Новый Мир ( № 2 2012)

«Просто такая жизнь...»

Яснов Михаил Давидович — поэт, переводчик, детский писатель. Родился в 1946 году в Ленинграде, окончил Ленинградский университет. Автор семи сборников лирики, многих книг переводов (в основном с французского языка), а также нескольких десятков оригинальных и переводных книг для детей. Лауреат многих зарубежных и отечественных литературных премий, среди которых премии им. Корнея Чуковского и Самуила Маршака за вклад в детскую литературу и премия “Мастер”, учрежденная гильдией “Мастера литературного перевода”. Помимо собственного творчества, основной круг интересов — работа с литературно одаренными детьми. Живет в Санкт-Петербурге.

Лидия Корнеевна Чуковская в своих “Записках об Анне Ахматовой” вспоминает такой занятный эпизод: дети, которым Осип Эмильевич Мандельштам подарил свою детскую книжку, попросили его:

— Дядя Ося, а нельзя ли эту книжечку перерисовать на “Муху-Цокотуху”?

В этом вопросе сформулирована одна из главных особенностей детского восприятия: я люблю то, что знаю, и всегда хочу иметь при себе то, что знаю и люблю.

Маленькие дети — и это всем известно — удивительные консерваторы: они с радостным визгом открывают мир и тут же вычленяют из него все полюбившееся, стараясь свое приобретение, как игрушку, никому не отдать.

Это особенно относится к стихам, если, конечно, стихи сопутствуют воспитанию. Кто из нас не был свидетелем того, как маленький любитель поэзии запоем читает какое-нибудь стихотворение — отрывок из той же “Мухи-Цокотухи”, или Маршака, или Барто, или Пушкина, — а на вопрос, кто эти стихи написал, гордо отвечает: “Это я придумал!” — или: “Это я сочинил!”

Малыш не отделяет себя от понравившегося стихотворения: это — мое! А о том, что у стихотворения есть автор, он и думать не думает. Надо, чтобы мир вокруг крепко раздвинулся, чтобы в этот раздвинувшийся мир вошли многие абстрактные понятия, — и тогда ребенок сможет представить, что такое поэт и как с ним общаться.

Четверть века назад два бельгийца — поэт Пьер Коран и педагог Робер Кюсс — выпустили книгу “Рожок для муз”, в которой собрали ответы детей на вопросы “Что такое поэзия?” и “Кто такой поэт?”. Отвечали младшие лицеисты, поэтому в их ответах еще много отзвуков ранних, первых впечатлений от стихов.

Поэзия... “это песня без музыки”, — сказала маленькая Коринна; “это история, которая поет”, — сказала Софи; “это словно мячик катится по земле”, — ответил десятилетний Жан-Мари; “это радость жизни, которая заключена в тексте”, — заметил умудренный жизнью Марсель; “это утешение, когда я одинока”, — вздохнула чувствительная Ширли... “Если не будет поэзии, что нам останется?” — подытожила уже взрослая, двенадцатилетняя Соня.

А кто же такой поэт?

“У поэта длинные волосы и широкие штаны” (Филипп, 10 лет). “Я его представляю красивым, любезным, усатым, высоким, пожилым. Он крепко держится на ногах, а они у него длинные” (Жерар, 11 лет). “Это холостой мужчина, умный, он труженик, он всех любит, и часто у него не хватает времени, чтобы выспаться” (Анри, 11 лет). “Поэт красивый. Это мальчик с каштановыми волосами и голубыми глазами” (Анни, 10 лет). “Он размышляет с утра до вечера. Он мало спит и встает по ночам, чтобы писать стихи. У него черная борода. Поэт любит детей и с нежностью относится к своей жене” (Жоэль, 11 лет). “Поэт?.. Пожалуйста: это Виктор Гюго, он написал все басни Лафонтена!” (Жоан, 10 лет).

На основе этих и многих других ответов авторы книги создали особый “фоторобот” поэта, каким его видят юные читатели; прочитав “Рожок для муз”, я часто задаю подобные вопросы и нашим дошкольникам и младшим школьникам и получаю очень схожие ответы. Конечно, существуют разные дети, по-разному воспринимающие сам факт поэтического творчества и стих как таковой. Опыт показывает, что привлечь ребенка к стихотворной речи — занятие не такое уж легкое, как это поначалу кажется. Для того чтобы он заинтересовался стихами, нужно несколько условий, и одно из существенных — сама поэтическая книга, ее устройство, ее оригинальность. Все-таки наша цивилизация — пока еще цивилизация чтения, а стихи в нашем семейном воспитании всегда занимали серьезное место. Вспомним поэзию пестования, поэтические игры с самыми маленькими, считалки, азбуки в стихах. Вспомним, что в младенчестве рифменное ожидание связано чуть ли не с физиологией, когда, скажем, ложка каши проглатывается “под рифму”.

На одной из недавних встреч я прочитал ребятам загадку: “Вы знаете особенность мою: я — сидя выше, чем когда стою…” Отгадка простая: собака или кошка. Однако умный мальчик Гена ответил так: “Это — поэт. Когда поэт сидит и пишет стихи, он на голову выше всех, в том числе и себя, когда стоит и ничего не пишет”. Позже я понял, что на самом деле сам подсказал ему отгадку. Я ведь начал загадку со слова “Я”, и Гена мог воспринять ее буквально: я говорю про себя. А дальнейшее описание — это уже работа фантазии.

Любовь к поэзии подразумевает богатство чувств и мыслей. И это главное, к чему может привести поэтическое воспитание. Пишущему для детей постоянно приходится сталкиваться с определенного рода парадоксом: психология маленького слушателя-читателя не меняется, но резко — особенно в последнее время — меняются обстоятельства и атрибуты его жизни. И вот уже я слышу, как мой пятилетний собеседник произносит: “Сухие листья шуршат, как чипсы”. По всем правилам, он должен был бы сказать наоборот: чипсы шуршат, как сухие листья. Но для него — сегодня! — первична не природа, а вот эти самые “атрибуты жизни”.

Нынешние дети подсказывают сами: главное — говорить с ними о главном. Не упрощать разговор. И конечно, “до чтения” нужно приучать ребенка слушать. Он должен научиться улавливать на слух все то серьезное, что чуть позже станет основой непосредственно чтения. А стихи — это такая удобная форма, благодаря которой многое можно сказать и многое воспринять. Не так давно у меня написалось такое стихотворение:

Козлята — хвосты колечком —

Бегут во двор за щенятами.

Щенята — хвосты колечком —

Бегут в сарай за котятами.

Котята — хвосты колечком —

Бегут в подвал за мышатами.

А мышата — хвосты колечком —

Бегут себе за колечком.

Никто колечка не хватится —

Катись, катись да кружись!

Вот колечко и катится.

Просто такая жизнь.

Написал и задумался: что это за колечко? Это для кого? Для детей? Для взрослых?

Одно малое дитя, послушав эти стихи, сказало: “Это колечко от пирамидки. Оно катится, и все за ним бегут. Они найдут колечко, сложат пирамидку, и все будет в порядке”. А другое дитя, чуть постарше, сказало так: “Это жизнь катится, потому что круглая. И все хотят ее найти”.

Для меня самое дорогое — вот эти первые движения мысли, идущей вслед за звуком. Если стихи располагают к тому, что мысль происходит, произойдет и все остальное. Один мой дошкольный собеседник сформулировал так: “Мысль — это когда рот закрыт, а голова говорит”. “Думать полезно, — сказал он в другой раз. — А дальше — не знаю”.

Порой мы не без оснований поражаемся проницательности наших чад. Психолингвисты давно пришли к выводу, что маленькие дети плохо понимают метафору и, как правило, не умеют ее объяснить. Однако наблюдения тех же специалистов и родителей доказывают, что в самой детской речи полным-полно метафор, и это — закономерность и одно из главных свойств формирования речи ребенка. На этом психологическом противоречии может, а мне кажется, и должен “играть” детский поэт: показывая мир “изнутри” детского сознания, он подталкивает малыша к активному освоению родного языка, а через него — и всего окружающего. И я сам не раз замечал, что с помощью метафоры можно многое пояснить и рассказать детям, да и понять, что в них самих происходит. Собственно, они сами умеют и любят подхватывать “взрослые ходы”, и это далеко не обезьянничанье, а попытки примерить друг к другу две их жизни — нынешнюю и грядущую.

Так что стихи для детей рождаются из общения. С детьми. Но и с животными. Но и с природой. У каждого есть что-то необычное: словцо, история, повадка, шорох. Очень полезно общаться с умными мыслями. И даже с опечатками. Из опечаток, оговорок, беглых фраз — из того, что чаще всего находится в подсознании, — и рождаются сюжеты и идеи: на поверхности, не прячутся, бери, делись!

Но главное общение — с взрослыми, с родителями. Потому что волей-неволей приходится руководить (вот неприятное словцо!) их чтением детской литературы. Все наши беды, связанные с проблемой нечитающего ребенка, заложены в семье. В ее интеллектуальном уровне и педагогическом климате. Родители — в массе — не знают литературу, предназначенную для детей, и далеко не всегда понимают, для чего она существует. Сколько раз виденный и уже набивший оскомину пример: ребенок тянет мамашу к лотку с книгами, а та его — к лотку с мороженым. На учителей, воспитателей, библиотекарей нередко ложится нелегкая миссия просвещения родителей — в первую очередь именно их. И для этого нужно, чтобы у нас были просвещенные учителя, воспитатели и библиотекари. А в педагогических училищах и институтах “вымывается” преподавание детской книги как таковой. Замкнутый круг. Возвращаемся к проблемам многовековой давности: просвещение общества и противостояние варварству.

И все-таки писатель — по своей писательской профессии — не может быть каким-либо руководителем. Это — из другой области. Так же как литература не призвана чему-либо учить, а если учит, то это ее косвенная функция. Меня часто спрашивают: должно ли государство брать на себя заботу о детском чтении? Я убежден: не должно. Любое государство, формируя детское чтение, будет подчинять читателя своим интересам. Другое дело, что государство должно способствовать развитию общественных фондов, которые ставят своей целью работу с детской книгой. Государство должно тщательно поддерживать и охранять все демократические институты, способствующие воспитанию нормального человека, то есть просвещенного читателя. Государство должно поддерживать работу детских издательств, особенно небольших. Государство должно высоко оплачивать труд педагогов и библиотекарей. А забота о детском чтении должна быть в руках специалистов. И — через них — родителей. Которым я и говорю:

— Все дети — замечательные! Но так быстро вырастают и вдруг становятся негодяями, жуликами, ворюгами и просто несчастными людьми. Вам это нравится? Если нет — посмотрите на себя. Только от вас зависит, чтобы мы остановились на трех первых словах этого абзаца.

Тем более что в истории русской культуры детская поэзия всегда была уникальным образом увязана с политическим состоянием общества — мы все помним и знаем, чем это оборачивалось, скажем, в советское время. Привычное и удобное мышление школьными “обоймами” оставляло за границами обыденного сознания целые пласты культуры. Детская поэзия — при великой и пристрастной любви к ней разных читательских поколений — долгое время жила сегодняшним днем, сегодняшним “набором авторов”, привечаемых официальной критикой. Между тем, читая стихи для детей вековой, даже двухвековой давности, видишь, сколько ценностей уже в наше время было растеряно, забыто, упущено, какие нравственные идеалы, какая поэтическая педагогика, какие глубокие милосердие и сострадание были принесены в жертву социальной назидательности и пионерскому оптимизму.

В XIX веке детская поэзия шла вослед взрослой, повторяя и множа ее художественные достижения и этические установки; в XX ее место резко изменилось — она стала “полигоном” для многих поэтов, лишенных возможности реализоваться в тоталитарном обществе. Разного рода запреты начали вытеснять в детскую литературу таланты, стремившиеся сохранить свою индивидуальность и присутствие в культуре (нечто подобное происходило и в советском художественном переводе). В этих условиях детский поэт брал на себя важную роль проводника и хранителя игровой традиции. И возможно, не случайно наша современная детская поэзия начиналась с “передразнивания”, пародирования взрослых голосов русских поэтов. Так был написан знаменитый “Крокодил” Корнея Чуковского, отдельные стихи Маршака и обэриутов — нетрудно протянуть ниточку и к нашим дням... Начиная с 20-х годов одним из героев детской поэзии (в противовес “героям дня”) становится “человек рассеянный”, чудак, прежде всего в своем бытовом поведении противопоставленный обществу, существующий сам по себе, по своим, казалось бы, странным законам, — однако при ближайшем рассмотрении эти странности оказывались вполне естественными и человеческими на фоне античеловеческой действительности.

Детская поэзия 20 — 30-х годов точно зафиксировала значительное общественное явление — чудачество — как форму социальной, внутренней эмиграции. А знаменитые партийные кампании по переименованию улиц и городов привели к принципиальным неупоминаниям в альтернативной детской поэзии реальных топонимов и придумыванию игровых — особенно в поэзии 60 — 70-х годов (“Цыпленок шел в Куд-кудаки” Эммы Мошковской, “Моя Вообразилия” Бориса Заходера, “Вымышляндия” Эллен Нийт в переводе Юнны Мориц — примеров множество!). Юмор переместился в наиболее защищенное место — в язык, в каламбур.

Детская поэзия чутко реагирует на импульсы, порожденные политическим состоянием общества, и в своих популярных формулах снова становится достоянием политики. Вспомним, например, как строчки детских стихотворений использовались в газетных заголовках для “разоблачения” взрослой жизни: “Неужели в самом деле мы достаточно поели?”, “А у нас гранатомет. Вот”, “Я на Язова не зол, потому что он козел”, “А из вашего окна площадь Красная видна... А из нашего окошка только Ленсовет немножко”, “Я бы в брокеры пошел — пусть меня научат” и так далее. А ведущий телевизионной программы “Вести” так комментировал один из сюжетов: “Завтра, завтра, не сегодня! — депутаты говорят...”, перефразируя популярный еще с 30-х годов XIX века перевод с немецкого Б. Федорова: “Завтра! завтра! не сегодня — / Так ленивцы говорят…”

В недавнем прошлом “жертвами” подобного газетного цитирования чаще всего становились детские песни, ставшие носителями массовой культуры тоталитаризма как культуры подростковости, незрелости. Отсюда — прямой путь в китч. Не случайно в новейшей детской поэзии (равно как в “иронической” взрослой) так широко используются центоны, обыгрываются литературные штампы, “идеологизмы”, которые превращаются в детские ужастики и доводят политизированный мир до абсурда.

Правда, на этом поле подстерегает этическая опасность, она реально присутствует в детской литературе, равно и в прозе и в стихах. Я даже не знаю, каким словом ее назвать. Это стеб, взрослый треп, скабрезность (но отнюдь не черный юмор, который имеет свои жесткие законы и реальную эстетическую ценность). Границы свободы и вседозволенности оказались настолько размытыми, что мы еще долгие годы будем вынуждены проводить или даже восстанавливать границы между ними — и в стихах для детей тоже. “Стихи в ассортименте” (такую надпись я однажды увидел над книжным лотком), увы, реальность сегодняшнего рынка — покупатель детской литературы сталкивается с засильем так называемых поделочных книг, авторами которых являются не только профессиональные писатели (они здесь как раз в меньшинстве), но люди, либо мнящие себя педагогами, либо просто страдающие отсутствием меры, слуха, эстетического вкуса. Бесконечные “веселые” азбуки, подрифмовки, вырубки с убогими виршами, рассчитанными на невзыскательные пристрастия малообразованного читателя, — несть всему этому числа!

Зато ощущаются серьезные потери: из читательского обихода исчезают сюжетные стихи, пропала поэтическая сказка, игра во всех формах и видах превалирует над лирикой (а что делать с душой?); почти не издаются (да и пишутся ли?) стихи для подростков. Насколько широка и богата переводная проза, настолько же узок и беден ручеек детской переводной поэзии — и это при нашей еще совсем недавно столь мощной школе поэтического перевода! В этом смысле поэтическая классика продолжает удерживать первые места в читательском спросе. Слава богу, что она у нас есть!

Однажды зашел ко мне холодильный мастер. Долго возился с мотором, скептически приглядывался к нашему новому холодильнику, вертел его так и сяк; в конце концов, как выяснилось, ничего с ним не сделал, зато со мной — поговорил.

— Вы, — спрашивает, — наверное, профессор, вот у вас сколько книг.

— Нет, — говорю, — не профессор.

— А чем же вы занимаетесь?

— Литературой.

— Пишете, что ли?

— Ну да, пишу. Для детей.

Тут он посмотрел на меня пренебрежительно-недоверчиво и говорит:

— К кому ни приду, все пишут. И все — для детей!