Обнаженная модель

Глава 19

Во второй половине семидесятых годов я активно начал участвовать во Всесоюзных художественных выставках, показывая тематические многофигурные композиции. Пресса положительно отзывалась о моих картинах в обзорных и критических статьях. Были рецензии и целиком посвященные моему творчеству. Чаще всего писали известные искусствоведы: Светлана Михайловна Червонная и Юрий Иванович Нехорошев.

В 1983 году я готовился к поездке в Венгрию, на юбилейный международный симпозиум по проблемам современной живописи, традиционно проходивший в городе Хайдубёсёрмень. Представителем от Союза художников СССР откомандировали меня. В иностранном отделе я получал заграничный паспорт и билет на самолет до Будапешта. Зашел попрощаться с Маргаритой Хламинской и Асей Зуйковой в их прокуренную комнату с окнами нараспашку. Дверь их комнаты как всегда была открыта в коридор. Маргарита стала напутствовать меня в дорогу:

— В предыдущую поездку от нашего Союза мы посылали живописца Бориса Окорокова. Он сейчас где-то здесь, в здании, я его только что видела. Постарайся с ним встретиться и послушай, что он тебе расскажет о творческой группе, нужно ли брать с собой этюдник, холст, подрамники, краски, кисти или же там все есть, и тебе не надо с собой в самолет брать тяжести.

Я действительно поймал его на лестнице Союза, но он спешил и предложил встретиться у него в мастерской на Масловке, куда я и пришел вечером.

Главная рекомендация заключалась в следующем:

— Возьми с собой новый этюдник, набор красок, кисти. Там это большой дефицит. После симпозиума подаришь своим новым друзьям, для них это лучший подарок. Возьми для презентов пять бутылок «Столичной» водки. К сожалению, таможня больше вывозить не разрешает. Тебе понравится, там очень хорошо. Не надо писать много этюдов, лучше сделай две-три картины, там это очень ценят.

Когда я прилетел в Будапешт, было утро. Меня встретил переводчик, представился:

— Ян, ваш переводчик.

— Артыков.

Мы пожали руки.

— Товарищ Артыков, машина на Хайдубёсёрмень будет только днем, времени у нас достаточно и мы можем поехать на озеро в центре города, немного отдохнем, и уже оттуда машина отвезет вас до места.

— Ян, вы хорошо говорите по-русски, вы — венгр?

— Нет, я болгарин, студент будапештского университета, учусь на последнем курсе.

Мы погрузили сумку и этюдник в такси. Доехав до озера, окруженного тенистым парком, выгрузили мои дорожные вещи на зеленый газон. Вокруг нас отдыхали горожане с детьми, они купались в озере, загорали, плавали на надувных матрасах. Солнце уже припекало, было довольно жарко, и я сбросил пиджак, развязал галстук и расстегнул ворот сорочки. Ян предложил попробовать венгерского пива и поесть сосисок с горчицей. Рядом с нами стоял киоск с высокими мраморными столиками. Мы купили по две кружки пива и горячих сосисок. Стоя за мраморным столиком, мы с удовольствием потягивали прохладное пиво и разговаривали, а я с удивлением поглядывал на окружающих нас женщин, на которых из одежды были только трусики. Доедая со студенческим аппетитом последнюю сосиску, Ян сказал:

— Когда за вами приедет машина, мы попрощаемся, дальше вы поедете без меня, а там, на симпозиуме к вам приставят персонального переводчика.

В разговоре мы не заметили подошедших к нашему столику двух молодых симпатичных женщин, с кружками пива в руках. Они по-венгерски обратились к нам, Ян им ответил. Выслушав его, они поставили свои кружки пива на столик.

— Сервус, — сказали женщины и положили на прохладную мраморную крышку стола свои очаровательные обнаженные груди с сосками, торчащими, как виноградинки. Дамы продолжали беззаботно щебетать между собой, не обращая на нас внимания. Услышав наш разговор на русском, они замолчали и с удивлением на нас посмотрели. Затем о чем-то спросили Яна, поговорили с ним, все время беззастенчиво меня разглядывая. Ян перевел мне:

— Эти будапештские дамы узнали от меня, что вы художник и только что прилетели из Москвы, они просили узнать у вас, могут ли советские женщины ходить в таком виде в центре Москвы или это запрещено властями.

— Ян, переведи мои слова и постарайся быть точным. Мода в нашей стране всегда немножечко отставала от Европы, но я уверен, что когда венгерские женщины снимут и трусики, наши к тому времени снимут лифчики.

Ян перевел дамам мои слова, что вызвало у них бурный хохот, а одна из них даже дружески похлопала меня по плечу.

Женщины опять заговорили одновременно на очень сложном венгерском языке. Ян перевел мне:

— Дамы очень удивлены, что русский мужчина не лишен чувства юмора.

В это время раздался гудок автомобиля, мы погрузили в багажник «Волги» этюдник и баул, попрощались. Япомахал женщинам рукой, получив в ответ воздушные поцелуи. Я подумал, что вот и состоялась первая дружеская встреча на венгерской земле. Машина тронулась, и покатила по великолепным улицам Будапешта.

Я приехал в Хайдубёсёрмень еще засветло. Меня встретил комиссар симпозиума художников и познакомил с переводчицей Кате, чему я очень обрадовался, иначе мне пришлось бы оставаться глухонемым. Это была брюнетка маленького роста, выпускница будапештского университета, очень плохо говорившая по-русски, но старавшаяся переводить все, о чем я спрашивал. Большую часть ее перевода я скорее домысливал или угадывал по интонации и жестам, и только к концу моего пребывания в Венгрии Кате стала лучше понимать меня, а я, ее.

Мне предоставили просторную мастерскую, в которой были диван, кровать, стол и мольберт, накормили знаменитым венгерским гуляшом и предоставили полную свободу передвижения по городу. Я с наслаждением и большой страстью начал работать уже на следующий день, тем более, что натянутые на подрамники холсты мне принесли в мастерскую, а краски и кисти я привез с собой. Я задумал написать одну работу на тему Москвы, две о Туркмении и одну картину на венгерскую тему, что соответствовало программе симпозиума. Естественно, тему Венгрии, я отложил на конец поездки, чтобы почувствовать дух страны и ее народа.

В семь часов утра я начинал работать стоя у мольберта и отвлекался от холста только на завтрак, обед и ужин. Коллективные поездки по стране, посещение музеев университетского города Дебрецена, городов Ньирбатора,Токая и путешествия по знаменитой Хортобадьской пустыне в центре Венгрии. Ночные бдения у костра с песнями, танцами, венгерскими шашлыками были только по субботам и воскресеньям.

Однажды в дверь моей мастерской постучалась женщина с детьми, она просила разрешения для себя и ее детей посмотреть, как рождается картина. В это время я писал туркменскую свадьбу и древние памятники Каракумов. Неожиданные гости тихонько сели на диван и с любопытством смотрели, как я работаю. К моему удивлению дети сидели молча, не шелохнувшись. Прошел час, или больше, когда пришла Кате, и женщина о чем-то оживленно начала говорить с ней. Кате перевела мне, что гостью заинтересовали пустынные пейзажи на моей картине, потому что венгры в древние времена вышли из степей нынешней Башкирии. Когда я положил кисти и отошел от холста, закончив работу, дети захлопали в ладошки, а их мама достала из сумки большой домашний пирог с мясом, луком и паприкой, острый, жгучий, но очень вкусный и угостила меня. Детям она налила чай из термоса, а мне и себе наполнила стаканы из бутыли прекрасного токайского вина. На прощание она оставила мне все угощение вместе с початой бутылью в подарок. Вечером мы с новыми друзьями художниками из разных стран с аппетитомприкончили пирог и опустошили бутыль, но на этом застолье не окончилось, на дружескую пирушку, продолжившуюся до утра, каждый принес что-то свое. Я поставил на стол бутылку «Столичной», венгерский художник — паленки, поляки — самогона, финн принес батон салями и копченую салаку, болгарин — брынзу.

После окончания работы симпозиума, мэр Хайдубёсёрменя и секретарь горкома партии открыли выставку картин художников. На вернисаж съехались жители окрестных городков, сел и хуторов. Местные крестьяне прибывали целыми семьями, на огромных телегах, запряженных парой лошадей венгерской породы. Эта боевыелошади, как и венгерские длиннорогие быки, в древности вместе с венгерским народом покинули места их обитания на Южном Урале, и чудом сохранились и размножились на новых местах, сохранив свою породу и дойдя до наших дней в первозданном виде.

Крестьяне приезжали на выставку как на народный праздник или ярмарку, со своим вином, угощением, пирогами, национальными музыкальными инструментами. Девушки были одеты в юбочки-колокольчики с талией, затянутой шнуровкой, и глубоким вырезом на кофточках. Вышитые кружевные фартучки, кружева на подоле нижних юбок, венки из живых цветов на головах, во всем преобладал белый цвет, с вкраплением глубоких лиловых, темно-синих и черных тонов. Это было пиршество цвета и красоты. Мужчины, статные, худощавые, многие с черными усами и в черных шляпах, украшенными небольшими перышками, разводили тут же костры и готовили венгерский шашлык. Каждому, стоящему вокруг огня, раздавали свежесрезанные прутики, нарезали ломти крестьянского каравая, большие куски слегка соленого свиного сала величиной с ладонь взрослого мужчины, и каждый накалывал сало на свой прутик, как на шампур, обжаривал его на костре, а жир капал на подставленный кусок хлеба. Когда сало зарумянивалось и покрывалось хрустящей корочкой, его клали на ломоть хлеба. Поверх сала— разрезанный пополам перец, по-венгерски, паприка. В это время девушки с деревянными подносами в руках обносили гостей стопочками паленки, венгерской национальной водки. После выпитой стопки закусываливенгерским шашлыком и запивали красным токайским вином. Выпив и закусив, мужчины и женщины образовывали хоровод, похожий на яркий, бегущий среди зеленой травы ручеек. Танцующие, положив друг другу руки на плечи, двигались в такт музыке и пели под аккордеон, барабан, свирель, и под особый венгерскийнациональный инструмент. Не знаю, как он назывался, но сделан он был из высохшей тыквы, обтянутой козьей кожей, куда была воткнута особая палочка, ее сжимали пальцами, скользя снизу вверх и вызывая странные звуки, напоминающие глухие удары барабана, в этом было что-то шаманское, из очень далеких времен.

Поражала чистота и ухоженность городского парка, можно было в любом месте сесть и даже прилечь на травку не опасаясь, так словно здесь никогда и никто не сорил и не пачкал.

К концу симпозиума я написал картину «Помню тебя, Венгрия». В ней изобразил корчму с тщательно выбеленной печкой в углу. В черной пасти очага мерцающие красные угольки, потолок из мощных темно-коричневых бревен, горящая ярким светом керосиновая лампа, осветившая стол из свежеструганных досок, за которым мадьяры, усатые, с гривой седых волос, в национальных одеждах, в вышитых белых рубахах и овчинных безрукавках, пьют вино из больших глиняных кружек. На первом плане, перед корчмой, холодным темным пятном я написал мчащийся табун венгерских лошадей с развевающимися на ветру гривами. В правой части картины изящный ствол платана, словно обнаженное упругое тело молодой женщины, ветви которого, подобно длинным рукам, протянутым к свету, нависли узорчатыми листьями над освещенным столом. Из синевы ночи ветви врослив ярко освещенную корчму. Теплый, золотистый тон ярко освещенного пространства и холодная синева ночного неба, создавали цветовую напряженность и драматургию.

На картину «Помню тебя, Венгрия» обратили внимание зрители, были желающие приобрести ее, предлагая большие деньги. Мои коллеги по симпозиуму уговаривали меня продать ее, но я этого не сделал, т. к. в Союзе художников меня жестко предупредили, что в Венгрии частным лицам продавать свои картины нельзя. Продать ихя имел право только официальным чиновникам, представлявшим Министерство культуры, или музеям. Как советский человек, я отдал эту картину в ратушу города Хайдубёсёрмень. Остальные художники бойко торговали своими произведениями, не опасаясь последствий.

После вернисажа был большой прощальный банкет. Мне дали слово:

— Я поднимаю бокал за красоту женщин Венгрии и за трудолюбивую мужскую половину.

Мой тост очень понравился жене и дочери секретаря горкома. Они захлопали в ладоши, подошли ко мне, выпили со мной на брудершафт, закончив долгим поцелуем. Следом подошел сам секретарь, улыбаясь, подсел ко мне, налил паленки, обнял меня и на довольно сносном русском языке сказал:

— Спасибо тебе, своим тостом ты такой подарок сделал нашим женщинам, они ведь у нас не блещут красотой, но ты знаешь, как поднять настроение дамам.

— Где вы так хорошо научились говорить по-русски? — Спросил я.

— В Москве. Я окончил Высшую партийную школу, на Миусской, — он тяжело вздохнул и продолжил:

— Вот русские женщины, действительно красавицы, давай выпьем за них.

Мы чокнулись и выпили. Секретарь горкома негромко продолжил:

— Я мечтаю вновь побывать в Москве, но для меня есть только один путь: добиться поступления в Академию общественных наук, ту, что недалеко от Площади Восстания, попасть туда очень трудно. Я не теряю надежду, и каждый год пишу в наш ЦК заявление. Но, пока, никакого ответа.

Мы выпили еще по стопочке.

— Твоя картина очень понравилась мэру города, повесим ее в ратуше. А твою вторую — «Туркменская свадьба», у тебя приобретет музей города Дебрецена. Здесь сейчас их представитель, он к тебе подойдет и все скажет. Желаю успеха.

На прощание мы обнялись, и он вернулся к своим дамам.

После поездки в Венгрию, меня пригласила к себе референт по живописи Союза художников Маргарита Хламинская. Встретив меня в кабинете, окна и двери которого были, как всегда открыты, она сказала:

— У наших секретарей Союза есть мнение, что пора издать подборку твоих картин. Предисловие к изданию напишет сам главный редактор журнала «Творчества» Юрий Иванович Нехорошев. Он сказал, что давно прослеживает твой творческий рост, и уже немало статей написал о тебе в журнале «Творчество», а также в газете «Советская культура». Я советую тебе сходить в редакцию, где сидит Нехорошев, его кабинет — на первом этаже. Пройдешь через кинозал, спустишься по лестнице вниз, и справа по коридору — его дверь. Ты иди, а я ему сейчас позвоню.

Так я впервые познакомился с Юрием Ивановичем Нехорошевым.

После беседы о предполагаемом издании я понял, что публикация в печати дело очень хлопотное и затяжное. В те годы расходы на издание монографий и брошюр брало на себя издательство «Советский художник». Очередь из известных, маститых живописцев, годами дожидавшихся выхода в свет изданий об их творчестве, была немалой. Юрий Иванович сказал:

— Вопрос об издании «чего-нибудь о тебе», как сказали в секретариате, решен, я с удовольствием напишу вступительную статью, материала у меня достаточно. Только вот в чем вопрос, что это будет? Небольшая книга в мягком переплете из серии «Новые имена» или буклет открыток. Это ты должен решить с директором издательства «Советский художник» Владимиром Викторовичем Горяиновым. Поэтому, прямо сейчас же дуй к нему в издательство, на улицу Черниховского, я ему позвоню, он тебя примет.

Я поехал в издательство «Советский художник». Владимир Викторович очень симпатичный человек приятной наружности рассказал мне о тех трудностях, которыми сопровождается печать изданий о художниках. Для меня это не было новостью, я был уже подготовлен Юрием Ивановичем. В конце беседы Горяинов сказал:

— Если запустить книгу о вас в серию «Новые имена», то придется набраться терпения и ждать в порядке живой очереди три, четыре года.

— Юрий Иванович меня предупредил, что придется ждать, но, что столько лет, мне и в голову не приходило.

— Не расстраивайтесь, у меня к вам есть предложение. Не знаю, согласитесь ли вы. Наше издательство выпускает подборку открыток из четырнадцати репродукций, с вступительным текстом. Они упакованы в футлярчик, а на обложке еще одна репродукция, получается уже пятнадцать. Вот, посмотрите.

Он снял с полки и протянул мне образец буклета.

— Если вы хотите быстрее получить печатную продукцию, соглашайтесь на открытки. Через полтора года, а может и раньше они уже поступят в продажу.

В Ашхабаде, в залах Союза художников Туркмении, роскошного выставочного комплекса, созданного по проекту архитектора Абдулы Ахмедова, проходила республиканская художественная выставка. Из Москвы приехали искусствоведы Кантор и Нехорошев. Кантор читал лекции по современному изобразительному искусству, сопровождая их показом диапозитивов на небольшом экране. Московские искусствоведы открыли выставку, после чего пошли по залам. Авторы работ толпились на почтительном расстоянии, наблюдая реакцию маститых критиков на выставленные картины. Художники ревниво следили за тем, как москвичи реагируют на их работы, развешенные по стенам, на каких искусствоведы задерживают свой взгляд, и даже наклоняются, чтобы прочитать имя автора на этикетке, а где равнодушно проходят, не задерживаясь, и только мельком окидывают полотно глазом, переходя к следующей картине. Я стоял среди художников и с любопытством наблюдал за передвижением Нехорошева и Кантора по выставочным залам. Наконец они дошли и до моей большой картины «В предгорьях Копетдага». Искусствоведы остановились перед ней, постояли, нагнулись, чтобы прочитать фамилию автора, потом отошли, посмотрели издали, обмениваясь впечатлениями. Затем они подошли уже к самому полотну, рассматривая подробности и детали картины, продолжая о чем-то говорить. Так продолжалось довольно долго, что вызвало неоднозначную реакцию остальных художников, в основном вызывая раздражение. До меня доносились обрывки фраз:

— Опять этот Артыков, что они в нем нашли? Так и крутятся около его работ, как будто других художников нет.

Некоторые подходили ко мне, похлопывали по плечу, пожимали руки и даже поздравляли. На что я отвечал:

— С чем поздравлять? Может они ругают картину, на чем свет стоит, скорее им вовсе и не нравится, поэтому и торчат около холста. Кончайте базар.

К искусствоведам подошел Народный художник СССР Иззат Клычев, выслушал их и, оглянувшись, сделал мне знак рукой:

— Володя, подойди, пожалуйста, сюда, — он представил меня московским знаменитостям.

— Нехорошев и Кантор заинтересовались твоей картиной.

Нехорошев обнял меня, и сказал:

— О художнике Артыкове я уже немало написал. А ты, Володя, обязательно дай мне слайд картины «В предгорьях Копетдага», мы ее вставим в подборку открыток.

— У меня, Юрий Иванович, слайд есть, и я сегодня же передам его вам.

Кантор добавил:

— Мне тоже эта картина очень понравилась, Юрий Иванович абсолютно прав, что предлагает ее вставить в подборку. Только обязательно сделайте это сегодня, завтра рано утром мы улетаем.

Через год я уже покупал в магазине «Искусство» на Старом Арбате подборку своих открыток со вступительным словом искусствоведа Юрия Нехорошева, и с удовольствием дарил их друзьям. Спустя два года я вновь зашел в этот магазин, и увидел свои буклеты в верхнем ряду книжной полки.

— Будьте любезны, мне нужно двадцать экземпляров открыток художника В. Артыкова, — обратился я к продавцу.

Он встал на лесенку, протянул руку и снял с полки буклеты. Их оказалось только пять.

— Мне нужно двадцать, — напомнил я.

— Это последние, все уже раскуплено. Можете зайти на Тверскую, в книжный магазин, там, возможно, они еще остались. Эта продукция имеет большой спрос у любителей живописи и коллекционеров.

Никуда я больше не пошел, и ничего больше не искал. Сейчас у меня храниться единственный, оставшийся от всего пятитысячного тиража экземпляр. Этот буклет был первым официальным изданием и признанием. Я даже получил приличный гонорар, но это было раньше. Сегодня можно издавать открытки, альбомы и даже толстые монографии, но платить за все должен сам автор. Вот такие времена.