О смелых и умелых. Рассказы военного корреспондента

Железный ангел

Подготовка к первому боевому вылету началась, как и всегда, ночью. По хриплому крику петуха, живущего у мотористов под печкой и прозванного «живой Мозер», бойцы наземной службы дружно выбежали умываться снегом, а второй крик застал их у самолётов.

Под густыми ёлками, обступившими аэродром, затрепетало таинственное, красноватое пламя подогревательных печей.

Подтаскивая небольшие бомбы, сизые от инея, забегали оружейники. Они забирались на крылья и под крылья, то набивая патронные ящики, то проверяя разноцветные ветрянки взрывателей, похожие на ёлочные украшения.

К рассвету лес наполнился сдержанным гулом моторов, и инженер доложил командиру:

— Самолёты готовы!

Вместе с зарёй вышли на аэродром наши лейтенанты. Пышные меховые комбинезоны придавали им вид богатырей.

Они шагали неторопливо, сказочно появившись прямо из скалы.

Утеплённая палатка была замаскирована так, что казалась продолжением скалистого берега.

Волшебство торжественного выхода нарушил Горюнов. Самый маленький из лейтенантов, он поспешил за всеми смешной медвежьей рысцой.

Вдруг из палатки выскочила такая же маленькая девушка в белом переднике, повязанном поверх полушубка, и крикнула звонко на всё озеро:

— Сашка, ты опять не допил какао!

Шеренга лётчиков дружно расхохоталась, смущённая девушка нырнула обратно в палатку, а Горюнов стал пунцовым, как заря.

Его голосистая сестрёнка Валя, приехавшая на фронт вместе с военторговской столовой, доставляла ему одни неприятности.

Мотористы вылезли из кабин, уступая лётчикам нагретые сиденья, и поползли под самолёты выбивать колодки из-под колёс.

В воздух взвилась красная ракета. Винты взвыли, крупчатый снег полетел в лица мотористов. Машины задрожали и сдвинулись с места. Маскировочные ёлки стали валиться, лес расступился. Девятка самолётов стремительно вынеслась на старт и ушла в небо с сердитым рёвом. Мотористы проводили взглядом своих друзей и пошли в палатку.

— Кому кофе, кому какао? — предлагала Валя певучим голоском, устроившись с двумя термосами за ящиком из-под бомб, как за буфетной стойкой.

Но, прежде чем добраться до вкусных напитков, многие попадали в руки строгой Веры Ивановны, военного врача. Пожилая женщина обращалась с бойцами, как с детьми.

Внимательно всматриваясь в них, она то и дело хватала кого-нибудь за рукав:

— Щека! Подбородок! Нос! — кричала она и выталкивала обмороженного из палатки.

Её жертвы возвращались красные как раки. Вера Ивановна мазала вазелином поцарапанные снегом физиономии.

Работать в такие морозы на полевом аэродроме было поистине непрерывным подвигом, но сами мотористы не считали геройством свой незаметный, кропотливый труд.

Мотористы, как оруженосцы, ревниво оберегали честь и воинскую славу своих лётчиков. Они устраивали целые словесные бои, в которых уточнялось количество сбитых самолётов, количество пробоин, каждое проявление воинской хитрости, доблести и мастерства.

Прихлёбывая кофе, Скориков заявил:

— Ничего был боишко — мой привёз семь пробоин. Три в плоскости, две в хвосте…

— В хвосте? — воскликнул Чалкин. — Да я таких и не считал! У моего семь пробоин в фюзеляже…

— Извиняюсь, больше всех в этом бою сбил Володя, все же признают… А пробоины — это не показатель…

Вступили и другие мотористы. Только Суханов молчал, словно Горюнов, его летчик, и не участвовал в воздушном бою. Валя знала, что брат её — храбрец из храбрецов. Даже в газетах написали, какой он герой. А Суханов, этот тюфяк, хоть бы слово…

Валя бросила как бы невзначай:

— Жора, а сколько пробоин было в самолёте Горюнова?

— Ни одной, — лаконично бухнул Суханов.

— Что же, в него пули совсем не попадают?

— Нет.

Неразговорчивый моторист занялся бутербродом. Валя прикусила губу. Ей во что бы то ни стало захотелось привлечь общее внимание к брату.

Воспользовавшись паузой в разговоре, она сказала:

— Мой брат с детства был бесстрашным. Когда над нашим городом, над Ливнами, пролетел самолёт, он увидел и решил летать. Сделал себе крылья да и прыгнул с бани в овраг… Ну и, конечно, носом в землю… Мама подбегает в панике: «Ты что, разбойник, выдумал? Ты кто такой, чтобы летать?» А Саша утирает кровь из носа и говорит: «Я ангел!»

— Поэтому в него и пули не попадают! — подхватил Скориков.

Вокруг рассмеялись.

Но вот кто-то взглянул на часы, и веселье в палатке кончилось, все устремились на аэродром.

Множество раз провожали мотористы в боевые вылеты своих лётчиков и каждый раз приходили в волнение, когда стрелки часов приближались к той роковой минуте, на которой кончался у вылетевших запас бензина.

Все глаза устремлены в небо, большинство — на запад. Но обязательно кто-нибудь просматривает и юг, и восток, и север: должны же они откуда-то появиться.

— Летят! Летят!

Все головы повернулись туда, куда указывала рука Скорикова. Там, в облаках, показалась чуть заметная точка, она превратилась в чёрточку, затем в птичку и, наконец, в самолёт. Стоило показаться одному, как за ним появлялись другие. Начался громкий счёт. Всегда кажется, что одного недостаёт. Успокаиваются только тогда, когда кто-нибудь уверенно крикнет:

— Все!

Тогда отлегает от сердца. Мотористы бросаются к заправщикам, оружейники — к складам боеприпасов: у каждого находится дело.

Но на этот раз магического слова «все» никто не произнёс. Одного самолёта не было.

Валя вышла из палатки и привычно оглядела аэродром. Бойцы стартовой команды затаскивали самолёты под деревья, лётчики стояли, окружив командира эскадрильи Муразанова. На аэродроме было пустынно. Но посреди пустого озера, исчерченного лыжами, одиноко стоял Суханов.

Валя поглядела на него, затем на Веру Ивановну.

— Что случилось?

Суханов стоял в неестественной позе, неподвижно глядя в одну сторону.

Все мотористы, оружейники, лётчики старались не замечать его. Валя побоялась посмотреть на то место в лесу, где в уютном гнезде из ёлок обычно стоял самолет её брата.

— Лётчики идут в палатку, — прошептала побелевшими губами Вера Ивановна. — У тебя всё готово?

Когда лётчики вошли, Валя встретила их знакомым:

— Кому кофе, кому какао!

Она пытливо смотрела в глаза, но лётчики избегали её взгляда. Они брали стаканы и молча прихлёбывали горячий напиток, согревая руки.

Никто не произносил ни слова. Первый раз вернулась эскадрилья, потеряв товарища. Из каких боёв невредимыми выходили, а здесь…

И что случилось с Горюновым? Штурмовка была небольшая. Враги почти не стреляли. Но, когда самолёты развернулись и пошли обратно, машина Горюнова скользнула вниз и исчезла в лесном массиве на территории противника.

Это случилось так неожиданно, что истребители не успели даже заметить место гибели товарища.

Один за другим лётчики, согнувшись, вышли из палатки.

На озере неподвижно стоял Суханов.

Муразанов зашёл в командный блиндаж и долго слушал, как связисты пытались по многочисленным проводам узнать что-нибудь о Горюнове.

— «Африка», «Африка», — спрашивал один, — у вас упавший самолёт не замечен?

— «Австралия», слышишь, «Австралия», у нас не вернулся один лётчик…

Из «Европы» сообщили, что на их участке упал бомбардировщик, но чужой. В «Азии» оказалась испорченной связь, решили запросить позднее.

Казалось, все материки встревожены судьбой пропавшего. В военной сводке в этот день сообщалось: «Один наш самолёт не вернулся на свой аэродром».

Короткий зимний день быстро стушевался. Под елками затихли моторы самолётов. Лётчики ушли с аэродрома. Разводящий расставил секреты, и сумерки перешли в ночь.

А Суханов всё стоял и смотрел на бледную полоску зари.

Наконец охрана велела ему уйти. Моторист машинально побрел прочь. Ноги привели его в гнездо, где обычно ночью стоял его самолёт. Здесь всё напоминало о пропавшем. Прислонённые к живым деревьям, стояли срубленные ёлки, которыми Суханов маскировал самолёт, в стороне лежал стёганый капот для зачехления мотора и колодки из-под колёс, словно ночные туфли самолёта. Проталины от горячего масла темнели на снегу. А на сугробе была нарисована рожа, и под ней начерчено: «Суханыч». Это рисунок Саши.

Суханову стало нестерпимо грустно в этом осиротевшем гнезде, и он побрёл в бревенчатую избу, где ночевали лётчики.

В этот вечер лётчикам не спалось.

Странно всё это произошло. Вылет был самым обычным. Целый час носились, никого не встретив ни в воздухе, ни на земле. Наконец, разыскали небольшой эшелон, затаившийся в выемке между скал. Все вагоны были окрашены под скалы, засыпанные снегом. Но всё-таки различили их и начали бомбить. Стали разбегаться солдаты. А когда эшелон был уничтожен и Муразанов собрал всех лётчиков в строй, Горюнов летел на своём месте, во втором звене. Потом он почему-то отстал и скользнул вниз, как замёрзшая на лету птица. Похоже, что у него сдал мотор.

И тут все вспомнили неразговорчивого, неповоротливого моториста, от которого больше, чем от вражеских пуль, зависела жизнь Горюнова.

Когда вошёл Суханов с блуждающим взглядом, с красными пятнами на лице, все невольно подумали: «Может, он виноват, недосмотрел за машиной?»

Суханов стал расспрашивать о Горюнове. Ему отвечали неохотно и односложно, и он ушёл.

Жизнь словно не хотела мириться с потерей молодого и весёлого Горюнова. Она напоминала о нём многими неоконченными делами.

Вот в жильё лётчиков пришёл письмоносец. Это был самый желанный человек. Лётчики жадно расхватали письма, но общая радость сразу исчезла, когда письмоносец спросил:

— А где Саша?

Его невинный вопрос показался глупой и оскорбительной выходкой. Лётчики промолчали. Письмоносец смутился и вышел, положив на кровать Горюнова два письма и телеграмму.

Потом пришёл сапожник и стал раздавать подшитые унты, зачиненные меховые перчатки. Он принёс высокие кожаные сапоги, на которых Горюнов попросил набить медные подковки, найденные Сухановым в сарае.

Сапожник постучал подковками и сказал:

— В два века не износить. А где ж хозяин?

Могло показаться, что этих людей кто-то нарочно подсылает, чтобы терзать лётчиков.

Пришёл Муразанов. Не глядя на товарищей, он быстро забрал письма и телеграмму с кровати Горюнова, задвинул под неё сапоги и увернул лампу, приказав всем спать.

Суханов провёл эту ночь, не сомкнув глаз. Ему никто и не намекнул, что Сашу могла погубить какая-то неисправность в моторе, — эта мысль закралась в душу сама. Суханов гнал её прочь. Он множество раз вспоминал, как проверил, опробовал мотор перед вылетом, как осмотрел всю машину, обратил внимание на каждый трос, как пролезали его пальцы в теснины ледяного металла, пробуя зазоры прерывателя магнето. Нет, не может быть, чтобы Саша погиб из-за его оплошности. И всё же сомнение терзало душу.

Как отверженный, бродил Суханов и, наконец, вышел к штабному блиндажу, где у стонущих проводов бодрствовали связисты. Его не прогнали. Суханов уселся в сторонке. Неожиданно по телеграфному аппарату пришла весть о Горюнове. Сейчас же телеграфист перевел её подошедшему начальнику штаба.

«Азия» сообщала «Ястребу», что в таком-то квадрате совершил вынужденную посадку самолёт. На хвостовом оперении — № 3. Пилот признаков жизни не подаёт. Самолёт находится на открытом простреливаемом пространстве между позициями, ближе к противнику. Подойти невозможно. Целесообразно уничтожить артогнём…

— Постойте, — сказал начальник штаба. — Суханов, — позвал он, — прочтите.

Моторист прочел.

— При каких обстоятельствах бывают такие посадки?

— Возможно, вышел бензин…

— Или отказал мотор?

— Товарищ капитан, разрешите отправиться к самолёту, я проверю! — сказал Суханов.

Начальник штаба пристально посмотрел на моториста.

— Хорошо, товарищ старшина, — сказал он, — включим вас в аварийную команду… Возможно, удастся эвакуировать машину с поля боя, и тогда разъяснится, по чьей вине произошла вынужденная посадка.

— Так точно, — машинально сказал Суханов, стараясь ещё раз представить себе, что случилось с Горюновым. Почему отказал мотор? Жив ли Саша?

«Азии» было сообщено, что к указанному квадрату выезжает аварийная бригада.

В команду эту подобрались своего рода любители, народ бойкий, видавший виды: инженеры и техники, специалисты по моторам, по всем видам крылатых машин, и отчаянные разведчики, имевшие при себе лыжи и белые халаты зимой, маскировочные комбинезоны летом.

Получив приказ, команда собралась с быстротой пожарников.

Суханов едва успел вскочить в кузов видавшего виды грузовичка. Он много слышал о приключениях «аварийщиков», как их прозвали мотористы, но никого из них не знал. Вначале ехали молча. Потом закурили. Потом разговорились.

— Плохое твоё дело, — сказал, затягиваясь папироской и освещая свои обвисшие рыжие усы, один из солдат, — ясно, по неисправности сел самолёт… Твоя вина.

— Отчего ж, а может, какая пробоина… Или какая другая причина, от него независимая, — тут же возразил ему другой солдат.

На душе Суханова было так тяжело, что и передать нельзя. Безучастно посматривал он на дрожащий свет ракет, обозначавших передовую, не отворачивая лица от встречного ветра.

Опытный шофёр осторожно провёл грузовичок к передовым позициям и остановился в овражке, недалеко от командного блиндажа.

Караульный проводил Суханова к пехотному командиру. Офицер внимательно прочитал записку начальника штаба, подсвечивая себе карманным фонариком, и усмехнулся:

— Легко сказать — эвакуировать самолёт. А вы знаете, где он уселся? На ничьей земле. Среди минных полей. И местность — ну просто гиблая… Да, впрочем, пойдёмте, сами увидите.

Командир подвёл моториста к переднему краю позиций. Суханов вместе с ним поднялся в наблюдательное гнездо, устроенное на дереве, и увидел чистое, гладкое пространство замёрзшего озера. Несколько островов, покрытых елками. А на том берегу озера — лесистую высоту, занятую противником.

— Внутри высоты — крепость, — шептал ему командир на ухо. — Из глубоких амбразур в нашу сторону направлены пушки… Вся местность вокруг простреливается… И надо же ему было в таком месте сесть… Ничья земля, — указал командир на замёрзшее озеро, — с островов уползли даже мыши.

Суханов присмотрелся и вздрогнул:

— Самолёт!

На льду озера как на ладони сидел самолёт, слегка накренившись в одну сторону, словно озябший снегирь. Его тень лежала рядом с ним тёмным крестом.

Всё вокруг было залито сильным лунным светом. Снег сиял и переливался синими огоньками.

Среди этой спокойной глади выделялись какие-то угловатые бугорки.

— А это что?

— Убитые лежат…

Командир подал Суханову бинокль.

— А вон — белая лошадь… Это фашисты пытались увезти самолёт. Прорыли снежную траншею да и крались из-за островка. А лошадей, окрашенных в белый цвет, на поводу вели. Мы и ударили. Одна — копыта кверху. Сама белая, а копыта не покрашены. Хорошо видно… Очень трудно будет подкрасться… Уж лучше бы уничтожить его… Всего два выстрела вот из этого орудия. — Командир погладил стальной белый надульник замаскированной пушки.

Мгновенно рядом выросли артиллеристы.

— Постойте, — прошептал Суханов, — у нас есть свой план.

За Сухановым, как белые тени, ходили всюду два разведчика. Они откинули марлевые забрала, и он видел то тёмное лицо одного, то заиндевевшие усы другого.

— Ночь светла… цыган лошадь не украдёт, а вы самолёт думаете утащить… Да разве это можно!

— Можно, но трудно, — вздохнул усатый.

— Трудно, но можно, — добавил смуглолицый.

— Конечно, попытка не пытка, — согласился пехотный командир и пообещал поддержать огнём.

Договорились, что пехотинцы помогут разведчикам миновать передний край и обойти минированные поля.

У разведчиков оказались при себе бинокли, и они долго молча осматривали окрестность.

Смотрел в сильный командирский бинокль и Суханов.

На озере, открытом всем ветрам, стоял одинокий самолёт. На него глядело множество глаз с той и с другой стороны. На него были наведены стволы пушек. Стоило показаться около него людям, стоило самолёту пошевелиться, — вихри огня и железа смели бы и людей, и самолёт, как сор.

И всё-таки Суханов надеялся его украсть.

Разведчики прониклись его желанием. Они обрядили Суханова в белый халат, взятый у кого-то из товарищей, глубоко надвинули ему на глаза стальную каску, выкрашенную в белый цвет.

Они научили моториста, как лучше ползти, как затаиваться, как объясняться знаками. Спросили, вытерпит ли он, не крикнет ли, если ранят, не простужен ли он, не бывает ли у него кашля. Они узнали, как его зовут, и сказали свои имена. Усатый оказался Петром Петровичем Веселовым, а смуглолицый носил фамилию Дежнев.

Наконец всё было готово, и разведчики поползли.

Долго ползли.

Суханов потерял ощущение времени, словно и оно остановилось в ожидании.

Разведчики ползли всё медленней, подолгу затаиваясь и прислушиваясь. Они держали путь на маленький островок, покрытый несколькими ёлками, находившийся недалеко от самолёта.

Вдруг раздался шёпот Дежнева:

— Стой! Тсс…

Суханов увидел перед собой рыжий носок унта, торчавший из снега.

Сердце его замерло, это была знакомая обувь…

…Сколько раз поддерживал он этот носок, помогая лётчику забираться в кабину самолёта. Суханов онемело смотрел, как разведчики, навалившись на Горюнова, зажимают ему рот ладонями.

Он чуть не закричал, не в силах понять, что это значит. А через минуту моторист и лётчик лежали обнявшись и жарко шептались:

— Как же ты уцелел?

— И сам не знаю…

Суханов увидел, что лицо лётчика черно от масла.

— Пуля пробила маслопровод? — спросил он шёпотом.

Горюнов кивнул головой.

Разведчики лежали рядом, посасывая снег и прислушиваясь, не ползёт ли кто с той стороны.

Среди ночи от Балтики подул сырой ветер. Набежало облако и закрыло луну. Посыпался густой снег и на какие-то минуты скрыл и лес, и озеро.

За первым снежным облаком набежало второе.

— Жора, — прошептал Горюнов, — если бы починить маслопроводку и завести мотор, я бы смог отрулить за большой остров, а там взлететь…

— Если бы самолёт затащить хоть на этот островок, мы бы его замаскировали белым пологом и ветвями, — прошептал Суханов.

— Попробуй его шевельни…

— Да… А что, если островок перетащить к самолёту! Взять все эти ёлки и перетащить…

— Как ты сказал?

Суханов помолчал.

— Это очень даже просто: сразу все ёлки снять и воткнуть вокруг самолёта… А его затянуть пологом, и со стороны противника будет похоже на островок…

— Им покажется, что самолёт исчез, а остров на месте? — Горюнов сначала усомнился. Но вскоре он уже подсчитывал ёлки, прикидывал в уме расстояние от островка до самолёта и представлял его внешний вид со стороны фашистов.

Скоро рискованный план был продуман во всех деталях.

Выслушав его, разведчики молча принялись действовать. Веселов уполз за маскировочным полотном. Суханов с Дежневым подрылись к ёлкам и начали их подрезать. Ёлок оказалось всего восемнадцать штук. Семь средних и одиннадцать совсем маленьких, но с густыми ветвями.

Приготовив ёлки так, чтоб они сломались от лёгкого нажима, вернулись к самолёту, прокладывая под снегом норы.

Пришлось подождать Веселова. Когда он явился, притащив с собой маскировочный полог, они оползли самолёт и расстелили полог, присыпав его по краям снегом.

И вот набежало новое облако. Всё вокруг потемнело. Снег посыпался обильно и шумно, сухой, крупный.

Не сговариваясь, Суханов и Горюнов поднялись, сломали как можно больше ёлок и бросились к самолёту. Навстречу им промчались, как тени, в своих белых халатах разведчики.

Ёлки ломались с лёгким хрустом и переносились к самолёту, словно по воздуху. Суханов и Горюнов с кошачьей ловкостью взобрались на самолёт и натягивали на него тонкое полотнище, стараясь не застучать, не заскрипеть.

Это были опаснейшие минуты. Облако могло пронестись слишком быстро и открыть подвижной белёсый занавес снегопада раньше, чем станет на место необычайная декорация…

Две-три ёлки, оставшиеся на своём месте, стоили бы жизни всем четырём людям.

Но разведчики действовали быстро и точно. Когда облако пронеслось и луна щедро озарила озеро своим холодным сиянием, они уже лежали под белым пологом, держа в руках последние ёлки.

Теперь все зависело от того, насколько искусственный остров похож на настоящий.

С вражеской стороны возник ослепительный сноп света. Прожектор… Сейчас же по нему ударили наши пушки. Прожектор погас. Заговорили фашистские орудия. Началась артиллерийская дуэль.

Четыре человека облегчённо вздохнули. Теперь хоть стучи, хоть смейся — не услышат. Над тонким брезентом с надрывным стоном пролетали снаряды.

На земле с дребезгом рвались мины. Гулко трескались расколотые деревья, и глухо ухал взорванный лёд. Вся ночь наполнилась таким хаосом диких звуков, что оглушённые разведчики стали громко разговаривать.

Суханов, забравшись на мотор, забыл обо всём остальном. После долгой возни он вскрикнул от радости и показал Горюнову пулю — виновницу его вынужденной посадки. Суханов подносил её к глазам и рассматривал эту приплющенную пулю с восторгом, с каким ребёнок рассматривает вырванный больной зуб.

Разведчикам казалось, что моторист и лётчик работают слишком медленно. Ведь скоро рассвет, и тогда вся хитрая проделка может раскрыться.

— Ну как, машина-то к утру взлетит?

— К утру взлетит, — весело ответил Суханов.

Разведчики поняли, что ремонт раньше утра не кончится. Им тоже нашлась работа. Пришлось ещё раз сползать к своим и притащить термосы с горячим маслом, которые привезла аварийная команда.

Таща за собой термосы, разведчики проделали в снегу две глубокие полосы. И недаром. Они пригодились.

Ремонт был закончен действительно к утру. Когда стала на место последняя трубка, Суханов стал прогревать мотор, поливая его горячим маслом.

Рассвет поднялся над лесом, озаряя полнеба. По ничьей земле пошли розовые блики. Порозовел снег, порозовели восковые лица убитых.

С вражеской стороны посмотрели и не увидели самолёта.

И остров стоял на месте, и убитая лошадь лежала, как прежде. А самолёта не было. Две широкие полосы тянулись к лесу.

Значит, самолёт утащили, несмотря на заградительный огонь, обманув бдительность наблюдателей.

Досада охватила фашистских артиллеристов. Грохнул залп четырёхорудийной батареи, и в том месте, куда уводил след, взлетели вверх деревья с корнями и ветвями, поднятые четырьмя смерчами. Фашистские артиллеристы с полчаса молотили по пустому месту.

А под брезентом ликовали разведчики.

Самолёт был готов. Залезая в кабину, Горюнов приказал разведчикам уходить. Они бросились в снег и поползли быстро, как белые ящерицы. А Суханов раскручивал винт.

— Контакт!

— Есть контакт!

Это пришлось проделать раз десять.

Наконец мотор фыркнул, как застоявшийся конь, самолёт задрожал, ожил, зашевелил закрылками, готовый взлететь…

— Ну, Саша, прощай! — закричал Суханов.

— А ты? — спросил его жестом Горюнов.

— А я и пешой не отстану!

Суханов, отвернувшись от вихрей, поднятых пропеллером, довольно отирал пот и не замечал самого страшного…

Потоки воздуха сорвали маскировочный полог и начали валить ёлки… Они падали одна за другой и открывали оживший самолёт и плотную фигуру моториста…

Ближайший вражеский пулемётчик застрочил из пулемёта.

Суханова словно обожгло.

Две пули попали в живот. Он согнулся пополам и сел в снег.

За рёвом мотора Горюнов не слышал стрельбы. Трогая с места, он выглянул из кабины и хотел помахать на прощание рукой товарищу, но увидел бледное лицо моториста.

— Что с тобой? Жора, ты ранен? — закричал Горюнов.

Суханов махнул рукой.

Горюнов всё понял. Он выскочил из машины, подсадил Суханова в самолёт. Громоздкий моторист заполнил тесную кабину, рассчитанную только на одного. Второму втиснуться было невозможно. Тогда Горюнов сбросил с себя комбинезон, сел к мотористу на колени и, крикнув:

— Жора, обними крепче! — порулил по озеру зигзагами, увиливая от пуль и снарядов противника.

А когда мотор достаточно разогрелся, пошёл на взлёт. Друзей окутал снежный вихрь, самолёт рванулся вперёд, быстро набирая скорость, и, взлетев, поднял тучи снежной пыли, как заночевавший в снегу тетерев. Его чудесное появление видели с той и с другой стороны. На наших позициях это вызвало смех и восторг. Противник увидел, как его обидно обманули, и обрушил на место взлёта весь свой гнев. Чёрные столбы разрывов затанцевали там, где стоял самолёт.

…В это зимнее утро, лишь только рассвело, мотористы проводили истребителей в очередной боевой вылет.

Наступил срок возвращения, и они, как всегда, высыпали на аэродром. После обычного ожидания опять раздался крик:

— Летят, летят!

Показались самолёты. Мотористы быстро пересчитали их.

— Девять! — крикнул кто-то. — Все дома!

И вдруг показался десятый самолёт.

— Смотрите, один лишний!

Зенитчики сразу направили на него дула своих пушек и пулемётов — не чужой ли?

Не делая положенного круга, он спустился на аэродром и подрулил к линейке. Из самолёта выскочил Горюнов в одной гимнастёрке и бросился прямо в палатку мимо удивлённых бойцов.

— Я замерзаю, — крикнул он, — а там Жора!

Мотористы подбежали к самолёту. В кабине чернел полушубок Суханова.

— Жора! — закричал Чалкин. — Это ты, Жора?

Суханов не отзывался.

Толпа окружила машину.

Подсаживая друг друга, мотористы полезли в кабину, и вдруг Чалкин крикнул:

— Носилки!

Возвращение своего брата Валя почуяла сердцем. В это утро она возилась на кухне, помогая повару, и всё пела. Вышла на крыльцо, увидела лишний самолёт в воздухе и бросилась на аэродром, как была, в гимнастёрке.

В это время из кухни вышел повар, неся термосы, наполненные кофе и какао. Под мышкой он тащил полушубок для Вали. Поставив термосы на салазки, сказал:

— Ты где же, канареечка? На аэродроме ждут горячий завтрак.

Но Валя, забыв про свои обязанности, бежала налегке к аэродрому. За поворотом дороги перед ней открылось лесное озеро, всё испещрённое следами лыж.

Бойцы стартовой команды затаскивали в гнездо самолёт её брата. Она чуть не закричала «ура» от радости. Вдруг ноги её подкосились, и она села прямо в снег. Навстречу санитары тащили носилки. В них лежал кто-то, накрытый с головой меховым одеялом. Бледная Вера Ивановна шла рядом.

«Саша?» — пронеслось в мозгу.

Но в это время сам Сашка, живой и задорный, подскочил к ней, лохматый, как медвежонок, в своих великоватых унтах и меховом комбинезоне. И, не стесняясь людей, обнял её.

— А кто же это? — спросила Валя, не в силах оторвать глаз от носилок.

— Да Суханов же, раненый, — крикнул ей, как глухой, в ухо её брат, — и как мы прилетели вдвоём, чудо! Я на коленях у него сидел, как маленький… Ты понимаешь…

Не дослушав его сбивчивых слов, Валя подбежала к раненому и откинула с его лица одеяло.

— Жора, это я, Валя… Тебе трудно? Ты сильно ранен?

— Да… шальная пуля… Иду на вынужденную посадку, — попытался улыбнуться Суханов. — На вот тебе на память… — Он разжал руку, и из неё выпала кривая поцарапанная пуля, подбившая самолёт.

— Валя, он тяжело ранен, не беспокой его, — отвела девушку Вера Ивановна. — Пошли, — скомандовала она бойцам.

Носилки тронулись.

Брат обнял Валю за плечи. Они стояли и смотрели вслед удалявшемуся Суханову, сдерживаясь, чтобы не заплакать. И Горюнов сказал сестре:

— У каждого лётчика есть свой ангел-хранитель, его верный моторист… У меня — Суханов. Железный ангел!