Обнаженная модель

Глава 10

В Москве, на Гоголевском бульваре, в старинном особняке пушкинской эпохи, где когда-то собирались декабристы, я в 1973 году получал членский билет Союза художников СССР.

На втором этаже особняка, в одном из кабинетов, дверь которого была отворена, в клубах табачного дыма за письменными столами сидели две дамы. Увидев меня, одна из них стала разгонять густой синий туман папкой, вторая — рукой, в пальцах которой была зажата сигарета. Два открытых окна, за которыми шумела зеленая листва, с трудом поглощали дым. Я поздоровался и спросил:

— Кто из вас Хламинская?

Седая, худощавая дама в очках, бархатным баритоном сказала:

— Я, Ася Зуйкова, а это — Маргарита Хламинская.

Она показала папкой на противоположный стол, за которым сидела молодая, очень красивая блондинка, больше похожая на кинозвезду, чем на искусствоведа.

Маргарита приветливо улыбнулась, и внимательно разглядывая меня, предложила присесть:

— Я вас таким и представляла, Владимир Артыков!

— Откуда вы меня знаете? По-моему, мы видимся впервые.

— А вот откуда.

Игриво ответила она, выдвигая ящик письменного стола, откуда достала красную книжечку, открыла ее, и длинным указательным пальцем ухоженных рук постучала по фотографии:

— Ведь это вы?

— Должен признаться, что это я.

— Ну, хорошо, поговорим потом, а сейчас я вас познакомлю с метром живописи, Таиром Теймуровичем Салаховым.

Мы прошли в овальный кабинет с камином, где мне официально был вручен членский билет с пожеланиями больших творческих свершений. Художника, хорошо знакомого по картинам о нефтяниках Каспия и великолепным портретам наших современников, я увидел впервые. Острый взгляд, приветливость, интеллигентная внешность, импозантность произвели на меня впечатление, которое не противоречило мощному искусству, созданному этим большим художником.

Начинался новый этап в моей жизни: теперь предстояло работать не только в кино и театре, но и в станковой живописи.

Не знаю, как сейчас, а в те годы вступить в Союз художников было непросто. Участие в нескольких республиканских и всесоюзных выставках было обязательно, но и это не было гарантией быть принятым в Союз, так как творческий потенциал художника определяли члены правления Союза художников СССР. Они и выносили окончательный вердикт тайным голосованием. На тот период у меня уже было пять республиканских и четыре всесоюзных выставки, как живописными полотнами, так и эскизами декораций к художественным фильмам и театральным постановкам.

Моя творческая деятельность в эти годы была напряженной, и только молодость и физическая сила позволяли совмещать работу в кино, театре, участвовать большими тематическими картинами в центральных выставочных залах Москвы. Выставиться там было престижно, но чрезвычайно трудно. Между собой художники называли выставкомы экзекуцией, дорогой на эшафот. В длинных очередях за славой авторы нервничали, переживали, пронырливые же искали пути с «черного хода». Бывали случаи обмороков, истерик и даже сердечных приступов. Но, несмотря ни на что стать участником всесоюзной выставки хотелось всем. И каждый надеялся на чудо: вдруг повезет, и его работу оценят и примут, зная, что отбирали работы такие известные в искусстве имена как: Таир Салахов,Николай Ромадин, Евсей Моисеенко, Андрей Мыльников, Гелий Коржев, Олег Савостюк,Игорь Обросов, Николай Пономарев.

Первая моя многофигурная картина «Проводы» была экспонирована сначала на республиканской выставке в Ашхабаде, где была написана и приобретена с выставки министерством культуры республики. Ее отправили в Москву для участия во всесоюзной выставке «60 героических лет», проходившей в Манеже, в феврале 1978 года, где она успешно прошла выставком и была представлена в экспозиции.

В день вернисажа, в Манеже, отстояв длинную очередь в раздевалках, люди ручейками, с двух сторон, вливались в большой зал, где публика уже ожидала официального открытия выставки. Посредине вводного зала располагался обширный подиум, на котором играл симфонический оркестр и стоял микрофон.

Началось открытие выставки. Музыка затихла, на подиум поднялись чиновники от культуры, высшие офицеры, представители общественности, секретари правления Союза художников. К микрофону подошел председатель Союза художников Николай Пономарев и предоставил слово заместителю министра культуры СССР. После официальных речей и разрезания традиционной ленты, зрители заполнили выставочные залы, оркестр продолжил исполнение классической музыки: Глинка, Чайковский, Хачатурян.

Мы с Тамарой Логиновой, моим большим другом и поклонницей, были счастливы, увидев, как хорошо была повешена и освещена лучом направленного света моя картина «Проводы». Рядом висело огромное, монументальное полотно Николая Бута «Герои Аджимушкая». Около этой картины стоял мощного телосложения, высокого роста офицер с пагонами майора, оживленно беседуя с двумя военными моряками, показывая рукой на картину, что-то объясняя. Было понятно, что это автор. К нам с Тамарой стали подходить наши близкие знакомые, поздравлять меня с вернисажем: Муза Крепкогорская и Тамара Кокова.

Я спросил у Музы:

— Ты почему своего Юматова на вернисаж не взяла?

— Жора с Женей Шутовым с утра крепко сидят у меня на кухне, им не до выставок, они уже навернисажились, — смеясь, ответила она.

Подошли и мои друзья: художник Михаил Ромадин с женой Витой Духиной, мы поздоровались.

— Ты что? Окончательно перешел в живописцы? — спросил Миша, внимательно разглядывая картину.

— Отдаться полностью живописи пока не получается. Я продолжаю работать в кино, тебе хорошо знакомо, как трудно совмещать все разом, ведь ты работаешь и в кино, и в книжной графике, пишешь картины.

— У тебя получилось, продолжай, старина!

В разговор вмешалась Вита:

— Мы недавно с Володей и Тамарой Логиновой работали на одном фильме.

Я понял, что она имеет в виду двухсерийную картину «Восход над Гангом», где они снялась в небольших ролях. Мы вспомнили других актеров, работавших с нами: Владимира Басова, Валентину Титову, Игоря Дмитриева и, конечно, режиссера Латифа Файзиева.

Миша, взяв Виту под руку, сказал:

— Мы идем дальше, в раздел театра и кино, приходите и вы посмотреть на мои работы. Не прощаемся.

Когда морские офицеры ушли и Бут остался один, он подошел к нашей группе, поздоровался и представился:

— Николай Бут, автор картины «Герои Аджимушкая». Руководитель студии имени Грекова.

Он расцеловал дамам руки, заглядываясь на Тамару:

— Я хорошо знаю вас по ролям в фильмах, особенно мне запомнилась «Тревожная молодость». Там вы совсем юная, но мало изменились с тех пор.

Тамара засмеялась:

— Спасибо за комплимент, я уже давно не девочка, но это приятно слышать.

Бут повернулся к моей картине.

— Я думал, что ее написал наш «грековец», и очень удивился, прочитав незнакомую мне фамилию, ведь я как руководитель знаю всех свои студийцев. Очень интересное решение, тревожный колорит и острая композиция, мне нравится, поздравляю.

Мы подошли к его картине «Герои Аджимушкая». Тамара похвалила художника, а я добавил:

— Недавно в Ялте, на съемках фильма я имел честь посмотреть вашу персональную выставку в залах Ливадийского дворца. Особенно поразили меня образы молодых матросов и офицеров, написанных широко, прямо с натуры. И вот удача, сегодня познакомился с автором, да еще наши картины оказались рядом.

Решили отметить наше знакомство в кафе, на антресолях Манежа. На прощание мы обменялись визитными карточками.

Искусствовед Светлана Червонная писала о картине «Проводы»: «…Острое чувство тревоги, горечи, печали, с высоким мастерством выявлено средствами своеобразной панорамной живописи: в характере осеннего пейзажа, в состоянии светлого, но не солнечного дня, в ритмах линий, в красках, в соотношениях людских масс… Художник силой своего таланта поведал горькую правду о том времени, когда из черных репродукторов звучал скорбный голос диктора, сообщавший об оставленных врагу городах и селах…»

Годом раньше, в 1977 году, в преддверии праздника 60-летия Октября, я был прикомандирован в группу художников-постановщиков, которую возглавил Валерий Левинталь, для участия в концерте в Кремлевском Дворце Съездов. Мне выписали пропуск в КДС, куда я каждый день, с десяти утра и до пяти вечера, в течение сорока дней, приходил на репетиции и занимался своими художническими обязанностями. Главным режиссером-постановщиком грандиозного праздничного зрелища был Народный артист СССР Игорь Моисеев. Работать рядом с мастером такого масштаба мне довелось впервые, и я увидел весь творческий процесс изнутри. Подчинить своей воле тысячный коллектив артистов, начиная от балета, вокала, хора, музыкантов, драматических актеров, цирковых акробатов, танцовщиков ансамблей, приехавших из всех республик страны, было невероятно трудно. У каждого артиста свой характер, свой нрав, и справиться с этим мог только сильный человек, одержимый, обладающий высокой культурой и талантом. Художником-костюмером концерта была Нонна Федоровская, дочь знаменитого Федора Федоровского, много лет проработавшего в Большом театре, и создавшего художественное оформление оперных спектаклей, ставших классикой русского декорационного искусства: «Борис Годунов», «Князь Игорь», «Хаванщина», «Садко». Он же являлся и автором первых звезд на башнях Московского Кремля. Мне было радостно встретить здесь Нонну Федоровну, близкую подругу Тамары Логиновой, ставшей и моим другом. Мы часто бывали в гостях у Нонны Федоровны в знаменитом доме Большого театра, на улице Неждановой. В квартире витал дух подлинного искусства. Коллекция произведений могла бы украсить любой музей: эскизы ее отца, картины Константина Коровина, Бориса Кустодиева, Александра Головина, Михаила Врубеля, множество эскизов костюмов к оперным постановкам Большого театра, фотографии с дарственными надписями великих певцов: Дормидонта Михайлова, Лемешева,Козловского, Валерии Барсовой — одним словом, это было больше похоже на музей-квартиру. За чашкой чая Нонна Федоровна рассказывала много интересных историй, каждая из которых могла бы украсить мемуары об эпохе Большого театра. Федор Федоровский привел дочь в театр еще девочкой. Позже она стала поводырем слепнувшего отца, была у него ассистентом, вникая во все тонкости декорационного искусства, реквизита, костюмов и аксессуаров. Она рассказывала:

— Я знаю Большой театр от машинного отделения под сценой, до колосников высоко над сценой. Я могу придумать, сконструировать и сама сшить любой театральный костюм, что мне, порой, и приходилось делать.

Когда мы за кухонным столиком пили чай, я обратил внимание на акварель с изображением жанровой сценки, висящую в рамочке под стеклом. Поинтересовался:

— А это кто из великих мастеров, что-то не узнаю?

— Нет, нет — она махнула рукой — это не из моей коллекции, это подарок Александра Адабашьяна моему сыну и его супруге, они в восторге. Сын повесил, пусть висит, спорить не стала. На кухне они чаевничают и любуются подарком. Говорят, этот Адабашьянн, не только сценарист, актер, художник, но и друг Никиты Михалкова.

Всю сложную технологию ремесла художника-декоратора и костюмера она знала от и до, что и пригодилось ей через много лет, после ухода из жизни Федора Федоровича. Нонна Федоровна восстановила целый ряд обветшавших, пришедших в плачевное состояние, а порой и утраченных полностью декораций и костюмов, созданных в свое время ее отцом. Было трудно: большие препоны в реставрации старых отцовских спектаклей чинили чиновники от культуры и отдельные руководители театра, считая, что старая сценография не отвечает современным требованиям. Но Нонна Федоровна, как верная дочь, любящая отца, восстановила спектакли в первозданном виде. Можно себе представить с какими трудностями она столкнулась, пробивая глухую стену чиновничества. По любезному приглашению Нонны Федоровны мне посчастливилось быть на этих премьерах. Она уже тогда была личностью легендарной и уважаемой в среде старшего поколения великого Большого театра.

Ежедневно на репетициях можно было наблюдать и слушать солистов концерта по вокалу:Елену Образцову, Тамару Синявскую, Зейнаб Ханларову, Марию Биешу, Георгия Виноградова, Александра Ворошило, — драматических актеров, читавших стихи: Михаила Ульянова, Георгия Жженова, Василия Ланового; солистку балета Людмилу Семеняка, исполнявшую фрагмент балета «На катке». Талантливая балерина незадолго до этого была отмечена Государственной премией СССР. В коротких перерывах между репетициями мне удавалось поговорить с Георгием Степановичем Жженовым. Мы вспоминали Таджикистан, нашу работу на фильме «Тайна забытой переправы», купание в реке Сыр-Дарье на окраине города Худжента, и гостеприимного старика таджика, угостившего московского артиста настоящим пловом, вкус которого Георгий Степанович не может забыть до сих пор, да и историю с рухнувшей декорацией в Гесаре, когда мы чудом остались живы. Михаил Александрович Ульянов с интересом слушал наши воспоминания и рассказывал курьезные истории о съемках фильма «Председатель».

Наступил день праздничного концерта. Впервые Генеральный Секретарь ЦК КПССЛеонид Ильич Брежнев и члены Политбюро сидели в первом ряду партера, а не в специально отведенной правительственной ложе, как было заведено раньше. Это обстоятельство прибавило забот спецслужбам, отвечающих за их безопасность. На сцене все было готово к поднятию занавеса. Об одном уникальном номере концерта хочу рассказать подробно. На репетициях этот номер доставил много хлопот постановочной группе. Он заключался в следующем: на сцену, на полном скаку вылетала тройка белых коней с развевающимися гривами, впряженная в тачанку с пулеметом «Максим» и красноармейцами. Над тачанкой трепетало в лучах прожектора алое знамя; на облучке, крепко сжимая вожжи, красноармеец, а второй — у пулемета. Оба в краснозвездных буденовках. Тачанка делает полукружие по сцене и разворачивается вперед с большой скоростью на зрителей под музыку песни «Мы красные кавалеристы…». Зрелище необычайной силы и динамики, красочное и захватывающее дух было встречено бурными аплодисментами. После концерта нам рассказали, что во время этого номера Леонид Ильич, увидев скачущих прямо на него коней, привстал с кресла, слезы навернулись на его глазах, и он восторженно аплодировал: номер не только напугал, но и понравился ему. Как была достигнута иллюзия скачущих галопом коней? На одном из номерных заводов по специальному проекту был изготовлен плоский подиум, с тремя движущимися лентами для каждой лошади. Ленты приводились в движение электродвигателями, заставляя коней быстро перебирать ногами, каждая по своей дорожке, создавая впечатление скачущих галопом лошадей. Они были намертво впряжены в оглобли тачанки и подиумы, которые держали их, не давая выскочить из упряжки, создавали только иллюзию бешеной скачки. Все это сооружение было смонтировано на кругу сцены, который также вращался, усиливая эффект быстро мчащейся тройки. Во время первой репетиции произошел печальный случай: опробуя станок с упряжкой лошадей, цирковые дрессировщики, не имея еще опыта работы с этим станком, допустили ошибку, и одна лошадь сломала ногу. То ли скорость не была отрегулирована, и лошадь, не попав в ритм бегущей с большой скоростью ленты, сломала ногу, поставив тем самым под угрозу весь номер: быть ему или не быть, ведь каждая лошадь, взятая из цирка, стоила бешеных денег. Через некоторое время репетиции с тачанкой возобновились, и, к счастью, с лошадьми больше ничего плохого не происходило.

Во время концерта постановочная группа располагалась на сцене за кулисами, в так называемых карманах, сидя на стульях за столами, на которых были прикреплены таблички с фамилиями, согласно которым, рассаживались члены Президиума во время заседаний. После чего столы разбирали на секции и складировались в карманы, по обеим сторонам сцены. Нам было очень удобно смотреть оттуда на действие, происходящее на сцене, оставаясь невидимыми для зрителей, и держа под контролем сцену, и в случае нештатной ситуации срочно принять меры. На сцене сложные декорации, фоны, горизонты, вертящийся круг сцены, движущиеся фуры, реквизит и многое, многое другое, за всем этим машинисту сцены и его команде уследить трудно, вот и мы, художники-постановщики, понимая ответственность, также следили за четкостью работы всей системы декорационного оформления. Во время концерта к левому порталу сцены, за кулису, на которой висел городской телефон, подошел Александр Ворошило, набрал номер и взволнованно сказал в трубку:

— Мамочка, это я, вы смотрите телевизор? Через номер мой выход… Нет, я спокоен, да, буду исполнять «Песнь о Москве», смотрите, целую.

Исполненная им в праздничном концерте «Песнь о Москве» стала началом большой, звездной артистической карьеры.

Финал концерта был апофеозом всего грандиозного зрелища. Задуманный Моисеевым и Левинталем и великолепно выполненный в цехах бутафорский паровоз в натуральную величину с дышлом, которое убедительно крутило колеса, въезжал на сцену под знаковую песню:

«Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка, иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка…»

Сцена и сам паровоз, были заполнены тысячным коллективом артистов — участников этого концерта.

После бурных аплодисментов зрителей и третьего поклона артистов, занавес окончательно сомкнулся. За ним опустился тяжелый противопожарный щит, который наглухо разделял зрительный зал и сцену. Все бросились к двум выходам, образовались пробки, возникла давка. В этот момент широким строевым шагом вошел полковник с мегафоном в руках в сопровождении трех офицеров. Раздался зычный командный голос:

— Стоять на месте!

Все застыли, как в немой сцене гоголевского «Ревизора». Сколько продлилась эта немая сцена, мне показалось, что целую вечность. Вошел еще один офицер и что-то сообщил полковнику. На этот раз из рупора мегафона раздалась уже более спокойная, но твердая команда:

— Артистам можно покинуть сцену. Спокойно, без толчеи. Постановочную группу и солистов прошу остаться и подойти ближе ко мне.

Как выяснилось позже, приказ: «Стоять на месте!» — был не случаен. До тех пор, пока члены Политбюро с Генеральным секретарем не покинут зрительный зал, на сцене все должны буквально замереть, и только после того, как полковник получит известие, что зал покинул последний из членов Политбюро, можно было расслабиться и освободить сценическую площадку.

Через несколько минут сцена опустела, остались только названные. Не знаю, как это получилось, но вся группа встала полукругом, лицом к полковнику. Он передал рядом стоящему офицеру мегафон и уже нормальным голосом сказал:

— Сейчас к вам подойдет кандидат в Члены Политбюро ЦК КПСС, министр культуры СССР, товарищ Демичев.

Действительно, на сцену вошел красивый седой мужчина в ладно сидящем костюме темно серого цвета, а за ним, как тогда было принято говорить, — сопровождающие его лица. Это были высокие чиновники ЦК профсоюза и министерства культуры. Петр Нилович поблагодарил постановочную группу концерта во главе с режиссером-постановщиком Игорем Александровичем Моисеевым и весь коллектив артистов от имени Леонида Ильича Брежнева, которому концерт очень понравился. Петр Нилович пожал руки Моисееву, Левинталю, другим членам постановочной группы, в том числе и мне, а также солистам вокала и чтецам. Пожимая каждому руку, он тихо говорил:

— Благодарю, вы будете отмечены всем, что в моих силах.

После этого Демичев подошел к Елене Образцовой, поблагодарил ее и поцеловал в губы. Следом подошел к Тамаре Синявской, Зейнаб Ханларовой, поцеловав их также. Около оперной певицы Марии Биешу Демичев задержался в поцелуе.

Елена Образцова подождав, лукаво переглянулась с Синявской, нарочито закашляла. Министр, оторвавшись от губ Марии Биешу, несколько смущенно сказал:

— Это от Леонида Ильича, он просил, лично, поблагодарить вас, Мария.

И уже обращаясь ко всем певицам:

— Вы все будете награждены и отмечены в пределах возможности министра культуры.

Пожали руки всем, стоящим на сцене, и сопровождающие министра высокие чиновники.

Прошел год. Министр сдержал свое слово, мне была вручена почетная грамота за участие в торжественном концерте в Кремлевском Дворце съездов 2 ноября 1977 года, посвященному 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, за подписью министра Демичева и председателя ЦК профсоюзов Пашкова. С грамотой я получил и конверт с вознаграждением, на которое можно было купить автомобиль «Жигули», что я и сделал.