О природе и языке

ГЛАВА 5

Секулярное священство и опасности, которые таит демократия

Термин «секулярное священство» я заимствую у выдающегося британского философа и историка- интеллектуала Исайи Берлина. Тот имел в виду интеллектуалов-коммунистов, оправдывавших государственную религию и преступления власти. Конечно же, к секулярному священству примыкали не все советские интеллектуалы. Были комиссары, которые власть оправдывали и реализовывали, и диссиденты, которые протестовали против власти и ее преступлений.

Мы чтим диссидентов и осуждаем комиссаров, что, само собой разумеется, справедливо. Внутри советской тирании, однако, верно было прямо противоположное — что тоже, само собой разумеется.

Следы различения «комиссаров» и «диссидентов» ведут к самой ранней письменной истории, как и тот факт, что внутри своей страны комиссары чаще пользуются уважением и привилегиями, а диссидентов презирают и нередко наказывают.

Рассмотрим Ветхий Завет. Есть темное древнееврейское слово, которое по-английски переводится как «prophet» ‘пророк’ (и сходным образом в других западных языках). Оно означает нечто вроде «интеллектуала». Пророки предлагали критический геополитический анализ, а также критические оценки и наставления морального свойства. Много столетий спустя их стали почитать; во время оно же их принимали не слишком радушно. Были и такие «интеллектуалы», которых почитали: льстецы при дворах царей. Столетия спустя их обличили как «лжепророков». Пророки были диссидентами; лжепророки были комиссарами.

В ту эпоху и до наших дней есть бесчисленное множество примеров. Это поднимает для нас такой небесполезный вопрос: а наши собственные общества — они что, исключение из исторического правила? Отнюдь: они довольно точно следуют этому правилу. Берлин использовал термин «секулярное священство» для того, чтобы обличить класс комиссаров у официального противника; обличение совершенно справедливое, однако ничего удивительного в этом нет. А другой исторической универсалией, или близкой к ней, является то, что глаз у нас остер на преступления тех, кого заведомо определили как врагов, и их-то мы разоблачаем бойко, часто с превеликой убежденностью в собственной правоте. Взглянуть в зеркало чуть посложнее. Одной из задач секулярного священства в нашем обществе, как и в других, является — предохранять нас от этого неприятного ощущения.

Джордж Оруэлл знаменит своим красноречивым обличением тоталитарного врага и скандального поведения его секулярного священства; наибольшего внимания в этом смысле заслуживает, быть может, его сатира «Скотный двор». Писал он и об аналогичном явлении в свободных обществах — в своем введении к «Скотному двору», в котором рассматривалась «литературная цензура» в Англии. В свободной Англии, писал он, цензура «во многом добровольная. Непопулярные идеи можно замалчивать, а неудобные факты держать во тьме безо всякой надобности в официальных запретах». В результате «всякого, кто ставит под сомнение превалирующую ортодоксию, с удивительной эффективностью заставляют замолчать». У Оруэлла было лишь несколько замечаний по поводу методов, используемых для достижения такого результата. Первый был связан с тем, что пресса находится в руках «богачей, у которых есть все мотивы для того, чтобы по определенным важным темам сообщать информацию недобросовестно». Второй прием — это хорошее образование, которое прививает «всеобщее молчаливое согласие, что „нехорошо” упоминать данный конкретный факт».

Введение к «Скотному двору» известно не так хорошо, как сама книга. Объясняется это тем, что оно не было опубликовано. Оно было найдено в бумагах Оруэлла тридцать лет спустя и помещено в достаточно заметном издании. Но оно остается неизвестным.

Судьба книги и введения к ней — это символичная иллюстрация того, о чем идет речь. Их секулярное священство плохое, даже омерзительное; их диссиденты безукоризненны. Дома и на зависимых территориях ценности обратные. Те же самые условия сохраняются и для преступлений, которые секулярное священство должно с негодованием осуждать либо замалчивать и оправдывать, в зависимости от субъекта.

Проиллюстрировать это опять же слишком даже просто. Но иллюстрации уведут нас от темы. Важно их ошеломляющее единообразие — факт, который подробно документировался в диссидентской литературе, где его легко проигнорировать, на что как раз и указывал Оруэлл в своем безвестном эссе о добровольной цензуре в свободных обществах.

Хотя этот путь и уводит от темы по упомянутым причинам, я, тем не менее, проиллюстрирую общую закономерность несколькими актуальными примерами. При таком единообразии найти современные примеры редко бывает трудно.

Мы собрались в ноябре 1999 г. — месяц, на который выпадает десятая годовщина нескольких важных событий. Одним таким событием было падение Берлинской стены, которое фактически знаменовало собой конец советской системы. Второе — это крупномасштабная бойня в Сальвадоре, осуществленная террористическими силами США под названием «армия Сальвадора» — организованными, вооруженными и обученными властвующей сверхдержавой, которая давно контролирует этот регион, по существу, именно таким способом. Наихудшие зверства совершали элитные части, только что прошедшие возобновленную США переподготовку, очень похожие на индонезийских коммандос, по вине которых в этом году опять были учинены ужасающие варварства в Восточном Тиморе, — и в этот самый момент еще фактически продолжаются в лагерях в индонезийском Западном Тиморе. Индонезийским душегубам США оказали содействие в виде обучения, продолжавшегося весь 1998 г., устроенного стараниями Президента Клинтона и в нарушение ясно выраженных намерений законодателей в Конгрессе. Совместные с силами США военные учения закончились всего за несколько дней до референдума 30 августа 1999 г., в результате которого была развязана новая волна руководимого армией насилия после года варварств, зашедших много дальше того, что происходило до натовских бомбардировок в Косове. Все это известно, но, как сказал бы Оруэлл, «замалчивается безо всяких официальных запретов».

Вернемся к упомянутым десятилетним годовщинам и скажем несколько слов по поводу каждого из этих двух примеров, начиная со зверств на территории зависимого от США Сальвадора в ноябре 1989 г.

Среди убитых оказались шесть ведущих латиноамериканских интеллектуалов, священники-иезуиты. Один из них, отец Игнасио Эльякуриа, ректор крупнейшего университета в Сальвадоре. Он был известным писателем, как и другие. Мы, стало быть, имеем право спросить, как средства массовой информации США и интеллектуальные журналы — и вообще западные интеллектуалы — отреагировали на убийство шести ведущих интеллектуалов-диссидентов террористическими силами США: как они отреагировали в то время или же теперь, в десятую годовщину.

На сегодня ответ прост. В ответ — молчание. Электронный поиск в американских СМИ не нашел ни одного упоминания имен шести убитых интеллектуалов-иезуитов. Более того, нет почти что ни одного американского интеллектуала, который бы знал их имена или прочитал хоть одно слово, написанное ими. Во многом то же самое, насколько мне известно, происходит и в Европе. Резким контрастом выглядит тот факт, что всякий наизусть знает имена и цитирует сочинения восточноевропейских диссидентов, которые подвергались жестоким репрессиям, но в постсталинский период не испытывали ничего подобного тем ужасам, которые являются обыденными реалиями жизни во владениях Вашингтона.

Этот контраст свидетельствует о многом. Он многому может научить нас в отношении нас самих, ежели мы пожелаем учиться. Он хорошо иллюстрирует то, что описывал Оруэлл: добровольное подчинение власти со стороны секулярного священства в свободных обществах — в том числе и СМИ, хотя они лишь наиболее заметный пример.

Было бы справедливо сказать, что убили интеллектуалов-иезуитов двояко: сперва устранили физически, затем их заставили замолчать те, кто вложил оружие в руки убийц. Здесь эта практика должна показаться знакомой. Когда осудили на тюремное заключение Антонио Грамши, фашистское правительство подвело итог этого дела такими словами: «Мы должны помешать этому мозгу функционировать в течение двадцати лет». Сегодняшние сателлиты Запада оставляют еще меньше шансов: если надо помешать мозгу функционировать, то уж насовсем, и его мысли тоже надо уничтожить — включая то, что они имели сказать о государственном терроризме, который, в конце концов, и заставил замолчать эти «голоса для безгласных».

Контраст между Восточной Европой в постсталинскую эпоху и владениями США признается в тех областях, на которые западные привилегии не распространяются. После злодейского убийства интеллектуалов-иезуитов журнал Иезуитского университета в Сан-Сальвадоре «Proceso» писал:

Так называемый сальвадорский «демократический процесс» многому мог бы научиться у той способности к самокритике, которую демонстрируют социалистические государства. Если бы Лех Валенса занимался своей организаторской работой в Сальвадоре, то он бы уже сейчас встал в строй исчезнувших — от рук «вооруженных до зубов мужчин в штатском»; или же его разорвало бы на куски в результате взрыва в штаб-квартире его профсоюза. Если бы Александр Дубчек был политиком в нашей стране, его бы устранили как Эктора Окели [сальвадорский социал-демократический лидер, по данным гватемальских властей ликвидированный сальвадорскими эскадронами смерти в Гватемале]. Если бы Андрей Сахаров трудился ради торжества прав человека здесь, его бы постигла та же судьба, что и Эрберта Анайю [один из многих убитых лидеров сальвадорской независимой Комиссии по правам человека — CDHES].Если бы Ота-Шик или Вацлав Гавел осуществляли свою интеллектуальную деятельность в Сальвадоре, то в одно зловещее утро их бы нашли лежащими во дворике университетского кампуса с головой, простреленной пулями из оружия элитного армейского батальона.

Не преувеличивает ли иезуитский журнал? Те, кого интересуют факты, смогут определить ответ, правда, только в том случае, если выйдут далеко за пределы стандартных западных источников.

Какова была реакция десять лет назад, когда вместе с убитыми по политическим мотивам интеллектуалами погибла их экономка, и ее дочь, и многие другие? Это тоже свидетельствует о многом. Правительство США усердно потрудилось над тем, чтобы скрыть серьезнейшие доказательства того, что исполнителями преступления были обученные США элитные военные подразделения, которые успели составить ужасающий послужной список варварств — во многом их же руками десятью годами ранее заставили замолчать еще один «голос для безгласных», архиепископа Ромеро. Мы можем быть уверены, что двадцатая годовщина его убийства, в марте следующего года, пройдет почти что незамеченной [добавлено при редактировании: прогноз подтвердился]. Факты скрывались; главная свидетельница, бедная женщина, после запугивания посчитала за благо отказаться от своих показаний. А должностным лицом, которое организовывало запугивание и сокрытие улик, был посол США Уильям Уокер, которым сегодня очень восхищаются за его героические обличения сербских преступлений в Косове до бомбардировок НАТО — несомненно ужасных, но не составляющих и сотой доли того, что творилось, когда он был «проконсулом» в Сальвадоре. Пресса, за редким исключением, проявила идейную выдержанность и неукоснительно следовала линии партии.

Через несколько месяцев после того, как покончили с интеллектуалами-иезуитами, имело место еще одно свидетельствующее о многом событие. В Соединенные Штаты приехал Вацлав Гавел и выступил на совместном заседании обеих палат Конгресса, где ему аплодировали стоя за его восхваление этой аудитории как «защитников свободы». Пресса, и вообще все сообщество интеллектуалов, отреагировали с трепетом и упоением. «Мы живем в романтический век», — писал в «New York Times», у самого края дозволенного диссидентства, Энтони Льюис. Прочие леволиберальные комментаторы описывали высказывания Гавела как «ошеломляющее доказательство» того, что родина Гавела — «начало начал» «европейской интеллектуальной традиции», «голос совести», напоминающий «настойчиво об обязательствах больших и малых держав друг перед другом» — таких как США и Сальвадор, к примеру. Иные еще вопрошали, почему это у Америки нет своих интеллектуалов такой глубины, которые бы вот так «возвышали нравственность над своекорыстием».

Поэтому не совсем точно сказать, что интеллектуалов-иезуитов дважды убили. Их трижды убили.

Мы могли бы вообразить себе, какова была бы реакция, будь ситуация обратной. Предположим, что в ноябре 1989 г. чешские коммандос с ужасающим послужным списком массовых убийств и жестокостей, вооруженные Россией и только что прошедшие возобновленную русскую учебную программу, зверски убили бы Гавела и полдюжины других чешских интеллектуалов. Предположим, что короткое время спустя всемирно известный сальвадорский интеллектуал приехал бы в Россию и, обратившись к Думе, восславил бы российское руководство как «защитников свободы» под волнующие овации, на которые бы горячо отозвались российские интеллектуалы, и при этом бы оратор ни разу не упомянул об ответственности российских властей за физическое устранение своих коллег в Чехословакии. Довести до конца эту аналогию мы не можем, имея в виду десятки тысяч других жертв тех же самых «защитников свободы» только в одной этой несчастной стране, многие из них погибли в ходе все тех же бесчинств, в которых были злодейски убиты интеллектуалы.

Да и нечего нам попусту тратить время и воображать, какая была бы реакция. Мы можем сравнить события, воображаемые с событиями реальными, тогда и теперь, и опять же при желании извлечь для себя ценные уроки.

Сообразно с исторической практикой, к интеллектуалам, которые восхваляют силу Запада и игнорируют преступления Запада, на Западе относятся с великим почтением. Кое-какие интересные иллюстрации тому мы имели несколько месяцев назад, когда потребовалось найти способы оправдать натовские бомбардировки Югославии. Это была непростая задача, поскольку решение бомбить привело к резкой эскалации варварств и развязыванию крупномасштабных этнических чисток, как и предвосхищали с самого начала — последствие «вполне прогнозируемое», как проинформировал прессу командующий НАТО генерал Уэсли Кларк, когда начались бомбардировки. Ведущий интеллектуальный журнал США призвал тогда на помощь Вацлава Гавела, который вновь осыпал похвалами свою аудиторию, скрупулезно избегая всяких доказательств, но при этом провозглашая, что западные лидеры открыли новую эпоху в истории человечества, ведь впервые в истории они сражаются за «принципы и ценности». Реакцией было, опять же, преклонение перед его глубиной и проницательностью.

Вспомним еще одного русского диссидента по имени Александр Солженицын. У него тоже нашлось, что сказать о бомбардировках. Вот его собственные слова:

Отшвырнув ООН, растоптав ее устав, НАТО возгласила на весь мир и на следующий век древний закон — закон-Тайга: кто силен, тот и полностью прав... Не должно быть иллюзий, будто бы НАТО стремилось защищать косоваров. Если бы его настоящей заботой была защита угнетенных, они могли бы защищать, к примеру, несчастных курдов.

«К примеру», потому что это лишь один пример, хотя и весьма поразительный. Солженицын еще поскромничал. Он не добавил тот принципиально важный факт, что этнические чистки курдов и другие варварства, далеко превосходящие все, что приписывают Милошевичу в Косове, не ускользнули от внимания западных гуманистов. Скорее, те приняли осознанное решение участвовать в них активно. Преступления вершились главным образом с помощью американского оружия, составляющего 80 % арсенала Турции. Поступающее оружие хлынуло потоком, пик которого пришелся на 1997 г., одновременно с военной подготовкой, дипломатической поддержкой и великим даром молчания, предоставленным интеллектуальными кругами. В СМИ и публицистических журналах сообщалось немногое.

Солженицына также «заставили замолчать безо всяких официальных запретов», если заимствовать оруэлловскую фразу. Как уже отмечено, реакция на Гавела была совсем другой. Это сравнение опять-таки иллюстрирует знакомый принцип: для того, чтобы добиться одобрения секулярного священства, полезно продемонстрировать надлежащее уважение к властям.

Сокрытие роли США и их союзников в атаке на курдов было изрядным достижением, особенно в то время, когда Турция присоединилась к бомбардировкам Югославии, используя те же самые предоставленные США истребители F-16, что с таким успехом применялись при разрушении курдских деревень. Немалая дисциплина требовалась и для того, чтобы «не замечать» варварства внутри НАТО на церемониях, проводившихся в апреле 1999 г. в Вашингтоне в дни празднования юбилея НАТО. Это было нерадостное мероприятие, омраченное тенью этнических чисток, являвшихся (предвосхищаемым) следствием натовских бомбардировок Югославии. Такие варварства нельзя терпеть у самых границ НАТО, — возглашали оратор за оратором. Только лишь внутри границ НАТО, — где их непременно надо не только что терпеть, но и форсировать, до тех пор, пока не будут разрушены 3 500 деревень (семь Косово при натовских бомбардировках), не будут изгнаны из своих домов 2-3 млн беженцев, пока благодаря помощи лидеров, восхваляемых за их бескорыстную преданность «принципам и ценностям», не погибнут десятки тысяч невинных людей. Пресса и все остальные оставили этот впечатляющий спектакль без комментариев. В последние дни, когда Клинтон посещал с визитом Турцию, спектакль повторился. «Неутомимый популяризатор плюралистических обществ, — вещала пресса, — Клинтон выступал на встречах, нацеленных на поиск согласия между этническими группами, которые друг друга на дух не переносят». Его похвалили за «посещение мест, пострадавших от землетрясения, мол, „чувствую вашу боль”». Особенно заметным было проявление «клинтоновского шарма», когда тот заметил в рукоплещущей толпе младенца, затем «осторожно принял его из рук матери и почти минуту держал, прижав к груди», а ребенок в это время «как завороженный, вглядывался в глаза незнакомца» (Boston Globe, New York Times). Неприятное слово «курд» в этих живописаниях клинтоновского шарма так и не появилось, хотя оно все-таки появилось в заметке Washington Post, в котором сообщалось, что Клинтон «пожурил» Турцию за ее ситуацию с соблюдением прав человека и даже «осторожно потеребил турок во поводу обращения с курдами — этническим меньшинством, которое добивается автономии и нередко подвергается дискриминации в Турции». Неупомянутым остался характер «дискриминации», которой они подвергались в то время, как Клинтон «чувствовал их боль».

Много чего еще можно сказать о десятилетии со дня убийства интеллектуалов-иезуитов, и о грядущем двадцатилетии со дня убийства архиепископа, и о резне нескольких сотен тысяч людей в Центральной Америке в годы между этими двумя событиями. Практически везде прослеживается один и тот же почерк, а следы ведут к центрам власти в государствах, называющих себя «просвещенными». О работе секулярного священства в течение всех этих ужасных лет и до сегодняшнего дня тоже много чего можно сказать. Все эти факты зафиксированы и в подробностях рассматривались в печати, где им была уготована обычная судьба «непопулярных идей». Смысла рассматривать их заново, наверное, немного, а времени мало, так что позвольте мне обратиться ко второй годовщине: падению Берлинской стены.

Это тоже благодатная тема, тема, привлекшая, в отличие от террора США в Центральной Америке, немало внимания в дни своего десятилетия. Рассмотрим некоторые из последствий крушения советского застенка, которые во многом ускользнули от внимания — на Западе, но не среди традиционных жертв.

Одним таким последствием развала СССР стал конец неприсоединения. Когда миром правили две сверхдержавы — одна глобальная, другая региональная — для неприсоединения было определенное пространство. С исчезновением региональной сверхдержавы оно пропало. Организации неприсоединившихся держав по-прежнему существуют; подразделения Организации Объединенных Наций, отражающие их интересы, также в какой-то мере сохраняются, хотя и маргинально. Но для победителей уделять особое внимание заботам Юга стало еще меньше надобности, чем прежде. Индексом этого, в частности, стала резкая убыль иностранной помощи после развала Советского Союза. Особо крайние формы эта убыль приняла в самой богатой стране мира. Иностранная помощь США почти что исчезла и даже едва заметна, если не считать самую крупную составляющую этой помощи, которая направляется в одно богатое западное государство — клиент и стратегический аванпост. Есть много других иллюстраций.

Снижение объемов помощи, как правило, приписывается «усталости доноров». Оставляя в стороне тот момент, когда она вдруг проявилась, эта «усталость» из-за незначительных сумм, выделяемых главным образом на продвижение экспортных товаров, в общем-то непонятна. Термин «помощь» должен был бы стать еще одним знаком позора для богатых и привилегированных. Более уместно, в свете истории, которая едва ли малоизвестна, было бы сказать «весьма неадекватные репарации». Но победители не платят репарации, так же как они могут не опасаться расследований по обвинениям в военных преступлениях и не видят надобности в извинениях, за исключением более чем сдержанных признаний «ошибок» прошлого.

На Юге всё это хорошо понимают. Премьер-министр Малайзии Махатхир недавно сказал следующее:

Парадоксально, но величайшей катастрофой для нас, всегда бывших антикоммунистами, явилось поражение коммунизма. Окончание «холодной войны» лишило нас единственного имевшегося у нас рычага — возможности перебежать в противоположный лагерь. Теперь мы ни к кому не можем обратиться.

Никакой это не парадокс, но естественное выражение действительных «принципов и ценностей», которыми руководствуется политика. Это тема крайней важности для громадного большинства населения мира, но она мало обсуждается среди властной элиты на индустриальном Западе.

Рассмотрим еще одно последствие развала Советского Союза, последствие немалой значимости.

Соединенные Штаты — по сравнительным меркам необычно свободное общество, и за это заслуживают одобрения. Элементом этой свободы является доступ к документам по секретному планированию. Эта открытость означает весьма немногое: пресса, и вообще интеллектуалы, в основной массе придерживаются «всеобщего молчаливого согласия, что „нехорошо⁴⁴ упоминать» то, что в них открывается. Но сама эта информация никуда не девается для тех, у кого есть желание с ней ознакомиться. Я упомяну несколько недавних примеров, для того чтобы дать общее представление.

Сразу же после падения Берлинской стены, глобальная стратегия США поучительным образом сместилась. Называется она «стратегией сдерживания», потому что США только «сдерживают» других и никогда не атакуют сами. Это пример еще одной исторической универсалии или около того: во время военного конфликта каждая сторона воюет в порядке самообороны, а важная задача секулярного священства воюющих сторон — изо всех сил стараться высоко держать это знамя.

В конце «холодной войны» «стратегия сдерживания» США сместилась: от России к Югу, к бывшим колониям. Этот сдвиг сразу же получил формальное выражение в ежегодном бюджетном послании Белого Дома Конгрессу в марте 1990 г. Важнейшим элементом бюджета, регулярно составляющим около половины дискреционных расходов, является военный бюджет. В этом отношении запросы марта 1990 г. были во многом такие же, как и в предыдущие годы, за исключением того, какое под это подводилось обоснование. Нам нужен огромный военный бюджет, объясняла исполнительная власть, но уже не потому, что «русские идут». Отнюдь: это из-за «технологической изощренности» стран Третьего мира требуются и неимоверные военные расходы, и продажи огромного количества вооружений любезных нам бандитам, и вооруженные силы для интервенций, нацеленных, в первую очередь, на Ближний Восток, где «угрозу нашим интересам... не представляется возможным отнести за счет Кремля», сообщили на этот раз Конгрессу вопреки десятилетиями предлагаемых измышлений, теперь отправленных на покой.

И за счет Ирака «угрозу нашим интересам» тоже нельзя было отнести. Саддам тогда был союзником. За ним числились кое-какие грешки, но все — сущие пустяки: травил газом курдов, пытал диссидентов, творил массовые убийства и прочий вздор. Как другу и высоко ценимому торговому партнеру, ему оказывали содействие в его стремлении заполучить оружие массового уничтожения и в иной деятельности. Он не совершил еще то преступление, которое мгновенно превратило его из пользующегося благосклонностью друга в реинкарнацию Гитлера: не выполнил приказ (или, быть может, просто не понял его).

Здесь мы затрагиваем еще кое-что, что «„нехорошо” упоминать». Каждый год, когда приходит время возобновлять жесткий режим санкций, который обескровливает иракский народ, при этом укрепляя его бесчеловечного диктатора, западные лидеры произносят много красивых слов о необходимости сдерживать это чудовище, дошедшее до последней черты в своих преступлениях: мало того, что он разрабатывал оружие массового уничтожения, так он еще и применял его против собственного народа! Все верно, в известной мере. И было бы, верно, совсем, если бы были добавлены недостающие слова: это вызывающее содрогание преступление он совершил «при нашем содействии и молчаливом одобрении, и непрекращающейся поддержке». Напрасно вы будете искать это мелкое дополнение.

Возвращаясь к запросу на огромный бюджет Пентагона в марте 1990 г., отметим, что еще одной его причиной была необходимость поддерживать «оборонно-промышленную базу», эвфемизм индустрии высоких технологий. Распаленная риторика про чудеса рынка ухитряется затуманить тот факт, что динамичные сектора экономики в очень большой степени полагаются на обширный государственный сектор, который служит для того, чтобы социализировать затраты и риски, при этом приватизируя прибыль, — еще одно общее наблюдение относительно индустриального общества, прослеживающееся на множестве примеров еще со времени британской индустриальной революции. В США со времен Второй мировой войны эти функции в значительной степени выполняются под прикрытием Пентагона, хотя на самом деле роль военных в экономическом развитии восходит к самым первым дням промышленной революции, не только в Соединенных Штатах, о чем хорошо известно историкам экономики.

Коротко говоря, падение Берлинской стены привело к важному риторическому сдвигу и к молчаливому признанию, что прежние предлоги были надуманными. Когда-нибудь даже можно будет признать тот факт, что при рассмотрении конкретных ситуаций от факторов «холодной войны», приводившихся для оправдания различных преступлений, обыкновенно ничего не остается: никогда не исчезая в полной мере, конфликт сверхдержав не имел ничего, подобного той значимости, которая регулярно провозглашалась. Но то время еще не пришло. Когда же такие вопросы поднимаются вне рядов секулярного священства, то выскочек игнорируют, или же, если заметят, то их назидательно поучают последить за своими манерами и высмеивают за повторение «старых, затасканных штампов», — которые систематически замалчивались и по-прежнему замалчиваются.

До сих пор я ссылался на открытые документы, но, поскольку мало о чем сообщалось, эта информация имеет ограниченное хождение в узких, в основном в диссидентских кругах. Далее мы обратимся к секретным данным по планированию на высоком уровне в эпоху после «холодной войны».

Рассекреченные документы Пентагона описывают старого противника, Россию, как «среду, насыщенную вооружениями». По контрасту, новый враг — это «среда, насыщенная целями». На Юге, с его устрашающей «технологической изощренностью», много целей, но оружия немного, хотя мы помогаем преодолеть эту недостаточность путем массивных передач вооружений. Этот факт не ускользает от внимания военной промышленности. Так, корпорация «Локхид-Мартин» призывает к увеличению числа государственных субсидий на продажи истребителей F-16, которые мы предоставляем потенциальным «государствам-из- гоям» (вопреки возражениям 95% общественности).

Для работы по целям на Юге требуются новые стратегии. Одной такой стратегией является «адаптивное планирование», допускающее быстрое развертывание действий против малых стран: например, уничтожение половины резервов фармацевтических препаратов в бедной африканской стране в 1998 г., погубившее, вероятно, десятки тысяч человек, хотя мы об этом никогда не узнаем, потому что официального расследования не будет. Робкая попытка инициировать расследование в ООН была заблокирована Вашингтоном, а если какие-то расследования и предпринимаются на Западе, то достоянием гласности они не стали. Для того чтобы игнорировать эту тему, имеются веские причины: эта бомбардировка по определению не была преступлением. Исполнитель слишком силен, чтобы совершать преступления; он лишь осуществляет «благородные миссии» в порядке самообороны, хотя иногда эти миссии не достигают цели из-за серьезных недостатков при планировании, в силу отсутствия взаимопонимания или нежелания общественности «принять на себя бремя мирового лидерства».

Наряду с «адаптивным планированием» необходимы технологические инновации, объясняет Пентагон: например, новые «атомные мини-бомбы», предназначенные для использования против слабых и беззащитных врагов на насыщенном целями Юге.

А из важного исследования Стратегического командования США (СТРАТКОМ), выполненного в 1995 и частично рассекреченного в 1998 г., мы узнаем еще кое-что. В этом исследовании, озаглавленном «Основы сдерживания после „холодной войны”», дается обзор «основных выводов за несколько лет размышлений о роли ядерных вооружений в эпоху после „холодной войны”». Первостепенным выводом является то, что ядерные вооружения должны остаться основой политики. США, поэтому, должны игнорировать центральные положения Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), которые требуют добросовестных усилий, направленных на ликвидацию ядерного оружия, и твердо отвергать всякий запрет на право первого удара. Применение ядерного оружия США может быть либо реакцией на какое- то действие, которое не понравится Вашингтону, либо «упреждающим». Вариант первого удара должен включать в себя возможность атаковать неядерные государства, подписавшие ДНЯО, вопреки международным конвенциям.

Два года назад в ноябре 1997 г. президент Клинтон официально утвердил эти рекомендации в Директиве президента 60 (Presidential Decision Directive —PDD 60), строго засекреченной, но избирательно раскрытой. Эта Директива санкционировала первое применение ядерного оружия и сохраняет триаду средств доставки ядерного оружия — межконтинентальные баллистические ракеты (МБР), баллистические ракеты, запускаемые с подводных лодок (БРПЛ) и стратегические бомбардировщики. Все эти средства должны оставаться в «позиции „запуск по предупреждению*», тем самым продлевая режим повышенной боевой готовности прошлых лет, с его постоянно присутствующей опасностью для выживания человечества. Для выполнения этих решений были инициированы новые программы, среди них — программа использования гражданских ядерных реакторов для производства трития для ядерного оружия, пробивающая брешь в том барьере между гражданским и военным использованием атомной энергии, который стремился установить ДНЯО. Планируемая национальная система противоракетной обороны, упраздняющая Договор о противоракетной обороне, с большой вероятностью подстегнет разработку оружия массового уничтожения потенциальными противниками, которыми эта система будет восприниматься как оружие первого удара, при этом, как правдоподобно аргументируют многие стратегические аналитики, угроза случайного начала ядерной войны только повысится.

Исследование СТРАТКОМа акцентирует потребность в достоверности (credibility): противников, даже потенциальных, необходимо напугать. Этот момент вам сможет разъяснить любой мафиози. Вспомним, что «поддержание достоверности» было единственным серьезным аргументом, который предлагали Клинтон, Блэр и их соучастники по бомбардировкам Югославии, хотя секулярное-то священство предпочло другую трактовку, вызывающую образы этнических чисток и варварств, которых не найти в детальных записях, представленных Государственным департаментом, НАТО и прочими западными источниками, — которые, что интересно, в основном игнорируются в обширной литературе оправдания натовской войны. Весьма типичный пример предпочитаемой версии, взятый из International Herald Tribune / Washington Post, таков: «Сербия напала на Косово для того, чтобы раздавить албанское сепаратистское партизанское движение, но при этом погибли 10 тыс. мирных жителей, а 700 тыс. были вынуждены покинуть свои дома и искать прибежища в Македонии и Албании. НАТО атаковало Сербию с воздуха во имя защиты албанцев от этнических чисток, [но] при этом погибли сотни сербских мирных жителей и был спровоцирован массовый исход десятков тысяч человек из городов в сельскую местность». Что принципиально важно и не вызывает разногласий, — так это то, что порядок событий был обратным, но правду не так-то просто привести в соответствие с теми «принципами и ценностями», которые обеспечивают себе более утешительный образ.

Ядерные вооружения, объясняет СТРАТКОМ, повышают достоверность потому, что они «всегда бросают тень на любой кризис или конфликт». Они предпочтительнее, чем оружие массового уничтожения слабых потому, что «в отличие от химического и биологического оружия, крайние разрушительные последствия ядерного взрыва наступают немедленно, причем паллиативов для уменьшения его эффекта почти не существует». «Заявление по сдерживанию», основанное на ядерном арсенале Вашингтона, должно быть «убедительным» и «немедленно различимым». Более того, США должны «сохранять неоднозначность». Важно, чтобы «службы планирования не были излишне рациональными при определении... того, что оппонент ценит более всего», — это все должно быть избрано в качестве мишени для уничтожения. «Вредно изображать самих себя чересчур рациональными и уравновешенными». Тот «национальный образ, который мы проецируем», должен быть таким: «США могут проявить иррациональность и злопамятство, если атаке подвергнутся их жизненные интересы». Если «некоторые элементы могут представляться потенциально „неуправляемыми”, то это „благотворно” для нашей стратегической позиции».

Короче, мир должен признать, что мы опасны, готовы ударить по тому, что противники ценят более всего, и при этом применить оружие огромной разрушительной силы при нанесении упреждающих ударов, если сочтем это целесообразным. Тогда-то они согнутся перед нашей волей, пребывая в подобающем страхе перед нашей достоверностью.

Это — общий напор текущих стратегических планов высокого уровня, насколько они открываются общественности. Эти планы также остаются во многом такими, как прежде, но с одним фундаментальным изменением после краха врага-сверхдержавы. Теперь, замечает СТРАТКОМ, «отсутствует важное ограничение»: советские силы сдерживания. Большая часть мира это хорошо осознает, что и вскрылось, к примеру, во время войны НАТО на Балканах. Западные интеллектуалы в основном изображали ее в манере Вацлава Гавела: это исторически беспрецедентный акт чистого благородства. В других же странах война обыкновенно воспринималась так, как ее нарисовал Солженицын, — даже в государствах-клиентах США. В Израиле военные комментаторы характеризовали лидеров НАТО как «опасность для мира», возврат к практикам колониальной эры под циничной личиной «моралистической праведности». При этом они предостерегали, что такие действия приведут к распространению оружия массового уничтожения и новых стратегических альянсов для противодействия сверхдержаве, воспринимаемой во многом так, как рекомендует СТРАТКОМ: как «неуправляемая». Придерживающиеся жесткой линии стратегические аналитики в Соединенных Штатах выражают схожие опасения.

Становящаяся «неуправляемой» доминирующая в мире сверхдержава обладает немалой свободой действий, если ее не сдерживает ее собственное население. Важная задача для секулярного священства — уменьшить это внутреннее ограничение. Необходимо, подобно лазерному лучу, фокусироваться на преступлениях тех, кого мы считаем на сей день врагами, при этом старательно обходя те из них, которые мы в силах смягчить или прекратить такими простыми средствами, как отказ от соучастия в них. Последние публикации по «гуманитарным интервенциям» — процветающий жанр — хорошо иллюстрируют те принципы, которыми при этом надо руководствоваться. Придется усердно поискать, чтобы найти отсылку к решающему вкладу США и их союзников в крупнейшие варварства и этнические чистки: внутри ли самого НАТО, или в Колумбии, или в Восточном Тиморе, или в Ливане, или в столь многих других уголках земного шара, где люди живут в нищете и рабстве.

Проект удержания публики в неведении, пассивности и послушании прослеживается на всем протяжении истории, но постоянно принимает новые формы. Это особенно верно тогда, когда народ добивается некоторой степени свободы и его уже не так- то просто привести к повиновению угрозой или применением насилия. За прошедший век основными примерами этого являются Англия и США. Во время Первой мировой войны обе ведущих демократии создали высокоэффективные ведомства государственной пропаганды. Целью Министерства информации Британии было «контролировать мышление мира», а особенно мышление американских интеллектуалов, которые, как тогда вполне разумно ожидалось, могли бы сыграть не последнюю роль в вовлечении США в войну. Чтобы помочь достичь этой цели, президент Вудро Вильсон основал первое в стране ведомство официальной пропаганды, названное Комитетом общественной информации, — что, конечно же, переводится как «общественной дезинформации». Деятельностью этого учреждения руководили ведущие прогрессивные интеллектуалы, и перед ним стояла задача — превратить пацифистски настроенное население в истерических джингоистов¹⁸ и фанатиков войны против диких «гуннов». Эти усилия имели неимоверный успех, в том числе и скандальные фабрикации, разоблаченные спустя долгое время после того, как они сделали свое дело, и нередко возникающие даже и после разоблачения.

Эти успехи немало впечатлили многих наблюдателей, и среди них Адольфа Гитлера, который полагал, что Германия проиграла войну из-за англо-американского превосходства в пропаганде, и был полон решимости добиться того, чтобы в следующий раз на пропагандистском фронте Германия была во всеоружии. Также под глубоким впечатлением было американское бизнес-сообщество, которое осознало потенциал пропаганды для формирования установок и убеждений. Огромные отрасли пиара, рекламы и массовой культуры отчасти выросли из этого осознания — феномена неимоверной значимости в последующие годы. Упование на успех пропаганды военного времени было вполне осознанным. Один из основателей индустрии пиара, Эдвард Бернайс, в своем отраслевом учебнике «Пропаганда» (Propaganda) заметил, что событием, которое «немногим умницам во всех сферах жизни открыло глаза на возможности муштровки общественного сознания, оказался ошеломительный успех пропаганды во время войны». Выдающийся либерал типа Вильсона—Рузвельта—Кеннеди, Бернайс черпал вдохновение из своего опыта работы в пропагандистском ведомстве Вильсона.

Третьей группой, на которую произвели неизгладимое впечатление успехи пропаганды, стало секулярное священство — близкие к властным структурам интеллектуалы, «ответственные люди», как они сами себя определили. Эти механизмы муштровки умов есть «новое искусство в практике демократии», замечал Уолтер Липпман¹⁹. Он также работал в пропагандистском ведомстве Вильсона, а затем сделался самой прославленной фигурой века в американской журналистике и одним из наиболее уважаемых и влиятельных комментаторов по самым актуальным вопросам жизни общества и государства.

Мир бизнеса и интеллектуалов при власти занимала одна и та же проблема. «Буржуазия находилась в страхе перед простым народом», — замечал Бернайс. В результате «всеобщего избирательного права и всеобщего школьного образования... массы обещали стать властелином» — тенденция опасная, но ее можно взять под контроль и постепенно направить в противоположное русло новыми методами для «выковывания сознания масс», советовал Бернайс.

Та же угроза возникала и в Англии. В прежние годы формальная демократия была делом весьма ограниченным, но к началу XX в. рабочий народ смог вступить на политическую арену через посредство парламентской Лейбористской партии и организаций рабочего класса, которые могли оказывать влияние на политический выбор. В Америке рабочее движение было подавлено с немалой жестокостью, но избирательные права получали все большее распространение и становилось все труднее поддерживать тот принцип, на котором была основана страна: государство должно «защищать меньшинство обеспеченных против большинства», цитируя Джеймса Мэдисона²⁰, самого главного из авторов Конституции, которая и учреждалась для того, чтобы «обезопасить постоянные интересы страны от любых новшеств»; такими «постоянными интересами», по убеждению Мэдисона, были права собственности. От тех, кто «не имеет собственности, либо надежды на приобретение оной, нельзя ожидать, чтобы они в достаточной степени сочувствовали сопряженным с нею правам», — предостерегал Мэдисон. Потому-то широкую общественность необходимо раздроблять и маргинализовывать, в то время как государство будет пребывать в руках «богатства нации», «наиболее способного класса мужей», которым можно доверить заботу о «постоянных интересах». «Люди, которые владеют страной, должны управлять ею», — так этот принцип сформулировал коллега Мэдисона Джон Джей, председатель Конституционного конвента и первый председатель Верховного суда.

Такое положение сталкивается с постоянными вызовами. К 1920-м гг. эти вызовы становились, серьезными. Британская консервативная партия признала, что угрозу демократии можно локализовать путем «применения уроков» пропаганды военного времени «к организации политических баталий». В США Липпман призвал к тому, чтобы «выработка согласия» позволила «умному меньшинству» из «ответственных людей» устанавливать политику. «Публику надо поставить на место», — убеждал он, ведь тогда ответственные люди будут ограждены от «топота и рева приведенного в замешательство стада». Широкая общественность — это «невежественные и надоедливые чужаки», роль которых в демократии — быть «зрителями», а не «участниками». Они имеют право периодически сообщать свой вес одному из ответственных людей, — то, что называется «выборами», — но затем им надлежит возвратиться к своим индивидуальным занятиям.

Вот это и была добрая вильсоновская доктрина, один из элементов «вильсоновского идеализма». Собственный взгляд Вильсона²¹ был таков, что элита джентльменов с «возвышенными идеалами» должна оберегать «стабильность и праведность». Это же и неплохая ленинистская доктрина; такое сравнение стоит развить, но я не буду отходить от секулярного священства западных демократий. Эти идеи имеют глубокие корни в американской истории, да и в британской истории еще со времени первой демократической революции XVII в., которая также напугала «людей лучших качеств», как они сами себя называли.

В период после Первой мировой войны к этой проблематике обращалась и академическая интеллигенция. «Энциклопедия социальных наук» (The Encyclopaedia of Social Sciences) в 1933 г. содержала статью о «пропаганде», написанную одним из основоположников современной политической науки, Харолдом Лассуэллом. Он предостерегал, что умное меньшинство должно признать «невежество и тупость масс» и не поддаваться «демократическим догматам по поводу того, что люди — сами наилучшие судьи своим интересам». Они — не лучшие, лучшие судьи — это мы, «ответственные люди». Ради их собственного блага, невежественные и тупые массы надо контролировать. В более демократичных обществах, где сила недоступна, социальные менеджеры должны, поэтому, обратиться к «принципиально новой технике контроля, главным образом посредством пропаганды».

Эдвард Бернайс в своем учебнике «Пропаганда» 1925 года издания объяснял, что «умные меньшинства» должны «муштровать общественное сознание ровно так же, как армия муштрует тела своих солдат». Задачей умных меньшинств, прежде всего лидеров бизнеса, является «сознательное и хитроумное манипулирование организованными привычками и мнениями масс». Этот процесс «подстраивания согласия» и есть самая «суть демократического процесса», написал Бернайс незадолго до того, как в 1949 г. за свой выдающийся вклад он удостоился чествования Американской психологической ассоциации. Немалая часть современной прикладной и индустриальной психологии разрабатывалась внутри этих общих рамок. Сам Бернайс стяжал славу пропагандистской кампанией, которая побуждала женщин курить сигареты, а через несколько лет после получения своей премии он подтвердил эффективность своих методов, руководя пропагандистской составляющей уничтожения гватемальской демократии, в результате чего там установился режим террора, продержавшийся на пытках и массовых убийствах сорок лет. И «привычками и мнениями» надо «хитроумно манипулировать».

Манипулирование мнением — это обязанность СМИ, профессиональных журналов, школ, университетов и вообще образованных классов. Задача манипулирования привычками и поведенческими установками выпадает на долю популярного искусства, рекламы и огромной индустрии пиара. Ее цель, пишут лидеры бизнеса, — «упразднить вековые обычаи». Один из методов, в частности, заключается в том, чтобы создавать искусственные потребности, воображаемые нужды — прием, признававшийся эффективной техникой контроля со времени начала индустриальной революции и далее после освобождения рабов. Значительной индустрией он стал в 1920-е гг., а в последние годы достиг новых высот изощренности. В учебниках объясняется, что данная отрасль должна стремиться насадить «философию тщетности» и «отсутствия цели в жизни». Она должна находить способы «сосредоточить внимание людей на более поверхностных вещах, которые составляют большую часть потребительской моды». Тогда люди могут принять и даже приветствовать свою обессмысленную и подчиненную жизнь и забыть нелепые идеи о том, чтобы самим распоряжаться своими собственными делами. Свою судьбу они оставят ответственным людям, умным меньшинствам, секулярному священству, которые служат власти и реализуют власть — эта власть, конечно же, лежит где-то в другом месте — посылка скрытая, но принципиально важная.

В современном мире власть сосредоточена в нескольких могущественных государствах и в частных тираниях, которые тесно с ними связаны, — становясь их «орудиями и тиранами», как давным-давно предупреждал Мэдисон. Частные тирании — это гигантские корпорации, которые доминируют в экономической, социальной и политической жизни. В своей внутренней организации эти институты приближаются к тоталитарному идеалу не менее, чем любые другие институты, какие только замышляли люди. Их интеллектуальные истоки отчасти лежат в неогегельянских доктринах о правах органических суперчеловеческих субъектов — доктринах, которые лежат в основе и других основных форм современного тоталитаризма — большевизма и фашизма. Рост влияния корпораций в Америке подвергался ожесточенным нападкам со стороны консерваторов — категории, которая теперь едва ли не исчезла вовсе — как возврат к феодализму и «форма коммунизма», что отнюдь не безосновательно.

Еще и в 1930-е гг. дебаты по этим вопросам были в центре основных дискуссий. Данная проблематика была ликвидирована в общественном сознании под натиском корпоративной пропаганды после Второй мировой войны. Та кампания была реакцией на стремительный рост социал-демократических и еще более радикальных убеждений во время депрессии и в годы войны. Деловые публикации предостерегали об «опасности, которая грозит промышленникам при подъеме политической власти масс». Для противодействия этой угрозе были предприняты крупномасштабные усилия с тем, чтобы «вбивать гражданам в голову капиталистический нарратив» до тех пор, пока «они сами не смогут воспроизвести этот нарратив с замечательной точностью», если использовать терминологию лидеров бизнеса, которые с новыми силами посвятили себя «нескончаемой битве за умы людей». Пропагандистское наступление было неимоверным по своему масштабу — важнейшая глава в истории выработки согласия. По этой теме имеется неплохая литература для посвященных, неизвестная жертвам.

Вот каковы были излюбленные методы внутри богатых и привилегированных обществ. За их пределами, как уже обсуждалось, были доступны и более непосредственные методы, несущие в себе ужасающие издержки в виде человеческих жизней. Они применялись с последних дней Второй мировой войны для того, чтобы подорвать и уничтожить антифашистское Движение Сопротивления и реставрировать традиционный порядок, который оказался в немалой степени дискредитирован своими связями с фашизмом. Далее они были адаптированы с тем, чтобы не дать деколонизации выйти из-под контроля.

Брожение 1960-х пробудило схожие опасения в респектабельных кругах. Быть может, наиболее ясное выражение их — в первой крупной публикации Трехсторонней комиссии — группы, сформированной преимущественно из либеральных интернационалистов в трех крупнейших промышленных центрах — Европе, Японии и Соединенных Штатах: администрация Картера, включая самого президента и всех его старших советников, по преимуществу была почерпнута из ее рядов. Первая публикация комиссии была посвящена «кризису демократии», возникшему в регионах, которые представляла каждая из трех сторон. Кризис заключался в том, что в 1960-е гг. формулировать свои интересы и заботы и организованным образом выходить на политическую арену для их продвижения стремились большие группы населения, которые в норме бывают пассивны и апатичны: женщины, меньшинства, молодежь, пожилые люди и т. д., — на самом деле, почти что все население. Их «особые интересы» следует отличать от «национальных интересов» — оруэлловского термина, который на практике относится к «постоянным интересам» «меньшинства преуспевающих».

Наивные могут назвать это развитие событий шагом к демократии, но более искушенные понимают, что это — «эксцесс демократии», кризис, который необходимо преодолеть путем возвращения «приведенного в замешательство стада» на подобающее ему место: зрителей, а не участников действия. Американский докладчик в комиссии, выдающийся ученый- политолог Гарвардского университета, со следами ностальгии описывал мир прошлого, когда Гарри Трумэн «мог управлять страной в сотрудничестве с относительно небольшим числом адвокатов и банкиров с Уолл-стрит» — счастливое состояние, которое можно было бы и вернуть, если возможно восстановить «умеренность в демократии».

Этот кризис привел в действие новую атаку на демократию, осуществляемую средствами политических решений, пропаганды и иных методов контроля за убеждениями, обычаями и установками. Параллельно, при режиме «неолиберализма» (термин сомнительный; политика не является ни «новой», ни «либеральной», если мы имеем в виду что-то напоминающее классический либерализм) было резко ограничено пространство выбора вариантов публичного действия. «Неолиберальный» режим подрывает суверенитет народа, смещая полномочия принятия решений от национальных властей к «виртуальному парламенту» инвесторов и кредиторов, прежде всего, организованных в корпоративные институты. Этот виртуальный парламент может применять право вето в отношении государственного планирования путем бегства капитала и атак на валюты, благодаря либерализации финансовых потоков, которая явилась составной частью демонтажа Бреттон-Вудской системы²², учрежденной в 1944 г. Это-то и подводит нас к текущему периоду, поднимая крупные вопросы, которые мне придется отложить неохотно, ввиду ограничений во времени.

Описанные здесь результаты и методы, использованные для их осуществления, следует поставить в один ряд с наиболее значимыми достижениями власти и ее слуг в XX в. Они указывают и на то, что, возможно, еще впереди, — но всегда с принципиально важным условием: если мы это позволим, выбор, а не необходимость.