Ночной гость

ДВА СВИДАНИЯ

Венедикт Михайлович проснулся от стука в дверь. Вставать не хотелось. Он еще надеялся, что стук ему приснился и не открывал глаза. Но стук повторился. Венедикт Михайлович шепотом чертыхнулся и резким движением вскочил с кровати. Сна как не бывало.

Репродуктор молчал. «Еще нет и шести утра», — подумал Венедикт Михайлович, выходя в коридор.

— В кленовой посадке за улицей Ярослава Гашека обнаружена раненая женщина! — торопливо проговорил милиционер.

— Она в сознании?

— Нет! Видно много крови потеряла!

— Машину скорой помощи вызвали?

— Да!

— А следователя прокуратуры?

— Вызвали!

— Подождите меня! Я сейчас оденусь.

Венедикт Михайлович вернулся в комнату и поспешно начал одеваться, стараясь не шуметь. Но жена уже проснулась и с тревогой смотрела на мужа.

— Что случилось? — тихо спросила она.

— А вот я сейчас и выясню, что случилось, — Венедикт Михайлович старался придать своему голосу беззаботность.

Хотя женаты они были давно, но Лиля никак не могла привыкнуть к довольно частым вызовам ее мужа, работника милиции, на службу в любое время суток. Знала она также и то, что бесполезно расспрашивать своего неразговорчивого супруга о том или ином происшествии. Муж, как правило, говорил столько, что иная соседка, которая никакого отношения к милиции не имела, рассказывала больше. Но сам Венедикт всегда с интересом прислушивался к словам жены, если она передавала ему разговоры всезнающих соседок.

— К завтраку вернешься? — спросила Лиля.

— Как всегда! Может, вернусь, а может, и нет.

Он одернул на себе пиджак, поднял с пола одеяло, сброшенное дочерью Валерией, разметавшейся во сне, осторожно укрыл ее и, кивнув жене, вышел.

Теперь уже ничто не могло отвлечь начальника отделения уголовного розыска Металлургического райотдела милиции Челябинска лейтенанта Волоскова от мыслей, возникших у него в связи с поступившим сообщением.

Сбежав по ступенькам на улицу, он сел в люльку ожидавшего его мотоцикла.

Встречный воздух ерошил волосы. Ежесекундно поправлять их было бессмысленно. Мотоцикл свернул с ровного асфальта улицы Ярослава Гашека к кленовой посадке и люльку начало подбрасывать на неровностях почвы. Земля как бы старалась стряхнуть с себя непрошеных гостей. И Волосков из мира дум моментально вернулся к реальной действительности.

Потерпевшая лежала на измятой траве под молоденьким кленом. Ее маленькая фигурка с согнутыми ногами и прижатыми к животу руками вызывала смешанное чувство жалости и отвращения. Растрепанные волосы на ее голове слиплись от крови, на шее тоже была кровь.

От группы рабочих, стоявших невдалеке, отделился милиционер и подошел к Волоскову.

— Вот фамилии граждан, обнаруживших эту женщину, — сказал он, протягивая листок бумаги, — потерпевшая Лидия Герман.

— Герман? — переспросил Венедикт Михайлович. — Знакомая фамилия.

Он вспомнил, что эта женщина известна милиции как особа легкого поведения. «Очевидно, твое легкомыслие и довело тебя до теперешнего положения», — мелькнула у него мысль.

Из-за угла ближайшего дома показалась машина скорой помощи. Она остановилась на асфальте и из нее вышли две женщины в белых халатах. Одна из них несла сложенные носилки.

— Постарайтесь привести ее в чувство, — обратился Волосков к подошедшим женщинам.

— Только не здесь, — заметила та, что была без носилок, помогая другой укладывать Герман на носилки.

— Попрошу вас всю одежду потерпевшей сложить в отдельном месте и без разрешения следственных органов никому не выдавать, — сказал Венедикт Михайлович.

— Знаем, — услышал он в ответ.

В это время кто-то тронул Волоскова за плечо. Он обернулся и увидел следователя прокуратуры Александра Ильича Ененкова. Соломенная шляпа, слегка сдвинутая назад, с выбивающимися из-под нее волнистыми светлыми волосами и широко открытые глаза следователя с набрякшими под ними мешками были знакомы Венедикту Михайловичу до мелочей. Украинская рубашка с воротником, выпущенным на черный пиджак, дополняла его портрет.

— Батурин к нам не будет подходить, а потолкается среди публики, — тихо сказал Александр Ильич.

Волосков кивнул. Он уже заметил, что к группе любопытных людей, стоявших неподалеку, подходил старший оперуполномоченный отделения уголовного розыска Леонид Александрович Батурин. На нем был просторный и слегка помятый костюм. На худощавом лице Леонида Александровича блуждала полуулыбка, отчего весь его вид был простоватым, не вызывающим настороженности.

Ененков тем временем, присев на корточки, составлял протокол осмотра места происшествия. На измятой траве валялись осколки разбитой бутылки из-под водки и стакан. Стекла были покрыты крупными каплями росы. Здесь же валялись: обертка от конфет «Буревестник», станиолевая бумага от плавленного сыра и перочинный нож с красной пластмассовой ручкой. Большое лезвие ножа было открыто и на нем ржавела запекшаяся кровь. Тут же лежала окровавленная пластинка безопасной бритвы.

Закончив составление протокола, Волосков и Ененков на мотоцикле доехали до райотдела милиции, где в кабинете Венедикта Михайловича молча закурили, обдумывая увиденное. Не договариваясь, ожидали прихода Батурина.

Наконец Батурин пришел. Простоватой полуулыбки на его лице как не бывало. Он был хмур и сосредоточен.

— Говорят, только то, что она распутная и это дело рук какого-нибудь из ее клиентов, — сказал Леонид Александрович.

— Пока и у нас такое мнение, — отозвался Венедикт Михайлович, глянув на Ененкова. Тот кивнул.

— Ее клиенты — молодежь, — продолжал Батурин, — со взрослыми она дела не имела. Любит выпить. Вот и все.

— Давайте наметим возможные версии, планы проверки их да приступим к работе, — сказал Волосков, взяв ручку и кладя перед собой лист чистой бумаги.

Подробное обсуждение каждой версии и путей ее проверки продолжалось долго. Уже начали приходить на работу другие сотрудники, когда обсуждение было окончено, и Волосков пошел доложить о происшествии начальнику райотдела.

— Ты пока, Леонид Александрович, сходи на квартиру к Герман, — сказал Венедикт Михайлович, обращаясь к Батурину, — да заодно достань там фотографию потерпевшей и размножь этот снимок.

— А я побываю в медсанчасти, — произнес Ененков.

На квартире Герман Батурин ничего не узнал. Она жила с матерью и взрослой сестрой. Мать не знала знакомых Лидии. Дочка никогда к себе домой никого не приводила, и никто к ней не приходил. Ничего о своих встречах и о своих знакомых она матери не говорила, сестре тоже. Работала Герман в столовой прокатного цеха металлургического завода посудницей.

— Вообще, я и этого-то еле-еле добился от матери, — мрачно закончил Батурин, — старуха уже знает о случившемся.

— Ну что ж, займись пока сестрой Герман, Леонид Александрович, — предложил Батурину Волосков, — а на завод в столовую я сейчас пошлю оперуполномоченного Драча. Завод — его микрорайон.

Столовая располагалась непосредственно в цехе в отведенном ей помещении. Полнеющая коренастая фигура Драча, когда он шел по цеху и отвечал на приветствия знакомых, ничем не выделялась среди рабочих, разве более опрятным видом, в связи с чем его можно было принять за инженера из заводоуправления.

Войдя в столовую со стороны кухни, Драч увидел несколько длинных ящиков, стоящих у стены в коридоре. Верхний ящик был открыт и в нем ровными рядами на мелких стружках лежали яички.

— Богато яичек, — сказал Драч, обращаясь к директору столовой, откуда-то появившемуся на стук двери. Хотя оперуполномоченный уже много лет жил в Челябинске, но когда начинал с кем-нибудь говорить, то собеседник сразу понимал, что перед ним человек, проживший детство и юность в украинском селе.

— Вам не предлагаю, потому знаю ваш характер, а вы знаете мой, — с готовностью отозвался директор, засовывая руки в карманы белого халата.

— Ведите в свою клуню. Разговор есть, — не реагируя на слова директора, сказал Драч.

Они вошли в небольшую комнатушку с низким потолком, которая действительно напоминала чем-то сарай. В ней находились какие-то запечатанные ящики, оцинкованные бачки, на стенках висели халаты и разная одежда, в углу выстроились несколько швабр и лежала куча тряпок. На столе, стоявшем в центре, в беспорядке валялись листы бумаги, газеты, бланки накладных, карандаши, ручки и копирка.

— Как ваша посудница Герман? — спросил Драч, усаживаясь за стол. — С кем больше всего дружбу водит?

— Ни с кем. Она, как вам сказать, неуживчивая.

— Я имею в виду не персонал столовой, а посетителей, которые приходят кушать.

— Не замечал. Чего зря на человека говорить. Не знаю. Ведь у нас, кроме рабочих цеха, пятая группа из ремесленного училища питается. Молодежь, а Герман средних лет!

— А вчера ничего не замечали за Герман?

— Не замечал. Со мной она и не разговаривает. Я же начальник!

— Ну, ладно, начальник! Давайте своих подчиненных по очереди.

— Сию минуточку! — директор выбежал.

Одна за другой проходили работники столовой, но никто из них ничего о знакомых Герман не знал и ничего странного или подозрительного в ее поведении накануне никто не замечал.

— Сейчас зайдет последняя, официантка Постникова! — просунул голову в дверь директор.

Но Постникова тоже ничего о знакомых Герман не знала.

— А вы не видели, чтобы она вчера с кем-нибудь разговаривала?

— Нет, этого я не видела. Но я сама с ней разговаривала.

— О чем?

— Я обратила внимание, что Лида торопливо мыла посуду и спросила шутя: «Не на свидание ли ты спешишь, Лида?» Она ответила: «Да, на свидание». Я удивилась ее откровенности и полюбопытствовала: «С кем же у тебя свидание?» Она ответила, что одно с двумя мальчиками около Дворца культуры завода, а второе с Яшей Одноруким. Я засмеялась. Мне показалось, что она шутит, и я отошла от нее.

— Что это за Яша Однорукий и мальчики? — оживляясь, спросил Драч.

— Я не знаю. О них я никогда от нее не слыхала.

— А как Лида называла ремесленников, которые питаются в вашей столовой?

— Мальчиками.

— Может быть она к ремесленникам спешила на свидание?

— Не знаю.

Драч отпустил Постникову, встал из-за стола и с удовлетворением потянулся. Кажется, появился кончик ниточки!

Драч вернулся в райотдел во второй половине дня и зашел к Волоскову, у которого уже сидели Батурин и Ененков.

Леонид Александрович от сестры Лидии не узнал ничего. Ененков сообщил, что Герман, не приходя в сознание, в больнице умерла. Осмотр ее одежды ничего нового не дал. Александр Ильич также рассказал, что венкабинет медсанчасти дал справку о том, что Герман у них не лечилась и никто на нее как на источник заражения не ссылался.

Рассказ Драча вызвал всеобщий интерес и было решено заняться вплотную пятой группой ремесленного училища.

— Одновременно всем искать Яшу Однорукого, — сказал Волосков.

Ененков начал допрашивать учащихся пятой группы. Многие ремесленники знали в лицо Герман и легко опознавали Лидию по фотографии. Но никто из них ничего определенного о ее знакомых сказать не мог. Из их показаний можно было сделать только один вывод: Герман частенько выпивала с молодыми ребятами, причем пила всегда за их счет. Какого-либо постоянного и сколько-нибудь длительного знакомства она ни с кем не вела. Встречалась и выпивала буквально один-два раза и затем знакомилась с другими юношами. Таким образом знакомых у нее было много. Но никто из них Яшу Однорукого не знал.

Батурин продолжал работать с пятой группой ремесленного училища, но результаты не радовали.

— С группой закончил. Приступаю к хождению по магазинам, — сказал как-то Леонид Александрович Волоскову, — попробую выяснить, где был куплен плавленный сыр, конфеты «Буревестник» и водка.

— А как с Яшей?

— Пока не нащупал, но поиски не прекращаю.

— Хорошо. Возьми себе в помощь оперуполномоченного Туганова. Он сегодня закончил все свои срочные задания.

— Есть!

Вечером, когда Волосков уже собирался уходить домой, к нему в кабинет вошли оживленные Батурин и Туганов. У смуглого и черноволосого Туганова только по глазам можно было заметить, что он очень доволен. У Батурина же радостью светились не только глаза, но и весь он, казалось, готов был плясать.

— Есть магазин и есть продавец! — откидывая рукой волосы выпалил Батурин.

— Подожди! — Волосков невольно улыбнулся.

Он взял со стола пресс-папье и постучал в стену. Через несколько секунд вошел следователь прокуратуры Ененков.

— Теперь рассказывай! — предложил Батурину Венедикт Михайлович.

— Побывали мы во многих магазинах и киосках и все впустую. Наконец зашли в гастроном на улице Сталеваров. Сначала к одному, потом к другому, потом к третьему продавцу. Показываем фото Герман, одна опознает и начинает рассказывать: «Взвешивала я этой женщине конфеты «Буревестник» и тут к ней подошли двое пареньков. Один симпатичный, в стильной куртке, а другой одноглазый. Симпатичный ей говорит: «Женщинам конфеты, а мужчинам водка!» Покупательница им в ответ: «Ну-ка докажите, что вы мужчины, а я докажу, что женщины и от водки не отказываются! К тому же я в долгу перед вами не останусь!» — и достает из кармана пустой стакан. Парнишки переглянулись. Выворачивают свои карманы, сложились и просят пол-литра водки и пачку плавленного сыра. Я отпустила, и они втроем вышли на улицу». И это было часов девять вечера, а утром Герман обнаружили граждане! — закончил Батурин.

— Да, действительно важные сведения, — оживился Венедикт Михайлович, — а что, Александр Ильич, среди ремесленников нет никого с одним глазом?

— Нет.

— А перочинный нож, изъятый с места происшествия, так никто и не опознал? — спросил Батурин.

— Нет, — отозвался следователь.

Утром, когда Волосков еще не успел войти в свой кабинет, раздался телефонный звонок.

— Венедикт Михайлович! — услышал он в трубке голос оперуполномоченного Кирсанова. — Яша Однорукий мной установлен! Участковый уполномоченный Арлашкин сейчас доставит его к вам. А я по вызову еду в Областное управление.

— Молодец, Кирсанов! — Венедикт Михайлович повесил трубку и заходил по комнате, возбужденно потирая руки.

Волосков постучал прессом в стену.

— Александр Ильич, сейчас тебе доставят Яшу Однорукого! Давай обсудим план его допроса.

Они начали обсуждать вопросы и последовательность, в какой их задавать, одновременно предвосхищая возможные ответы на них. Наконец план был готов, и Александр Ильич ушел в свой кабинет поджидать Яшу.

Участковый уполномоченный Арлашкин, высокий худой мужчина с бледным лицом, на пороге появился внезапно вслед за коротким стуком, на который Ененков не успел среагировать. Арлашкин пропустил впереди себя человека средних лет, в пиджаке с пустым рукавом, заправленным в карман.

— Разрешите?! Задержанный доставлен. Я больше не нужен?

— Пока нет! — отозвался следователь. — Спасибо!

Мищенко, как оказалась фамилия Однорукого, был спокоен, что не ускользнуло от внимания Александра Ильича.

— А ведь Лида умерла, — сказал Ененков, в упор глядя на Яшу.

— Ну что ж, все там будем, — меланхолично отозвался тот.

Ответ был одним из тех, который ожидал следователь, но все же внутренне Ененков возмутился безразличием Однорукого.

— Значит вы знали Герман? — следователь бросил на край стола фотографию умершей.

— Знал, — услышал он равнодушный ответ.

Давая и дальше такие же односложные ответы, Мищенко подтвердил, что действительно Герман ему назначила свидание, но не пришла, и он ее в этот вечер не видел, а на следующий день узнал, что ее обнаружили с резаными ранами в бессознательном состоянии. Кто мог это сделать, он не знает, других ее знакомых также не знает. Такого ножа с красной пластмассовой ручкой он не видел нигде.

Допрос ничего нового не давал, и следователь, невольно разглядывая одежду Мищенко, обратил внимание на какое-то темное пятно на пиджаке около кармана, в который был заправлен пустой рукав.

— Что это за пятно?

— Кровь.

Получив такой неожиданный ответ, Александр Ильич вначале опешил, но, стараясь не показать этого, спросил:

— Чья кровь?

— Моя, — невозмутимо отозвался Яша.

«Это мы еще проверим», — подумал следователь.

— Как и почему кровь оказалась на пиджаке?

— Она с того дня, как мне на производстве повредило руку.

Задав еще несколько вопросов, уточняющих происшедший с Мищенко несчастный случай, Ененков перечитал вслух протокол допроса и вспомнил, что не задал еще одного важного вопроса.

— Не видели ли вы Герман незадолго до происшедшего с ней случая с какими-нибудь людьми?

— Видел, — спокойно бросил Мищенко.

«Нет, этот Однорукий поистине похож на восточного фокусника, — подумал Ененков, проникаясь симпатией к Яше, — говорит коротко, но как скажет, так как будто живую змею из кармана вытащит! Как скажет еще, так словно эту змею проглотит, и все это с таким завидным спокойствием».

— Когда, с кем? — внешне равнодушно спросил Александр Ильич.

— Накануне нашей договоренности о свидании, вечером. Она стояла возле магазина «Кулинария» с двумя ребятами. Один из них был в стильной куртке. А когда они пошли, то тот, что был в куртке, заковылял ненормальной походкой, как будто у него не свои ноги.

— А другой не одноглазый был?

— Я не заметил.

Оставив Мищенко в кабинете, Ененков зашел к Волоскову посоветоваться. Решили запросить больницу, где лежал Яша, и, как он сказал, ему делали переливание крови, какая у него группа крови, а также изъять пиджак и направить его на экспертизу для определения состава пятна. Мищенко было решено отпустить домой и не терять из поля зрения.

— Причастен ли он к преступлению или нет? — проговорил Венедикт Михайлович, когда все в отношении Яши было сделано.

— Мне кажется, что нет, — высказал свое мнение Ененков, — во-первых, возраст не тот. Герман имела дело с юношами, как говорят все.

— Да, но все же назначила Яше свидание? — возразил Волосков.

— Это так. Однако вдобавок к возрасту можно еще сказать, что Яша слишком спокойно реагировал на мои вопросы. Все-таки убийца, если он не законченный подлец, переживает, когда совершит такое преступление, и это переживание всегда заметно. Да к тому же ведь Герман пошла пить водку с двумя пареньками. Куда же они девались, если Яша убил? Подвыпившие ребята так просто не отдадут постороннему да еще однорукому мужчине женщину легкого поведения. Тем более, что она сказала, что в долгу перед ними не останется. Свидание с ними она назначила около Дворца культуры, а от него до места происшествия каких-то сто метров!

— Логично! Да, забыл тебе сказать, — прервал Ененкова Волосков, — Батурин установил, что ни у кого из учащихся ремесленного училища стильной куртки никто не видел.

— Тогда эту пару, а я думаю, что и в гастрономе и около «Кулинарии» это одни и те же ребята, надо искать в другом месте. Что, если проверить артель инвалидов? Ведь один из парней кривой, а другой, как на протезах ходит?

— Ну что же. Вполне возможно. Нужно еще поговорить с соседями и друзьями Мищенко.

Волосков достал план оперативно-следственных мероприятий. День опять пролетел незаметно. Ененков ушел домой, а Венедикт Михайлович, поговорив с начальником райотдела о ходе расследования, вышел на улицу.

Уже начало смеркаться. Дневная жара спала. Было тихо и спокойно. Венедикт Михайлович решил, придя домой, уговорить жену выйти погулять. Он уже заранее предвкушал, как будет рада дочка, и у него стало так приятно на душе, что возглас капитана Паничука, подъехавшего на мотоцикле, не сразу дошел до сознания Волоскова, и он не сразу понял, что этот возглас относится к нему.

— Есть новости!

Паничук взял Волоскова за рукав и тихим голосом быстро заговорил:

— Сейчас я встретил председателя артели инвалидов, и он мне передал, что секретарь парторганизации артели Подкорытов, оказывается, подозревает в убийстве рабочих Перевалова и Соболева!

— Один из них кривой, а другой хромой! — также беря Паничука за рукав, быстро проговорил Волосков.

— Да! А вам откуда известно?!

— Ну это другой вопрос! Надо немедленно задержать этих рабочих.

Волосков вбежал обратно в помещение райотдела. Быстро были даны распоряжения, и мотоцикл, не успев остынуть, взревел, унося наряд сотрудников в сгустившуюся темноту притихшей улицы.

Когда утром следователь Ененков пришел в райотдел милиции, то вначале он заглянул к Волоскову. Понурив голову, напротив Венедикта Михайловича на стуле сидел юноша с тонким выразительным лицом. Он был бледен.

— Это Перевалов. И Лидия Герман его рук дело, — сказал Волосков следователю.

Хотя в голосе Венедикта Михайловича и слышалось торжество, но Ененков почувствовал в нем и разочарование.

— Это следователь, — обращаясь к Перевалову, произнес Волосков, — расскажи-ка ему все сначала до конца.

Перевалов мельком взглянул на Александра Ильича и, не поднимая головы, заговорил»:

— Купили с Соболевым водки. Пошли с Лидкой за Дворец культуры. Стали выпивать. Она выпила почти два стакана и стала смеяться над нами, а потом пнула меня между ног. От обиды и боли я ничего не соображая, схватил свой ножик, мы им сыр резали, и ударил ее в живот два раза. А Соболев стал чиркать лезвием безопасной бритвы ей по шее. А потом я ударил ее бутылкой по голове. Тут мы услышали, что идут люди и убежали.

Пораженный Ененков слушал этот бесхитростный рассказ и у него тоже появлялось разочарование. «Ну и убийца, — подумал он, — недоносок какой-то».

— А где Соболев? — спросил Александр Ильич Волоскова.

— Дома не ночевал. Сейчас его на работе ждут и доставят сюда.

В это время заглянул Батурин.

— Соболев в соседнем кабинете, — сказал он.

— Я допрошу его, — произнес Ененков.

Александр Ильич вошел в соседний кабинет. На стуле, не доставая ногами пола, сидел подросток. По его детскому лицу было видно, что он еще ни разу не брился. Единственный глаз глянул на следователя со страхом. Хотя Ененков и знал, что убийцами должны быть молодые ребята, но никак не мог себе представить их именно такими беспомощными, вызывающими чувство удивления и даже жалости. Соболев был, как видно, моложе Перевалова.

— Ты что это? — только и спросил следователь, с губ которого чуть было не сорвалось: «напроказничал».

— А что она сама лезет, — совсем по-детски ответил Соболев.

— Ну и что? Тебя-то она не трогала!

— Так она же Леньку пнула!

— Ну и что же?! — опять повторил Ененков.

— Так ему же больно!

— Ну и что? — повышая голос, третий раз сказал следователь. — Если кто-то пнул кого-то, то значит обидчика надо убивать?

— А я ему друг или не друг? — в свою очередь задал вопрос Соболев.

— Э-э-эх ты! — только и смог произнести Ененков.

Закончив допрос, следователь зашел к Волоскову.

— Сейчас схожу в артель. Надо поговорить с Подкорытовым и со знакомыми преступников.

— Да, Александр Ильич! Миссия уголовного розыска закончена!

Артель инвалидов располагалась в полуподвальном помещении жилого дома. По узким коридорчикам и проходам, заваленным бумагой, какими-то флягами и банками, сновали рабочие. Было очень тесно.

Секретарь парторганизации артели Подкорытов, маленького роста мужчина средних лет, предложил Ененкову место в маленькой комнатушке. Он пояснил, что накануне убийства случайно услышал разговор между Переваловым и Соболевым. Они говорили о каком-то свидании. А когда убийство произошло, то пошли слухи, что на месте происшествия остался нож и что потерпевшая должна была встретиться с кем-то на свидании. Тогда Подкорытов, зная, что у Перевалова есть перочинный нож, попросил его подточить карандаш. Перевалов смутился и заявил, что нож потерял. Так и возникли у Подкорытова подозрения.

Подкорытов опознал нож, предъявленный ему Ененковым. Секретарь парторганизации рассказал, что Перевалов дружит с их работницей Шепетой Марией и еще с Овчинниковым Георгием.

По просьбе Александра Ильича Подкорытов прислал в каморку Шепету. Одна нога у нее была короче другой, и она носила специальную обувь. Когда следователь предложил ей рассказать все, что ей известно, Маша сильно побледнела и вдруг заплакала навзрыд. Как ни пытался ее успокоить Ененков, но у него ничего не вышло. Пришлось отправить ее в цех и вызвать Овчинникова.

Георгий был мрачен и, сев на стул, повесил голову, отчего показалось, что горб у него на спине и груди как бы поднялся выше.

— Я виноват и прошу меня наказать, — не ожидая вопросов, начал Овчинников, — я оказался недалеким и близоруким человеком.

Ененков с удивлением смотрел на Георгия.

— Перевалов и Соболев в тот вечер, когда совершили убийство, пригласили и меня пойти с ними.

— Что же они говорили?

— Они говорили, что нужно убить одну женщину, плохую женщину. Я думал, что они дурачатся, отмахнулся и не пошел.

— Значит убийство ими было задумано заранее?

— Да, заранее.

— А Шепета знала об этом?

— Наверно, знала.

Окончив допрос Овчинникова, Ененков опять пригласил Шепету. Она была уже спокойна, но бледна.

— Я расскажу вам все, — сказала она тихим голосом, — с Анатолием Переваловым мы дружим давно. И он мне уже говорил, что мы поженимся, когда ему исполнится восемнадцать лет. И вот как-то раз мы шли с ним по улице и навстречу нам попалась Герман. Она посмотрела на Толю, на меня и сказала: «Ишь какого красавчика подцепила, а сама хромоногая!» Мне стало очень обидно. Толя не расслышал и стал спрашивать, что она сказала. Я вначале не говорила, а потом передала ему ее слова. Он страшно возмутился и заявил, что отомстит ей за меня. А потом, когда произошло убийство, я спросила его, неужели это сделал он. Он ответил, что да. Я ему сказала, чтобы он немедленно шел в милицию. Но он заявил, что пойдет в милицию тогда, когда арестуют кого-нибудь другого, и чтобы невинный не страдал, то он тогда пойдет и расскажет… Я хотела сама пойти в милицию, но не успела.

Шепета начала всхлипывать и в конце концов опять расплакалась. Ененков был раздосадован. «Значит эти сопляки-убийцы не совсем правдиво рассказали. Пытались представить нечто наподобие необходимой обороны, а сами задумали убийство заранее».

Вернувшись в милицию, Ененков вызвал для нового допроса Перевалова.

— Почему сказал неправду? — спросил следователь. — Ты же заранее задумал это убийство! Еще в помощники Овчинникова приглашал! Решил убийством отомстить за оскорбление Шепеты! Рассказывай, что тебя толкнуло на этот шаг?!

Перевалов широко открытыми глазами смотрел на следователя и, когда Ененков замолчал, ожидая ответов, Анатолий опустил голову, а затем начал сбивчиво говорить.

…Вот мать беспрестанно чем-то занятая, хмурая и неприветливая. Толя все время жил с ней, но ему казалось, что он живет один, а мать это какой-то неодушевленный предмет, как стол или шкаф.

Впечатление об отце осталось, как о чем-то небольшом, качающемся, с запахом спиртного. Его голос был невнятным. Когда отца не бывало дома, Анатолий пытался подражать его манере говорить. Это оказывается было совсем не трудно. Нужно было просто во время произнесения слов языком шевелить еле-еле, а губами не двигать совершенно. Мать, слыша и видя эти занятия, только усмехалась. А времени у Тольки было много. Проклятые ноги отставали от роста всего тела и долго не ходили. Руки были такими же тонкими, как ноги. Целыми днями сидя у окна, мальчик смотрел на улицу. Там было столько интересного! Особенно, когда появлялись мальчишки и затевали какие-то игры. Ему хотелось бегать так же быстро, как и другие. Быть первым, чтобы все его хвалили. Но как добиться этого, когда ноги, как чужие.

Наконец он начал ходить и стал появляться на улице. Но эти выходы принесли мало радости. Ребята с удивлением смотрели на его бледное лицо, неуклюжие ноги. Никто не звал его играть, а когда он сам напрашивался, ему говорили: «Ты не умеешь!» Однажды один из мальчиков при молчаливом согласии других ребят заявил:

— Мы не будем с тобой играть! Ты хромой, а отец твой бандит!

С того времени все ребята и улица вместе с ними потеряла в глазах Тольки свою прелесть. Мать на вопросы сына ответила, что у него нет теперь отца, а если он вернется, то не скоро.

Годы учебы в школе проходили, не оставляя радости. Учителя жалостливыми глазами смотрели на Тольку и, как ему казалось, незаслуженно завышали ему оценки. Ученики же на переменах говорили ему об этом открыто. И он перестал заниматься. Может быть ребята не будут высказывать недовольства? Но получилось не так. Если раньше его не ругали, то теперь стали ругать, и Толька перестал ходить в школу. Мать не обращала на это никакого внимания.

Однажды, когда Толька пришел из леса, куда он любил ходить, его встретила повеселевшая мать. В квартире сидел незнакомый худой мужчина. Это был отец. Толька с удивлением смотрел на него, не испытывая никакой радости. У отца эта встреча, очевидно, тоже не всколыхнула никаких чувств. Он поступил на работу и через некоторое время опять стал часто домой приходить пьяным. Он подзывал к себе сына и заплетающимся языком что-то бубнил.

Вскоре отец снова исчез, и Толька услышал разговоры, в которых вместе с именем отца мелькали слова «хищение», «срок двадцать пять лет». В конце концов Толька попал в артель инвалидов. Здесь впервые он почувствовал некоторое облегчение. У него появились друзья и среди них такая ласковая, такая хорошая Маша Шепета!

Следователь Ененков, слушая тихий голос Перевалова, прерываемый тяжелыми вздохами и паузами, думал: «Вот теперь уже, пожалуй, можно объяснить более убедительно причину убийства. Как и все инвалиды, Анатолий слишком болезненно переживал свою физическую неполноценность и оскорблений на этот счет не терпел».

Рассказ Соболева о своей жизни был короче. Отца он совершенно не помнил. Мать, беззаботная и легкомысленная женщина, только тогда вспоминала о существовании сына, когда бывала в нетрезвом состоянии и то после ухода очередного «гостя».

Месяцами Леня ходил непричесанный и неумытый, в грязной одежде. Кушал, что давали соседи или товарищи. Он уже прекрасно понимал, что без знакомых мальчишек и без их сердобольных матерей пришлось бы ему голодать. Поэтому маленький Леня считал, что и он со своей стороны должен беспрекословно выполнять просьбы друзей. Особенно крепко это вошло ему в голову, когда у него заболел глаз. В связи с пьянками матери некогда было сводить сына в больницу. К тому же сын, уже стыдясь ее поведения, избегал встреч с матерью. А она каждый раз, напившись, говорила, что нужно сходить к врачу, а протрезвев, все забывала.

В конце концов возмущенные соседи потребовали от незадачливой матери отвести мальчика в больницу, но оказалось, что было поздно. И мальчик узнал три страшных для себя слова: «Атрофия глазного яблока».

Один из собутыльников матери как-то привлек Леню к себе, погладил по голове и сказал, что с таким недостатком одному в жизни будет трудно. Нужно иметь надежных друзей. С той поры Леня старался вести себя так, чтобы ребята могли называть его верным другом. Для друзей он готов был сделать все. И когда Леонид был определен в артель инвалидов, то быстро подружился с Переваловым, видя в нем и своего друга и старшего товарища. Перевалову нужна была помощь, ведь у него слабые руки, и он, Соболев, как друг не мог ему отказать.

Соболев закончил рассказ о своей жизни, и Ененков, положив протокол допроса в папку с надписью «Дело» и отправив Леонида в камеру, задумчиво произнес:

— Вот теперь можно сказать, что расследование закончено!