Ночные любимцы

ПУСТЫРЬ У ПЛОЩАДИ

Кого у нас только нет. Само собой, гномы. Домовые, — например, я и Либих. Ну, разумеется, идолы там всякие и болваны мраморяны, как то: Венус, Янус, Марс и Хронос, пожирающий своих детей возле Марсова поля. Датские имеют место быть эльфы, тролли шведские, а в районе Охты — кобольды. Намедни из-за города из Китайской деревни принесло Лю. А из Института народов Севера — Ымгырыйна. Вскоре после этого и началось. Пошло-поехало.

Началось, собственно, с того, что валькирия Трудхен обозвала Бабу Ягу.

— Ты есть старый легкого поведения швабр! — сказала Трудхен.

— Лахудра германская, — бойко ответили ей из ступы, — вот уж теперь-то я тебя отсюда выягу, с широт наших родимых, точно.

Потом последовал короткий воздушный бой, летуньи тягали друг друга за патлы, пускали снопы искр, но по праздничному делу всё сошло за фейерверк. Хотя срам, по правде говоря, был ужасти какой. Две, если можно так выразиться, волшебных твари, валтузили друг друга на манер соседок в коммунальной фатере, причем соседок пьющих. Так, думаю, они-то всем пример и подали.

Хотя на этот счет есть и другое мнение, и высказал его мой старый приятель Либих, тоже домовой, но, как и Трудхен, выходец из неметчины (его при царе Петре Первом заезжий немец в сундуке в Питербурх завез, то ли ненароком, то ли с умыслом). На сегодняшний день мы с ним только нейтральные и остались. Все остальное воюет по-плохому. Либих же высказал мысль, что у всех, мол, крыша поехала из-за нуклинов чернобыльских, и всем теперь хана, дальше в лес больше дров, а с чокнутых что и взять. Не ведаю, играли ли тут значение нуклины; однако, с чего-то должна была взяться у всех одновременная блажь: территорию делить?!

— Или гипноз, — трое суток подумав, добавил Либих. — Кашпировский навел на всех гипноз посредством ящика. Люди натуры грубые, им ничего, а мы не смогли.

Либих, надо сказать, у нас о городе самый умственный домовой.

Но вот и я всё думаю: как же мы тут не один век все жили и ничего не делили? А теперь даже эльфы, кобольды, цверги, анчутки, юмисы и деды из полуспячки выпали, из-под метра недостроенного повыползли и делят. Причем, что характерно, у каждого и так худо-бедно свой надел имелся; однако, сдался всем вот именно пустырь. Похоже что какая-то лярва пустила слух: мол, на пустыре клад заговоренный зарыт. Да какой там клад? пылища, тощища, заборы кривые, ларьки в три ряда объявлениями обклеены, всё метром перегорожено, где лужи, где яма, где канава, мат стеной и сныть растет. Одним словом, Площадь Мира, бывшая Сенная, Лавра Вяземская.

Так вот Венус с Марсом, Хроносом и Янусом не поленились и приперлись из Летнего сада пустырь воевать; чем их сад-то не устроил, я спрашиваю?

Сидим мы с Либихом, два бездомных домовых из дома на капремонте, в бывшей комнате и из бывшего выбитого окна на пустырь смотрим. И что же вы думаете? Идут эти четыре мраморяных болвана, рожи серые от здешнего воздуху, это тебе не Римская империя, ларьки обогнули, на пустырь вытабунились и права качают. С Петроградской же стороны, где и обитал он при мечети, явился Полшайтана с неизвестным мне амбанем свои претензии заявлять. Пока они разбирались, кто есть ху, а ху есть кто, высыпали, откуда ни возьмись, полтергейсты и андумбулу и кричат своё: мол, улицы и площади к вашим, господа, услугам, а уж пустыри, подвалы, подземные сооружения, бомбоубежища и канализация исконно наши. Идолы-то римские скакали на постаментах как трамбовки на одной ножке: пылища! пыль столбом! грохот! земля трясется, скок-поскок. Так строем и прыгали. Полуспящие в связи с полуночным временем жильцы в соседних домах думали на метростроевцев. В кооперативных ларьках дребезжали стекла и падали на пол сувениры и гнилая, смертяшная рыба юкола.

— Запалим! запалим! — кричали полтергейсты. — Петуха красного запустим!

И похряли к метростроевской вышке.

Метростроевская вышка посередке площади периодически загоралась. Приезжали пожарники, гасили, составляли акты, судились с метростроевцами, принимали меры, но против полтергейстов и андумбулу, маленьких красных людей, им меры принять было слабо.

На толковище при пустыре участвовала вся имеющаяся в городе тошная сила. Примаршировала, к примеру, целая толпа юмисов, все по двое, поскольку близнецы; и каких только богов тут не было! Либих сначала их перечислял, а потом запутался и рукой махнул: речной бог (две штуки), озерный бог (две штуки), заливный бог (две штуки), бог пчел (пара), бог мух (пара), богиня прялки (в двух), богиня скалки (в двух), божество вражды, божество согласия, господин ветра, господин дождя, властелин туч, властелин круч, бог забора, бог крыльца, бог вечера, бог сна, бог пробуждения, — все в двух экземплярах и с ними тучей бардзуки, кауки и мани. Юмисы пели хором и жгли костры. В общем-то они боролись довольно мирно; их просто было очень много и гвалт от них стоял дикий.

На шестую ночь по Фонтанке приплыл корабль мертвецов. Явился целый дивизион эйнхериев, — вот малоприятная была картина, потому что все они падшие воины и воюют поэтому не за страх, а за совесть, — который расположился вокруг пустыря, частично заблокировал площадь и для начала начал всех осаждать. Днем местным жителям эйнхерии были не видны, однако рвы и окопы они копали всамделишные, и даже самые невинные выходы горожан в магазин либо на работу теперь напоминали прорыв или вылазку.

Однако, действия эйнхериев ни к какому решающему результату не привели, а в ближайшую ночь Либих прибежал с авоськой раков и краденым валютным пивком, но очень печальный, и сообщил:

— Зверье пошло в ход. Мичуринские гибриды.

Звуки из разбитого окна неслись зоологические. Тявканье шакалье, мычание бычье, контральтом звучала корова, кошка-богиня египетская рвала когтями свинину из соседнего гастронома; летали ибисы, чибисы, соколы, льводевы с атлетическими крылышками, шлялись сфинксы, приставали со своими загадками как хулиганы с «дай закурить» — что ни скажи, убьет. Собачки собрались на подбор: Орф, Кербер, Ставр и Гавр; да еще Лю привел собаку Фо, а Ымгырыйн прибыл на ездовых лайках тоже сомнительного вида, каждая с теленка, где только накамлал.

Все стадо требовало пустыря оптом и в розницу. Неудобство состояло в том, что собаки были из разных миров и не могли вцепиться друг в друга; зато они и выли от души. Обитателям соседних домов снились сирены, парады, паровозные гудки, рок-фестивали и воздушная тревога. Однако, разные миры распространялись только на собак; что касается сфинксов, то эти свиньи дрались запросто и с кем попало. Единственно, что их хоть отчасти отрезвляло, — явления, или как они там называются, индусского бога Вишну; стоило ему поплыть по воздуху этой самой Площади Мира, бывшей Сенной, в виде огромной рыбы, с трудом вписывавшейся в близлежащие улицы, этакой бильдюги габаритами с кита, — или зависнуть над площадью, перекрыв звездное небо брюхом, в форме огромадной черепахи, — как сфинксы подымали сонные жестокие морды и пялились, обмерев, как истерички на Кашпировского в ящике. Уж я не говорю о третьем обличьи, в котором являлся Вишну; нет, не в виде гражданина маршала или господина, что ли, на параде; нет, по площади он скакал вокруг метростроевской вышки в образе карлика, и все время делал шаг назад, два шага вперед, отчего памятник неизвестному мне лицу кричал богу Вишну по невежеству в полном счастье:

— Верный ленинец, товарищ, верный ленинец!

Когда мы с Либихом откушали пива и пустили раков зимовать в волосы Медузе Горгоне, которая толклась под нашими окнами, льводевы прекратили громить ларьки и с интересом пронаблюдали шествие дедов со стороны Майорова; у каждого по стакану и по ложке, младшие деды позади, старшие впереди. Полтергейсты бежали с боков и дразнились:

— Гей, славяне! Деду, деду, хороша ложка к обеду!

— Ты только глянь, — сказал Либих.

На балконе ниже этажом расположились тихие озабоченные раввины, ряженые как из кина якобы на историческую тему. В центре балкона они поместили огромного глиняного монстра.

— Это кто же вам такое слепил, ребе? — вежливо поинтересовался Либих, высунувшись из окна. — Вучетич, Аникушин, Церетели или какой Неизвестный?

Но ребе были так заняты, что не услышали вопроса.

— Что это они там пишут, Либих? — спросил я.

— Они вычисляют воробьиное слово, переводят буквы в цифры, цифры в эквиваленты, эквиваленты в новое слово, зато уж как отыщут, на принтере отшпарят, глиняному на лоб прилепят, он глазками хлоп, ножками топ, да и пойдет, всех на пустыре съест, тут и сказка будет вся.

У них и впрямь при сугубо допотопных одеяниях имелся компьютер, и были они сильно сосредоточенные.

На пустыре к тому моменту уже и сныть не росла. Вся окрестность была изрыта, истоптана, заплёвана и замусорена до последней степени, метростроевская вышка собиралась рухнуть, а соседний с нашим дом дал трещину. Именно эта трещина и решила судьбу пустыря, потому что увидавшая утром трещину дворничиха стала сильно из-за нее тосковать и вспоминать всю свою несчастную жизнь. На почве тоски купила она по талону дрянного винца и поехала к подруге в Лахту жаловаться. Сначала она пожаловалась, потом они выпили, потом спели, а потом подруга повела ее в сарай на экскурсию кур смотреть.

— Вот только второй петух плох, — сказала подруга. — Кур клюет. Меня клюет. Сбесился, что ли. В суп ему пора.

— Подари мне его, — сказала дворничиха.

— Дарю, — сказала подруга.

И в ближайшее утро дареный петух, как ему и положено, прокричал свое кукареку.

Первыми взлетели ибис, чибис, птица Гоготун, стимфалийские птицы и лярвы.

За ними поскакали трамбовки на мраморных постаментах: ух, тюх, тюх, тюх, разгорелся наш утюг, ух, — Венус, Хронос, Янус и Марс. Эльфы порскнули, как мыши, а полтергейсты так и посыпались.

И после третьего крика плохого петуха на пустыре остался один пустырь, а на площади площадь.