Ночная смена

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Винсент кладет нижнее белье на прикроватный столик, чтобы на этот раз мы его не потеряли, прежде чем забраться на матрас.

Шелест пухового одеяла, скрип каркаса кровати и стук дождя по окнам почти заглушают наше тяжелое дыхание. Почти. Я с трудом сглатываю, позволяя бедрам раздвинуться, чтобы Винсент мог устроиться между ними, его руки упираются в матрас по обе стороны от моих плеч. Кожа искрится электричеством везде, где наши тела соприкасаются. И когда я смотрю на Винсента, лица так близко, что могла бы сосчитать едва заметные веснушки у него на переносице, если бы хватило терпения. Серьезность ситуации тяжелым грузом ложится на мои плечи.

Девственность — это социальный конструкт.

Я знаю это. Знаю, что введенный в киску пенис, не изменит меня фундаментально как личность. На самом деле это не имеет большого значения. Но так оно и есть.

Я мягкая. Сентиментальная. Романтичная. И мне хочется возненавидеть себя за это, но потом вспоминаю, что сказала Нина: мне позволено чувствовать. Позволено дрожать от нервов и кружиться от волнения в равной мере, и позволено ощущать тяжесть этого момента всей своей грудью.

— Я на самом деле не знаю, что делаю, — предупреждаю я Винсента. — Поэтому, пожалуйста, не убивай меня, если сделаю что-то странное.

— Ничего не обещаю.

Я шлепаю его по бицепсу. Прекрасному, рельефному бицепсу.

Он выгибает бровь.

— Это самый сильный удар, который ты можешь нанести?

— Продолжай смеяться, и ты узнаешь, Найт.

Винсент прижимается губами к моему уху и шепчет:

— Шутка за тобой. Мне нравится, когда грубо.

Но он не груб. Он душераздирающе нежен, когда наклоняется вперед, мышцы на предплечьях изгибаются, как у живой скульптуры из греческой древности. Мой взгляд останавливается на его левом запястье — которое было в бандаже и перевязано в ту ночь, когда мы встретились — и сердце замирает. Вот оно.

Маленький момент наедине с собой прерывается, когда Винсент снова двигает руками, пытаясь найти опору получше на слишком мягком матрасе, и ставит руку прямо на прядь моих волос там, где они разметались вокруг головы.

— Ой, — шиплю я. — Волосы, волосы, волосы!

— Черт, извини.

Винсент быстро поднимает руку и вместо этого прижимает ее к стене за мной. Мы смотрим друг другу в глаза. Оба немного подавлены, но как только видим, что это взаимно, фыркаем и сдерживаем смех, как дети на задворках класса.

— Клянусь, я знаю, что делаю, — говорит Винсент.

— Конечно, конечно. Ты кажешься настоящим…

Он отрывает руку от стены, опускается между нами и погружает в меня два пальца.

— Блять, — выдыхаю я.

Думаю, Винсент пытается одарить меня той самодовольной улыбкой, которую всегда надевает, когда ему удается доказать, что я неправа, но его веки трепещут, когда тот проводит пальцами по напряженным мышцам, а затем медленно, ищущими движениями втягивает и разжимает их.

— Черт, Кендалл, — ругается он. — Почему ты такая мокрая?

— Теперь ты напрашиваешься на комплименты, — хрипло говорю я.

Винсент не сводит глаз с моего лица, убирая пальцы, оставляя меня внезапно и мучительно опустошенной. К счастью, он быстро обхватывает одной рукой эрекцию и приподнимает наши бедра. Я чувствую его нежный, но настойчивый толчок между ног. И затем это происходит: головка члена Винсента толкается прямо в меня.

Лицо морщится против моей воли.

— Говори со мной, Холидей.

Единственный ответ — очень серьезное «Уф».

Винсент морщится.

— Ты слишком тугая. Следовало сначала разогреть.

— Не думаю, что смогу разогреться еще больше, — признаюсь я со сдавленным смешком. — Правда. Обещаю. Это просто… это просто, типа, первоначальные нервы. Я переживу.

По крайней мере, так всегда бывает в любовных романах. Первоначальный ожог, который проходит. Боль, которая становится удовольствием. Боже, я действительно надеюсь, что это не просто еще один прием, неприменимый к реальной жизни.

— Можешь продолжать. Серьезно. Хочу знать, каково это, когда ты полностью погружен в меня.

Винсент не выглядит убежденным.

— Скажи, если будет слишком, хорошо?

— Ладно, большой мальчик, — говорю я, закатывая глаза. — Ты не такой уж и огромный.

Но он вроде как такой, и мое отношение быстро меняется, когда тот принимает брошенную перчатку и погружается в меня еще на два дюйма. Я шиплю сквозь зубы и слепо хватаюсь за простыни.

— Дыши, Кендалл.

Я встречаюсь с ним взглядом и делаю, как говорят. Два глубоких, медленных, размеренных вдоха. Вдох, выдох. И снова.

Он кивает.

— Хорошая девочка.

Винсент знает, что эта фраза со мной делает. Более того, чувствует, как сжимается живот, потому что его веки снова трепещут, а на лице появляется румянец. У него лихорадочный вид. Дикий. Я кладу руки ему на плечи и сжимаю их, побуждая двигаться дальше, и Винсент возобновляет медленные толчки внутри меня, наполняя до тех пор, пока я не убеждаюсь, что больше не могу.

Последним движением бедер Винсент погружается в меня по самые яйца. Мы оба стонем. Мышцы трепещут и сокращаются, пытаясь приспособиться.

Винсент издает отрывистый смешок.

— Не делай этого, — говорит он себе под нос. — Пожалуйста. Я долго не продержусь.

— Прости. Я не нарочно.

На самом деле нет. Я никогда не чувствовала себя такой наполненной. Это новое ощущение, но оно не болезненное. Не похоже на одну из тех сцен в историческом романе, где брачная ночь заканчивается слезами и окровавленными простынями. Я современная женщина, слава богу, и у меня были пальцы, собственные и Винсента, внутри. Но когда он двигается — всего один медленный, пробный толчок — возникает слишком сильное трение. Может быть, Винсент действительно слишком большой. Может быть, я напряжена. Какова бы ни была причина, там, где соединяются наши тела, возникает острая боль. Все мое тело напрягается от паники. Что, если я не смогу этого сделать? Что, если, несмотря на то, что мозг полностью готов, тело не получило напоминание? Что, если я каким-то образом все испортила?

— Подожди, — выдыхаю я. — Это… это слишком.

Винсент замирает. Я на мгновение прихожу в ужас от того, что он собирается сделать то же, что и в книжном магазине, вдруг захочет уйти после первых признаках даже малейшего дискомфорта с моей стороны, поэтому я впиваюсь ногтями в его плечи, пока кожа не белеет.

— Кендалл, — говорит он очень спокойно, — я никуда не уйду.

— Хорошо, — пищу я.

— Что тебе нужно?

— Хм?

— Что я могу сделать? Могу прикоснуться к тебе?

— Д-да, конечно.

— Я собираюсь потереть твой клитор, хорошо?

— Мм-хмм.

Винсент переносит вес тела на одну руку, а другую опускает между нами, чтобы провести двумя кончиками пальцев аккуратные круги, сначала медленные и мягкие, а затем движениями становятся более быстрые и уверенные, когда я стону, давая понять, что он нашел идеальное место.

И, о, это здорово.

Я вздыхаю, конечности медленно расслабляются и удовлетворенный вздох покидает тело. Я зажмуриваю глаза, потому что иногда, когда пытаюсь отвлечься, это помогает сосредоточиться, но потом передумываю. Я хочу оставаться в настоящем. Хочу помнить, что делаю это не одна. Винсент лучше любой фантазии, которую я смогла бы вызвать в голове.

— Поговори со мной, — умоляю я.

Винсент приподнимает брови, и на мгновение я волнуюсь, что придется объясняться, но потом он говорит:

— Полагаю, сейчас неподходящее время, чтобы цитировать Шелла Сильверстайна?

Я ничего не могу с собой поделать. Я откидываю голову назад и смеюсь.

От этого движения мышцы сжимаются вокруг его члена и это все еще немного чересчур, но на этот раз не больно. Винсент ухмыляется, затем пользуется возможностью и целует линию от ключицы к подбородку и обратно вниз.

— На самом деле, не думаю, что смогу правильно вспомнить слова, — признается он, уткнувшись мне в плечо. — Я почти уверен, что теряю сознание. В тебе так чертовски хорошо, Кендалл. Мы можем потратить столько времени, сколько тебе нужно, хорошо? Не волнуйся. В любом случае, мне, вероятно, потребуется гораздо больше времени, чтобы кончить во второй раз, так что все, что имеет значение — это сделать так, чтобы тебе было хорошо.

От этих слов я таю.

И он имеет в виду именно их, потому что те произносятся не как какая-то большая рыцарская речь. Винсент дрожит, левая рука и пресс напрягаются от усилий оставаться неподвижными, в то время как правая рука равномерно массирует мой клитор. Выражение его лица — напряженное и целеустремленное. Как будто это самая важная задача в мире. Как будто величайшее — и, возможно, единственное — стремление в жизни — заставить меня кончить, чтобы я тоже могла наслаждаться этим.

Внизу живота что-то странно скручивается, и это не имеет никакого отношения к соединению наших тел. Я не совсем уверена, как к этому относиться, поэтому делаю кое-что немного глупое — приподнимаюсь с кровати ровно настолько, чтобы нежно поцеловать его в кончик носа.

— Ты отлично справляешься, — говорю ему.

Винсент наклоняет голову и смеется, как человек, которому больно.

От этого движения он прижимается ко мне. На этот раз мне не так больно. Думаю, это может понравиться. Думаю, что, возможно, захочу немного большего.

— Теперь можешь двигаться, — шепчу я.

Винсент поднимает голову и изучает мое лицо.

— Да?

— О, да.

Сначала он легонько покачивает мне бедрами. Я подбадривающе хмыкаю, но движения остаются неглубокими и неуверенными.

— Для тебя это нормально? — выпаливаю я.

Винсент немедленно сбивается с ритма.

— Что?

— Приятно? Для тебя, я имею в виду.

Только потому, что это я теряю девственность, не значит, что забыла, что Винсент сказал, что никогда не делал этого трезвым. Он тоже заслуживает того, чтобы его проверили.

— Как думаешь, каково мне? — спрашивает он.

Мои глаза сужаются.

— Это риторический вопрос?

Винсент выходит из меня почти полностью, головка члена поглаживает вход, прежде чем снова погрузиться.

Ага. Хорошо. Риторический вопрос.

Мы оба стонем. Винсент повторяет движение во второй раз, затем в третий. На четвертом толчке я поднимаю голову с подушек, чтобы посмотреть, как его член исчезает во мне и почти задыхаюсь от этого зрелища.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться места, где мы соединяемся. Винсент тоже опускает взгляд и стонет. Не могу сказать, то ли это потому, что кончики моих пальцев касаются его члена, то ли он так же возбужден открывшимся видом, как и я. Все кажется горячим, набухшим и скользким. Сначала я думаю, что ярко-розовый презерватив Нины, должно быть, смазан или что-то в этом роде, но потом понимаю, что дело не в презервативе. Это я. Винсент не шутил: я насквозь мокрая. Это заставляет странно гордиться собой.

Мне просто нужно было расслабиться. Не торопиться. Мы с Винсентом разберемся с этим вместе, даже если придется спотыкаться и смеяться по пути.

При этой мысли я расслабляюсь.

Кажется, я понимаю, почему Винсент теперь изучает анатомию человека. Черт возьми, это круто.

— Немного жестче, — прошу я.

Винсент выгибает бровь и один раз грубо хлопает бедрами.

— О, — выдыхаю я. — Черт. Сделай так ещё раз!

Винсент утыкается головой в изгиб моей шеи и делает глубокий вдох, как будто пытается взять себя в руки. Затем начинает входить в меня, растягивая, пока я не наполняюсь. Так, что на глаза наворачиваются слезы. Когда ритм набирает скорость, все, что я могу сделать, это широко раздвинуть бедра и вцепиться в его плечи, талию, тупую мускулистую задницу и попытаться не закатить глаза.

— Еще, — настаиваю я, приподнимая бедра навстречу каждому толчку.

Я знаю, что ною. Ничего не могу с собой поделать.

— Господи Иисусе, Холидей, — стонет он. — Ты не в своем уме.

Мне удается рассмеяться.

— Я думала, тебе… понравилось… грубо.

Винсент подхватывает меня одной рукой под колено, обхватывает ногу вокруг своей талии и входит как мужчина, которому есть что сказать.

И это так хорошо. Так чертовски хорошо. Лучше, чем я думала, потому что фантазировала об этом. О Винсенте. Я провела целый месяц, представляя его и себя звездами всех любовных романов, которые только попадались в руки — нежными и сладкими, горячими и тяжелыми, темными и восхитительно развратными. Каждая динамика. Каждый троп. Каждая позиция. Но это другое. Это нечто большее. Воображение не могло составить целостную картину: жар его дыхания на лбу, теплое, скользкое скольжение наших бедер, знакомый гул голоса, ворчание и невнятные проклятия, отдающиеся эхом в костях и стягивающие мышцы живота все туже и туже.

О, у меня неприятности.

Я собираюсь говорить нелепые вещи.

Такие как «сильнее», «больше» или буквально «раздави меня», Винсент.

— Ты корчишь рожи, — говорит он. — Поговори со мной.

— Только если не будешь смеяться, — бормочу я.

— Не буду, — темп Винсента замедляется. — Обещаю. Расскажи мне.

Он переносит вес на одну руку. Новый ракурс заставляет зажмуриться. Это восхитительно. Настолько, что требуется секунда, чтобы ощутить его губы на своей щеке, носу, веках. Я вслепую поднимаю голову, и Винсент прижимается губами к моим, не дожидаясь просьбы. Это придает смелости.

— Ты такой большой, — стону ему в рот.

— Ты такая тёплая, — выпаливает он в ответ. — И такая чертовски мокрая.

— Мокрая для тебя. О Боже, прости. Это было так плохо.

— Ты плохая девочка, да?

Смех срывается с моих губ.

— Что это было?

Винсент тоже смеется, в глазах светятся самоуничижение и привязанность.

— Не знаю. Не очень поэтично с моей стороны, да? Может быть, нужно больше практиковаться.

— Не уверена, что смогу чем-то помочь. То есть, черт возьми, это я учусь на программе английского с отличием… предполагается, что я здесь самая красноречивая… И в десяти секундах от того, чтобы сказать: «О, Винсент, обними меня и заставь принять тебя.»

Винсент издает сдавленный звук.

— Видишь? Это бред. Люди на самом деле так не разговаривают во время секса, не так ли? Это только в плохой эротике.

Я шучу, конечно же.

Но затем рука Винсента опускается мне на плечо, большой палец сильно нажимает на ключицу и вдавливает в кровать, и это уже не шутка.

— Будь хорошей девочкой ради меня, Кендалл, — говорит он без капли юмора. — И прими мой член.