Ночь, когда Серебряная Река стала Красной

1 Рискнуть поркой

Некоторые вещи, утверждал Коди, стоят того, чтобы рискнуть поркой.

Эмметт, конечно, надеялся на это, потому что, если их поймают, это будет означать такую порку, что мальчишка не сможет сидеть до конца недели.

Так было бы и с ним, во всяком случае.

Для него и то, что он улизнул так поздно, означало бы порку. Не говоря уже о том, чтобы улизнуть вместе с Коди и Миной, поскольку их родители и он не ладили друг с другом и в лучшие дни. Конечно, отец Эммета не ладил почти ни с кем, кроме проповедника Гейнса и мэра Фритта. И даже тогда это было лишь на поверхности. Дома, за закрытыми дверями, выступая с речью перед аудиторией жены и сына, мистер Эммерсон Прайс как бы невзначай называл проповедника богохульником не лучше, чем эти сумасшедшие язычники-правдорубы в Хайвелле, а мэра — надутым дураком, который вот-вот иссушит и уничтожит весь город. Он не терпел мистера Маккола, отца Коди и Мины, который был охотником за головами, пока ранение не заставило его остепениться и заняться почтой. Он также не одобрял миссис Макколл, их маму, которая, воображая себя образованной, собиралась основать газету.

Нет, сэр, тайком встречаться с Коди и Миной — значит навлекать на себя неприятности. А впутывать Альберта? Альберт и его семья, которые держат конюшню, являются теми, кого более вежливые люди в Сильвер-Ривер называют "цветными", и все такое?

При одной мысли об этом у Эмметта поджилки начинали трястись. Принимать пищу стоя, выбирать между руганью от строгой миз Эбигейл за ерзанье на жестких от боли школьных скамьях и стыдом за принесенную подушку… не говоря уже о случайном шлепке по заду, чтобы убедиться, что он не забыл…

Он знал все это, знал так близко и хорошо. И все же, все равно они были здесь, в лесу Старки, вчетвером, пробираясь сквозь лунную темноту с маленьким фонариком Мины в капюшоне и спичками Альберта, которые иногда помогали им.

Это был короткий путь, сказал Коди. Прямо через дорогу, не больше мили, и они окажутся на Затерянном лугу. И тогда они увидят то, что увидят, точно! Стоило рискнуть поркой! Ради такого сильного искушения, как это!

Ему было легко говорить. Эмметт сомневался, что Коди когда-либо получал порку. Вполне возможно, его отец ухмылялся, трепал песочные волосы Коди и вместо этого давал ему глоток виски. В крайнем случае, он заработал бы себе пощечину или напутствие за то, что позволил младшей сестре присоединиться к ночному приключению… да и то Эммет сомневался. Мина МакКолл была, мягко говоря, своевольна. Если бы Коди не позволил ей пойти с ним, она бы пошла сама.

Время от времени отец Эмметта ворчал матери, что, возможно, им стоит собрать вещи и уехать, отправиться куда-нибудь, где у "мальчика" будет больше единомышленников и влияния. Сильвер-Ривер все равно вымирал. Скоро он станет не лучше, чем сотни других городов-призраков, где жизнь иссякла, а бум сошел на нет.

А ведь совсем недавно здесь был целый процветающий шахтерский поселок, поговаривали о строительстве железной дороги! Эмметт до сих пор помнил асфальтированные дорожки, запруженные повозками и дилижансами, новые предприятия, поднимающиеся каждый день, как подсолнухи в поле, шумные вечера, когда старатели приезжали со своих приисков, чтобы потратить заработанные деньги — золота, правда, не было, но богатая серебряная жила была ничем не примечательна — в салунах и дамских домиках.

В наши дни держался только один салун — "Серебряный колокол". Все женские дома, о которых Эммету не полагалось знать, закрылись, а дамы искали более благоприятные места в других местах. Предложенные планы строительства железной дороги провалились. В центре города оставалось не более дюжины свободных мест, хотя на окрестных фермах дела шли прекрасно. В Сильвер-Ривер, возможно, закончилось серебро, но не закончилась река.

Папа Эммета говорил, что скоро здесь будет едва ли возможно прокормиться. Когда возникали споры о претензиях, кражи, драки и так далее, работы для адвоката было предостаточно. Его дни были так заполнены делами, подготовкой к визитам окружного судьи, что у него почти не оставалось времени на жену и сына. Он не повышал на них ни голоса, ни руки, пока ужин был на столе и они прихорашивались к церкви каждое воскресенье.

Но, постепенно, все уменьшалось. Все меньше и меньше работы для адвоката. Все больше времени на то, чтобы погрязнуть в учебе, найти недостатки в готовке и ведении домашнего хозяйства, в оценках сына в школе и уменьшающемся круге друзей-ровесников.

Теперь здесь были только Эммет, Коди и Альберт. Все остальные мальчики вокруг были либо достаточно взрослыми, чтобы считаться почти полноценными мужчинами, либо слишком маленькими, чтобы быть пригодными для чего-то еще, кроме игры в мяч и кик-кан на улицах, либо все еще цеплялись за мамины фартуки.

Что касается девочек их возраста, то, конечно, была Лиззи Коттонвуд, чей отец-ранчер был самым богатым землевладельцем между этим городом и Уинстон-Сити, но Лиззи больше заботили платья, чепчики и тому подобное, чем приключения. Племянницы-близнецы мэра были не намного лучше. Дейзи-Энн Даннингс была в порядке, но поскольку ее отец был пьяницей, а мать — больной, забота о младших братьях и сестрах чаще всего ложилась на нее.

Оставалась Мина МакКолл, на три года младше Коди и тринадцатилетний Эммет, на год младше Альберта.

Итак, их было четверо, шепчущихся в тайной шелестящей темноте лесного участка. Четверо, живущие нарушающим правила трепетом запретного. И неважно, что Альберт был цветным, что Мина была всего лишь девочкой, что Эммет был тощим и иногда заикался, когда говорил. Это не имело никакого значения, потому что с ними был Коди, достаточно наглый и лихой, чтобы компенсировать их всех.

"Это туда мы идем?" — спросила Мина, кивнув в сторону далекого тускло освещенного окна-квадрата на севере.

"Нет, это дом Старки", — сказал Коди. "Мы будем держаться от него подальше, он не прочь натравить на нас своих собак".

"Мне нравятся собаки", — сказала Мина.

"Но не эти, ты бы не смогла". Он по-братски повернулся к ней и навис, приняв чудовищную позу и зубастую улыбку. "Они размером с пони, уродливые, как щетинистые боровы, с челюстями, как медвежьи капканы".

Эммет и Альберт нервно посмотрели на далекий оконный свет, но Мина высунула язык и грубо зашипела в ответ. "Я не боюсь".

Коди хихикнул. "Лучше бы не боялась, не с тем, что мы увидим!" Он похлопал по карману своей рубашки, где хрустела сложенная бумага. "Чудеса и ужасы, друзья мои, какие мы и представить себе не могли!"

"Мой брат Абрам говорит, что Лейси Кавано — единственная шлюха, оставшаяся в Сильвер-Ривер", — сказал Альберт.

Они все посмотрели на него. Коди разразился громким смехом, но быстро подавил его. "Да ну? Что Абрам знает об этом?"

"Миз Лейси — это что?" спросила Мина.

"Он сказал " Ужжж-жасс"", — вымолвил Эммет, стараясь не покраснеть. "В смысле, пугающе".

"О."

"Нет, давай, расскажи нам!" Коди подтолкнул Альберта. "Твой брат не теряет времени с мисс Лейси? Допоздна засиживается в "Колоколе"?"

"Подожди, Абрам никогда бы…"

"Что не так с миз Лейси?" упорствовала Мина. "Она мне нравится. Она играет в карты, пьет виски и ездит верхом в седле…"

Коди снова хмыкнул и громко хлопнул себя по ляжке. "Еще бы!"

"Сссст," шипел Эммет. "Хочешь, чтобы собаки Старки услышали?"

"Точно, точно". Он снова приглушил звук. "Удивительно, что мы еще не слышали, как они лают. Пошли. Нам лучше поторопиться. Уже поздно. Мина, подними лампу. Да. Сюда."

Он снова пошел вперед. Они не прошли и двадцати шагов, как услышали рычащий залп грубого лая и замерли на месте. Эммет с готовностью представил себе медвежьи кабаны, размером с пони, продирающиеся сквозь подлесок. Ему доводилось видеть животных, до которых добирались дворняги Старки — во всяком случае, то, что от них осталось. Зайцы, амбарные коты, даже койоты, превращенные в окровавленные лохмотья меха и шкуры, кишок и хряща. Однажды с ранчо Коттонвудов забрел призовой теленок и нарвался на стаю. И его зарезали на семи путях к воскресенью. Это принесло его отцу неплохой повод для разборок, хотя, конечно, не украсило Прайсов в глазах старика Старки.

Однако заливистые дьявольские гончие не бросились на них из тени деревьев, ощетинившись мордами с оскаленными зубами и клыками, готовые разорвать их нежную молодую плоть на трепещущие розовые комочки мяса. Вместо этого грубый лай закончился резким, болезненным, пронзительным воплем…..булькающим хныканьем… а затем тишиной.

"Похоже, кто-то рискует получить порку", — сказал Коди.

Мина нахмурилась. "Он ранил собаку?"

"Я бы нисколько не удивился", — пробормотал Альберт.

"Меня тоже", — сказал Эммет. "Может, это не такая уж хорошая идея. Может, нам стоит повернуть назад".

"О, не надо", — сказал Коди. "Мы почти добрались до Затерянного луга. Весь этот путь, и ты хочешь вернуться домой, пока мы не попались на глаза?" Он снова похлопал по карману. "Ты видел эти объявления, как и я, я знаю, что видел. Расклеены по всему городу. А разве этот модник не принес одну из них в офис твоего отца на прошлой неделе?"

"Он принес… "Эмметт сидел за столом клерка в картотеке, трудясь над своими суммами под безжалостным контролем отца — после неудовлетворительного отчета школьной учительницы миз Эбигейл, — когда пришел модный человек.

И, господи, разве он не был модным! Брюки из черного бархата, блестящие черные кожаные ботинки, белоснежная рубашка с высоким воротником, блестящий сатиновый жилет изумрудно-зеленого цвета, такая же щегольская зеленая кепка, задорно надвинутая на зачесанные назад черные волосы, часовая цепочка и запонки, сверкающие золотом! Его глаза были такими же зелеными, такими же сверкающими. Улыбка сияла на мальчишеских щеках с ямочками, когда модный человек подошел к мистеру Прайсу, протягивая руку, и начал свою речь.

Хотя фантазер говорил в быстром темпе, он успел произнести всего несколько фраз, прежде чем мистер Прайс заставил его замолчать, подняв стопудовую ладонь и бросив на него грозный взгляд.

"…и мой отец не захотел ничего подобного", — продолжал Эммет. "Он сказал, что Сильвер-Ривер, может, и на последнем издыхании, но все равно слишком хороший город для путешествующих отбросов. Не позволил ему вывесить в окне рекламный плакат. Сказал, чтобы он попытал счастья в Уинстон-Сити или в каком-нибудь другом месте, где нет приличной морали".

"Странствующий мусор?" повторил Коди. "Это цирк, вот и все! Шоу!"

"Шоу уродов", — добавил Альберт, вроде как под нос, но Коди все равно его услышал.

"Карнавал странностей и музей чудес. Вот здесь написано!" Он достал из кармана сложенную в несколько раз бумагу и развернул ее по складкам, наклонив к скромному свету фонаря.

На ней крупным и витиеватым шрифтом были напечатаны эти самые слова: КАРНАВАЛ СТРАННОСТЕЙ И МУЗЕЙ ЧУДЕС ДОКТОРА ОДДИКО!

По краям страницы шли колонки зернистых плакатных иллюстраций, а пространство между ними было заполнено словами:

ВСПОМНИТЕ бледный лик живого призрака!

ПОСМОТРИТЕ на Тома Шорта, самого маленького негра в мире!

СОВЕТУЙТЕСЬ со Всезнающей Матерью Сибиллой!

СТОЙТЕ ПЕРЕД МОГУЧИМ ЧЕЛОВЕКОМ-ГОРОЙ!

УВИДЕТЬ смертоносное искусство Смертоносного Лотоса!

УДИВИТЕСЬ сверхъестественной меткости Слепого Бандито!

УДИВИТЬСЯ магии птиц Принцессы Вороньего Пера!

Под ними было дополнительное приглашение посетить Галерею гротесков "Десять в одном" и объявление о бесплатном бонусном аттракционе: Экзотические экспонаты!

Внизу страницы, в намеренно оставленных пустых местах после напечатанных "Когда" и "Где", кто-то от руки вписал время и даты предстоящих пятницы и субботы, а также "Кемпинг Lost Meadow Campground, Silver River Valley".

Как бы часто он ни читал ее, Эммет не мог отрицать головокружительного волнения. Он смутно помнил, как, будучи еще совсем маленьким мальчиком, мама и папа водили его на представление проезжавшего цирка с наездниками и жонглерами-клоунами, а еще ярче помнил, как съел слишком много жареного теста и сахарных конфет и облевал всю рубашку отца, и как отец был в ярости, но ничего подобного в городе уже давно не происходило. Изредка заглядывал певец или сказочник, а труппа актеров однажды зимой устроила рождественский спектакль в сенном сарае у конюшни, но в остальном заезжие развлечения были редкостью.

А вот такие развлечения? Странности, чудеса, гротески? Магия птиц? Живой призрак? Смертельные искусства? О, проповедник Гейнс мог бы похвастаться праведными речами в церкви в последние два воскресенья, но, как чувствовал Эммет, большинство его обличений такого нечестия только разжигали огонь интереса. Кроме того, это позволило отдохнуть от его обычных обличений еретиков-правдоискателей и лекций о воздержании и искушении.

По слухам, именно о воздержанности и искушениях и шла речь, и этот причудливый человек приложил немало усилий, чтобы заверить мистера Харлоу в "Серебряном колоколе", что не будет никакой конкуренции за бизнес салуна. Или за бизнес миз Лейси, если уж на то пошло. Шоу доктора Оддико не предлагало ни выпивки, ни азартных игр, ни нарядно одетых танцовщиц, ничего подобного. На самом деле, как утверждал этот причудливый человек, их компания одобряет — нет, с удовольствием! — сотрудничество с местными заведениями, и если мистер Харлоу захочет отправлять тележку с виски в Лост-Мидоу на эти вечера, то можно будет договориться. То же самое касается сестер Мосс, у которых был общий магазин, или мистера и миссис Гиллинс из пекарни, если они захотят. А если кто-то из "Поваренка Нэн" захочет поставить ларек, то почему бы и нет? Устройте из этого событие! Устройте из этого полноценную ярмарку!

Человек с причудами — Себастьян Фарстейрс, как он представился папе Эммета, — действительно обладал немалым шармом, и это сослужило ему хорошую службу в большинстве других предприятий в окрестностях Сильвер-Ривер. Еще до конца дня он успел расклеить эти объявления почти в каждой витрине.

С тех пор о шоу говорили во всем городе, и Сильвер-Ривер гудел, как пчелиный улей в предвкушении.

А вчера днем, по словам людей, охранявших ранчо Коттонвудов, было замечено, что компания прибыла на место. По их словам, это была несовместимая солянка из вагонов, если таковая вообще существовала. Красочная, однако, даже до того, как начали появляться палатки и знамена. Никто из них не подъехал поближе, а просто наблюдал издалека. Но даже этого было достаточно, чтобы подтвердить одно из обещаний рекламной листовки.

"Парень, должно быть, семи-восьми футов ростом, если в нем не было ни дюйма", — говорили в тот вечер за ужином в "Кукпот Нэн". "Широкий, как два быка, и волосатый, как гризли. Их "Человек-гора", должно быть. Выглядел так, будто мог открутить голову любому трупу легко, как яблоко от плодоножки".

Был ли он вообще человеком, можно было только гадать. Все слышали рассказы о громадных лесных зверях, которых видели в Орегоне. Были и гигантские гориллы-обезьяны, пойманные в Африке; у миз Эбигейл была научная книга с подлинными фотографиями. А разве у некоторых местных диких племен не было легенд о превращении храбрецов в гигантских воинов-медведей?

Утро принесло еще одно заманчивое событие: в город вернулся модный человек Себастьян Фарстейрс в сопровождении еще двоих.

Одна из них была женщиной суровой восточной красоты, одетая с ног до головы в облегающую черную кожу — ни юбки, ни платья, только брюки, обтягивающие ее, как лак, — и она прямо-таки сверкала оружием. Мечи в ножнах, более тонкие, чем кавалерийские сабли, пересекали ее спину. Пояс с ножами, кинжалами и изогнутыми крючковатыми лезвиями опоясывал ее узкую талию, верхние части рук и худые бедра. Еще два кинжала, длинных и тонких, пронзали узловатый пучок ее волос. Ее раскосые эбеновые глаза были подобны лезвиям — острые и холодные.

Другой всадник, похоже, был мужчиной, но это было трудно определить, учитывая, что накидка с капюшоном и мантия глубокого алого цвета закрывали все, кроме рук в перчатках и ног, обутых в мягкую, податливую лайковую кожу. Все, что можно было разглядеть в багровых пределах капюшона, — это намек на бледное пятно, которое могло быть лицом в маске.

Или, как говорилось в афише, возможно, бледный лик живого призрака? А оружие женщины, возможно, указывало на смертоносное искусство Смертоносного Лотоса?

Ни один из них не заговорил, а просто молча ехал рядом с причудливым человеком. Он, однако, говорил достаточно для всех троих. Его тренированный голос звенел от одного конца главной улицы до другого, когда он, расцветая и жестикулируя, благодарил Сильвер Ривер за гостеприимство и выражал, как он и вся компания доктора Оддико рады перспективе пригласить таких хороших людей к себе в пятницу или субботу вечером. Или в обе! Некоторые чудеса нужно увидеть дважды, чтобы поверить!

В качестве дополнительного стимула он разбросал вокруг кучу бесплатных пропусков в Галерею гротесков, где, как он обещал, тех, кто отважится войти, встретят "десять немыслимых мерзостей, навеки сохраненных во всем своем отвратительном великолепии!". О, как же люди толкались, пихались и ломились, чтобы заполучить хоть одну!

Эммет наблюдал за всем этим из окна своей спальни, прижавшись носом к стеклу. Он слышал, как его отец внизу рычал что-то о том, что любой, кто настолько глуп, чтобы пойти на это шоу, заслуживает того, что получит… и надеялся, что кто-нибудь пострадает, чтобы он мог возбудить дело против этих дегенератов.

Эммет, как будто он еще не догадался об этом, знал, что о просьбе пойти с ним не может быть и речи. Чтобы еще больше закрепить эту мысль, его собственный папа объединил усилия с проповедником Гейнсом и мисс Эбигейл, и они втроем заставили мэра Фритта сделать заявление о том, что только лицам от пятнадцати лет и старше будет разрешено присутствовать на этом мероприятии, поскольку оно явно не подходит для детей.

Или для приличных дам, добавила миз Эбигейл, получив быструю поддержку мамы Эммета и большинства других жен и женщин из паствы проповедника Гейнса. Лейси Кавано знала, что ей лучше не высказывать свои мысли, хотя сестры Мосс — крепкие старые девы, взявшие на себя управление магазином, когда их отец умер, а их непутевый племянник сбежал, — не собирались позволять "церковным мышам и матерым гусям" указывать им, что делать.

Миссис МакКолл, мама Коди и Мины, тем временем заявила, что это будет отличная статья для ее газеты, хотя она с некоторой неохотой согласилась с тем, что, возможно, будет лучше оставить молодых людей дома… по крайней мере, в пятницу, чтобы дать родителям возможность судить самим.

Человек мог бы подумать, и Эмметт, конечно, подумал, что этого было бы достаточно для Коди; раз его мама отправится в пятницу, она обязательно даст ему разрешение на субботу. Черт возьми, Мина тоже, и их отец. Вся семья могла бы поехать, будь проклят мэр Фритт и его декларация.

Но, как считал Коди, этого было недостаточно. На случай, если мама решит отказаться, он быстро разработал план, как улизнуть, чтобы взглянуть и представить его друзьям в тот же день.

Альберт согласился без колебаний. Он объяснил, что порка — это не тот риск, о котором нужно беспокоиться. "Мой дедушка говорил нам, что в прошлые годы наш народ выпороли достаточно, чтобы хватило на несколько поколений вперед. Мы не злимся, мы просто разочарованы тем, что мамин взгляд — достаточное наказание".

В этом Эмметт тоже сомневался, и на каком-то внутреннем уровне чувствовал обиду, поскольку, действительно, только он рисковал получить реальную порку, но он смирился и пустил все на самотек. Не то чтобы его отец нуждался в оправдании, во всяком случае. Недожаренный бифштекс, в котором еще сохранился розовый румянец, отправил бы миссис Прайс в постель со свежими синяками, пусть и аккуратно расположенными на рукавах и воротнике, чтобы их не было видно. И даже когда покойный родственник на востоке оставил ей неплохую сумму, которая, казалось бы, должна была порадовать ее мужа, это лишь еще больше разжигало его раздражение.

По странной логике, может быть, если Эммет вместо этого разозлит своего отца, это даст ей отсрочку? Что ж, в любом случае, он был здесь.

"Подождем до ужина и сна, — сказал им Коди, — потом встретимся за конюшней, пересечем лесопилку и спустимся в ущелье Пигваллер. И никто не узнает об этом".

Так он сказал, так они и сделали, и пока все было хорошо. Мина, которая подслушала, настояла на том, чтобы пойти с ним. Это было очень хорошо, поскольку именно она догадалась взять с собой фонарь. Иначе им пришлось бы обходиться в темном лесу лишь коробком спичек Альберта и лунным светом, пробивающимся сквозь деревья. Альберт прихватил с собой флягу, а также несколько черствых кукурузных печений и сушеных яблок, чтобы поделиться, если они проголодаются. Коди же приготовил лишь нож, рогатку, которую он назвал "Голубой глаз", и мешочек с речной галькой. Эммет чувствовал себя довольно глупо, ведь он только убедился, что у него есть чистый платок, который он обещал маме всегда носить с собой, плюс обычные мальчишеские вещи из его карманов — пенни, пара шариков, ракушка улитки и деревянный свисток.

"Отсюда всего один прыжок", — сказал Коди, когда они с трудом поднялись на небольшой подъем, усеянный упавшими ветками. "А потом мы окажемся на Затерянном лугу, чтобы поглазеть".

"Поглядеть на уродов", — пробормотал Альберт, наклоняясь, чтобы подобрать крепкий сук, который в равной степени служил тростью или дубиной.

"Признайся, ты, как и любой из нас, хочешь посмотреть, что у Живого Призрака под капюшоном, и так ли велик Человек-Гора, как они утверждают. И, эй, самый маленький негр в мире?"

"Ты что, думаешь, мы все друг друга знаем?"

"Не так ли?"

"Ты знаешь всех белых людей?"

задумался Коди. "Хм. Ну, если так подумать… "

Мина снова нагрубила. "Коди Корнелиус МакКолл, клянусь, иногда ты тупой как пень. Ты точно старше меня?"

"Твое второе имя К-Корнелиус?" спросил Эммет.

"Черт побери, Мина, расскажи всему миру, почему бы и нет!" Пока остальные смеялись, Коди добавил: "Это было в честь дедушки нашей мамы, ничего плохого в этом нет!"

За вершиной подъема деревья поредели, и они оказались на краю Затерянного луга. Весной он цвел яркими маками и полевыми цветами, но сейчас, с наступлением осени, травы были согнуты и тяжелы, высотой до пояса Эмметта. Стебли шептались на ветру, как сплетни в церкви.

Лост-Медоу не был затерянным, он находился прямо на дороге, которая вела от Силвер-Ривер вверх по холмам к Джуниперу — который действительно стал городом-призраком — и далее к Уинстон-Сити. Мнения о том, как он получил свое название, расходились, но преобладало мнение, что это связано с семьей поселенцев, которые однажды глубокой зимой просто исчезли, оставив все свои вещи, кастрюлю бобов, замерзшую на холодной плите, полуголодный скот в сарае.

Некоторые утверждали, что это сделали дикие индейцы. Пришли, схватили их всех, сняли скальпы и кожу, оставили трупы койотам. Ушли в метель, поддерживая других. Разошлись в поисках друг друга, ослепли от снега, ходили кругами, звали и звали, пока просто не упали замертво. Это сделала мама, предположили другие, жутко; ее охватила лихорадка, и она отравила своего мужа, молодых и всех остальных. Или приготовила и съела их, а потом повесилась. Или дьявол пришел к ним в дверь и забрал их в проклятие.

Ни костей, ни тел, конечно, никогда не находили. Не было найдено также останков ни хижины, ни сарая для скота, ни замороженных горшков с бобами. Но вряд ли это могло остановить разговоры. По некоторым версиям, один из членов обреченной семьи выжил, остался брошенный младенец, у которого не все в порядке с головой после всего, чему он был свидетелем… и этот младенец, возможно, вырос и стал Стариком Старки, а возможно, и нет…

Какой бы ни была правда, будь то проклятие, привидение или еще что, люди решили, что лучше оставить все как есть и строить в другом месте. А если бы потребовалось еще одно доказательство невезения этой земли, то угадайте, куда бы делась желанная, но провалившаяся железнодорожная ветка?

В эти дни кемпинг — широкий, расчищенный, усеянный камнями участок возле дороги — был настолько близок к поселению на этом месте, насколько это вообще возможно. Иногда его использовали перевозчики, перевозя на своих больших медленных волах-тягачах грузы бревен, угля или добытого камня. Отряд из форта Уинстон мог проводить там часть лета, проводя учения: аккуратные ряды белых палаток, грохот пушек, трепещущие на ветру флаги.

Но по большей части это место оставалось голым и нетронутым.

Сейчас, однако, было не до этого. Однако сейчас поляну занимало дружное скопище разномастных повозок. Они были разных форм и размеров, некоторые из них — с открывающимися платформами, некоторые напоминали переделанные дилижансы и верховые повозки, некоторые — старые добрые крытые "Конестоги" с холстом, натянутым на кольцевые петли. Несколько пылающих костров освещали достаточно, чтобы намекнуть на детали того, что при свете дня должно было быть буйством красок и ярких цветов, декораций, плакатов и больших матерчатых вывесок.

Голоса и смех смешивались со звуками губной гармошки и того, что могло быть банджо или гитарой. Приветливо тявкала собака, по виду гораздо меньшая, чем звери Старки. В воздухе витали запахи древесного дыма, кофе, жареного хлеба и конского навоза. Лошади, сами почти такие же несочетаемые, как и повозки, которые они тянули, стояли, пыхтя и пофыркивая, в загоне, сколоченном из вбитых кольев, перетянутых проволокой.

Тени людей двигались туда-сюда, но слишком далеко, чтобы разглядеть их по-настоящему хорошо. Эммет мог с уверенностью сказать только то, что никто из них не был ростом в восемь футов и шириной в два быка. Большинство выглядели вполне нормально: грузные мужчины-рабочие, несколько женщин в обычных платьях, седовласый цветной мужчина, готовивший обед, девочка с черной косой, возможно, ровесница Мины, игравшая в салочки с дружелюбно порыкивающей собакой, старушка в шали, занятая вязанием.

"Мне они не кажутся такими странными", — сказал Альберт. "И лучше бы это не было их представлением о самом маленьком негре в мире".

"Нет, наверное, это просто повар", — сказал Коди. "Давайте подойдем поближе. Тише, сейчас же, и закройте лампу".

Мина не шелохнулась, только медленно протянула одну руку и дернула его за рукав, при этом уставившись широко раскрытыми глазами совсем в другую сторону.

"Что? Я сказал, закрой…" Коди повернулся, и остаток его слов пролетел незаметно, как опавшие листья. Его глаза тоже расширились, а рот открылся, как сработавший капкан.

Эммет и Альберт тоже повернулись, задыхаясь от удивления, обнаружив, что они больше не одни.