О смелых и умелых. Рассказы военного корреспондента

Неизвестные герои

— Как ты сюда попал, Гастон? Тоже фашисты тебя привезли?.. Из Франции, да?.. Смешной ты какой, ничего не понимаешь! Немцы и то по-нашему понимают: курка, яйки, млеко, давай-давай. Все знают! А ты француз — и ничего не понимаешь!

Алёша Силкин смотрит снизу вверх на своего приятеля. Добродушный француз улыбается во весь рот и действительно ничего не понимает. Ему нравится этот русский мальчик, который и на чужбине не унывает: свистит соловьём и хвастается синяками от хозяйских побоев.

Объясняются они жестами да рисунками на песке. Гастон много раз чертил пальцем извилистый берег родной Бретани и рисовал две фигурки: одну — с косой, другую — с винтовкой; потом с жаром говорил, что фашисты предложили ему поехать в Германию взамен военнопленного брата, которого обещали отпустить домой. Мать умолила Гастона поменяться с братом, измученным в неволе, но, когда он согласился и приехал на германскую каторгу, оказалось, что его обманули: брат давно умер! Гастон рисовал на песке гроб и тоскливо говорил:

— Теперь мы ляжем в могилы оба.

Всего этого Алёша не понимал, но ему было ясно одно: Гастона завезли сюда насильно, и фашисты ему так же ненавистны.

— А нас с матерью сюда из Курской области пригнали, как семью партизана. Меня этому бауэру-кулаку продали в батраки, мать — другому, сестру — третьему. Но мой отец им за все отомстит. Да я ещё сам сделаю им какую-нибудь беду! — объясняет он жестами.

Гастон понимает, что мальчишке не сладко. И он обнимает его за плечи, как братишку.

Встречаются они у ручья, куда пригоняют на водопой кулацких коров. Разговаривают с опаской: это строго воспрещено.

Особенно теперь, когда вся пограничная полоса Восточной Пруссии объявлена военной зоной.

Русские приближаются! Эта весть облетела всех.

У немцев поджилки затряслись. А пленники оживились.

В окрестности стали твориться странные дела: неожиданно возникали пожары, таинственно обрывались провода высоковольтных электролиний. Пронёсся страшный слух, что воскрес повесившийся поляк и теперь ходит по хуторам, влезает в форточки и слуховые окна и душит обрывком своей верёвки немцев.

Немцы потеряли покой и сон. Ходят вооружённые. Наглухо запирают окна и двери.

— Мать моего хозяина, семидесятилетняя старуха, и та с ружьём! Выйдет в сад и в кусты ружьё суёт, нет ли там поляка, — рассказывает Алёша. — Ей-богу! И меня ружьём стращает: прицелится и зашипит, как гадюка… Ну, я ей беду сделал: взял да грабли на дорожке подложил. Как её стукнуло, так она сразу лапки кверху, а ружьё стрельнуло. И такой поднялся тарарам!.. Хозяин забрался в каменную кладовую. Фрау под кровать залезла… А уж меня потом били, били! Вот, видал рубцы? — И, показав Гастону исполосованную спину, Алёша добавляет: — Ну, я им ещё беду сделаю, я не таковский…

В ответ показывает синяки и Гастон, но Алёша никак не может понять, как он их заработал и какое было приключение на его хуторе.

Через несколько дней мимо прусских хуторов к границе с Литвой потянулись колонны немецких войск. А навстречу им полицейские прогнали толпы безоружных немецких солдат, беглецов из разбитых дивизий.

Появились грузовики со снарядами. Между двух холмов немцы натянули маскировочные сети и устроили огромный склад. В него свозили снаряды самых разнообразных калибров, ящики с минами, пакеты с толом.

«Вот прилетели бы наши самолёты, — думал Алёша, — да и разбомбили бы всё это!»

При виде первых советских самолётов у Алёши чуть сердце не разорвалось от радости. Но лётчики прилетали несколько раз, а склада не обнаружили.

Как сообщить о нём? Пальцем ведь не покажешь! Разве с воздуха разглядишь, какой это мальчишка: русский или немецкий? С воздуха, наверное, просто козявка… Думает Алёша, думает, а придумать ничего не может.

По ночам стал доноситься с востока отдалённый гул. То наши русские пушки обстреливали Восточную Пруссию. Вот-вот и появятся русские солдаты.

Фашисты издали приказ: немедленно собрать урожай. Лошадей мобилизовали вывозить на станцию старые запасы, а жать и косить хлеб стали вручную.

Хозяин дал Алёше кривую, неуклюжую косу и приказал работать. А чтобы подогнать, побил плетью.

Пришлось косить. Смотрит Алёша вверх: там вся его надежда. Снова кружит в небе советский самолёт, как бы говоря: «Потерпи ещё немного, мы уже близко!» Но что он видит с такой высоты? Разве разберёшь, что это косит русский мальчик, которого только что избил немецкий кулак?

Сверху земля ему, нашему лётчику, вероятно, кажется ковром, на котором отдельными полосами и квадратиками лежат жёлтые пшеничные поля и чёрные пашни. Ведь не заметили же лётчики немецкий склад, прикрытый сеткой. На большом ковре полей эта сетка, пожалуй, им кажется зелёной лужайкой… Вот если бы указать лётчикам на это место стрелой из белого полотна — тогда другое дело! Алёша помнит, как в партизанский край прилетал самолёт и ему выкладывали из холстов букву «Т». Но где возьмёшь полотно? Да и как его расстелешь?

Немцы сразу заметят… Вон выглядывают, как хорьки из своих нор, их часовые из-под маскировочной сетки…

Косит Алёша, прокладывая длинный гон через всё поле, а сам на небо смотрит, где вьётся и вьётся родной русский самолёт.

«Интересно: а заметно ему скошенную полосу в некошеной пшенице? Наверное, заметно. Ой, заметно!» И тут сердце забилось у Алёши от радостной догадки.

Он поглядел через ручей: на другом берегу косит пшеницу Гастон. Парень он здоровый, большой, но у него дело почему-то не идёт — не лежит душа косить. Как бы его увидеть! Как бы поговорить!

Дойдя до ручья, Алёша останавливается, точит косу бруском, а сам манит Гастона. Тот понял, идёт навстречу и тоже начинает точить косу.

Стоят они рядом, звенят брусками о косы. Немцам не до них: смотрят на русский самолёт, который обстреливают зенитки. В небе курчавятся белые облачка разрывов, а самолёт словно танцует среди них, но прочь не уходит.

— Гастон, — говорит Алёша, — давай выкосим две стрелы. Ты одну, а я другую напротив склада. Понимаешь? Наш лётчик увидит и догадается, что стрелы указывают не зря. Неужели тебе не ясно?

Алёша берёт палочку и начинает чертить на прибрежном песке план двух полей и маскировочную сеть между ними, а затем две стрелы. Две сходящиеся стрелы. И жестами показывает, что их нужно выкосить в пшеничном поле. Бретонец долго смотрит, хлопает себя по лбу и, схватив косу, бежит обратно. Он принимается за работу с такой яростью, что Алёша боится отстать от него и начинает махать косой изо всех сил. Ему хочется, чтобы две стрелы пролегли одновременно. Пот льёт с него градом, тяжёлые колосья ложатся с шорохом. Алёша весь пригнулся, чтобы лучше был размах. Он работает и даже не замечает, что пришёл хозяин и смотрит на него с удивлением.

Гастон и Алёша косили до самого вечера. Когда загудел мотор и серебристая птица стала делать над холмами плавные спирали, оба подняли головы и отерли пот.

Долго следили они за самолётом. Покружив, он взял курс на восток.

«Заметил или не заметил? Что будет дальше?» — думали каждый по-своему, Гастон из Бретани и курский мальчик Алёша.

Когда в нашей штабной фотолаборатории проявили плёнку, привезённую самолётом-разведчиком, и отпечатали фотоснимки, дешифровщики внимательно разглядели их и один отложили отдельно. Снимок заинтересовал бывалых разведчиков. За время войны они разгадали немало тайн. Вооружившись сильными лупами, подолгу сидят они над иным снимком, прежде чем дать заключение, что на нём: настоящий это аэродром или ложный? Действительно ли это тень завода? Скирды сена на поле или тяжёлые танки?

По многим тончайшим признакам дешифровщики устанавливают истину и редко ошибаются. На этот раз случай был особенный: среди пшеничных полей на фотографии ясно виднелись две тонкие стрелки, как бы указывающие на луговину, что разделяет поля. После сличения с картой установили: никакой луговины здесь прежде не было. Всё ясно. Это натянута маскировочная сеть. А что под нею — это уж установит бомбёжка.

Так и было доложено командиру. Скоро расшифрованный снимок лежал на столе генерала, командующего бомбардировщиками.

Глубокой ночью Алёша и Гастон проснулись от ослепительного голубого света, проникшего во все щели. И, выбежав из сараев, они увидели зрелище сказочной красоты.

В тёмном небе висели гирляндами осветительные бомбы. Как раз над тем местом, где скрывался под маскировочными сетями фашистский склад!

Навстречу голубым гроздьям света, медленно спускавшимся с неба, летели красные шары зенитных снарядов и бесконечные нити трассирующих пуль. Сквозь бешеный треск стрельбы слышался спокойный, равномерный гул невидимых самолётов.

На это зрелище можно было смотреть без конца. Но вдруг послышался свист бомб, затем удар; окрестность содрогнулась от множества взрывов, слившихся в один такой силы, словно земля раскололась. С домов сорвало крыши. Выбило все стёкла. Столб пламени поднялся от земли до неба…

Гастона кусок черепицы с крыши стукнул по затылку, а Алёшу сорванной с петель дверью ударило по спине. Наутро они похвалились друг перед другом своими синяками. Немало синяков получили они за время своей неволи в Восточной Пруссии, но этими особенно гордились.