Новый Мир ( № 2 2012)

Молочный брат

Леонтьев Александр Юрьевич родился в 1970 году в Ленинграде. Автор шести поэтических книг и сборника эссе “Секреты Полишинеля” (2007), а также многочисленных публикаций в журналах и альманахах. Переводил В. Вордсворта, Р.-М. Рильке, А. Рембо и других поэтов. Участник нескольких международных поэтических фестивалей, лауреат премии журнала “Звезда” (2003) и премии “Двуречье” (2007). Живет в Санкт-Петербурге.

* *

*

Олегу Дозморову

Мороз — и Заячьего острова

Со Стрелки воспалённый вид,

И желтизна собора вострого,

И крест, что ангелом увит, —

Стоишь тут со своею драмою,

Не жалуясь, не голося.

Жизнь развернулась панорамою

Прекрасной — и раскрыта вся.

В том плиточном, разбитом мраморе

Между гранитных берегов

Движенье и дыханье замерли —

Не сделать и пяти шагов.

Фасады и сады от крепости

Надёжно так удалены,

Что не представить пущей крепости

И не вообразить весны.

Во льду размолотом, расколотом,

Но твёрдо вставшем на дыбы,

Фарватер, не объятый холодом,

Невы чернеется, судьбы.

Кто знает, может, наше поприще

Подобный намечает путь

И каждому потом пробьёт ещё,

Продышит сверху что-нибудь.

Самсон в Петергофе

Нелепо! — забрили не льва, а Самсона.

И так ему голым стоять нерезонно

И пасть раздирать — среди косм

Живых, водяных, уподобясь Гераклу,

Такому же — кто это? — горе-мираклю.

Косметика да микрокосм.

Про руки мы знаем того брадобрея.

Пусть брение сделают, пуще добрея

Пред неким расейским врагом.

Парик ему, что ли, приварят, подростку?

Бородку в Небраске подбросят неброску?

Постой, дорогой, и на том.

Итак, реставрация. Без просвещенья.

И впустят в Каскад без, опять же, смущенья.

Со львом, но и без бороды.

Пусть стриженый, бритый — какая ж тут сила! —

Вовсю фонтанирует. Что им Далила.

Скинхеды повсюду млады.

Но что ж за победы с таким куафёром!

Сусальным, безусым покроется флёром

Фигура неведомо чья.

И будет истомной красой восторгаться

Любой иностранный турист-папараццо,

Болвана засняв у ручья.

Он мальчик брюссельский, но наоборотный,

Не ротный Толстого — кумир инородный.

Гламурная, в общем, модель.

Забрили — и выставят радостно снова,

Бессильного, статного — словом, такого,

Чтоб шведы грозили отсель.

Бульвар

Прямолинейна аллея бульвара…

Жёлто-багровый огонь пожара

Заживо всех обступает, хотя

Мало кто чувствует, как же он жжётся,

В руки даётся, но не остаётся —

И не останется годы спустя.

Нет убеждений, особенно твёрдых.

Племя тинейджеров на скейтбордах

Скачет с поребрика на тротуар…

Да, завела меня далековато

Эта аллея, которой когда-то

Шёл я, не зная ещё про пожар.

Память подводит: себя ли мы помним

В том неприкаянном и влюблённом

Мальчике, нёсшем подружкин портфель;

В девочке той, чей портфель до подъезда

Мальчик таскал… Время вышло, а место —

Вот оно... Въяве, в моей голове ль?

Да и зачем вспоминается это?

Мальчика нет, и девочки нету.

Рай полыхает вокруг, словно ад,

Острыми кронами клёнов над нами.

Я пятипалыми их языками

В пламя бездымное полностью взят.

Разве мы думали, чуяли, знали —

В школе, в пропахшем потом спортзале,

В пионерлагере, детском саду, —

Чем завершится прогулка в аллее,

Делающейся вдали всё алее:

Кажется, я никогда не дойду.

Капитолийская волчица

Под животом, как сталактиты скал,

Цветут сосцы, и сталагмиты Рема

И Ромула вершат её оскал —

В проёме вольном римского ярема.

Младенцев рослых варварский восторг,

Как при этрусках (время их смололо).

Я ваш молочный брат, меня исторг

Из той же ночи мастер Поллайоло!

Когда б — с беззубой нижнею десной,

с пустою прямотою постамента —

Волчица обаяла мир дневной…

Но к Тибру вынес ту корзинку Нил,

Дождавшись в человечестве момента…

Второй здесь Джованнино, он крестил.

Неаполь

Фуникулёр туда, где молоко

Везувия сбежало, нас поднимет —

Амфитеатр Неаполя легко

Ступени волн, спускаясь к ним, обнимет.

Любая высота полуслепа.

Кто это — альбатрос? иная птица?

Поставлена скалою на попа

Морской водой надкушенная пицца.

Простор и ветер. Клодтовских коней

Здесь не застал наш сумрачный Евгений,

Уйдя от петербургских вьюжных дней,

Упоем южным восхищённый гений.

Не лучший ли тебе мемориал

Не в нашей Лавре, а вот эти лавры —

В том городе, в котором умирал,

Аничкова моста полукентавры?

Пора обратно… В подземельный сон?

Но юноши упорны, кони дики…

Пускай же и полночный аквилон

Смиряют ослепительные блики.

Распутье

Катил я как-то, несмотря на тьму,

Вдоль трассы из Сперлонги в Террачину.

Свернул велосипед мой не туда.

Рок — только совпаденья. Ни к чему

Вообще искать событию причину.

Вела дорога в Рим. Вот это да!

Не все ведут… Но эта — в самый раз.

Не зря же Аппий Клавдий Цек старался.

До Малой Азии, Эллады довела б.

Стояла ночь. И надобен сейчас

Отель — не Вечный город. Потерялся.

Да и за час езды слегка ослаб.

По Аппиевой, древней… Но, увы,

Иной был поворот туристу нужен.

Одни индусы подле парников,

Плантации какие-то да рвы.

В гостинице уже, пожалуй, ужин…

И чичероне нет для дураков.

Где автохтоны? Эллин, иудей,

Латинянин, этруск, осман — вы где же?

Пришлось вернуться всё-таки назад,

К развилке. Не такой уж я злодей,

Чтоб не спросить у тьмы: “Камо грядеши?”

И ночь мне приоткрыла звёздный сад.

Сиял ошую месяц. От него

Дрожало море… И сомненье “где ж я?”

Рассеялось. Так вот он, верный путь.

Пусть Древний Рим готовит торжество —

Улиссова держаться побережья,

Домой уж доберёмся как-нибудь.

И точно. Четверть часа — и огни

Ковчега засверкали из-за пиний.

Там кров и хлеб с насущной ветчиной.

Чужие ли, мои… Сошлись все дни

На перепутье Аппиевых линий.

Итак, я на Итаке. Все со мной.

Поле Чудес

Был бы не более страшен,

Ясен бы — что за краса!

Басен, кренящихся башен

Миру нужны чудеса.

Разве Зиждитель во мраке

Столь же бывал нерадив?

Див не хватает зеваке,

Всё б ему — чуть искривив.

Точно бы рухнула… Папы

Вскинулись: где эскулапы? —

Старческий пыл теребя.

Перед печалью земною

Твёрдость нужны с прямизною.

И укрепили тебя.

* *

*

Шавка забрешет, забрезжит авто,

Всшипнут под шинами лужи.

Некто, пока он ещё не никто,

Слушает то, что снаружи.

Ливню ночному не скажешь: утри

Слёзы… Ему всё равно ведь.

Лучше не слышать того, что внутри.

Жизнь — ни к чему не готовить.

Спят… Но извлечь их оттуда — пустяк!

Спящих… И старорежимный

Бабушкин маятник тикает так,

Точно доволен пружиной.

Нет, ни к чему не готовить... Не ждать,

Вслушаться в дождь… Но и эта

Тишь неуёмная, шумная гладь —

Вся в ожиданье рассвета…

Ломко шуршит за окошком вода,

Почве всё пьётся и пьётся…

Сердце моё замирает, когда

Чувствую, как оно бьётся.