Новый Мир ( № 4 2008)

На острие ресницы

Казарин Юрий Викторович родился в 1955 году, окончил филологический факультет Уральского университета. Стихи публиковались в отечественных и зарубежных журналах, выходили отдельными сборниками. Автор-составитель антологии “Последнее стихотворение” (100 русских поэтов XVIII — XX веков). Живет в Екатеринбурге.

* *

*

Слева рыбак, справа рыбак,

сердце дрожит больное,

утром болит, в полдень болит,

ночью — все остальное.

Рыба да рак воду никак

выпьют в реке, шальные.

Слева рыбак, справа рыбак,

в небе — все остальные.

Было тепло, стало светло,

в речке стекло стальное.

Слева барак, справа барак,

в небе — все остальное.

* *

*

Дождик чует наготу

женщин, улиц и растений,

словно гений, просто гений,

пишет воду на мосту:

пишет, над теченьем стоя,

пишет время золотое

так, что течь невмоготу.

* *

*

Капля раздвинет воздух,

высунется сюда,

где в ледовитых розах

мучается вода.

Не умирай, покуда

сердце во мне висит —

счастье, несчастье, чудо,

совесть моя и стыд.

Небо ударит в спину,

небо качнет буксир —

кепку свою надвину

прямо на этот мир.

* *

*

Прямо в небо выходишь из дома — туман,

у реки оттопырен карман:

бездне в лоб упирается бездна,

и плотва умирает отвесно.

Появляется дух из дыхательных дыр,

повторяется, нет, сотворяется мир —

только в смерть, от любви да от жажды,

входишь дважды.

Входишь трижды, четырежды, вечно — в туман

и стоишь, как напуганный небом баран, —

над обрывом, над рыбою дышишь —

и вселенную жабрами слышишь.

* *

*

Сколько времени там, на весле,

капли две — это горькое чудо:

не успеешь привыкнуть к земле,

как пора закругляться. Отсюда

улетать, потому что зима,

убывать, зависая над телом,

в чем-то белом, наверное, белом

или черном, как вечность сама.

Или в чем-то прозрачном, в чем, ах,

нас выносит в небесную дырку.

И — соленые ленты в зубах,

чтобы не потерять бескозырку.

* *

*

Меж безднами двумя

то лодка, то ресница

качается, стоймя

стоит себе — и длится…

Утешь меня, утешь,

глагол, своим недугом —

своим зияньем меж

значением и звуком.

* *

*

На читку воздуха едва ли

мне хватит этих смертных уст:

откроешь фолиант рояля —

он пыльной музыкою пуст.

Он как раскрытое жилище,

чердак, где плакала метла,

как снегопад и пепелище,

не выгоревшее дотла.

Как дом, не купленный в деревне,

где ночью рвутся провода

с душой, готовой к перемене

не мест, а места навсегда.

* *

*

Расторопней серебра

собираются снежинки,

как запчасти для ходынки

деревенского двора.

Холода тебе любезны,

и прозреньям нет числа:

то ли мы в гостях у бездны,

то ли бездна к нам пришла.

* *

*

Гр.

Зима небесная, напрасен вечный труд,

где прирастает высота горизонталью:

вот-вот от ужаса прозрение с печалью

мысль изреченную в снежок переведут.

Сверкающий, как пресное стекло,

сквозь драгоценную отмашку ножевую:

после нее и пусто и светло —

и вот несчастие перевело

мысль изреченную в мою слезу живую.

* *

*

Отвернувшись к стене,

чтобы прямо сказать стране:

ненавижу тебя, но не

умирай, оставайся во мне,

словно небо, растущее вне

понимания неба; в вине

не тони, не куражься в огне

стужи, ужаса и, к стене,

но с другой стороны — в окне —

отвернувшись, прижмись ко мне.

* *

*

Какие там стихи — идет война…

К. Кавафис.

Какая там война — идут стихи:

просохнут слезы, новые родятся

придурки, урки, петухи,

политики, с которыми обняться

придется и народу, и царю,

и пользователям эфира, —

так я в Александрии говорю

устами гибнущего мира.

* *

*

Неба все больше, мало

суши осталось, тверди.

Жизнь наконец совпала

с тем, что коснется смерти.

Снег и земля друг другу —

в лоб, в мозжечок метели:

кажется, что по кругу,

в сердце — на самом деле.

Все-таки скорость взгляда —

это не скорость птицы,

а намерзанье сада

на острие ресницы.

Медленный взгляд оттуда,

где умирают звуки,

где происходит чудо

прямо из этой муки.