Глава шестая

Она не могла вспомнить, кто нашёл её у дороги и доставил в это здание. Даже место, где её подобрали, не осталось в памяти. Перед глазами всплывала лишь тёмная глубина липовой аллеи, которая внезапно оборвалась. Она узнала, что лежит в школьном классе, в Херлесхаузене. Ещё несколько дней назад тут шли занятия. На доске учительской рукой были выведены фамилии учеников. Сверху кто-то размашисто нарисовал большую рожицу Она улыбалась от уха до уха и показывала бесформенный язык.

Светлое, приветливое помещение. На стеллаже у стены выставлены результаты последних уроков труда: отшлифованные камешки, какие можно найти в горных ручьях. Из них мастерили весёлых человечков и забавных животных, раскрашенных цветными красками. Тут были персонажи комиксов, герои легенд и любимых сказок. В четвёртом классе начальной школы, в канун Рождества, Янна-Берта тоже делала такие фигурки из камешков. Отличные рождественские подарки: тролль для бабушки Берты и гринписовец для Йо.

Теперь комнатные растения на подоконниках зачахли. Мебель вынесли. Остался лишь учительский шкаф рядом с доской и забытая в углу стойка для географических карт.

Вместо столов и стульев впритык были составлены девятнадцать кроватей. Первые два дня матрасы лежали прямо на полу. Из разговоров взрослых Янна-Берта поняла, что это школьное здание переоборудовали в один из временных госпиталей, которые поспешно разворачивались после катастрофы вдоль зоны эвакуации. Она лежала в школьном классе вместе с двадцатью пятью другими больными или ранеными детьми, свезёнными со всей округи. Не у каждого здесь была своя кровать. Братья, сёстры и самые младшие лежали по двое. Кровать Янны-Берты стояла у окна.


Девочка исхудала. Каждый раз, глядя на себя в зеркало, она вздрагивала. Кто это смотрит на неё? Запавшие глаза, острый подбородок, бледная кожа, тусклые лохматые волосы. Одетая в слишком широкую ночную рубашку, она выглядела как привидение.

Есть не хотелось. Стоило увидеть что-нибудь съедобное, как сразу же поднималась тошнота. Зато она пила в огромных количествах воду и чай, иногда ещё бульон. Ей приподнимали голову и подносили стакан к потрескавшимся губам.

Большую часть времени она блуждала невидящим взглядом по потолку или по стоявшим напротив каменным фигуркам. Когда к ней обращались, она закрывала глаза, отворачивалась и не отвечала ни на один вопрос, даже на постоянно повторяющиеся — как её зовут и откуда она. Врачу, обследовавшему её, пришлось приподнять ей веки. «Шок», — констатировал он. Её не выписывали. Велели и дальше оставаться под наблюдением. Однако когда раз в день врачи заходили к ним в комнату, в её сторону они даже не смотрели. У Янны-Берты не было ни поноса, ни рвоты. Не было и кровотечений. Она была не из тех, кто получил ранение или травму при попытке перейти границу. С ней всё обстояло более-менее благополучно.

В суматохе, царившей во временном госпитале, ни у кого не было времени утешать её. Она была тут одной из самых старших. Поэтому приходилось всем уступать. Ей даже не меняли ночную рубашку. Их выдавали только детям, которым было нужнее.

— Какое свинство! — возмущалась одна из медсестёр.

— Всё упирается в снабжение, — объяснял ей врач. — В организацию. Эта авария камня на камне не оставила от их бездарных планов на случай чрезвычайной ситуации. Ничего не было подготовлено, ничто не сработало, а сами начальнички смылись первыми!


Янне-Берте вспомнилось: разве мама после Чернобыля не обивала пороги чиновничьих кабинетов в разных городах, чтобы установить, какие профилактические меры приняты на случай ЧП? Разве не выяснила, что никаких или почти никаких защитных сооружений не имелось, а городские клиники не приспособлены для приёма облучённых пациентов? Разве не пыталась мама — тщетно! — получить разрешение ознакомиться с планами на случай чрезвычайных ситуаций? Эти планы не предназначены для общественности, заявили ей. Папа с мамой возмущались. Но большинство тех, кому они об этом рассказывали, лишь разводили руками.

В классе стояла невыносимая вонь. Многих детей тошнило. Другие страдали поносом и ходили под себя. Перед туалетом выстраивалась очередь, не хватало персонала, который мог бы бегать на каждый вызов с плевательницей или подкладным судном.

Тут происходил постоянный круговорот. Привозили новых больных, отсеивали критических. Многие ребята поступали вместе с родителями. Взрослые лежали в других помещениях и приходили их проведать. Иногда во время бессонных ночей Янна-Берта видела, как отцы и матери прокрадывались удостовериться, что их дети ещё живы.

Рядом с Янной-Бертой лежала турчанка. Звали её Айше, она жила в Фульде. Янна-Берта слышала, когда ту расспрашивала дама из Красного Креста. В ажиотаже эвакуации Айше отстала от своих родителей и блуждала по обезлюдевшему городу, пока её не подобрал полицейский патруль. В сборном пункте в Шенкленгсфельде её целыми днями рвало. Он был переполнен, поэтому её перевели сюда.

Когда Айше спросила, как её зовут, Янна-Берта не ответила. Турчанка заплакала. Она много плакала, особенно по ночам. Это были вовсе не спокойные ночи. То и дело Янна-Берта слышала, как кто-то из ребят всхлипывал, или звал родителей, или вскакивал с криками из-за приснившегося кошмара. По-соседству, в отделении для малышей, жалобный плач не умолкал и днём.

Две матери и один отец совсем перебрались в это помещение, чтобы помогать персоналу, у которого рук на всех не хватало. Со дня на день ожидали приезда медсестёр и санитаров из непострадавших районов.

Янна-Берта слышала, как это обсуждали взрослые. Они чувствовали себя обманутыми и брошенными на произвол судьбы. Янна-Берта знала, что они имели в виду. Достаточно было вспомнить женщину за дверью, где-то в начале липовой аллеи.

Рядом с Ларой, бледной девятилетней девочкой, была её мать, а ровесника Ули — мальчика Флориана, у которого кудри слезали клочьями, окружили заботой папа с мамой. Эти трое взрослых, судя по всему, легко отделались. Если удавалось, они и другим детям помогали. Хоть отец Флориана и сказал Янне-Берте:

— Ты схватила маленькую дозу, так что можешь сама о себе позаботиться.

Но мама Флориана иногда подсаживалась к ней и гладила её по голове. Тогда Янна-Берта, сама того не желая, плакала.


По дороге в туалет она прислушивалась к разговорам больных и сестёр. Очень скоро стало ясно: случившаяся катастрофа намного превосходит чернобыльскую. Речь шла о тысячах погибших людей и о скоте, павшем на пастбищах и в стойлах. Правда, никто ничего конкретного не знал, все строили предположения. Рассказывали, будто корпус реактора под давлением разрушился. Ходили упорные слухи, что взять ситуацию под контроль не удаётся. Развалины продолжают излучать радиацию. А все атомные электростанции в стране якобы временно отключили.

— Тебе надо поскорее выздоравливать, — сказала медсестра Айше. — Не то останешься последней турчанкой в Германии. Твои земляки валят отсюда толпами.

— Эмигранты тоже, — сообщила уборщица. — Вообще все иностранцы. Да и немцы бегут.


Разговоры постоянно крутились вокруг облака, кочевавшего, очевидно в зависимости от направления ветра, то туда, то сюда и сеявшего панику как внутри страны, так и за рубежом.

— Чёртово облако! — в сердцах сказала уборщица, обрабатывая помещение влажной тряпкой. — Оно делает что угодно, только не то, что предсказывают метеорологи. При западном ветре оно уходит на север…

От женщин, которые разносили еду, Янна-Берта узнала, что цены на продукты резко подскочили за одну ночь. Население в непострадавших регионах страны штурмом брало магазины, чтобы создать запасы незаражённых продуктов.

— А как же школа? — спросила Лара. — Мне придётся нагонять всё, что сейчас проходят?

— Нет, — ответила Ларина мама. — Другие сейчас тоже в школу не ходят. Ты ничего не пропустишь.

Однажды две медсестры беседовали о запретных зонах. Янна-Берта всё слышала и поняла, что имеется три таких зоны: запретная зона № 1 включала территорию непосредственно вокруг реактора в Графенрайнфельде. Считалось, что там никто не выжил. Местность сделалась на неопределённое время непригодной для проживания. Зона № 2, примыкавшая к первой — она простиралась от Бад-Брюкенау до Кобурга, — также была сильно заражена, и её на годы оставят закрытой. И только эвакуированные из зоны № 3 могли надеяться через пару месяцев вернуться домой.

Шлиц должен был войти в зону № 3. Янна-Берта задумывалась о том, как долго может тянуться пара месяцев и каким будет её возвращение без семьи. Эти мысли причиняли боль. Она отгоняла их. С тех пор как она лежала здесь, в Херлесхаузене, она старалась не вспоминать папу с мамой и Кая. И особенно — Ули. Они оставили её. И теперь она одинока.

Янна-Берта не знала точно, сколько времени пролежала во временном госпитале Херлесхаузена, когда объявили о визите высокого гостя: федеральный министр внутренних дел объезжал зону бедствия. Он собирался навестить и Херлесхаузен — осмотреть временный госпиталь, где лежали многие из тех, кого ранили при попытке пересечь границу.

Мать Лары новость очень взволновала.

— Надо проветрить, — восклицала она, — и простыни поменять!

Она выбежала в коридор, но спустя некоторое время, поникшая, вернулась обратно.

— Ничего не действует, — сокрушалась она. — Мы сидим на горе грязного белья. Сказали, простыни заражены. Никто к ним не прикасается. А новое бельё не поступает…

Она распахнула окно, хотя стоял очень холодный день, села рядом с дочкой, вынула из-под матраса расчёску и принялась суетливо причёсывать Лару. Янна-Берта видела, как она, украдкой от дочки, засовывала под матрас застрявшие в расчёске клочья волос. Лара была слишком слаба, чтобы приподнять матрас.

— Загнать бы его к самому реактору! — горячился отец Флориана. — Это было бы по справедливости!

— Тогда тебе пришлось бы многих политиков туда загнать, — возразила мать Флориана. — Всей мёртвой зоны вокруг Графенрайнфельда не хватит на тех, кто виноват в этой трагедии, будь они политики или кто-то ещё. Но нам не на что жаловаться. Мы живём в демократическом обществе и имеем таких политиков, которых заслуживаем.

— Ну, одному я сегодня задам как следует! — крикнул отец.

Мать лишь устало махнула рукой.

Янна-Берта представила себе министра внутренних дел. Жизнерадостного, с ироничной усмешкой в уголках рта. Таким она видела его по телевизору и на страницах газет. Родители часто обсуждали его высказывания.

— Вот я его спрошу, — не унимался отец Флориана. — Спрошу, не мучает ли его совесть?

— Его люди этого вообще не допустят, — возразила мать Флориана. — А даже если и допустят, он всегда найдёт что ответить.

Отец промолчал.

— Хотелось бы знать, есть ли вообще у таких людей совесть? — сказала мать.

— Прошу вас, — обратилась Ларина мама к отцу Флориана, — не устраивайте тут никаких сцен.

Отец Флориана в сердцах ударил кулаком по судну, которое нёс своему сыну. Оно загудело как гонг. После чего он с нежностью подложил его под Флориана и склонился над расплакавшимся мальчиком, напуганным словесной перепалкой.


Около полудня над школой раздалось тарахтенье снижающегося вертолёта. Вскоре на площадь въехали полицейские машины и джип. Янна-Берта приподнялась на кровати и выглянула в окно. В группе мужчин она узнала министра. Сегодня он не улыбался. Он стоял в какой-то спецодежде, напоминающей комбинезон, между полицейскими и сопровождающими в штатском, которые столпились вокруг него. Одни мужчины. Наверное, его сотрудники или представители местных и краевых органов власти. Один из врачей поприветствовал министра сухо, если не сказать мрачно. Потом вся свита исчезла из поля зрения Янны-Берты.

Она вылезла из кровати и попыталась дойти до стеллажа с фигурками из камешков. Пять, шесть шагов — какой же длинный путь! Она уцепилась за полку и схватила первую попавшуюся фигурку.

— Что это ты там надумала? — крикнула ей мать Лары. — Ну-ка марш в кровать!

Но Янна-Берта осталась стоять у полки. Её одолела слабость, прошиб пот. Она выжидающе посмотрела на папу Флориана, стоявшего в проходе между двумя кроватями. Наступила тишина. Все прислушались. Из соседних помещений доносилось хныканье малышей.

В коридоре послышались шаги и голоса. Янна-Берта уставилась на дверь. Но когда та открылась, она не смогла видеть ни министра, ни его сопровождение. Створка двери закрыла ей обзор.

— В этом классе лежат не самые тяжёлые, — сказал врач. — Примерно половина детей имеет реальные шансы восстановиться.

Министр поздоровался. Робко ответили только мать Лары и несколько детей. Янна-Берта снова устремила взгляд на отца Флориана. Но тот промолчал.

— Вы правы, доктор, — услышала она слова министра. — Скверные здесь условия, скверные. Я немедленно распоряжусь, чтобы ваш госпиталь снабжали в самую первую очередь. В самую первую! Скоро всё придёт в норму.

Янна-Берта подняла руку с каменной фигуркой. Отец Флориана — почему он ничего не сказал? Но дверь уже захлопнулась. Министр, видимо, спешил. Каменная фигурка ударилась о дверь и грохнулась на пол.

— А Ули?! — выкрикнула Янна-Берта. — Как он придёт в норму? А мои родители, и Кай, и Йо?

Дети испуганно глядели на неё. Для них она до сих пор была немой.

— Ты с ума сошла? — повысила голос мать Лары.

— А как же Альмут и её ребёнок?! — крикнула Янна-Берта.

Снаружи в коридоре возник шум. По-видимому, там собрались пациенты из других палат. Маленькая девочка, лежавшая рядом с Айше, стала звать свою маму.

— А я? А я? — не унималась Янна-Берта. — И все, кто здесь? Как это всё придёт в норму?!

— Замолчи! — крикнула мать Лары. — И возвращайся наконец в кровать!

Но Янна-Берта вцепилась в край полки. В глазах у неё рябило. Шум в коридоре усилился: угрожающие выкрики, скандирование, громкий плач заглушали голос министра. Что-то разбилось вдребезги, хлопнула дверь. Шум стих. Несколько детей вылезли из кроватей и посмотрели в дверной проём.

— Уехал, — сообщили они. — И дверь сломана. Все расходятся по комнатам.

— Ах, детка, — сказала мать Флориана Янне-Берте и помогла ей дойти до кровати. — Ты права. Но ведь так тоже ничего не добьёшься.

Отец Флориана сидел рядом со своим мальчиком на краю постели, обхватив голову руками.

— Вот у неё хватило мужества, — сказала ему мать Флориана.

— Мужества? — громко переспросила Айше. — Нет — бешенства!

Загрузка...