Новый Мир ( № 2 2012)

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

В 2008 году в издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «Веселые человечки. Культурные герои советского детства» (сб. статей, сост. и ред. М. Липовецкий, М. Майофис, И. Кукулин). Так вот, муми-троллей там нет. И не потому, что в советском детстве не было муми-троллей — по крайней мере «Муми-тролль и комета» в 1967-м и «Шляпа волшебника» в 1976 году в переводах В. Смирнова выходили. А потому, что я была среди тех, кому составители предлагали написать о муми-троллях, но по какой-то причине не смогла выкроить на это время. И до сих пор чувствую свою вину.

Теперь появился повод ее загладить.

Дело в том, что в 2010 году московское издательство Zangavar объявило о выходе на русском языке пятитомника «Муми-тролли. Полное собрание комиксов». Аннотация гласит: «…немногие знают, что в 1954 году Туве Янссон приняла предложение крупнейшей на тот момент газеты в мире, лондонской Evening News , начать публикацию авторских комиксов о муми-троллях. Их читали 20 миллионов человек ежедневно более чем в 40 странах на протяжении 20 лет...» Все сказанное — правда, хотя на самом деле сама Туве Янссон, шведская художница и писательница (в 2014 году со дня ее рождения исполнится 100 лет, представляю, какой бум будет по этому поводу!), рисовала для The London Evening News комиксы о муми-троллях лишь с 1953 по 1959 год. Затем, до 1970-го, истории рисовал уже ее брат, Ларс Янссон.

В 2010 году вышел первый, в 2011-м — второй том пятитомника. Первый достать уже невозможно, второй практически разошелся, третий обещается к выходу в этом году.

Вообще-то знаменитые муми-тролли и начинались как герои карикатур и комиксов — впервые карикатура с изображением муми-тролля была опубликована в финском журнале Garm в 1940 году, а первая повесть о них — «Маленькие тролли и большое наводнение» — только в 1945-м. Повесть эта, честно говоря, самая неудачная из цикла (всего, вместе с ней, книг о муми-троллях девять) — герои еще как бы недооформлены. Это прекрасно видно и по авторским иллюстрациям. Так, у муми-тролля узенькая мордочка, такое как бы чуточку рыбье рыльце, и голова по отношению к телу меньше, чем на более поздних рисунках. (Известно, что популярные герои детских книг, комиксов и фильмов большеголовы и пузатеньки, то есть с выраженными младенческими пропорциями — Микки-Маус в свое время проделал ту же эволюцию от остромордого и малоголового юркого взрослого мыша до большеголового, лопоухого и коротконогого мышонка [47] .) Во второй книге — «Муми-тролль и комета» — Муми-тролль и остальные персонажи, в том числе милейшая Муми-мама, уже такие, каких мы знаем. К тому же тут появляется женская анима муми-тролля — фрекен Снорк.

Комиксы, надо сказать, от книжных сюжетов заметно отличаются — уже хотя бы потому, что предназначены для взрослых. Муми-мама, поддавшись на уговоры новой соседки-перфекционистки, нанимает домработницу, у которой тяжелые комплексы, и при помощи веселого семейства изживает она эти комплексы точно согласно рекомендациям тогдашних психологов (мол, чтобы снять «зажатость», надо сделать что-то совсем уж невероятное, и домработница бежит в полицию, чтобы признаться в выдуманном убийстве). Фрекен Снорк и еще одно воплощение муми-тролльской женственности — Мюмла — влюбляются в красавца спортсмена и соперничают из-за него, а спортсмена, похоже, женщины совсем не интересуют… Муми-папа вдруг понимает, что семья ему постыла, уходит в отрыв и вместе с мерзким, похожим на кляксу Вонючкой гонит самогон и устраивает подпольную распивочную… И так далее.

Тем не менее в комиксах сохраняется то, что сделало книги о муми-троллях привлекательными для миллионов читателей, — узнаваемые типажи и архетипические ситуации, которые разрешаются, ко всеобщему облегчению, скажем так, правильно . Муми-маме удалось испортить домработницу для ее же блага, и теперь та вместе с Муми-мамой весело вытряхивает половичок, а заодно подбрасывает на нем, как на батуте, тоже излечившуюся от комплексов свою собачку. Муми-папа, побузив (видимо, кризис среднего возраста), возвращается в семью, потому что в семье лучше, а Муми-мама совсем-совсем не грызет его из-за краткого побега на волю. Мюмла и фрекен Снорк, посоперничав за сердце прекрасного спортсмена, остаются лучшими подругами, и так далее…

Иными словами, и в комиксах и в книгах перед нами предстает модель правильного мира, разве что в комиксах он несколько взрослее. Правильный мир, по Туве Янсон, — это не тот, где нет неприятных или травмирующих ситуаций, но где эти ситуации разрешаются безболезненно, ко всеобщему удовольствию, и не оставляют следов в душах персонажей. Обычное для детской литературы свойство — вся она, как говорят понимающие люди, предлагает модели трудностей, с которыми дети могут столкнуться по мере взросления, а заодно и не слишком затратные психологически способы преодоления этих трудностей: что-то вроде вакцинации, но не телесной, а духовной.

Есть, однако, кое-что еще. Герои детских сказок ХХ века (если причислять к ним Гарри Поттера, то и ХХI), живут в мире иерархий и взламывают эти иерархии либо сами (Элли в стране Оз), или при помощи волшебного помощника, в силу самой своей природы выламывающегося из иерархических рамок (Карлсон или Пеппи Длинныйчулок). В результате элементы окружающего мира перекомпоновываются, и то, что выпадало из иерархий, либо встраивается в него на новых основаниях, либо навсегда уходит (как, скажем, Мэри Поппинс), тем самым обозначая взросление героя.

Мир муми-троллей, однако, в такой перекомпоновке не нуждается, он принципиально неиерархичен и очень мягко структурирован (тем и плоха первая книга, что в ней появляется какой-то большой мальчик ), этот мир предоставляет героям достаточно возможностей и неожиданных чудес, но вращается он, как небесный свод вокруг Полярной звезды, вокруг вечного и неизменного муми-дома.

Для детской литературы истории про муми-троллей в каком-то смысле исключительны.

Сказочные персонажи — и это не раз отмечали исследователи — сироты безродные (в свое время какой-то чиновник от культуры упрекал в космополитизме Чебурашку). Даже там, где вроде все в порядке и сказочный персонаж имеет дом и друзей, вопрос о том, каким образом он появился на свет, тактично устраняется — какие там родители у Незнайки или даже у Знайки? Какие вообще могут быть родители у коротышек? Но вот ведь живут себе и живут…

Мифическая бабушка Карлсона, вечно отсутствующий капитан Длинныйчулок, неизвестно откуда прилетевшая Мэри Поппинс (впрочем, дальняя родственница королевской кобры)… Сказочным персонажам, антагонистам привычного мира, как бы вменена бездомность и неукорененность.

Но ведь и ребенок-герой — персонаж не сказочный, а тот, к кому эти сказочные персонажи приходят, для кого, собственно, они и предназначены, — обычно оказывается лицом к лицу с чудом без всякой взрослой защиты. Даже там, где семья наличествует, она отодвинута на задний план, занята своими делами, уезжает в отпуск, оставляя беззащитного Малыша на страшную домомучительницу, или — страшно сказать — вообще уходит в мир иной.

Сиротство (мнимое или подлинное) главного героя детских книг — вообще штука интересная. В лучшем случае герой болтается в глухом углу волшебной страны, не зная, кто мама-папа, пока не пришла пора вынуть меч из камня; потом мама-папа объявляются и оказываются не меньше чем королем Утером и королевой Игрейной. В худшем — маму и папу истребляет особенно жестоким образом какой-нибудь Вольдеморт. «Без семьи» — не только название романа, но, некоторым образом, кредо.

Исследователи полагают, что этому есть некоторая рациональная причина. Поскольку детские книги — это модели жизненных ситуаций, то они нацелены на то, чтобы герой, с которым отождествляет себя ребенок, проходил этот квест один, без мамы-папы. К тому же в реальной жизни от ребенка мало что зависит, наоборот — он зависит от всех, а в книжке он (вернее, делегированный герой) может принимать решения самостоятельно, что, в общем, есть определенная психотерапия, которую детские книги и предлагают.

Есть, однако, еще кое-что. И это «кое-что» обычно не проговаривается. Дело в том, что в тайном уголке души ребенок ненавидит «своих» взрослых. Чувство это такое неловкое, такое — куда ни посмотри — чудовищное, что виноватый ум ребенка подыскивает ему оправдание. Что, мол, эти родители не настоящие родители, а его подменили в детстве, похитили и т. п. (у Бориса Херсонского, психиатра по «светской» профессии, есть целое стихотворение на эту тему [48] ). Что они настоящие родители, но тайные преступники, а то и (если обратиться к массовым психозам 30-х) враги народа или шпионы (этот сценарий скорее всего в большинстве случаев маркировался как не совсем реальный или, на худой конец, как тайный, но не по той ли причине так легко примирялись, в общем-то, «хорошие» дети с мнимой виной своих родителей?) Авторы популярных детских книжек (скорее всего, бессознательно) тешат эти тайные детские страхи и надежды — отчасти именно поэтому эти книжки и популярны.

Рей Брэдбери, беспощадный исследователь человеческой души, относившийся к мифу о врожденной детской невинности весьма скептически, посвятил этой тайной и страшной детской ненависти по меньшей мере два рассказа. В рассказе «Урочный час» дети оказываются единственной брешью в рубеже обороны человечества и открывают дорогу страшным инопланетянам-завоевателям, потому что когда всех взрослых убьют, то не будет «никакого мытья. И не надо рано ложиться спать, и в субботу можно по телевизору смотреть целых две программы!»

«Странный народ дети, — размышляет по этому поводу миссис Моррис, не слишком удивляясь новой игре в пришельцев из другого измерения, которых дети пытаются „протащить” в мирный сонный городок (позже ее и мистера Морриса, в ужасе забившихся на чердак, обнаружит и весело выдаст страшным чужакам их собственная дочка с ласковым прозвищем Мышка). — Забывают ли они, прощают ли в конце концов шлепки, и подзатыльники, и резкие слова, когда им велишь — делай то, не делай этого? Как знать... А если ничего нельзя ни забыть, ни простить тем, у кого над тобой власть, — большим, непонятливым и непреклонным?»

В другом рассказе — «Вельд» — дети оставляют родителей, попытавшихся ограничить их свободу в виртуальном мире «умной детской», на съедение порожденным цифровыми технологиями, но на удивление вещественным львам.

Так вот, в Муми-доле никому ничего такого не грозит.

Туве Янссон рисует идеальную жизнь в идеальном мире, откуда дети могут с ведома и благословения родителей уплыть на плоту на поиски далекой обсерватории, чтобы узнать, шлепнется ли на Муми-дол комета, и вернуться с новыми друзьями как раз вовремя, чтобы всем вместе пережить катастрофу и оказаться в возрожденном, омытом чистыми солнечными лучами мире. Их может разлучить страшное наводнение, Муми-папа может, переживая очередной кризис идентичности, уплыть с хатифнаттами, Муми-мама может, когда она бывает «усталая, сердитая и хотела, чтобы ее оставили в покое», уйти в черную долину за домом, где «деревья испуганно жались друг к другу», а «земля походила на сморщенную мокрую кожу». Тем не менее и дети и родители всегда возвращаются — мир остается неизменным.

Настолько неизменным, что Павел Пепперштейн [49] — в интерпретации Данилы Давыдова — «связывает муми-троллей и хатифнаттов с разными стадиями развития эмбриона; при этом первые — это еще не рожденные дети, вторые же не родятся никогда. Муми-тролли с завистью смотрят на безбытно-благодатное, полупризрачное существование хатифнаттов: хатифнатты фиксированы в своей фазе, они же находятся в стадии перехода: еще не рожденные, но уже предназначенные к рождению» [50] . Трактовка вроде бы и неожиданная, но в некотором смысле очень значимая: мир муми-троллей — это не столько Эдем, сколько мир до Эдипа , до того, как человечество придумало неотменимый и неумолимый рок, эдипов комплекс и прочие неприятные штуки. Это мир нефиксированных, обратимых событий — в «Волшебной зиме» замерзший под взглядом страшной Ледяной Девы бельчонок вроде бы умирает и уносится к горизонту на спине ожившей снежной лошади (страшные и торжественные проводы, когда нечто, бывшее когда-то живым, отправляется в дальний путь на том, что только что было мертвым, но теперь живое), а вроде бы не умирает, потому что его (или все-таки не его?) Муми-тролль вновь встречает с приходом весны. Какая разница? — ведь бельчонок такой забывчивый. Причинно-следственные связи в муми-тролльском мире очень ослаблены — не как в сказке (где они, напротив, очень жестки), но как в некоем потустороннем, ирреальном, почти загробном царстве, где окружающую реальность лепит совместная воля обитателей. Особенно заметно это в самой загадочной и сложной книге муми-тролльского цикла — «В конце ноября», где книжник хомса Тофт фактически переписывает, перевоссоздает муми-троллей, вызывая их из небытия волшебного хрустального шара, мокнущего в заброшенном саду перед заброшенным домом. Муми-тролль никогда не вырастет (как никогда не повзрослеет, кстати, Муми-папа и не состарится Муми-мама), и в долине если что и будет меняться, обновляясь с каждым циклом, так это времена года. К зиме Онкельскрут, вредный старикашка, глухой и выживший из ума, ляжет в спячку, а весной, когда он проснется, он будет гораздо, гораздо моложе.

Это уже не бессознательная попытка угодить детям, избавив их, хотя бы на момент идентификации с очередным Гарри Поттером, от невнятного груза вины, обусловленной загнанной глубоко-глубоко ненавистью к собственным родителям (вообразить себя сиротой, которого все жалеют, стыдно, но так приятно). Это попытка психотерапии более глубинной, возвращение туда, где этой вины попросту не может быть.

Мир этот, как и положено миру по ту сторону, красив, но красотой грозной и мрачной. С различением добра и зла, кстати, тут тоже проблемы, хотя и неявные на первый взгляд, — и это для мира, где все поправимо , очень характерно. В скобках отмечу, что все (по крайней мере, виденные мной) попытки экранизировать, как говорится в одной из аннотаций на YouTube , «добрые приключения милых существ» проваливались именно потому, что режиссеры и аниматоры пытались представить мир Муми-дола именно как «добрые приключения милых существ» — включая последнюю, 2010 года финскую полнометражную версию «Муми-тролля и кометы», где Муми-тролль ужасно трогательное беленькое существо с круглыми голубыми глазками, и вокруг все тоже такое розовое, голубое и зеленое, и даже комета совершенно не страшная. Тогда как аутентичные черно-белые иллюстрации самой Туве довольно-таки мрачненькие и тем и хороши.

С другой стороны, все гораздо, гораздо проще. Наряду с тайной ненавистью к своим взрослым в душе ребенка уживается тоска по идеальной семье и идеальным взрослым — таким, которые, с одной стороны, настолько могущественны, что могут спасти мир от кометы («Мама, наверно, что-нибудь да придумает»), с другой — они вроде и не совсем взрослые, что-то вроде заправил в уличной компании, подбивающие на всякие приключения: то построить лодку и уйти на ней в плаванье, то поселиться в шалаше… Эти взрослые не зануды, не чистюли, не ущемляют твою свободу, но готовы прийти на помощь, накормить, обогреть и пожалеть, когда в этом возникает нужда. Они ненавидят унылый распорядок и способны устроить какой-нибудь неожиданный и замечательный праздник, но соблюдают ритуалы (что для ребенка очень значимо). К тому же Муми-тролль — и это тоже очень важно — единственный ребенок. Остальные — приемыши. Кто-то приходит и остается насовсем, как Снифф и крошка Мю, кто-то живет поблизости, но все время отирается возле дома муми-троллей, где им всегда рады (фрекен Снорк, Снусмумрик и прочие), а Муми-мама только говорит сама себе, мол, охохонюшки, вот и еще гостей мальчик привел… интересно, понравятся ли им мои оладушки. Но, как бы ни было, Муми-тролль твердо знает, что в сердце Муми-мамы и Муми-папы у него нет соперников.

Этот вечный праздник, эта идиллия, эта никогда не способная осуществиться модель, наверное, еще более тонкий и опасный яд, чем детско-литературное тетешканье «комплекса подкидыша». Этот рай с остановленным временем, это вечное счастливое детство, полное чудес и приключений, эта любовь, которой никто не стыдится, этот дом, где тебе всегда рады, который всегда, куда бы ты ни ушел, остается за твоей спиной… ну вот как же так, с тоской вопрошает взрослый небеса, захлопывая очередную книжку, почему все это досталось ему — этому толстому, бледному, покрытому шерсткой крохотному бегемотику?

[47] «Сама Туве Янссон была против переиздания, поскольку считала свою первую книгу не слишком удачной. Однако и в самой первой работе уже присутствовали многие основополагающие качества будущих сказок» (Р о т к и р х К р и с т и н а. Катастрофа и выживание в Муми-мире. Перевод с англ. Аркадия Гриднева. — «Иностранная литература», 2009, № 9).

[48] .

[49] П е п п е р ш т е й н П. Мифогенная любовь каст. Т. 2. М., 2003.

[50] Д а в ы д о в Д. Мрачный детский взгляд: «переходная» оптика в современной русской поэзии. — «Новое литературное обозрение», 2003, № 60, стр. 280.