Новый Мир ( № 4 2008)

"Прямо нету пути. Никуда не прийти..."

“Прямо нету пути. Никуда не прийти…”

Френсис Фукуяма. Америка на распутье. Перевод с английского А. Георгиева. М., “Хранитель”, 2007, 282 стр.

"Американский политический гуру”. Ярлык этот прилип к Френсису Фукуяме, так величают его и авторы некогда респектабельных “Известий”, и публицисты декларативно-изоляционистского “Политического журнала”. Так, уже на уровне термина демонстрируется непонимание предмета критики (а подчас — демонстративное нежелание понимать): Америка — не Франция, не Германия и не Россия, и понятие стоящего на пьедестале Учителя чуждо политической культуре этой страны. В культуре, где Эмерсон и Локк — величайшие мыслители, “учитель” не вещает, ничему не учит: он не пророк — он лишь зеркало, способное выпукло отразить и выразить стихийные настроения.

Таким зеркалом в середине 90-х стала прославившая Фукуяму книга “Конец истории и последний человек”. Смысл ее несложен: есть совершенное, либерально-демократическое общество, в нем все проблемы уже решены и ничего более не происходит: все блаженствуют, история с ее докучливыми вопросами осталась позади. Ближе всего к блаженству и идеалу, как легко догадаться, — США; остальной мир стремится последовать их примеру. “Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив”. Решительно никаких! В этом пятнадцать лет назад был убежден отнюдь не один Фукуяма. В том и была сила книги: автор словно бы заключил с читателем взаимовыгодный контракт. Зеркало явило любимые публикой образы, и публика с удовлетворением вглядывалась в них.

Впрочем, бестселлером в привычном нам смысле и такая книга в Америке стать не могла: она произвела определенное впечатление лишь на университетские круги. Надолго. На целых несколько лет. При этом реакция в академическом мире была достаточно ироничной, фукуямовские игры с гегелевскими категориями аттестовались как “аспирантский реферат на четверку с минусом”. Тем не менее книга нашла свое место — то, которое, по-видимому, изначально и было ей предназначено. Сын протестантского пастора японского происхождения блестяще запечатлел американскую ментальность, выразил американскую мечту.

Сегодня мыслителю приходится свои воззрения корректировать. Что он и делает — смешивая гегельянский “конец истории” (на который он охотно ссылается) с кантовским “вечным миром” (принципиально не смешиваемым, кстати, с первой из этих двух концепций).

Впрочем, тут не до гегелей. Читатель со старомодно-европейскими капризами — книга должна быть интересной, глубокой… — вряд ли осилит этот труд до конца. “Буш не нашел в Ираке ожидаемого ОМП, связь Хусейна с Аль-Каидой остается недоказанной…” Эти очевидные положения десятикратно, стократно повторяются в тексте. Оно все так, конечно; но как же можно на таком фундаменте строить концепцию, строить книгу? Точнее — каково такую книгу читать?

В подобных книгах не то важно, в чем старается автор нас убедить, — существенней то, чтбо они непосредственно нам являют. Фукуяма не презентирует американское мировоззрение: он слит с этим мировоззрением, он является им. А понимание американской идеологии нам сегодня необходимо.

Разрывом с неоконсерватизмом окрестили некоторые критики “Америку на распутье”. “Он твердит то же, что и прежде”, — утверждают другие. В каждом из этих случаев книга не представляла бы особого интереса; но в том-то интерес, что обе оценки одновременно верны. Автор не в силах вырваться из железного круга общеамериканских представлений — но с завидной решимостью ищет выход из порождаемых ими тупиков. Что же мы получаем “на выходе”?

В книге несколько тем, главные: американский неоконсерватизм; его следствие — тупиковая внешняя политика США, особенно в Ираке; рецепты на будущее. Впрочем, как отмечает автор (и тщательно подчеркивают некоторые его критики), не только неоконсерватизм — причина бесперспективной войны. К ней с энтузиазмом призывали обе партии, различные политики, аналитики, публицисты… Попросту говоря — американское общество в целом, и неоконсерватизм является лишь наиболее полным и четким выражением его настроений.

Фукуяма начинает с истории неоконсерватизма. Корни его, согласно автору книги, “восходят к деятельности примечательной группы интеллектуалов, которые в середине и второй половине 1930-х и начале 1940-х гг. учились в Городском колледже Нью-Йорка. <…> Все эти люди — выходцы из рабочего класса, из семей иммигрантов. Все они были студентами Городского колледжа, поскольку такие элитные университеты, как Колумбийский и Гарвардский, как правило, оставались для них недоступными. <…> Студенты Городского колледжа тяготели к левым взглядам. Ложа 1 в кафетерии Городского колледжа Нью-Йорка была троцкистской, а Ложа 2 — сталинистской”. В этих ложах и зародился будущий неоконсерватизм: гарвардские дети миллионеров так и остались леваками, к развитию вправо оказались способны потомки иммигрантской бедноты. Что ж, знакомая картина. (Вспоминается примечательная сцена, описанная в мемуарах Эжена Ионеско: оказавшись в большом обществе поклонников социализма и СССР, великий писатель вошел в раж и пустился доказывать окружающим их неправоту. “Дорогой, как это было смешно, — сказала ему после раута супруга. — Ты доказывал преимущества капитализма — миллиардерам!”) Но в Европе пробудившиеся “дети Солженицына” дозревали лишь до защиты прав человека — чтобы вскоре направить свою деятельность на защиту прав террористов. Их американские сверстники оказались все-таки более последовательны.

Все это не просто любопытно; как Фукуяма подчеркивает, троцкистско-ленинское прошлое многое объясняет в неоконсерватизме. Теория, а особенно практика нынешних неоконсерваторов — вариации на тему экспорта революции (на сей раз либеральной) и принудительного социального строительства. В чем же все-таки состоят взгляды неоконсерваторов? Автор выделяет четыре основных принципа; вот они.

1. Убеждение, что характер внутреннего режима каждой страны влияет на ее внешнюю политику — и уже поэтому не может не быть предметом интереса и давления со стороны либерально-демократических обществ. Это убеждение отличает неоконсерваторов от “реалистов”, всегда выражающих готовность “торговать хоть с людоедами” и декларирующих свое безразличие к чужим внутренним делам.

2. Убеждение, что американская мощь уже используется и должна использоваться в нравственных целях: мощь США, в том числе и военная, необходима для решения задач морального характера. США, главенствующая в мире держава, несут особую ответственность.

3. Недоверие к масштабным проектам социального строительства, боязнь нежелательных последствий программ социального планирования.

4. Скептицизм в отношении как легитимности, так и эффективности механизмов международного права и международных институтов в деле обеспечения безопасности и справедливости.

Картина четкая — и в то же время противоречивая: первый и второй принципы не могут не подталкивать к действиям, противоречащим третьему. Противоречие само по себе не столь уж непоправимое: перед нами не система математических аксиом, и мало ли кричащих программных неувязок заглаживается подчас в ходе реальной жизни. Но для этого нужны серьезные политики… “Если из инструментов у тебя только молоток, все проблемы выглядят как гвозди”, — характеризует Фукуяма линию сегодняшнего неоконсерватизма. Лихо. Но американский неоконсерватизм ассоциируется у нас прежде всего с рейгановской эпохой. Рейган начал политическую карьеру как правый профсоюзник, а впервые активно выступил в 1964 году, поддержав кандидата в президенты, крайнего консерватора Барри Голдуотера; где здесь можно усмотреть левацкие корни? Внешнеполитический проигрыш советского коммунизма имеет различные причины: от интуиции вчерашнего киноактера, понявшего значение Папы для Восточной Европы, до беспрецедентно гениального блефа СОИ. Где во всем этом “политика молотка”? “Лидеры Республиканской партии, — пишет Фукуяма, — всегда лучше разбирались с внешнеполитическими проблемами, чем с внутренней политикой или экономикой”. Это что — характеристика творца “рейганомики”, подготовившего последовавший за его правлением экономический взлет?

На фоне классического периода неоконсерватизма сегодняшние его реалии, выразительно описанные в книге, — либо пародия, либо карикатура, но нам приходится иметь дело именно с ними. Бессмысленно изучать по Фукуяме неоконсерватизм как явление в целом. Но он — и абсолютно откровенно — характеризует нынешнюю политику неоконсерваторов, одним из предтеч которой был сам еще вчера.

Остановимся поначалу на тех принципах-постулатах, которые автор и сегодня ни малейшему сомнению не подвергает.

Об этих принципах — доктрине “благодетельной гегемонии” — автор подробно пишет в главе с выразительным названием “Американская исключительность и международная законность”: “Соединенные Штаты должны способствовать как политическому, так и экономическому развитию и обращать внимание на то, что происходит внутри других государств. Нам необходимо сосредоточить внимание на вопросах хорошего управления, политической ответственности, демократии и сильных институтов. <…> Мы можем использовать наши возможности <…> помогать другим государствам консультациями, а зачастую и деньгами”. Наши антиамериканцы любят злорадно подчеркивать: вся эта их “борьба за демократию” — обеспечение своих финансовых интересов. Помнятся некоторые газетные прогнозы времен начала войны в Заливе: вот-вот танкеры с иракской нефтью поплывут к берегам США… Откровенная, не боящаяся вызвать многими своими тезисами возмущение читателя-неамериканца книга лишний раз убеждает: доля идеализма во внешней политике Соединенных Штатов весьма велика. Другой вопрос, что идеалистичность — далеко не всегда комплимент. И уж, во всяком случае, не всегда повод пылко приветствовать идеалистов и присоединяться к ним.

Беда в том, что принципы американского неоконсерватизма лишь в самой общей форме выглядят столь корректно. “Нам плевать на ваш суверенитет, и мы будем, в ваших же интересах, лезть, когда захотим, в любые ваши дела” — так, по совести, надо было бы подчас конкретизировать эти принципы. Так говорят редко. Наш автор откровенен, он — говорит.

“В каждом из этих случаев (в Сербии в 2000 году, в Грузии в 2003 году, на Украине в 2004 — 2005 годах. — В. С. ) внешняя поддержка была решающей. При отсутствии сложной сети международных наблюдателей, которых можно оперативно мобилизовать, было бы невозможно продемонстрировать фальсификацию результатов выборов. Без независимых средств массовой информации (таких, как „Майдан”, „Острiв” и „Украпнська правда”) было бы невозможно осуществить мобилизацию масс, и эти информационные органы также получали существенную поддержку извне. Без длительного строительства институтов гражданского общества, которые могли бы сплотиться в протесте против результатов выборов, не было бы уличных демонстраций и других открытых акций. <…> Украинские институты гражданского общества, участвовавшие в организации „оранжевой революции”, в частности Украинская ассоциация молодежи, „Молодой Рух” и Школа политического анализа Киево-Могилянской академии, на протяжении многих лет пользовались грантами НДФ (Национального фонда демократии). Благотворительный институт „Открытое общество” Джорджа Сороса также во многом способствовал установлению демократии во всех названных странах”. Так Фукуяма делится “американским опытом продвижения демократии и политического развития”.

Странно было бы предполагать, что на российско-украинской границе продвижение и развитие остановятся и замрут. Как же следует нам ко всему этому относиться? Можно долго говорить об особенностях российского исторического пути, но при всех условиях серьезная прививка европейских политических ценностей нам необходима. (Кстати, это прекрасно понимали русские цари классического имперского периода: от Екатерины Великой до Александра II.) Так, может, засунуть амбиции в карман и покорно учиться?

“Придите и научите нас”. Этот лишенный мелочного самолюбия призыв звучал в нашей истории неоднократно. Национальному характеру делают честь его открытость и широта, и лишь при своеобразном изводе патриотизма можно такого клича стыдиться. Есть и более элементарные черты, уже не специфически российские, а свойственные любому здоровому организму. Например: за сделанное добро нужно быть благодарным. Даже если отношения между сделавшим и принявшим его не сложились, не состоялись. Лишь полтора десятилетия назад Фонд Сороса помог тысячам ученых выжить, сохраниться в науке. На каждое параноидное размышление о цээрушных центрах, где анализируются указанные в грантах заголовки наших открытых, часто уже и опубликованных в западных журналах научных статей, — сколько набралось слов простой человеческой благодарности?

Переходя же к материям глобальным, нельзя не признать: отношения действительно не сложились. Опыт научения на сей раз полностью провалился. Итог оказался даже не по нулям: стороны вынесли из эксперимента окрепшие фобии, возросшие взаимные предубеждения и предрассудки.

Причин этому много. Чему, собственно, мы собирались учиться? И чему собирались нас научить? Под безлично-стертым ярлыком “демократия” мы и они имели в виду достаточно разные вещи. Россиянам была необходима свобода. Не будем рассуждать, что это такое: важнейшие понятия первичны, они даются не дефинициям, не разуму — а чувству. Достаточно посмотреть на фотографии того Августа, чтобы почувствовать, что означала тогда свобода для миллионов людей. Или вспомнить первые президентские выборы, в провинции они шли под еще почти не ослабевшим капээсэсовским прессом. Семьдесят лет люди в России были лишены свободы — открыто молиться, ездить по миру, выражать свои мнения, общаться, читать… Ну каково было доходчиво объяснять им прелести многопартийной системы, убеждать в неслыханных добродетелях процедурной демократии?

Люди рабской страны сказали, неотменяемо и твердо: нам нужна свобода. Но диалога с ними у обитателей развитого демократического мира получиться не могло. Даже очевидные вещи обычно отторгаются — если они противоречат привычкам и менталитету. Мне доводится подчас говорить на эти темы с людьми Запада — сочувствующими России, хорошо, по обычным меркам, знающими нашу страну. “Ну да, — вяло соглашаются они. — Ездить, читать, молиться… Но ведь все это у вас пятнадцать лет уже есть. Почему же вы не идете дальше?” И я без особого успеха пытаюсь разъяснить, что вот сами вы к нынешнему вашему положению — не будем уж спорить, условно примем его за идеал — шли не десятилетия, а долгие века…

А может быть, пропасть между нами и гораздо глубже. Сходясь в признании несомненной христианской ценности — свободы, — сколь далеко мы расходимся в требуемых методах реализации ее? Сколько раз говорено значительными умами: Россия — не партийная, не политическая страна. С этим не обязательно бездумно соглашаться. Но и бездумно отбрасывать такие соображения не лучше: писано все это не попусту, не с потолка.

Однако оставим рассуждения в стороне, посмотрим на дело проще. Хочет ли, не хочет Америка миру демократического добра — в любом случае надо ведь еще и уметь. “Продвижением и развитием демократии” Штаты активно занимаются более полувека. Каков же итог?

“Нулевой”, — отвечает стоящий на почве фактов апологет благодетельной гегемонии, наш автор. Обычно приводят два положительных примера — Германию и Японию после Второй мировой войны: под американской оккупацией они и сохранили самобытность, индивидуальное лицо и стали ведущими промышленными державами мира. Убедительно? Вовсе нет, возражает Фукуяма. “Данные примеры только вводили нас в заблуждение. Германия и Япония после 1945 г. стали образцовыми демократическими государствами, но они изначально были высокоразвитыми странами, там имелся крепкий каркас государственности, который по большей части не был разрушен в ходе войны”.

Но дело не только в этом. В Германии оккупационные власти поддержали Людвига Эрхарда, будущего творца немецкого экономического чуда, помогли созданию социального рыночного хозяйства — модели, весьма далекой от американского либерального капитализма, зато учитывающей немецкий характер и менталитет. Важнейшим, напоминает Фукуяма, решением Дугласа Макартура, командующего оккупационными войсками в Японии, стало сохранение Императора — генерал не попусту жил в Восточной Азии с 1930-х годов. Так американцы умели тогда учитывать специфику “исправляемых” ими стран.

Итак, немецкий и японский опыт сегодня во всех отношениях не показателен. Более характерны другие образцы. Фукуяма напоминает об американском опыте правления Филиппинами, о многочисленных интервенциях в страны Карибского бассейна и Южной Америки. “Соединенные Штаты владели Филиппинами на протяжении почти пятидесяти лет, и тем не менее успехи демократии там были сомнительными вплоть до 1986 г. (В 1986 году был свергнут проамериканский режим Ф. Маркоса. — В. С. ) Филиппины остаются одной из наименее благополучных — с точки зрения экономического развития — стран АСЕАН (Ассоциации государств Юго-Восточной Азии). США осуществляли вторжения на Кубу, в Никарагуа, Доминиканскую Республику и Гаити, и ни в одной из этих стран американцам не удалось создать прочные демократические институты”.

В России “продвижения по-американски” тоже не получилось, и все приводит к мысли, что получиться не могло. И из осознания предопределенности неудачи родилось взаимное недоверие, неприязнь. Против нас стали строить различные “валы”. Оборонительные? Наступательные? Против нас — или против других, но все-таки рядом с нами? Нередки ситуации, когда и сами строители не в состоянии внятно на эти вопросы ответить.

В этих условиях и родилась теория “суверенной демократии”. “Россия не просто признаёт такие ценности, как свобода, права человека, частная собственность, выборность и подотчетность народу органов власти, но и считает их неотъемлемо присущими российскому многонациональному народу. Однако <…> Россия отказывается уступать даже часть своего национального суверенитета в обмен на экономические и технологические преференции или же в ответ на обещание принять Россию в полумифический „клуб подлинных демократий””. Что ж, в сложившихся условиях такой вариант развития кажется оптимальным. Вернее, казался несколько лет назад. Президент делал тогда в сторону Запада широкие, удивлявшие и мир, и страну жесты: можем и без вас, но лучше — вместе! В идеале, на бумаге многие концепции смотрятся привлекательно (хоть тот же неоконсерватизм, к примеру). Почему же за считанные годы “суверенная демократия” скатилась в банальный шовинизм, в помесь советчины с замоскворецким самодовольством? Несколько лет назад общественность была слегка шокирована путинским “мочить” в адрес оголтелых бандитов. Сегодня президент — и чувствующий настроения аудитории, и умело формирующий их — рассуждает про лезущие в чужие дела “сопливые носы” наших “партнеров”. И это уже не вызывает эмоций. Даже положительных: это просто воспринимается как естественная для главы нашего государства норма речи.

Мы вышли уже, однако, за пределы размышлений о политике и о власти. Вернемся к фукуямовской критике неоконсерватизма. Критика эта вызывает недоумение: она столь же экспрессивна, сколь бессодержательна. Да, доктрина благодетельной гегемонии, как же иначе; но “жесткая” сила, в отличие от “мягкой”, хороша не всегда. Да, ООН бессмысленна и неэффективна, как же с ней считаться; но нужно создавать новые, эффективные организации. Да, США имеют право на превентивные войны, какие могут быть в этом сомнения; но нужно здраво просчитывать риски в них. Попросту говоря, хорошо бы администрации быть поумней. Но, во-первых, это кому уж как Господь дал, а во-вторых — нельзя же на подобных аргументах строить критическую стратегию! Фукуяма хочет, очень хочет оторваться, откреститься от неоконсерватизма. Но… как? Все это напоминает, в духе приводимых Фукуямой же ассоциаций, споры с товарищем Сталиным старых большевиков. Кёстлеровский Бухарин-Рубашов проиграл не потому, что попал в застенок: просто прав был, в их общей системе ценностей и идеалов, Сталин, а не он.

Лишь в одном пункте критика Фукуямы действительно становится принципиальной. Но когда знакомишься с нею, недоумение продолжает расти. Речь идет об исламе; здесь автор выстраивает-таки целостную систему нападения на неоконсерватизм.

“Мы противостоим не исламу как религии или его приверженцам вообще; наш враг — радикальная идеология, привлекающая незначительное число мусульман. В этой идеологии мы находим многое не только от ислама, но и от западных идеологий. <…> У нас есть серьезные основания согласиться с французскими экспертами по исламу Жилем Кепелем и Оливье Руа в том, что джихадизм как политическое движение потерпел, в сущности, крах”.

“Существуют значимые свидетельства того, что многие мусульмане, в том числе и проживающие в самых традиционных мусульманских обществах, не испытывают вражды к Соединенным Штатам, модернизации, „свободе” (в понимании президента Буша) и другим аспектам западной цивилизации”.

Эти нетрадиционные тезисы автор развивает хоть и многословно, но нельзя сказать, что доказательно. То ссылки на “серьезные основания”, то на “значимые свидетельства”… Впрочем, вот и доказательства.

“Подавляющее большинство населения практически каждой арабской страны предпочло бы жить в западном государстве, если бы представилась такая возможность. Это означает, что эти люди не воспринимают западную культуру как абсолютно враждебную”. Мы-то хорошо помним разъяренные толпы в арабских кварталах, ревущие на телеэкранах от избытка счастья после трагического 11 сентября. Почему же американец Фукуяма забывает о них?

Забывчивость эта имеет очевидные корни. Как известно, все народы мира стремятся к постисторическому счастью, к демократии, просвещению и либерализму. Ну, правда, — добавляет сегодня перестроившийся мыслитель, — стремятся в разном темпе. Одни быстрее, другие медленнее. (Ниже мы увидим, как Фукуяма намеревается ускорить всеисламский прогресс.) А осатанелые толпы ну никак не укладываются в эту благостную картинку…

Конечно, миллионы благочестиво молящихся Аллаху мусульман не имеют отношения к напоминаемым нами сценам — это ясно, странно и декларировать подобные очевидности лишний раз. Но вот другие миллионы, запечатленные и не запечатленные политкорректными западными телеоператорами, — очень даже имеют. Тоже молящиеся Аллаху. И готовые резать неверных в любой удобный момент. Исламский мир, безусловно, многообразен. Но очень уж сомнительно фукуямовское деление его. На сколько-то там тысяч фанатиков и их поклонников. И сотни миллионов мусульман хороших. То ли прозападных, то ли просто благочестивых — на какой странице как…

Вот и вторая основа фукуямовских прогнозов: беззубо-либеральная политкорректность. Кроме нее автору, в рамках общеамериканских идеологических представлений, просто некуда податься и отступать. И это — самый важный вывод из книги. Если до конца понять этот вывод, то феерические советы мыслителя “Америки на распутье” удивления уже не вызовут.

“Можно было бы отстаивать установление авторитаризма на Ближнем Востоке, если бы мы обнаружили в этом регионе автократических лидеров, склонных к модернизации <…>. Подавляющее большинство автократических правителей арабских стран практически не проявляют интереса к вопросам развития и очень успешно не допускают, чтобы демократические преобразования продвинулись дальше самых первых, небольших шажков”.

Медленно же движется исламский мир к прогрессу: даже предлагаемое лишь в тяжких случаях авторитарное лекарство — и то не подействует; как же в столь прискорбной ситуации быть?

А вот как: дело спасут свободные выборы!

“Кондолиза Райс, как государственный секретарь, ясно дала понять, что администрация готова пойти на риск и, возможно, увидеть, как экстремисты приходят к власти в результате открытых выборов. Это благоприятная перемена <…>. Расширение демократии приведет к политическому участию исламистских группировок в плюралистической системе. Приверженность многих из них демократии весьма сомнительна. Хотя многие из них желают участвовать в выборах, большинство из них отнюдь не могут быть охарактеризованы как апологеты либерализма, а такие группировки, как „Хамас” в секторе Газа и „Хезболлах” в Ливане, являются террористическими организациями. Мы можем лишь надеяться, что они со временем вольются в структуру более ответственных политических партий, готовых принять плюрализм из принципиальных соображений <…>. Но в ближайшее время события могут развиваться так, что это принесет ощутимую досаду тем, кому небезразличны права женщин, религиозная терпимость и т. п.”.

Принесет-таки досаду, оказывается. Но это все временные трудности, и веры в светлое плюралистическое будущее они колебать не должны.

“Разговоры о Четвертой мировой войне и глобальной войне против терроризма должны прекратиться, — предписывает мечтатель. <…> — Основную часть кампании против джихадизма будут вести в Западной Европе наши союзники; мы же будем играть — впрямую — небольшую роль, поскольку многие террористы имеют европейское гражданство. При отсутствии боевых операций в Ираке и Афганистане кампания против джихадизма будет напоминать не войну, а скорее серию полицейских и разведывательных операций”.

И будет казаться, что все хорошо.

Книга Фукуямы рождает и дальние, вряд ли предусмотренные автором ассоциации.

…Шли когда-то, тыщу лет назад, Крестовые походы. Необузданные воины ринулись и на христианские города; взяли они и Константинополь. Было все как обычно: насилие, истребление памятников культуры, грабежи. Плохо было все это, одним словом. Но… и оккупации бывают ведь разные: как посмотреть. Вошли крестоносцы в город по призыву одного из претендентов на византийский престол. Законного, нет ли (поди разбери), но, скажем так, естественного: сына василевса, свергнутого незадолго перед тем. Посадили его на трон. А потом (это все при оккупации) другой претендент их ставленника сверг. С крестоносцами он не поладил и в один прекрасный момент просто вышвырнул оккупантов из города. И взяли они недавно взятый ими город во второй раз…

Миновали два с половиною века; Византия успела позабыть о крестоносной Латинской империи. И теперь город взял султан Махмуд, он торжественно запечатлел свою окровавленную пятерню на колонне Софии. Наступила оккупация, теперь уже другая. С тех пор минуло полтысячелетия, вторичного штурма города туркам ни разу не понадобилось.

Крестоносцы были грубый народ. Негуманный, не уважающий справедливость и право. Вожди их были подчас неграмотные люди. Может, и просто глупые; во всяком случае, стратегическими решениями они не прославили себя. Были они просто — вожди походов . И если бы не отбросили эти походы катившийся на Европу исламский вал — некому было бы сегодня в мире говорить о гуманности и о праве.

Валерий СЕНДЕРОВ.