Обет молчания

Глава 22

^— Прошу прощения, мисс.

Кейт испуганно отдернула голову от окна — прислонившись к стеклу, сидя в уютном мягком кресле, она не заметила, как уснула под мерный, однообразный перестук колес.

Склонившийся над ней человек в темной униформе и высокой форменной фуражке вдруг показался ей огромным. Ее взгляд фиксировал карточку охранника на груди, а слух — характерное позвякивание ключей на поясной цепочке. Она всем телом вжалась в сиденье, помертвев от ужаса. Во рту пересохло, она не могла произнести ни слова. За окном расстилались огромные покрывала бескрайних желтых нив и зеленого разнотравья. Видимо, ей не суждено узнать этого приволья. Они пришли забрать ее обратно. Освобождение оказалось лишь досадным недоразумением. Сейчас на ней защелкнутся наручники.

В колонии ходило множество историй о повторных арестах прямо у тюремных ворот. Один из типичных параноидальных страхов колонисток, порождаемых полной изоляцией от внешнего мира. С другой стороны, повторный арест — достаточно широко распространенное явление. По закону взять бывшего заключенного под арест дозволяется даже в тот момент, когда он, покинув тюремные стены, едва успел выйти на вольный воздух.

— Мой тебе совет — не рискуй, — наставляла ее Джоанна. — Пусть тебя встретят друзья. Или адвокат. — Джоанну трижды арестовывали именно таким образом. Она относилась к этому спокойно, все знали, что в тюрьме ей жилось лучше, она и не скрывала этого. Она никогда особенно не рвалась на свободу, поэтому могла позволить себе дерзко игнорировать допросы. Как-то в разговоре она обмолвилась о том, что в уплату кредита, полученного по подложным документам, муниципалитет лишил ее права собственности на квартиру в то время, когда она отбывала свою четвертую ходку. А перспектива начинать все сначала ее не прельщала. — Что толку обивать пороги инстанций органов соцобеспечения и хлопотать о ссуде, если я прекрасно знаю, что рано или поздно опять сорвусь? Что зря стараться-то? — Она рассмеялась скрипучим смехом. — Стара я уже стала, поздно начинать сначала.

Никто не пришел ее встретить, хотя она написала отцу и несколько раз пыталась дозвониться. Сорок пять минут неразберихи в приемном пункте, и она — вольная птица. В 9.12 утра Кейт миновала белые решетчатые заграждения и зашагала прочь от мрачного здания из красного кирпича, прочь от зеленой лужайки. Прочь от тюремных корпусов и узкого проема между ними, куда какая-то разъяренная заключенная сегодня утром швырнула из окна горшок с розовой примулой на кучу хлама из разбитых тарелок и разорванных журналов.

Выйдя за тюремные ворота, она поставила чемодан на обочину дороги и осмотрелась вокруг.

По совету Дэвида Джерроу она ни разу не обернулась в сторону тюрьмы. Прохожие спешили по своим делам, не проявляя к ней ни малейшего интереса. Толкая перед собой детскую коляску, мимо нее пробежала молодая негритянка. Постукивая тростью по тротуару, прошел пожилой мужчина в черном берете. Собравшись с мыслями, Кейт вскинула руку, чтобы поймать такси: нужно было добраться до Паддингтона, так ее инструктировала Нуни. Робкие попытки не сразу увенчались успехом, ей пришлось стоять на дороге довольно долго.

Устроившись на краешке сиденья, она в тысячный раз с беспокойством пересчитала свои деньги, аккуратно переложила билеты в новехонький кошелек и для верности потрогала бумаги об освобождении, сложенные на дно сумки через плечо. Всю дорогу, не переставая, она оглядывалась в заднее стекло, ожидая, что вот-вот в поле зрения появится полицейская машина и красивая сказка закончится.

И дождалась. Коварные в своей жестокости, как кошки, они лишь сделали вид, что отпустили ее, не позволив далеко уйти. Все, достаточно. Погуляла и хватит. Пора возвращаться обратно. Поезд ворвался в черноту туннеля. В купе стало темно, хоть глаз выколи. В голове ее метнулась спасительная мысль: вырваться из этой грохочущей тьмы, оттолкнуть офицера, спрыгнуть на ходу с поезда и бежать. Господи, на край света, к богу или черту, все равно, только не в тюрьму.

Слишком поздно. Поезд шумно вылетел из туннеля, рука офицера тянулась к ее запястью…

— Я хотел проверить ваш билет, — говорил он.

Кейт, не понимая, смотрела на него, не чувствуя ничего, кроме накатившей от облегчения тошноты. Плохо соображая, она судорожно шарила вокруг себя рукой, пытаясь найти сумку, кондуктор терпеливо ждал. Оторвав контрольный талон, он поинтересовался из вежливости:

— Надеюсь, вам снился приятный сон?

Пожилая женщина напротив отложила «Дейли телеграф» и, порывшись в сумке, достала маленький термос с кофе и плитку шоколада. Кейт проявила непредусмотрительность, не захватив с собой еды, понадеявшись, что путешествие будет недолгим. К тому же по настоянию Нуни она заставила себя съесть завтрак в тюрьме. «Сама знаешь, уйти не поев — плохая примета. Оставишь последний завтрак — обязательно вернешься».

О том, чтобы купить газету, она даже не подумала. Последнее, что она читала, — это «Тэсс из рода д’Эбервилей»,[7] но книга так и осталась недочитанной и ее пришлось вернуть в библиотеку. Ей нравилось бывать в библиотеке. Там было много цветов и картин. Кто-то говорил ей, что там двенадцать тысяч книг. Позже, правда, обнаружилось, что многие из них были иллюстрированными альбомами без текста.

Но читать ей все равно не хотелось. Она в радостном и нетерпеливом ожидании представляла, как приедет домой. До сих пор она боялась позволить себе думать о предстоящей встрече. Ведь согласие отца на ее двухнедельное пребывание в его доме было получено только после официального обращения сотрудника тюремной администрации.

За последние два года отец ни разу не соизволил навестить ее, его письма были редкими и поверхностными. Кейт убеждала себя в том, что он чрезвычайно занят, скрывая от самой себя, как сильно она по нему скучает. Маленькой девочкой, в колонии для несовершеннолетних, она неделями с нетерпением ожидала свиданий с ним, записывала то, о чем хотела рассказать, чтобы ничего не забыть.

В памяти ее всплыла комната свиданий, уютная и просторная, с удобными креслами и ковром на полу. Правда, с решетками на окнах.

Она вспомнила себя в пятнадцать лет, потом в шестнадцать, с короткой стрижкой, оживленно болтающей, показывающей свои школьные тетради и рисунки. И отца, сидящего напротив нее, на строго соблюдаемой дистанции, ладони зажаты между коленей, взгляд долу или блуждающий по сторонам. Он без конца смотрел на часы, всюду по сторонам, только не на нее, и на его лице читались растерянность и неловкость.

Однажды она принесла показать ему свою гитару. Желая доставить ему удовольствие — отцу когда-то нравился Джулиан Брим,[8] — Кейт долго и неустанно упражнялась. У нее неплохо получалось, она с успехом завершила первую ступень обучения. Но отец, послушав одну мелодию, стал собираться домой, хотя оставалось еще целых пятнадцать минут. После свиданий она горько плакала и несколько дней от расстройства не могла прийти в себя.

Но так или иначе, перспектива освобождения рисовала картины будущего в самых радужных тонах. Дома ей будут рады. Возможно, отпразднуют ее возвращение и откроют шампанское в честь ее приезда. Рут рассказывала, что у ее матери припасена бутылочка к ее возвращению. Она улыбнулась, согретая этой мыслью. Как же ей хотелось увидеть отца! Она позвонит ему со станции, может, он придет встретить ее.

По узкому проходу подъехала тележка, и официант в униформе предложил ей кофе. Кейт кивнула. Когда он назвал цену — восемьдесят пенсов, — ей стало не по себе. За такие деньги в Холлоуэй можно было постричься.

Прихлебывая кофе, она сквозь мутное стекло любовалась просторами своей страны. Страны, которой она не знала. Она с любопытством вглядывалась в сменяющие друг друга картинки, приникнув к стеклу, точно ребенок, который боится пропустить какое-нибудь жутко интересное зрелище. Автомобильные стоянки и броские торговые центры, словно выстроенные из огромных кубиков детского конструктора, одинокие сельские домики и промышленные складские ангары без окон и дверей — все без исключения вызывало в ней живейший интерес.

Пожилая дама, слегка наклонившись вперед, улыбнулась и дружелюбно кивнула ей, произнося слова отчетливо и громко:

— Вы, должно быть, впервые в Англии?

Кейт раскрыла глаза от удивления.

— Я… — Она не знала, что сказать. Совершенно очевидно, что женщина не имела в виду ничего дурного.

— Откуда вы?

Знать бы тебе, откуда. Кейт улыбнулась в ответ и покачала головой, она не понимала, как нужно обращаться с посторонними. Женщина протянула ей плитку шоколада, жестом предлагая попробовать. Эта бесхитростная чудаковатая доброта тронула Кейт до глубины души.

Она поспешила укрыться в туалете. В безвоздушном пространстве тесной кабины воняло застоявшейся мочой, точно так же, как и в тюремном туалете.

Она долго не могла догадаться, каким образом нужно смыть за собой унитаз, пока случайно не наступила на резиновую педаль в полу.

Кейт ополоснула лицо теплой водой, тонкой струйкой сочившейся из холодного крана. Вместо бумажных полотенец на стене висел белый металлический прибор. Внимательно изучив нарисованную на нем инструкцию, она нажала на кнопку и подставила руки под струю горячего воздуха.

Вернувшись, она обнаружила, что дверь ее купе заперта. Ручки на двери не было. Воспитанная в покорности, приученная дожидаться, пока дверь откроют или закроют, она отошла к окну и стала ждать, стоя в трясущемся из стороны в сторону коридоре вагона.

Из соседнего купе на нее с возрастающим интересом смотрел незнакомый мужчина. Через пять минут он не выдержал, поднялся и открыл дверь.

— Так и будете стоять в коридоре? — Он указал на большую красную кнопку около двери. — Нужно нажать здесь — и дверь откроется.

Готовая провалиться сквозь землю от стыда, пребывая в полной уверенности в том, что ее невежество вызывает смешки и косые взгляды окружающих, она вошла в купе. Села и бессмысленно уставилась в окно.

Половина жизни, проведенная взаперти. Никакие психологические тренинги не сотрут годы жизни по строго обусловленным правилам. Ей суждено нести этот крест. Тюрьма еще долго будет напоминать о себе.

Такси подъехало к дому, ее отец как раз собирался кормить собак. Слишком взволнованная предстоящей встречей, она не замечала ничего вокруг, только его лицо, белое и неподвижное. Он растерянно следил за тем, как она расплачивалась и доставала чемодан.

— Стало быть, освободили?

Она сделала несколько шагов навстречу.

— Здравствуй, папа.

В воздухе повисла неловкая пауза. Он изменился: растолстел, поредели волосы, отметила про себя Кейт. Спина слегка ссутулилась. На лбу и под глазами залегли глубокие морщины, раньше она этого не замечала.

— Вот, иду кормить нашу вечно голодную свору… — Он кивнул в сторону вольера, только сейчас она услышала поскуливание и собачий лай. — Джен поехала по магазинам, прихватила с собой детей.

Он избегал смотреть ей в глаза. Сделав пару шагов в ее направлении, он наклонился вперед, точно парализованный, и поцеловал воздух где-то в районе ее щеки. Кейт тоже захотелось его поцеловать, но он тут же отстранился, и момент был упущен.

— Входи в дом, ставь чайник. Я сейчас приду.

Некоторое время она стояла с сумкой в дверях, не решаясь войти. За долгие годы она успела напрочь забыть, что же из себя представляет обычный человеческий дом. Или обычная кухня. Если не считать громадных помещений тюремного пищеблока, где даже размер кастрюль строго соответствовал инструкции, она видела лишь «бутербродные», которые имелись в каждом отряде, — маленькие комнатки со старым электрическим тостером и крошками на столе, которые никто не трудился сметать. Дюжины пакетов с нарезанными булками, сваленные в кучу рядом с огромными общепитовскими банками варенья и маринадов. Кейт съедала свой бутерброд в комнате отдыха, запивая чаем, заваренным в огромном чайнике.

Внешний вид дома навевал уныние, но внутри было довольно уютно. Белые тона, белые кухонные шкафы. Чайник стоял на длинной полке внизу, вместе с миксером, блюдом для фруктов и подставкой под чистые кружки. В блюде был замочен начищенный и нарезанный картофель. Дверца холодильника с детскими рисунками. На гладильной доске высилась аккуратная стопка переглаженного белья. В большой пластмассовой коробке лежали игрушки.

Кейт отложила сумку в сторону, взяла чайник и наполнила его водой. Ее вдруг охватило странное разочарование. Все в этом доме казалось ей маленьким и незначительным. Самым что ни на есть обыденным.

Это оттого, подумала она, что в мире существует множество самых обычных домов, совсем не похожих на те, что она видела на картинках журналов. Одни принадлежали знаменитостям, другие — богачам. Или их показывали по телевизору, с сияющей чистотой и изысканностью интерьеров, в фильмах, действие которых происходило в далеком придуманном мире.

С радостью ожидая встречи, она нетерпеливо спросила:

— Скоро они вернутся?

— Само собой. Да, наверное, скоро. Правда, точно я не скажу.

Уклончивая нотка в его словах встревожила Кейт. Она обхватила руками кружку с чаем, внезапно ощутив холод.

— Пытаюсь представить, как Джен отнесется к моему приезду, — сказала она очень тихо.

— Она немного нервничает. Никак не поймет… ладно, давай не будем об этом. — Он поднял свою кружку.

— Понятно. Она не ждет моего приезда. Она не знает о том, что я здесь. Так ведь, папа?

Ее отец был явно обескуражен.

— Джен — хорошая женщина. Все утрясется, она все поймет. — Он встал. — Пойду, отнесу твои вещи наверх.

Комната располагалась на уровне середины лестничного марша рядом с ванной, единственное окно выходило на собачьи вольеры. Низкий подоконник был завален стопками журналов с поп-звездами. По обеим сторонам у стен стояли две узкие койки. На обеих валялись свитера, футболки, исписанные листы бумаги, очевидно, со школьными сочинениями, кассеты без футляров. На полу была разбросана одежда и еще журналы, на стенах красовались постеры звезд поп-музыки, приклеенные к окрашенной розовой поверхности синей изолентой.

— Вот твоя кровать. — Отец сдвинул валявшееся барахло в сторону и поставил ее чемодан на одеяло.

На полке стояли детская книжка в мягкой обложке и пузырек со спиртом, пробка была отвинчена, рядом валялся кусок использованной ваты. Кейт подняла с подушки черного плюшевого терьера в старых коротеньких брючках, с клетчатой ленточкой вокруг шеи и переложила на другую кровать.

— Да, — сказала она, не в силах подавить предательскую дрожь в голосе. — Спасибо.

— Тебе понравится Дениза, — сказал он, — когда ты с ней познакомишься. Хорошая девочка. В этом году она получит аттестат. Придет домой около четырех.

— Хорошо.

— Тебе нужно что-нибудь еще? — Он посмотрел по сторонам, она ничего не ответила. — Тогда я пойду. Нужно закончить работу. А потом сядем и наговоримся вдоволь, идет? Душу, так сказать, отведем. Располагайся… — Он уже спускался по лестнице.

Кейт не шелохнулась, чтобы открыть чемодан и выложить вещи. Она сидела на подоконнике, когда услышала лай собак и шум подъехавшей машины. Захлопали дверцы, раздались голоса.

Она посмотрела вниз. Мальчик, на вид лет пяти, должно быть, Том, бежал к резным деревянным воротам, отец как раз закрывал их. Том подбежал к нему и запрыгнул на грудь, обхватив ногами тело ее отца — его отца. Рой Доуни перевернул его кепку задом наперед, и они оба рассмеялись. Он понес Тома в дом.

Кейт выждала пятнадцать минут и хотела уже спуститься, как нарастающий шум голосов заставил ее остановиться. Она застыла на пороге, крепко сжав дверную ручку.

Отец говорил резко и отрывисто. Реплики женщины были короткими. Отец пытался ей что-то объяснить. Женщина ничего не хотела слушать.

Кейт приоткрыла дверь и услышала слова отца.

— …пройти через это. Я думал, мы обо всем договорились. У меня нет выбора. Она — моя дочь.

— Но не моя. Я не давала согласия. Это ты разговаривал с инспектором. Ты явно не в своем уме. — Джен говорила с мягким местным акцентом, Кейт обратила на это внимание.

— Джен, ради бога, потерпи недельку-другую. Пока я что-нибудь не подыщу.

— Как ты думаешь, сколько времени достаточно для того, чтобы… — Кейт не разобрала конец фразы, но нетрудно было догадаться.

— Не говори глупостей, дорогая. Ничего подобного не… Все позади…

По приближающимся и удаляющимся голосам Кейт определила, что отец ходит следом за Джен из комнаты в комнату.

— Вот что, — упрашивал он. — Возьми детей и поживи у матери до тех пор, пока…

— Выгнать меня из собственного дома? — Дверь хлопнула так, что задрожали стекла.

Кейт прикрыла дверь спальни, отыскала сумку и достала расческу. Из зеркала в розовой рамке на стене на нее смотрело бледное лицо, тени под грустными глазами, такой она себя не помнила даже в тюрьме. В этой детской она сама себе казалась старухой.

Она присела на край подоконника, ожидая дальнейшего развития событий. Ей и в голову не пришло спорить, или требовать, или умолять отца позволить ей остаться. Это был чужой дом. Эти люди были ей совершенно чужими.

Но дело даже не в этом. За столько лет она привыкла послушно принимать удары судьбы. Кейт посмотрела вниз на собак, сидящих в клетке. Она судорожно затрясла головой. Методично, незаметно для себя самой, она царапала руки ногтями, давая выход своему страданию.