Обаламус

9

Рюкзак со всеми экспедиционными шмотками я полчаса назад по дороге из аэропорта закинул в камеру хранения ФДСа[6]. Осталась только полиэтиленовая сумка. Она лежала сейчас в пределах видимости на соседнем стуле и не давала полностью посвятить себя счастью. А счастье было прямо перед носом, оно великолепно выглядело, еще лучше пахло и рождало в душе сладостные воспоминания. Я говорю о тарелке с пельменями. Вы будете смеяться, но это единственное, чего мне обычно недостает в экспедициях. Ни бесчисленные орды комаров, ни утренний иней на забытой с вечера ложке, ни моросящие дожди, ни ливни с грозами и градом не огорчают меня так, как необходимость длительное время обходиться без любимой, привычной с детства, пищи. И пусть в столовке только один сорт пельменей, да и те фабричные, в то время как у нас дома к празднику их лепят сами хозяева по пять-шесть видов только мясных, а иногда ещё и до трёх видов рыбных!.. В экспедиции не было никаких, поэтому сейчас даже такой суррогат казался поистине райским блюдом.

Вот почему я снял со стула сумку и угнездил под столом, сжав для верности пятками кроссовок. После обеда обязательно отнесу её куда велено, а сейчас пусть уберётся с глаз моих и не мешает встрече сибиряка с его первой за два летних месяца порцией желудочного счастья.

Но как бы ни был богат человек, сколько полевых[7] ему бы ни выдали под расчёт, а сидеть он по-прежнему будет только на одном стуле и спать в единственной кровати. И само собой разумеется, он не сможет съесть за обедом две первых порции пельменей, потому что одна из них будет, увы, уже второй.

По этой причине я ограничился единственной тарелкой, допил чай и, подхватив многострадальную сумку, покинул столовую. В сумке лежал пакет с результатами наблюдений байкальской летней экспедиции, который я должен был, в соответствии с полученными вчера в Иркутске указаниями, вручить сотруднику университетской метеообсерватории Жарикову Георгию Михайловичу в собственные руки.

Руки в комплекте с самим Жошей (как его называли сослуживцы за то, что представлялся всем новым знакомым, начиная с фамилии — Жариков Гоша) встретили меня в коридоре. Жоша закончил нашу кафедру два года назад и был уже старшим инженером. Сейчас, во время летнего отпуска, он временно исполнял должность начальника отдела, чем ужасно гордился.

Мы с Жариковым — давние знакомые. Впервые увиделись в зимней экспедиции моего первого курса, когда в составе группы таких же молодых и нахальных «подопытных кроликов» я участвовал в бальнеологических[8] исследованиях на одном из пятигорских курортов. Жоша (тогда студент пятого курса) в этой экспедиции выполнял функции исследователя и никак не мог понять, почему так получается, что каждое утро при малейшей нагрузке у нас резко взлетает пульс и скачет давление, а к обеду все устаканивается. Только через две недели, в последний день наблюдений, он догадался, что это — обычный похмельный синдром. Так что ум и сообразительность не были сильной стороной моего старшего товарища. Но зато был он очень добрым и каким-то домашним. Слегка округлые — но ни в коем случае не толстые — щеки и пышные пшеничные усы, любимая вязаная безрукавка, а главное, искреннее желание всем помочь делали его очень обаятельным. Вот и сейчас, пренебрегая субординацией, Жоша встретил меня в коридоре, провел в свой кабинет, предложил чаю, посвятил в последние кафедральные новости. Я узнал, что послезавтра из обсерватории отправляется экспедиция в лесной заповедник на Оке близ города Пущино. В метеогруппе в последний момент появилась вакансия. Так что, если вдруг есть желание…

Вообще-то я собирался на оставшееся после практики время рвануть домой: пусть родители хоть раз в год на сына посмотрят! И пока Жоша подробно излагал своё видение целей и задач экспедиции, я подрёмывал в кресле, не забывая держать глаза открытыми и периодически кивать головой. Включился только в тот момент, когда в рассказе прозвучало имя руководителя. Оказывается, главным в этой лавочке две недели назад был назначен А. И. Михельсон — личность настолько примечательная, что моё прохладное отношение к предлагаемой Жошей авантюре сразу резко переменилось.

Алексей Исаакович — сын американских коммунистов, эмигрировавших в Советский Союз по идейным соображениям и притащивших с собой в социалистический рай маленького Алекса. Сейчас «малышу» перевалило за пятьдесят… Работал он на кафедре гидрологии, читал лекции по технике безопасности на воде и был известным на весь университет бабником, вечным тамадой на любых банкетах и вечеринках, выдающимся филателистом и проч. и проч. и проч.

Курил Михельсон практически беспрерывно, частенько запаливая новую сигарету от предыдущей. Его именем на нашем факультете была даже в шутку названа единица измерения задымленности — один михельсон. Это когда в помещении на высоте один метр висит топор массой в один килограмм. Из скандалов, связанных с бесконечными пьянками и аморалками, урождённый американец не вылезал, был постоянным героем доски приказов о взысканиях и большинства факультетских анекдотов. Но при этом никто лучше Михельсона не мог в полевых условиях организовать работу группы людей любой численности, состава и степени знакомства. Его беспрекословно слушались студенты и аспиранты, раскопщики из вчерашних зэков и степенные доктора наук. Очень примечательная личность!

И почему-то мне вдруг расхотелось ехать домой на каникулы, а появилось острое желание: испытать на собственной шкуре все методы руководства человека, о котором так часто судачили в факультетских курилках.

— Хорошо, согласен! Каковы дальнейшие действия? — сказал я, когда в Жошином рассказе наступила небольшая пауза.

— Собеседование завтра в десять утра, — сообщил мне довольный «охотник за простофилями»[9], и тут же добавил радостно. — В Формозе.

«Формозой», или «Тайванем», университетский люд именовал пивную, расположенную у самых стен китайского посольства в пяти минутах ходьбы от главного здания МГУ. Чувствовалась, что твердая рука Алексея Исааковича уже крепко держит бразды правления коллективом.

Наверное, может показаться невероятным, что после окончания летней практики меня снова потянуло в поле[10], да ещё в такой компании, но уж очень скучным и размеренным был последний учебный год. С утра до ночи я занимался лишь лекциями, семинарами да беготнёй по библиотекам, а потому был полностью лишен развлечений. И вот теперь, когда необходимость в «монашеской» жизни наконец-то отпала, безалаберную и шебутную половину моей студенческой души неудержимо потянуло в загул. А уж в том, что вся Пущинская экспедиция будет одним сплошным загулом, сомневаться не приходилось…