапно и яростно вспоминаю о том, как сильно мне нравилось держать его член у себя во рту.

— Думала, ты сказал, что хочешь не торопиться, — хриплю я.

Винсент улыбается и качает головой.

— Не могу двигаться медленно с тобой, Холидей. Но нам больше ничего не нужно делать сегодня вечером. Мы можем пойти домой, и ты сможешь познакомиться с моими товарищами по команде, если хочешь. Или могли бы пойти поужинать только вдвоем и поговорить о родителях, любимых песнях и обо всем остальном, о чем захотим.

Ну вот, он снова становится милым.

Но я не хочу двигаться медленно, не тогда, когда всю жизнь так и делала. Я знаю, что каждый бежит марафон, который является жизнью, в собственном темпе, и нет ничего плохого в том, что мне нужна была более длительная разминка, чем многим людям моего возраста… или в том, что собираюсь начать спринтерскую гонку, когда есть женщины на десять лет старше меня, которые все еще растягиваются. Это не гонка. Это просто круговая трасса, которую мы все разделяем. Я не пожалела, что прислушалась к интуиции и ждала, когда почувствую себя готовой.

Сейчас я готова. Возможно, даже слишком.

Я хватаюсь за подол рубашки и стягиваю ее через голову.