Ну здравствуй, это я!

«Я жив, тобой и Господом храним…»

В психологии есть такое понятие «значимые другие». Это люди, которые своим существованием рядом предостерегают, удерживают, а иногда — спасают. Эти «другие» — особенно близкие и любимые — для человека одна из немногих причин труднее жить…

«Я думаю, когда Володя писал: «Двенадцать лет тобой и Господом храним…» — это была правда. Потому что я была этому свидетельницей. Он умирал у меня на руках, когда ему было тридцать лет, и он дожил до сорока двух… А двенадцать лет — это очень много! Это самый зрелый, самый насыщенный период в жизни, между тридцатью и сорока годами. Это время, когда человек полон сил и энергии, время богатства мыслей» (Марина Влади в фильме Юлии Абдуловой).

Почему же происходили эти срывы — «уходы в пике»? Приведем мнения друзей Высоцкого по этому поводу.

Валерий Янклович: «Постоянное напряжение-До такой степени напряжение, что уже чувствовал: вот-вот начнется. Эта струна натянутая должна была лопнуть, или наступала разрядка… Я же видел — вначале подливал себе немного коньяка в чай, а потом начиналось… Когда «уходил в пике», становился жутким, неуправляемым. Кода болезнь вступала в свои права, становилось страшно. А когда Володя выходил — чувствовал себя виноватым…»

Владимир Шехтман: «Дела накапливались, накапливались… И вот наступал день, когда он должен был быть одновременно в семи местах. «А пропади оно все пропадом!» — говорил Володя и уходил в штопор. У Севы Абдулова вначале была такая теория: «Володя должен выпить «свое», а потом он сам остановится». Вероятно, вначале все было именно так, но к концу семидесятых ситуация изменилась…»

А как это происходило, первой рассказала Марина Влади, — «Ты заказываешь мне пантагрюэльские ужины, ты зовешь кучу приятелей, тебе хочется, чтобы в доме всегда было много народу. Весь вечер ты суетишься возле гостей и буквально спаиваешь их. У тебя блестят глаза, ты смотришь, как кто-нибудь пьет, с почти болезненной сосредоточенностью. На третий или четвертый день почти непрерывного застолья, наливая гостям водки, ты начинаешь нюхать ее с видом гурмана. И вот ты уже пригубил стакан. Ты говоришь: «Только попробовать». Мы оба знаем, что пролог окончен.

Начинается трагедия. После одного-двух дней легкого опьянения, когда ты стараешься во что бы то ни стало меня убедить, что можешь пить как все, что стаканчик-другой не повредит, что ведь ты же не болен, — дом пустеет. Нет больше ни гостей, ни праздников. Очень скоро исчезаешь и ты…»

Геннадий Полока рассказывал мне, как они с Мариной искали Высоцкого во время очередного исчезновения. Как нашли в какой-то квартире: пустые бутылки и остатки закуски. Все друзья-собутыльники уже разошлись, оставив В.В. одного. Как они с Мариной пытались привести его в чувство, как везли домой на такси…

Марина Влади часто задавала себе и своему мужу этот вопрос: «Я же вижу, да и ты сам чувствуешь, что начинается очередной приступ. Почему не разбить эту проклятую бутылку, когда еще не поздно?»

Ответ будет ясно сформулирован годами позже: «Потому что я уже пьян, до того как выпью. Потому что меня заносит. Потому что на самом деле я болен. Это обычно случается, когда ты уезжаешь из Москвы, Марина, особенно, когда ты уезжаешь надолго».

<1972>

Евгений Канчуков: «Ситуация в это время объективно сложилась так, что М.Влади оказалась для него чуть ли не единственным близким и родным человеком. И мудрено ли, что именно к ней он бросался всякий раз, когда нужно было перевести дух в гонке, глотнуть свежего воздуха да и просто отдохнуть. Поэтому и любовь в начале 1970-х по-прежнему остается для него универсальным выходом из любой ситуации, своеобразным кругом света, ограждающим от внешних невзгод, последним убежищем, где он еще может себе позволить расслабиться хоть на время».

Свидетельств и воспоминаний о том, как Марина буквально спасала Высоцкого, достаточно много, но вначале взгляд, а точнее, анализ ситуации Михаила Шемякина: «Она пыталась перенести на русского мужа свое трезвое — во всех смыслах — отношение к жизни. И считала, что именно рациональность, настойчивость, сильный характер ограждали Высоцкого от более раннего ухода. А он, умом понимая, где и кто его спасение, душой рвался в Большой Каретный».

Марина Влади: «Как только ты исчезаешь, в Москве я или за границей, начинается охота, я «беру след». Если ты не уехал из города, я нахожу тебя в несколько часов. Я знаю все дорожки, которые ведут к тебе. Друзья помогают мне, потому что знают: время — наш враг, надо торопиться. Если на беду я приезжаю лишь несколько дней спустя и у тебя было время улететь на самолете или уплыть на корабле, поиски усложняются…»

Ганна Ганевская, художник по костюмам: «Ну, он был не в форме, это так. Пил, не мог остановиться, и пришлось нам вызвать Марину из Парижа. Она была единственным человеком на свете, имеющим на него влияние, оказывающим немедленное воздействие. Марина тотчас же прилетела, бросив все свои дела. И принялась выручать его и, значит, нас. Увозила его на чью-то дачу, кажется, Ивана Дыховичного, точно не помню. Приводила его всеми известными ей способами в норму и сообщала нам, когда мы можем присылать за ним машину. Если ей иной раз это не удавалось, она, человек дисциплинированный и умеющий держать слово, сообщала нам о неудаче, и мы, увы, отменяли съемки. Если бы не Марина…»

Елена Садовникова, врач-психиатр: «Мы познакомились с Володей в 1969 году при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи им. Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься, а он нервничал, торопился поскорее выписаться из больницы.

В то время мне был знаком только его голос — я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было, и я, конечно, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила, знают ли родные, что он здесь.

— Мама знает… — услышала я в ответ.

— А жена?

— Жена в Париже.

Нина Максимовна, мать Володи, попросила меня поговорить с Мариной Влади. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая знаменитая, красивая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением.

Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе — страдание, боль, любовь, тревогу:

— Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если вы считаете необходимым, я тут же вылетаю…»

Александр Митта: «А у нее свои заботы: она актриса, талантливая, в расцвете, но продюсеры боятся с ней работать. Они составляют сложные контракты, а Марина отказывается их заключать. Она мотается из Москвы в Париж, из Парижа в Москву по первому намеку, что у Володи что-то не так, бросает все, детей под мышку и сюда. Очень сложная жизнь. И надо было сделать так, чтобы все эти сложности таились только в ней, чтобы они не были никому заметны, чтобы для Володи было лишь успокоение, только окружить его заботой. Большая, серьезная, напряженная, полная самоотречения жизнь. У Марины было много творческих предложений, от которых она отказывалась. Володя был для нее главным, и мы все очень обязаны ее самоотверженности, ее доброте, ее мужеству».

Очередной срочный прилет Марины из Парижа. Вспоминает Давид Карапетян: «Самолет прилетел по расписанию: долго ждать Марину не пришлось. Давно уже не видел я ее настроенной столь решительно. В разговоре выяснилось, что Володя в очередной раз сорвал ей серьезный контракт и теперь придется снова платить неустойку. Чтобы как-то выправить финансовый крен, Марине недавно даже пришлось рекламировать мыло.

— Еще одна такая реклама в журнале, и ни один уважающий себя режиссер не захочет иметь со мной дело. Все. Он меня постоянно предает, причем в самые неподходящие моменты. Я сделала все, что смогла. Пора спасать свою шкуру, — твердила она в порыве откровенности. <…>

Телефон зазвонил только в девятом часу вечера. Это был югославский режиссер В.Павлович, снявший фильм «Единственная дорога» с участием Высоцкого. Оказалось, что Володя находится у него в гостиничном номере и просит Марину приехать. Через полчаса мы были в «Белграде». Мужчины успели уже основательно набраться, что подтверждала блаженная улыбка на физиономии полностью расслабившегося Володи. На столе красовались остатки нехитрого пиршества — апельсины, початые бутылки, гора окурков. Рядом с ними сидела какая-то девица, тут же начавшая любезничать с Мариной. Самообладание Марины восхищало. Она тактично поддерживала беседу, ничем не выдавая своего душевного состояния.

Такое же миролюбие она проявила и на обратном пути, сидя на заднем сиденье рядом с ничего не подозревающим Володей. Мне это затишье казалось предвестником надвигающейся грозы.

Едва мы зашли домой, Володя направился в спальню и, не раздеваясь, улёгся на кровать. Марина последовала за ним. Я же, куря сигарету за сигаретой, потерянно слонялся по кухне. Тишина в спальне становилась зловещей. «Тем сильнее грянет буря!» — тоскливо подумал я и решил спешно ретироваться. Приблизившись к отворенным дверям спальни, я, огорошенный, застыл. То, что я увидел, было форменным издевательством над здравым смыслом, но триумфом женской логики. Наклонясь к тихо лежавшему Володе, Марина нежно касалась ладонями его лица. Это походило на кадр из старомодной мелодрамы, кадр, выстроенный самым непредсказуемым постановщиком — жизнью».

Михаил Шемякин: «Я знаю, что Володя всегда был благодарен Марине за то, что она действительно сначала спасала его от алкоголя, а потом — конечно, безуспешно — пыталась бороться… с его пристрастием к морфию. Таким образом, он пытался как-то себя поддерживать для того, чтобы работать. Но это, конечно, его убивало. И для Марины, и для всех нас это была большая трагедия. Я в своем первом некрологе сказал, что мы все должны быть благодарны Марине за то, что 12 лет она спасала его для нас, для творчества и для России…»

И закончим словами Марины:

«Без меня он бы умер в тридцать лет. И кто скажет, что это неправда, — я тому просто по морде дам!»