Обет молчания

Глава 25

Название местечка Калфорд-Хаус звучало впечатляюще, поэтому отец Майкл был несколько удивлен, с трудом отыскав неказистый домишко на окраине города. Домик из сероватого камня был выстроен в низине прямо у дороги. Стоя на тротуаре, он спокойно мог заглянуть в маленькие оконца с подоконниками, заваленными пластмассовыми игрушками. Окна были занавешены, несмотря на то что близился полдень. На высоком плетеном заборе красовалась большая вывеска: «Калфорд-Хаус. Собаководческий питомник. Дж. Берфорд. Тел. 0225 89762». За ограждением в двадцати огромных вольерах из металлической проволоки на все лады лаяли псы. Дверь открыл крепкий и широкий в плечах — на первый взгляд — мужчина. Но это было обманчивое впечатление, он был в широченных рабочих брюках и жакете поверх хлопчатобумажной спецовки.

— Мистер Доуни?

— Кто там еще? — В его голосе сметались раздражение и затаенная тревога.

Отец Майкл представился.

— Извините за вторжение, — сказал он, — но у вас, похоже, повреждена телефонная линия. — Он был вполне уверен, что телефонная связь была отрезана, и то, что мужчина — можно было не сомневаться, это был Доуни собственной персоной — не проявил по этому поводу ни малейшего удивления, лишь подтвердило его догадку.

— Я к Кейт, — объяснил он, — по моим сведениям, она находится здесь.

Услышав это, Доуни оглянулся в сторону дома с таким видом, словно ему было стыдно и неловко.

— Давайте пройдем в контору, — предложил он и двинулся к одному из облезлых трейлеров в дальнем конце подъездной аллеи.

Пока они шли, он громким голосом монотонно говорил:

— Если вы — очередной социальный работник, то поймите… Что толку задавать одни и те же вопросы? Я сделал все, что было в моих силах. Мне очень жаль, что все так получилось, если вы это хотите услышать. Знаю, что обещал. Знаю, что была договоренность. Но события развивались совсем не так, как ожидалось. — Он поднялся на одну ступеньку, повернулся к отцу Майклу и посмотрел на него сверху вниз. — Могу сказать одно. Она больше не ребенок. Я-то надеялся, что все будет так, как раньше, словно моя дочка, моя Кейт просто вернулась домой. Но она ведь уже не та Кейт, она…

— Нет-нет, — перебил его отец Майкл. — Я пытаюсь найти Кейт по другой причине.

Он осмотрел тесную неприветливую каморку. Внутри пахло сыростью. Газовая плита, раковина, холодильник. Четыре большие серые металлические полки для бумаг. На узком столе в беспорядке валялись счета.

— В таком случае позвольте полюбопытствовать, кто вы такой? Из полиции? А то мне только этого не хватало, — всполошился Доуни и, не дождавшись ответа, продолжал: — Она ушла. Я ведь не мог держать ее здесь силой. Несколько раз звонили из службы пробации. Я им то же самое сказал. Кейт уже не ребенок.

Доуни сел за стол, его плечи тяжело опустились. Он выглядел маленьким и щуплым, совсем не таким, каким показался Майклу при встрече. На вид ему было около шестидесяти. Тяжелые морщины, пробороздившие щеки, черные кустистые щетки бровей.

— Я не из полиции. Я нахожусь здесь по делу другой вашей дочери, сестры Гидеон. Сары.

При упоминании ее имени лицо Доуни исполнилось ярости.

— Ну что за люди! Ну почему вам не придет в голову хоть ее-то оставить в покое? Кому она помешала, сидя в глухих монастырских стенах? Что тут, черт побери, происходит? Кто вы такой?

Отец Майкл предусмотрительно отступил назад. В этот момент Доуни был готов накинуться с кулаками на кого угодно.

— Нет, нет, как раз наоборот. Матушка Эммануэль попросила меня навестить вас ради ее же блага. Ваша дочь тяжело больна, мистер Доуни. Неужто вы не получали писем из монастыря? Мы уж было подумали, что вы сменили место жительства и не оставили нового адреса.

Его гнев испарился так же быстро, как и возник. Своей огромной рукой он рассеянно рылся в бумагах.

— Да, вроде были, где-то здесь. Кажется, припоминаю… В последнее время столько дел навалилось…

— Мы очень встревожены состоянием ее здоровья.

Отец Майкл рассказал ему о болезни сестры Гидеон.

Присев на край тощего матраца на узкой койке, он наблюдал за поведением ее отца. Доуни посмотрел за окно, стекло было грязным от засохших дождевых разводов. Его глаза были такого же золотисто-коричневого цвета, что и у его дочери, впечатление портили налитые кровью белки.

— А-а, — протянул он отстраненно. — Она теперь мне не принадлежит. Она принадлежит Церкви. И я не сомневаюсь, что Церковь сможет позаботиться о ней лучше, чем я.

Священник хотел что-то сказать, но Доуни, не замечая этого, продолжал:

— Сказать по правде, я потерял свою дочь давно. Когда Эйприл… умерла, я был в жалком состоянии, меня выбило из колеи — суд и все прочее.

Он шарил рукой в куче бумаг, пока не нащупал пачку сигарет. Быстрым натренированным хлопком Доуни заставил выскочить одну сигарету. Он зажег ее синей пластмассовой зажигалкой, поддерживая левой рукой дрожащую правую.

— Извините, — пробормотал он. — Даже говорить об этом… — Он глубоко затянулся и занял свое прежнее место. — Вы, вероятно, уже навели справки. Я утратил веру. Я больше не верю в Бога. Но Эйприл… в любом случае после… всего епископ был очень добр. По крайней мере, тогда я так считал. Сейчас я уже ни в чем не уверен. Его заботами Сару приняли в монастырскую школу без оплаты за обучение. Она была не в себе. Немудрено, потерять сразу и Эйприл, и Кейт… — Он провел рукой по редеющим волосам. — Иногда меня мучает мысль, что он отнял у меня дочь. Может, если бы мы остались вместе… кто знает? Я был неспособен принимать решения.

Отец Майкл неожиданно для себя сказал:

— Вы не баловали ее приглашениями в свой дом.

— Это верно, я нечасто забирал ее во время каникул. В общем, я как раз сошелся с Джен, ее дети тогда были совсем маленькими. Жили в тесноте. Сара не ладила с малышами, возникали трения. Хотя и не по ее вине. — Он торопливо добавил: — Она всегда была хорошей девочкой, нужно отдать ей должное. Это Кейт была сорви-голова. — Тень улыбки коснулась его губ, он добавил не без гордости: — Мой характер, к сожалению… Так вот, сказать прямо, отношения никак не клеились. Сара любила собак, с этим проблем не было, но она, бывало, и пальцем не пошевелит, чтобы помочь Джен по дому. Она никогда не давала себе труда навести порядок в своей комнате. Когда приходило время возвращаться в школу, там царил несусветный бардак. Джен это надоело. Я не вправе ставить ей это в укор. — Он тяжело опустился на другую кровать у стола. — Мы стали реже видеться, позже я узнал о ее решении вступить в орден. Я посчитал, что так будет лучше для всех. Я уверен, она никогда бы не совершила этот шаг, если бы сама не захотела этого. Понимаете, о чем я? — Он покосился на отца Майкла, пытаясь сквозь густое облако сигаретного дыма угадать его ответную реакцию. — Когда я сидел по другую сторону их проклятой решетки, мне казалось, — произнес он с горечью, — что там с таким же успехом мог сидеть совершенно чужой мне человек. Она уже не та девочка, моя дочка. Той больше нет.

— Мне жаль, что вы воспринимаете все именно так. Но факт остается фактом, ее здоровье ухудшается с каждым днем, и тому нет видимой причины. Мое единственное предположение заключается в том, что Сару мучают симптомы чужой болезни, болезни Кейт. Кейт — источник ее страданий. У близнецов такие случаи встречаются. Вот поэтому-то мне необходимо найти Кейт. Возможно, ее жизни грозит опасность.

— Понятия не имею, куда она могла пойти. Сожалею. Попробуйте связаться с инспектором по надзору в Бристоле.

— Разумеется, так я и сделаю. Кейт поддерживает с вами связь?

Взгляд Доуни остановился на онемевшем телефоне, стоящем на письменном столе.

— Нет, она не звонила, — съязвил он. — Поздравительных открыток тоже не ожидается. Мы расстались не самым дружеским образом. Так что, боюсь, ничем не могу помочь.

«Чертовски плохо, что не можешь».

— Вы наверняка помните, как девочки вели себя по отношению друг к другу, когда были детьми. Как вы относитесь к гипотезе о передаче болевых симптомов?

— Как мне к этому относиться? Никогда не задумывался об этом. — Он почесал затылок. — Наверно, в этом что-то есть. Я помню, как однажды Сара, крича от боли, сбежала вниз по ступенькам, мы не могли ее успокоить. Эйприл поспешила наверх в детскую и обнаружила там Кейт. Из пятки у нее торчала булавка. Она сидела тихо, без единого звука. Кажется, даже не заметила, как Эйприл вытащила ее. — Он затянулся. — Она была странным ребенком, — произнес он наконец.

— У меня к вам еще один вопрос, мистер Доуни. Сестра Гидеон обычно ничего не рассказывала о своей матери. У них были очень близкие отношения?

Доуни изумленно посмотрел на него.

— Близкие отношения? — Он попытался рассмеяться, но смех вышел какой-то жалкий и тут же захлебнулся в приступе кашля. Когда он наконец смог говорить, его голос был исполнен горечи. — Никто на свете не может быть близнецу ближе его брата или сестры. Больше ни в чьей любви они не нуждаются.

— Я всегда думал, что любой ребенок нуждается в любви.

Лицо Доуни вспыхнуло гневом. Майкл с удовлетворением отметил: по крайней мере, ему это было небезразлично.

— Я ведь не сказал, что мы не любили их. Я сказал лишь, что они не нуждались ни в чьей любви. Они — части единого целого. Они — самодостаточны.

Взгляд Майкла упал на его огромные тяжелые руки, пальцы были крепко прижаты к коленям. Посмотрев с вызовом в лицо священника, Доуни сухо произнес:

— Прежде чем судить других, вам следует на деле узнать, каково это — воспитывать близнецов. Это целая жизненная школа, можно сказать, университет, уж поверьте мне. Эйприл была с головой погружена в заботы о них, для меня даже минуты не находилось свободной. Одну положишь, берешь другую. Закончила кормить одну, принимайся за вторую. Поменяла у одной подгузник, переходи к другой. У нее не хватало времени на то, чтобы заметить мое присутствие в доме.

В его голосе зазвучала грусть. Впервые за время беседы в душе Майкла всколыхнулось сочувствие к этому человеку.

— Они были ей оградой, ее солнцем, центром ее жизни. Ее можно было понять. Малышки Сара и Кейт были просто красавицами. Куда бы она ни брала их, окружающие не переставали умиляться, заглядывая в коляску. Эйприл надевала им одинаковые платьица. Себе она часто подбирала одежду в тех же тонах, настолько она была горда. — Он сделал затяжку. — Куда мне было тягаться с этой парочкой. А спустя какое-то время я прекратил попытки. Не видел смысла, во всяком случае. Она получила от меня то, что хотела. Будь я жеребцом, она бы просто-напросто отправила меня на пастбище за ненадобностью. — Рой Доуни уставился на свои руки. Ни его лицо, ни голос не могли выразить больше, чем его руки, безвольно-вялые, бессильные. — Когда им исполнилось по пять лет, Эйприл потеряла к ним интерес. Наигралась. Они больше не были живыми куколками, они пошли в школу. Тогда-то и начались первые попытки свести счеты с жизнью. Говорят, попытка самоубийства — это призыв о помощи. Но когда я попытался ей помочь, она сказала, что никакой помощи ей от меня не нужно. Все, что я делал, было некстати. Она говорила, что когда я дома, в доме дурно пахнет. — Он помотал головой, словно отгоняя тягостные воспоминания. — И если бы она относилась так только ко мне… Она всегда отдавала предпочтение Саре — она требовала больше внимания, когда была младенцем. Когда ее одолевала депрессия, она срывала зло на Кейт. Говорила, что она противная, горластая, что она заставляла Сару совершать неблаговидные поступки. Я догадываюсь, что она ее поколачивала. — Выражение лица священника заставило его торопливо пояснить: — Просто поколачивала, не более того. Не подумайте, что она избивала ребенка.

Он сцепил пальцы в замок, словно отгораживаясь от неприятных воспоминаний.

— Бедная девочка Кейт. Тогда я ничего подобного не замечал. Я узнал об этом позже. И теперь не могу избавиться от мысли, что именно тогда что-то и пошло не так.

Помолчав немного, отец Майкл сказал:

— Мне очень жаль, что на долю вашей семьи выпали такие несчастья.

— Что вы сказали? — Мыслями он был далеко в прошлом. — A-а, да, благодарю за сочувствие. — Он тяжело вздохнул. — Наша семья перестала существовать. Она распалась давно. Она никогда… Она даже не… — Он устремил взгляд на отца Майкла и пожал плечами. — Может быть, это моя вина. У меня были другие женщины, она знала об этом. Но это было уже потом. — В его голосе слышалось отчаяние. — Когда мы только-только поженились, мы бегали по киношкам и ходили гулять, держась за руки. — Доуни нервно потер колени, затем что было сил сжал их пальцами. — Однако все есть как есть. Ничего уже не изменить. — Он встал. — Ни-че-го.

Чем больше отец Майкл слушал, тем яснее вырисовывалась в его мыслях картина прошлых событий. Из рассказа Доуни он получил подтверждение известного факта: Кейт убила ребенка и тем самым разрушила семью. Но теперь Майклу было очевидно, что семья распалась за несколько лет до преступления. Так, может, то, что натворила Кейт, было не причиной всех несчастий семьи Доуни, а их следствием? Он мысленно представил сестру Гидеон, ее золотистые с крапинками глаза, источающие такую страстную мольбу и неутолимую надежду. Вы поможете мне? Поможете?

Жалость и сострадание к обеим девочкам теснили его сердце, жалость и странное чувство, напоминающее любовь. Жалость и злость к этому человеку рядом, шаркающей походкой направляющемуся к двери. Этой растущей злости придавало пикантность ощущение некоего злорадного торжества.

— Неужели ничего? — эхом отозвался он. — Обе ваши дочери в серьезной беде, и, как я понимаю, довольно давно. Вы сами об этом говорите. Неужели их судьба интересует вас так мало?

— Я сделал все, что мог, — понуро ответил Доуни.

Майкл знал, что его вмешательство ничего не даст. Не его это дело. Ему вспомнились слова Лауры Пегрэм о том, как мало суду было известно об отношениях в семье Кейт. Потом статья в библиотеке Агентства печати, в которой говорилось, что во время суда ее родители сидели далеко от нее и даже не пытались ее приободрить.

— Я прочел репортажи о судебном процессе, — сказал он. — То, что вы мне рассказали о психическом состоянии вашей жены, ни разу не прозвучало в зале заседаний.

Минуту или две Доуни зловеще молчал. Затем он бессильно рухнул на стоящий рядом с ним стул.

— Расскажи вы суду об отношениях внутри семьи, — наседал священник, — дело приняло бы совсем другой оборот, это ведь ясно как божий день. Ребенок жил в нескончаемом кошмаре. Господи, ну почему вы оба молчали?

Его расслабленные вытянутые пальцы как нельзя более точно выражали состояние беспомощности и безнадежности. Он долго молчал. Отцу Майклу даже показалось, что он не слышал его слов.

— Мы и в мыслях не допускали, что суд вынесет обвинительный приговор. — В голосе звенело напряжение. — Мы и представить не могли, что ее дело будут рассматривать по всей строгости закона. Бог мой, ей ведь было всего двенадцать лет!

Отец Майкл держался за свое.

— Адвокаты должны были вас предупредить о том, что не стоит сбрасывать со счетов вероятность того, что ее признают виновной. Играя в такую опасную игру, вы сильно рисковали. И проиграли.

Доуни поднял голову, в его глазах разгоралась ярость.

— Что вы об этом можете знать? — рявкнул он. — Вы и вам подобные. — Он и не трудился прятать желчную язвительность. — Что мне, по-вашему, надо было сделать? Встать перед всеми и заявить, что мою жену тошнит от одного моего вида, что в течение многих лет она грозит покончить собой и, более того, пытается это осуществить? Что она содрогается при мысли, что ей придется провести еще один день с таким мужем, как я, под одной крышей? Это я должен был, по-вашему, сказать? Рассказать им о порезанных запястьях, горстях снотворного, чтобы паршивые газетенки наперебой судачили о нас и перемывали нам кости? — В уголках его рта скопившаяся от избытка чувств слюна походила больше на пену, руки были крепко сжаты в кулаки, которые с тяжестью опускались каждый раз, когда он хотел подчеркнуть свои жестокие слова. — Бог свидетель, и без того дела шли — хуже не придумаешь. И при всем этом вы считаете, что я должен был посвятить целый свет в подробности нашей семейной жизни? Чтобы утянуть всех нас в трясину? А вы подумали, каково бы было девочкам, если бы все узнали, как мы живем, если бы все стали хихикать у них за спиной? К тому времени у нас и так немного осталось. Мы были на виду. Мы не имели больше чувства собственного достоинства. — Он судорожно вздохнул. — У нас как у семьи не было будущего.

Отец Майкл потупил взгляд, не в силах встретиться с ним глазами.

— Я не думал об этом, — сказал он тихо.

— После ареста Кейт Сара походила на маленькое грустное привидение, — продолжал ее отец. — Несколько дней она ни с кем не разговаривала. Мы купили ей котенка. Он спал с ней на кровати. Сара говорила, что он отгоняет от нее дурные сны. — Его боль стала почти осязаемой. — В тот вечер, когда закончился процесс и Кейт признали виновной, Сара нашла котенка на лестнице со вспоротым брюхом, он полз по ступеньке, его внутренности вываливались наружу. — Рой Доуни в отчаянии всплеснул руками. — Даже не знаю, кто из нас плакал больше, — добавил он пустым голосом.

Перед глазами священника снова встал образ сестры Гидеон, простирающей к нему полный надежды взгляд. Боже милостивый!

— Тысячу раз задавал себе один и тот же вопрос. Как это могло случиться с нами? Что мы сделали не так? — Рой Доуни, казалось, разговаривал сам с собой. — Неужели что-то в воспитании Кейт прошло мимо нас, то, что мы не заметили в ней, не поняли? Что-то, что мы упустили?

Он поерзал на узком сиденье и вполоборота повернулся к священнику. В такой позе обычно исповедуются, почему-то подумал Майкл.

— Понимаете, я никогда не беседовал с ними по душам. Я никогда не ощущал, что они испытывают потребность в этом. — Он размышлял. — Я не представляю, что я мог бы им сказать. Ничего умного и значительного не приходит в голову. Само собой, я любил их. Я играл с ними. Но я, должно быть, был слепцом, раз не видел, чем они живут. — Он вновь ударил по колену рукой, сомкнутой в кулак. Его голос стал таким тихим, что отец Майкл с трудом улавливал его слова. — Может быть, всему виной какой-нибудь ген, который достался ей от меня в наследство. Может быть, он был врожденным, знаете, как это бывает у собак. Может быть, это я — урод. — Его сумрачный взгляд уставился в пустоту. — Ирония судьбы — у меня растут сыновья-близнецы. О господи.

Требовательный собачий лай вернул его к действительности. Доуни словно очнулся от забытья и взглянул на часы.

— Вот дурень! Который час? — Он неуклюже вскочил. — Пора кормить собак.

Отец Майкл поднялся. Вставая, за подставкой для бумаг он заметил край фотографии валлийской овчарки в дешевой рамочке.

— Пока мы не ушли, — сказал он. — Не найдется ли у вас фотографии Кейт? Я хотел бы взглянуть.

На лице Доуни не отразилось никаких эмоций. Он вернулся к столу и, порывшись в бумажной свалке, достал видавший виды потертый черный бумажник. Из него он вынул фотографию, оправленную в прозрачный пластик, и протянул ее священнику.

Отец Майкл посмотрел на двух маленьких девчушек: они сидели на качели, их длинные волосы развевались на ветру. Одинаковые простенькие платьица, белые туфельки, белые носочки. Лица было трудно разобрать. Он вдруг понял, почему он не увидит фотографий взрослой Сары или Кейт после совершения преступления. Только этих маленьких девочек Рой Доуни считал своими дочерьми, помнил, любил.

Пусть так. Майкл не сдавался. Спускаясь по ступенькам вслед за Доуни, Майкл спросил:

— Она ведь была точной копией Сары? Они были похожими внешне?

Ключом, висевшим на поясной связке, Доуни отпер внутреннюю дверь, после того, как они оба вошли, снова запер.

— С чего вы взяли?

— Я прочел об этом в газетах.

Доуни хмыкнул.

— С этими двумя все не так просто.

Около сарая стояла ржавая тележка из супермаркета с двадцатью оранжевыми мисками, наполненными смесью мяса и ломаного печенья.

— Да, они похожи, но не настолько, чтобы поразить воображение. Как все сестры. — Он открыл первую клетку и, отпихивая большого пса, с радостным визгом водрузившего лапы ему прямо на грудь, небрежным движением поставил миску с едой и забрал из клетки пустую.

Майкл последовал за ним.

— Они были очень близки?

— Они были, по существу, одним человеком, одной личностью. — Доуни с грохотом захлопнул дверцу. — Так-то. Не могу больше об этом говорить. — Он с силой сунул засов на место.

— Конечно.

Они подошли к следующей сетке.

— У вас довольно большое хозяйство.

— Не у меня. У Джен. — Доуни открыл следующую задвижку и поставил в клетку другую миску. — Неужели вы и впрямь думаете, что после всего, что произошло, у меня хватило бы отваги начать жизнь с нуля? Когда только ленивый не тычет в тебя пальцем?

Около третьей будки он остановился и ласково потрепал собаку за холку, его пальцы утонули в густой косматой черно-белой шерсти колли.

— Когда враз теряешь все, что имел, когда ты банкрот, это чертовски трудно. Все шарахаются от тебя, как от зачумленного. Джен приняла меня после развода таким, каков я есть, а теперь вот мы и работаем здесь вдвоем.

Рой Доуни выложил остатки пищи, наполнил поилку водой из огромной пластиковой канистры, стоявшей на тележке.

— Папа, — позвал его детский голос.

По бетонной дорожке на трехколесном велосипеде рулил белокурый мальчуган, на вид ему было три года. Впервые за всю встречу отец Майкл увидел Доуни улыбающимся.

— Это Сэм. — Его голос потеплел, наполнился гордостью.

— Это из-за него здесь нет Кейт. — За спиной они услышали голос Джен Берфорд. Деревенский говор, протяжные гласные, властные интонации.

Рой Доуни молча посмотрел мимо священника на жену, его взгляд был печальным и непроницаемым.

— Кому-то из нас нужно это сказать, — продолжала она. — Разумеется, не тебе. Все эти ваши службы социальной адаптации только и умеют, что разводить демагогию о новой жизни на воле.

Она замолчала. Рой Доуни открыл было рот, чтобы возразить, но тут же передумал. Отец Майкл перехватил взгляд, которым они обменялись, и понял, что эта тема была вечным камнем преткновения, яблоком раздора в долгих, изнурительных семейных баталиях.

— Вот пусть они сами этим и занимаются, вот что я вам скажу. — Она говорила тихо и благоразумно. — Пусть приведут убийц в свой дом, к своим детям, а там посмотрим, что они запоют.