Обет молчания

Глава 20

Наверху в комнате для больных сестра Гидеон, которой надлежало оставаться в постели, стояла у окна, держась рукой за деревянную раму. Она наблюдала за тем, как монахини совершали привычный путь через монастырский двор, поочередно парами проходя под окном ее палаты. Часы показывали одиннадцать тридцать, время обеда.

Рядом с матушкой Эммануэль при помощи двух тростей ковыляла сестра Илред. Ее сухонькое тело было сломлено полиартритом, но сильному духу до поры удавалось одолевать болезнь. За ними — сестра Антония, чей великолепный голос придавал хоровому пению возвышенность и величие, ей, вероятно, и в голову не приходило, что она обладает поистине редким сокровищем. Следом шествовали сестра Льюис и сестра Жозе, монахини-француженки. За ними — сестра Винсент, ее резкая отрывистая походка выдавала импульсивность ее натуры, таким людям стоит немалого труда сдерживать в узде бурлящий ураган эмоций и чувств.

Сестры вошли в трапезную, голоса смолкли. Монахине, замыкавшей процессию, полагалось бесшумно приподнять металлический крючок и так же бесшумно закрыть за собой дверь; даже такая, казалось бы, мелочь, как закрытие двери, расценивалась как акт проявления любви к Господу. Сегодня эта миссия была возложена на сестру Давину. Несмотря на свой далеко не юный возраст, она была новообращенной. При вступлении в орден жизнь начинает свое исчисление заново, и младшими считаются те, кто в числе последних принял постриг.

Место сестры Давины было на краю последнего из трех длинных сосновых столов, лицом к остальным. На столе перед каждой стояли глиняная миска с ложкой из самшитового дерева, кружка и лежала щеточка для сметания крошек.

Наверху перед маленьким столиком, на котором едва разместился поднос с едой, склонив голову в молчаливой молитве, стояла Сара.

Сестра Гидеон обернула вокруг шеи белоснежную полотняную салфетку, так делали все, чтобы не запачкать края безупречно накрахмаленного белого плата, совершенно позабыв о том, что на ней был надет тонкий ночной чепец. Она поднесла к губам ложку с супом. Она вполне обошлась бы более легкой пищей, но монастырский суп являлся главным, необыкновенно вкусным блюдом диетического питания. Все остальные сестры ели рыбу. Они лакомились ею раз в неделю, в остальное время они питались сыром и яйцами.

В тишине комнаты стук ложки о глиняную поверхность звучал неестественно громко. Внизу, в трапезной, было так же тихо, если не считать монотонного чтения Священного Писания.

Если у монахинь возникала в чем-либо нужда, они писали друг другу записки. Чтобы попросить передать чашку, достаточно было положить на стол указательный палец, кувшин с водой или заварочный чайник — поднять руку, соединив колечком большой и указательный пальцы. С глубины Средневековья общение в орденах молчальников происходило именно таким образом.

Обычаи эти и язык общения были знакомы сестре Гидеон с самого детства, со времени поступления в монастырскую школу, они были одной из нитей крепкой длинной веревки, привязавшей ее к этому образу жизни.

Монахини ставили перед собой такие же задачи, жили по такому же распорядку, носили в точности такую же одежду, что и их предшественницы сотни лет назад.

Орден славился глубокими корнями традиций и консерватизмом, он мало изменил свое лицо, оставив без внимания рекомендации Второго Ватиканского собора. Монахини по-прежнему не поддерживали связей с миром. Выписываемую ими газету «Евхаристия» почтальон просовывал между прутьями ограды монастырской часовни, письма и продукты складывались во вращающийся шкаф у монастырских ворот. С родственниками и друзьями, которым было позволено изредка навещать сестер, полагалось разговаривать через двойную решетку в гостевой комнате.

Сестра Гидеон попыталась отогнать случайную мысль: «А ведь со времени последнего визита отца прошли годы — годы». Она с трудом проглотила суп. Все кажется пресным и безвкусным. Она поерзала на стуле: за последнее время она здорово потеряла в весе, и сидеть было жестко и неудобно. Трудно без зеркала представить себе, как она выглядит, но то, что с ней что-то не так, она читала в напряженных лицах монахинь, как тщательно они ни пытались скрыть тревогу.

Она доедала суп, когда дверь внизу открылась, и до ее слуха донеслись слова псалма.

Сейчас матушка Эммануэль завершит молитву и поднимется с коленей. Нет нужды следить за монахинями: как только она закончит, монахини сделают то же самое. Власть, предполагаемая ее должностью. Преподобная матушка в монастыре — посланница Господа, послушание Господу начинается с послушания ей.

Самый трудный из трех обетов, подумала сестра Гидеон, запихивая в рот кусок зернового хлеба. В целях укрощения плоти она испортила его вкус, обильно посыпав солью. Два других обета — обет целомудрия и обет бедности, принятые ею при вступлении в орден, невозможно было нарушить, живя за высокими монастырскими стенами. Но что касается обета послушания — это иная статья. Ежедневно тысячью разных дел необходимо было подтверждать верность однажды данной клятве. Воля человека должна быть целиком и полностью подчинена воле Господа. В самолюбивой гордыне — величайший грех.

Но ей повезло — в ее жизни всегда был человек, которого она любила больше, чем самое себя.

— Requiem aeternam dona eis, Domine, — торжественно читала матушка Эммануэль.

— Et lux perpetua luceat eis, — отзывались монахини.

Они покинули трапезную, по мере их приближения звук пения делался все громче. Она мысленно представила, как они сейчас обходят монастырский двор с цветущей раскидистой липой. Сестра Мэтью с темно-серыми глазами матери-испанки. Необъятная фигура сестры Джулиан — неоспоримое доказательство ее любви к выпечке. Грузная сестра Питер, чьи толстые и бесформенные, как сосиски, пальцы творят изысканные изделия ручной работы. Сестра Тома, принесшая в дар Богу свое исполнительское мастерство профессионального музыканта.

«Requiescat in расе». Да упокоятся с миром. Слова благословения влетали в окно, утешая и ободряя ее.

Церемонный уклад жизни, регламентируемый уставом, имел глубокий внутренний смысл. Здесь во всем царили неизменность и порядок, напоминающие бесконечно повторяющийся узор. Пока она является составной частью этого узора, ей ничто не угрожает.