Ноктюрн

Максильо

Если у него спрашивали: «Максильо, когда ты родился?» — он уверенно отвечал:

«Этого я не знаю. Но мне уже десять лет. Когда я буду таким большим, как ты, мне будет столько лет, сколько тебе».

Рудокопам Альмадена нравились остроумные ответы мальчугана. Они его любили и, возможно, именно поэтому частенько поддразнивали.

Вечерами, когда рудокопы заканчивали работу, у ртутных рудников собиралось много детей. Они ждали отцов, выходивших из темного подземелья после тяжелого трудового дня. Рабочим не приходилось утруждать воспаленные в ртутных копях глаза, чтобы разыскать в толпе своих малышей. Не успевали открыться ворота, как ребята сами облепляли их, словно туча саранчи сады Эстремадуры. Максильо узнавал отца еще издали по походке — при обвале шахты ему придавило бедро. Прежде отец поднимал мальчика на плечи и нес через город к маленькой глинобитной хибаре. Теперь Максильо стал достаточно взрослым, чтобы не обременять отца. Сжимая жесткую его ладонь, мальчик делал широкие неторопливые шаги, приноравливая их к отцовским.

Вечером Максильо порой не успевал забежать домой, чтобы оставить глиняный кувшин, в котором из горных источников носил воду городским богачам. Шахтеры, заметив кувшин, спрашивали:

— Максильо-водонос, сколько продал сегодня кувшинов воды?

На подобные вопросы Максильо предпочитал не отвечать — не потому, что его коробило прозвище «водонос» — он к нему привык, весь город его так называл. Максильо не отвечал потому, что уж очень надоел этот вопрос — мать с отцом каждый вечер спрашивали его о том же. Поэтому Максильо, гордо задрав голову, поднимал руку с растопыренными пальцами: сколько пальцев — столько кувшинов. Малыша понимали все.

Мужчины ласково трепали его по плечу.

— Ты лев, Максильо...

Но случались и такие дни, когда Максильо на эти вопросы отвечал угрюмым молчанием. Это бывало чаще всего в период весенних и осенних дождей. Раскаленные сухие ветры сменялись влажными морскими. Прозрачную небесную лазурь закрывала непроницаемая завеса облаков. С гор к глинобитным домишкам города спускался туман. Окутывалась туманом даже округлая гора ртутного рудника. Влаги и воды в такое время хватало всем, и даже самые богатые жители города Альмадена не покупали ее.

Если Максильо ходил в такие дни по городским улицам с кувшином на голове и кричал: «Вода! Вода! Холодная как лед, сладкая как мед!» — бывало, кое-кто из обычных его покупателей приподнимал камышовые жалюзи на окне, ворча:

— Ах ты осел этакий! Вода льет на голову, а он все еще бегает к горному источнику! Вот дуралей!

Но Максильо не обращал внимания на эти слова. За свою недолгую жизнь он наслушался столько брани и насмешек, что они его уже не волновали. На издевательства он так же издевательски отвечал:

— Сеньорита, меня умиляет ваше остроумие. Но я вам все-таки не советую пить грязную жижу из вашего каменного корыта.

Или:

— Сеньора, закройте рот! Как бы мой глиняный кувшин не отдавил вам язык!

В летний зной, когда засыхали даже кактусы возле оград, те же самые люди упрашивали:

— Максильито, маленький Максильо, принеси нам кувшин воды!

О камни мостовой ударялась блестящая звонкая монета. Максильо поднимал ее и отправлялся за водой.

Источник журчал далеко в горах. Чтобы добраться туда, нужно было идти дорогой, терявшейся вдали в зубчатом горном хребте. Через ложбину, отделявшую город от гор, мальчик шел узкой, усеянной острым щебнем тропинкой. Далеко в вышине, среди серых скал, виднелись зеленые кроны пробкового дуба, стелющиеся по камням лишайники и плети дикого винограда, повисшие над гранитным уступом. Там бурлил маленький горный источник.

Камни раскалялись на горячем солнце. Полузасохшие, покрытые колючками кустарники больно жалили босые ноги. Чтобы при падении не разбить кувшин, мальчик снимал его с головы и одной рукой бережно прижимал к себе. Свободной рукой он держался за кусты или опирался на скалы, когда из-под ног сыпался щебень. Так он мучился почти целый час, пока добирался до зеленых дубов, в тени которых прятался источник. Поставив кувшин у воды, Максильо устраивался на поросшем мохом камне, похожем на гигантскую черепаху. Ему нравилось глядеть в прозрачную воду источника. В ней как в зеркале отражались взлохмаченная голова, темные глаза, загорелое лицо и широкие плечи. На дне родника лениво роились желтые песчинки, их непрерывно шевелила еле заметная струя воды, вытекавшая из узкой расщелины в скале.

«Интересно, откуда берется эта холодная струя?» — часто раздумывал Максильо. Как-то он попытался засыпать расщелину галькой, но вода тут же сбросила гладкие камешки, песчинки на дне вновь закружились, догоняя друг друга.

Отдохнув, Максильо набирал воды в кувшин, прижимал его к себе и осторожно спускался по горной тропинке. Он делал это так искусно, что не выплескивал ни капельки. Иногда и другие мальчики поднимались в гору. Но никто не мог сравняться с Максильо в выносливости и ловкости. Он всегда первым достигал источника и первым спускался в долину.

Ветхая глиняная лачуга, где жил Максильо, находилась на южной окраине города. В маленькое оконное отверстие, завешенное полосатой тряпкой, летом несло раскаленным зноем, а в дождливые периоды залетали холодные брызги дождя. В одном конце лачуги ютилась белая коза, в другом находились очаг, бельевая лохань, на глинобитном полу лежали матрасы и стояли глиняные кувшины.

Мать Максильо зарабатывала стиркой белья. По утрам она обходила улицы городка с большой тростниковой корзиной. А когда возвращалась, корзина была наполнена грязным бельем. Иногда она приносила в узелке пару апельсинов, арбуз или гроздь винограда мальчику.

— Максильо, это мне дала сеньора Дриго. Выведи на косогор козу, а потом снеси сеньоре пару кувшинов воды!

Максильо любил мать и помогал ей чем только мог. Когда мать шла стирать белье, а Максильо отправлялся к источнику, он отдавал матери пустой кувшин, а сам брал корзину с бельем и нес ее до бассейна.

Бассейн находился на порядочном расстоянии от города. Он был построен из красного кирпича. Крыша, покрытая серым шифером, и зеленые плети винограда защищали прачек от солнечного зноя. Выстиранные рубахи и простыни сушились на горячем песке и камнях. Вода в бассейне, где женщины стирали белье, была голубовато-молочной и скользкой, как козье молоко.

— Максильо, снеси городскому голове кувшин этой чудесной воды, а он тебе подарит осла, чтобы не ходить в гору пешком, — подтрунивали над мальчиком женщины.

— А вы не стирайте его рубашки, пусть его блохи заедят и вам достанутся его виноградники и белый дом, — кричал в ответ Максильо, уходя с кувшином на плече к источнику.

— Смотри какой зубастый! — смеялись женщины, продолжая тереть на покатом краю бассейна покрытое мыльной пеной белье.

Однажды в шахтах раздался мощный взрыв. В городе поднялась суматоха, женщины и дети с воплями побежали к шахтам. У ворот сердитый сторож успокаивал встревоженную толпу:

— Налетели как степная саранча! Сущая беда с вами! Впервые, что ли, обвал в шахтах? О погибших сообщит глашатай городского головы.

Но женщины и дети не отступали.

— Где папа? — плакала маленькая девочка, вцепившись в материнскую юбку.

— Скажите, где мой сын! — кричала женщина, и слезы катились по ее лицу.

Максильо в это время был у источника. На обратном пути он еще со склона горы заметил взбудораженную толпу, спешившую к шахтам, и понял: случилось что-то страшное. Отец как-то рассказывал о несчастном случае в руднике, когда ему придавило бедро. Этот рассказ живо сохранился в памяти мальчика. У него подкосились ноги, и он споткнулся. Глиняный кувшин ударился о скалу и разбился вдребезги. Холодная вода тут же впиталась в пересохшую землю.

— Разбился... — прошептал Максильо, прикоснувшись к коричневым черепкам. — Разбился!

Взглянув в сторону рудника, где толпились люди, мальчик побежал, не обращая внимания на окровавленные ноги. Он падал, поднимался и снова бежал. Откинув камышовый занавес, заменявший дверь, он стремительно ворвался в лачугу и закричал:

— Мамита!

Но в ответ только жалобно заблеяла коза. Угли в очаге покрылись пеплом — наверное, мать ушла к шахте вместе со всеми.

Максильо помчался к руднику. У входа на каменной скамье, понурившись, сидела мать. Глаза у нее были красные, будто она долго смотрела на яркое августовское солнце. Длинная прядь волос прилипла к мокрой щеке.

Максильо подошел к матери и молча стал гладить ее худые, жесткие от стирки руки.

— Беда, сынок, — зарыдала мать, — никто еще не знает толком, что там случилось... Но наш отец вернется... Ты веришь, что он вернется?.. — она умоляюще посмотрела на сына.

— Мамита, не надо здесь сидеть, пойдем домой, — решительно сказал мальчик. Он помог матери подняться, крепко взял ее за руку, и они медленно направились к своей лачуге.

Весь день мать не проронила ни слова. Максильо разжег огонь в очаге, положил на угли решетку и насыпал на нее желуди. Когда желуди поджарились, он остудил их, перебрасывая с руки на руку, очистил от скорлупы и молча положил перед матерью. Но мать отказалась, и он нехотя, через силу съел несколько желудей.

Очаг остывал. Последние угли мерцали в золе, словно глаза дикой кошки. Максильо встал:

— Мамита, я отведу козу попастись.

Все так же молча мать кивнула головой.

Максильо ушел с козой в горы. Животное спокойно щипало жесткие листья кустарника, а Максильо, стиснув голову руками, сидел на камне.

За глубокой ложбиной простирались неоглядные виноградники и оливковые сады. Они принадлежали сеньору Дриго, городскому голове. Вдали мелькали пестрые фигуры сборщиков винограда, а в тени олив, отмахиваясь от мух, стояли навьюченные тяжелыми корзинами винограда ослы.

«Поблизости никого нет, спущусь в виноградник, наберу улиток на ужин», — подумал Максильо.

Он спустился по расщелине между скал в виноградник, долго искал, но не нашел ни одной улитки.

«Поздно, — решил мальчик. — Их спугнуло горячее солнце. Но ничего — по краю оврага наберу желудей. Может быть, вернулся домой отец. Тогда мы поджарим их и поедим, пока отец будет рассказывать о происшествии на руднике».

И мальчуган с ловкостью белки вскарабкался на высокий дуб. На солнечной стороне желуди были спелые, крупные, буро-коричневые, как орехи. Максильо набрал полные карманы и хотел было спускаться.

Но в этот момент раздался оглушительный выстрел, и мальчик ощутил острую боль в ноге. Руки его разжались, и он камнем упал на землю. Очнувшись, увидел над собой сына сеньора Дриго — Педро с дымящимся ружьем в руках.

— Бродяга, мало того, что ты виноград воровал! Ты еще залез на дерево моего отца за желудями! — орал Педро, потрясая ружьем. Максильо поднялся и, превозмогая боль, поплелся в горы за козой.

— Кто бы мог подумать, что из этого маленького водоноса получится такой крепкий парень! — не перестаал удивляться старый друг отца Максильо — рудокоп Пако Алканиз. — Когда еще был жив отец, мальчишка прыгал по улицам, как козленок со своим кувшином. А теперь, гляди, работает, как бывалый шахтер, и не угнаться за ним.

— Да, Максильо молодец, — поддакивали шахтеры. — И ведь какая умница — газету читает, будто учитель. Не будь у нас Максильо, жили бы в темноте и не знали, что делается в мире.

— В мире-то в мире. А почему никто не видит того, что происходит здесь, у нас под носом? — нагружая руду, сердито проворчал как-то откатчик вагонеток. — Говорят, в доме Дриго творятся странные вещи. Педро даже не видно в виноградниках. Слышно, разъезжает по окрестным городам, вербует молодчиков...

Шахтеры молча переглянулись.

Вечером, по окончании работы, Алканиз отделился от попутчиков и взял под руку Максильо.

— Пойдем-ка, сынок, я тебя провожу.

— Нет, Пако, уж лучше я с тобой пройдусь. У меня ноги помоложе.

— Нужно поговорить, — шепнул Пако.

— Тогда пойдем к нам домой, заодно мать навестишь, а то она совсем зачахла после смерти отца.

— Я тоже часто вспоминаю твоего отца, Максильо. Нехорошие мысли лезут в голову. Шесть лет прошло, а причина взрыва и обвала в шахте так и осталась нераскрытой. Тогда еще кое-кто поговаривал, что незадолго до взрыва в шахте видели Педро. Всякое болтают, а поди докажи, если суд и городской голова кормятся свининой и вином сеньора Дриго. Ты был еще мал тогда, сынок, многого не понимал. Как раз в те дни пала диктатура Примо де Ривера. Его приверженцы озлобились против рабочих, как охотничьи псы сеньора Дриго. А твой отец был душой нашей шахты...

Максильо содрогнулся. Как всегда в минуты волнения, тяжко заныла нога, в которую когда-то угодил заряд дроби.

— Так ты утверждаешь, что это дело рук Педро? — спросил он Пако Алканиза.

— Я ничего не утверждаю. Утверждать можно в том случае, если сумеешь доказать. Но я уверен, что правда найдет себе дорогу.

Они вошли в лачугу Максильо и уселись возле очага. Мать принесла кусок пшеничного хлеба, соленые маслины и кожаную бутылку кислого вина. Оба молча ели, глядя на угли.

— Максильо! — первым нарушил молчание Пако. — Откатчик сегодня сказал, что в доме проклятого Дриго что-то затевается. Педро вербует сторонников. Разъезжает по окрестным городам, сколачивает вооруженные банды.

— Педро? — удивился Максильо.

— Да. Или ты считаешь, что отпрыск сеньора Дриго друг республики? После того как мы провалили его на выборах, от него всего можно ожидать. Вот об этом, — Максильо, я и хотел с тобой поговорить...

Они долго сидели в тот вечер возле погасшего очага, а уходя, Алканиз сказал:

— Если тебе удастся что-нибудь выяснить насчет Педро, сразу же сообщи мне.

Максильо вышел проводить Пако и, оставшись один, присел на старую каменную скамью перед дверью. Здесь когда-то они любили сидеть с отцом, глядя на заходящее солнце.

На землю опустилась душная июльская ночь, одна из тех удивительных ночей, какие бывают только на юге Испании. Глубокие долины уже погрузились в темноту, а зубчатые вершины скал еще светились в отблеске заката.

Золотисто-пурпурный край неба превратился в серебристо-зеленый и стал угасать, а с востока надвигалась разукрашенная звездами фиолетовая тень, похожая на мягкий бархатный занавес.

Но вот последний отблеск заката погас, над скалами зажглась вечерняя звезда, переливаясь белым и красным, зеленым и голубым. Кругом посветлело, и от предметов легли туманные, еле заметные глазу тени.

И вдруг серебристая синева неба засияла нежным золотом. Звезды потускнели, и словно далеким заревом осветились выступы скал. Долины окутал прозрачный серебристо-фиолетовый шелк, а по горбатым спинам гор заскользили грозные изменчивые тени.

Огромным пылающим шаром поднялась из оливковых рощ луна. Высвободившись из голубой дымки небосклона, она становилась все ярче и ярче. Сделалось так светло, что можно было различить кроны пробкового дуба и замшелый камень возле горного источника. Максильо все еще продолжал сидеть, задумчиво глядя на горы.

Кругом стояла такая тишина, что слышно было, как шуршат песчинки, вздымаемые горячим дыханием земли. Вдруг полуночное безмолвие нарушили торопливые шаги. Вздрогнув, Максильо замер на скамейке.

На освещенную лунным сиянием улицу выбежала собака, понюхав воздух, она скатилась в овраг. За ней улицу поспешно пересекли пятеро. Громко захрустел щебень под коваными сапогами. Таинственные тени исчезли в овраге.

Максильо встал и, пригнувшись, приблизился к краю оврага.

Темные фигуры уже достигли освещенного луной противоположного склона и по извилистой тропинке двинулись к горному источнику. Максильо здесь был знаком каждый камень и каждый куст. Осторожно, как волк, преследующий добычу, он крался следом.

Дойдя до горного источника, люди скрылись в тени пробковых дубов. Что они искали здесь в столь поздний час?

Максильо залег в кусты. За большим камнем у источника слышался разговор, но такой тихий, что нельзя было разобрать ни слова. Максильо хотел подползти ближе, но это было рискованно.

Прислушиваясь к голосам, юноша не сразу заметил, как из-за деревьев выскочил пес и, нюхая землю, побежал прямо на него. Максильо замер, так плотно прижавшись к земле, что при свете луны походил на один из камней, тысячелетиями лежавших в цепком горном кустарнике.

Пес был уже в нескольких шагах, когда в ночной тишине прозвучал отрывистый свист. Подняв голову, пес метнулся на зов хозяина.

Максильо вытер выступивший на лбу холодный пот и облегченно вздохнул.

Опираясь на локти, чтобы колючки не впивались в ладони, Максильо подполз поближе к источнику. Но успел разобрать всего несколько слов, как захрустела галька и таинственные люди двинулись дальше в горы.

«Что это за дела, которые заставляют людей ночью бродить по горам? — размышлял Максильо. — И куда это они направляются?»

Юноша продолжал свое преследование так ловко и бесшумно, чтс даже собака не почуяла его.

Долго продолжался мучительный путь. Наконец подошли к широкой лощине. Максильо узнал место: здесь когда-то были шиферные копи. Говорили, что предприниматель надеялся найти под толстыми слоями шифера свинцовую руду. Но руды не оказалось, предприниматель обанкротился, и копи постепенно обвалились. Уж не один десяток лет в ложбину наведывались только пастухи с овечьими и козьими стадами.

У входа в шахту те пятеро остановились, отодвинули закрывавший вход пласт шифера. С него посыпались осколки, вспугнутая лисичка, выскочив из кустов, метнулась в горы. Пес, заметив ее, с лаем бросился вслед. Мужчины насторожились. Один из них свистнул, но собака была уже далеко за скалами.

— Проклятье! — проворчал глухой голос.

— Хорош, можно входить, — сказал другой. — Педро, у тебя фонарь, спускайся первым!

Вспыхнул свет, и тени одна за другой исчезли в шахте. Сердце Максильо учащенно забилось: наконец-то он разгадает тайну!

Одним прыжком Максильо очутился у входа, осторожно сделал несколько шагов. Где-то впереди в подземелье слышались голоса.

Максильо ждал. Вдруг откуда-то выскочил запыхавшийся пес и побежал прямо ко входу. Юноша изловчился, кинулся ему навстречу, схватил обеими руками за горло. Когда мускулы животного обмякли, Максильо оттащил его подальше в кусты и снова скользнул в шахту.

Далеко впереди, за темными грудами шифера, мелькал свет электрического фонаря. Кое-где сверху сочилась вода. Максильо полз вперед, затаив дыхание. Кругом валялись звонкие пластины шифера. Каждый неосторожный шаг мог обнаружить его присутствие.

Ход упирался в небольшую круглую площадку, от которой расходилось несколько темных туннелей, ведущих в глубь шахты. На площадке стояли деревянные ящики, а посередине возвышался ворох каких-то темных предметов, над которыми склонились те пятеро. Свет фонаря скользил по лицам, и Максильо ясно различил одутловатое лицо Педро с тонкими усиками.

«Что они там перебирают?» — подумал Максильо и вдруг, холодея, понял: оружие! Они пересчитывают винтовки!

— Итак, сеньоры, — услышал он голос Педро, — здесь хватит оружия и боеприпасов для начала восстания. Потом получим еще из Италии и Германии. У республиканцев оружия нет, но у них много приверженцев. Поэтому с первых же дней следует уничтожить всех, кто мог бы пойти против нас хотя бы и с голыми руками. В Альмадене самый твердый орешек — это шахтеры. Каким-то образом они пронюхали о том взрыве в шахте и теперь ждут только случая, чтобы расправиться с нами. Мы должны их опередить. Главари — Алканиз, этот щенок Максильо и остальные — вы их знаете — должны быть уничтожены. Завтра в ночь вы раздадите оружие всем подразделениям. По сигналу «Над Испанией чистое небо» приступаем к действиям. Республика падет, сеньоры, и мы заживем, как прежде. Арриба, Эспанья![1] — осипшим голосом закончил Педро.

Пока бандиты накрывали оружие зеленым брезентом, Максильо успел выбежать из шахты и спрятаться за скалой.

Заговорщики вышли из шахты, заложили вход шифером и остановились. В темноте опять раздался свист.

— Где черти носят эту Морэну? — проворчал Педро.

— Найдется, пошли, а то скоро светать начнет, — поторопил чей-то голос, и все двинулись обратно по той же тропинке.

Максильо опять пошел за ними, почти не соблюдая осторожности. После услышанного его колотило словно в лихорадке.

Он, Максильо, Алканиз и десятки его товарищей обречены на смерть, чтобы проклятые сеньоры могли беспечно жить и помыкать народом! Так же хладнокровно они, наверно, решили и судьбу отца шесть лет назад.

«Убийцы, убийцы... — шептал Максильо. — Но на этот раз вы просчитались! У Максильо теперь гораздо больше друзей, чем у тебя, проклятый Педро!»

Когда заговорщики спустились к источнику, напились, и, тихо переговариваясь, неторопливо двинулись дальше, в голове у Максильо уже созрел план.

Чтобы освежиться, он окунул голову в прохладную воду, сделал несколько глотков и подошел к распростершемуся, словно гигантская черепаха, позеленевшему камню, на котором в детстве так любил отдыхать. Прислонился плечом к его замшелой спине и нажал что есть силы, но тщетно. Камень будто сросся со скалой.

Максильо осмотрел его со стороны долины. Громада опиралась всего лишь на узкий, выветрившийся выступ скалы.

Обломком кремня Максильо в несколько ударов сбил острие выступа и, зайдя со стороны источника, попытался раскачать неподвижную громаду — раз, еще раз, еще... Камень шевельнулся, накренился и начал катиться. Он увлекал за собой тысячи мелких осколков и сбивал выступы скал на своем пути. Несколько мгновений спустя с гор катилась целая лавина камней.

Гора содрогалась. Далеко в скалах разнеслось тысячеголосое эхо. В прозрачном свете луны к небу вздымалось пыльное облако.

Внизу, в городе, стали зажигаться огни. На краю долины показались встревоженные люди. Похоже было, что весь город поднялся на ноги.

Когда Максильо наконец достиг домика Алканиза, старый шахтер тоже был на ногах, его разбудил грохот лавины.

Едва переводя дыхание, Максильо рассказал обо всем, что видел.

— Пако, нам нужно действовать немедленно. Педро и его сообщников, наверное, нет в живых, но сеньор Дриго знает это дело не хуже Педро. Оружие надо перехватить нынче ночью...

Пако поцеловал Максильо в лоб и дрогнувшим голосом сказал:

— Максильо!.. Максильо, милый мальчик... Ты достоин памяти своего отца.

Вскоре тревожный вой сирены на шахте оповестил жителей города о нависшей опасности, а утром на улицах появился вооруженный рабочий патруль с красными повязками на рукавах. На вопрос, кто их командир, они гордо отвечали:

— Максильо.