О чем молчат фигуры

Вместо предисловия

Так уж получилось, что в шахматах мне приходилось выступать в самых различных ипостасях. Я увлекся ими в 1935 году во время проходившего тогда в Москве II международного турнира. На самом турнире мне побывать не удалось, но я был зрителем на сеансе Ласкера для московских школьников и видел, как чемпион моей школы Алик Прорвич победил экс-чемпиона мира.

В том же году мне посчастливилось прослушать лекцию мастера Николая Григорьева, и она произвела на меня неизгладимое впечатление. Когда Григорьев показывал свои пешечные этюды, тонкими артистичными пальцами передвигая фигуры на демонстрационной доске, я скорее почувствовал, чем понял, все богатство, всю глубину и красоту шахмат, увидел, как человеческая мысль одухотворяет маленькие деревянные фигурки, и они, словно заправские актеры, начинают разыгрывать чудесный спектакль, способный затронуть человеческую душу. Восприятие шахмат как искусства сблизило меня с этой игрой.

В 1940 году, уже кандидата в мастера и студента, меня пригласили поработать демонстратором на XII чемпионате страны. Турнир проходил в Большом зале консерватории, там я впервые увидел шахматную элиту не из зрительного зала, а из-за кулис. В 1944 году я стал мастером и вошел в эту элиту. За свою долгую жизнь мне пришлось быть не только игроком, но и тренером, секундантом, спарринг-партнером ряда ведущих шахматистов, в том числе чемпионов мира. Я выполнял обязанности арбитра и главного арбитра самых ответственных соревнований — матчей на первенство мира, Олимпиад, различных международных встреч и турниров. Десятки лет входил в руководство нашей федерации и ФИДЕ и почти 40 лет проработал главным редактором журналов «Шахматы в СССР» (впоследствии «Шахматы в России») и «Шахматный бюллетень».

Нужно ли теперь говорить, что я знаю шахматную жизнь и шахматную элиту вдоль и поперек не только с внешней, парадной стороны, но и с внутренней, закулисной, во многом скрытой от любителей шахмат. Ведь шахматы многолики. С одной стороны, это игра царей, ставшая поистине царицей игр, игра джентльменов, высокоинтеллектуальный благородный спорт. С другой — постоянный, иногда исключительно острый конфликт личностей, даже целых поколений, столкновение самолюбий и честолюбий, высочайший эгоцентризм. Вокруг шахматной доски нередко переплетается самое высокое и самое низкое.

Недавно, работая над сборником своих избранных партий, я пытался показать не только то, что происходило на шахматной доске, но и рассказать о том, что происходило за кулисами шахматной сцены. Выяснилось, что этого самого «закулисья» оказалось так много, что мне ничего другого не оставалось, как посвятить ему еще одну книгу.

Эта книга перед вами.

Добавлю только, что почти полвека я занимаюсь историей шахмат. И, чтобы лучше понять события, очевидцем которых мне пришлось быть начиная со второй половины 30-х годов, читателю будет полезно познакомиться с тем, что происходило в шахматной жизни страны раньше.