Обнаженная модель

Глава 29

На долю отцов и матерей моего поколения выпали тяжелые испытания и трудности. Они пережили революцию, становление Cоветской власти, годы коллективизации и индустриализации страны, сталинские репрессии, Великую отечественную войну и послевоенное восстановление народного хозяйства. Все это происходило на глазах поколения двадцатых — начала тридцатых годов. Наши родители много рассказывали о своей тревожной молодости.

Куропаткинская школа садоводства находилась в предместьях Ашхабада, в селе Киши. Мой отец закончил ее в канун Октябрьской революции. Школа давала гимназическое образование и диплом техника агронома. В Российской империи, в Закаспийской области, заботами Алексея Николаевича Куропаткина возникли русские школы. Он служил в Туркестане начальником Закаспийской области в 1890–1897 годах, а с июня 1916 по февраль 1917 года — Туркестанским генерал-губернатором.

Мой отец, будучи студентом рабфака Среднеазиатского университета, находившегося в Ташкенте, был сначала направлен в Ташауз секретарем окружного комитета партии, потом — в Кирки на такую же должность. Уже в Москве у отца появилась возможность завершить высшее образование, поскольку его направили туда постпредом Туркменской ССР в РСФСР. Он закончил текстильную академию по специальности инженера прядения.

Отец шутил, что, несмотря на образование профессионального текстильщика, работать по специальности ему пришлось только один раз за всю жизнь, когда его назначили Наркомом текстильной промышленности республики.

Отец редко рассказывал о себе, но бывало, под настроение вспоминал смешные случаи.

— Я направил группу молодых туркменских девушек на учебу в подмосковный город Реутов, где был текстильный комбинат, который работал на туркменском хлопке. Комбинат взял на себя обязательство подготовить ткачих для новой Ашхабадской текстильной фабрики. Девушки уезжали в длинных национальных платьях, украшенных крупной серебряной брошью с позолоченным орнаментом, с сердоликом в центре — «гуляка», порой размером с чайное блюдце. В косы девушек были вплетены старинные серебряные украшения, головы покрыты шелковыми яркими цветными платками. По туркменскому обычаю девушки носят косы впереди, обычно — по две с каждой стороны лица, а, выйдя замуж, перебрасывают их за спину. В Реутове туркменки жили в общежитии вместе с русскими девушками ткачихами.

Прошло два года, и они вернулись в Ашхабад уже профессиональными ткачихами. Отец устроил встречу с выпускницами Реутовского текстильного училища, чтобы побеседовать и напутствовать их на новую работу в текстильном комбинате им. М. И. Калинина. Когда девушки вошли в приемную Наркома, отец немного растерялся. Это была современная молодежь, в европейских коротких платьях, на ногах белые носочки и туфельки на каблучках, вместо длинных кос короткая стрижка с челкой в стиле тридцатых годов, головы украшали соломенные шляпки, в руках пластмассовые веера, которыми они обмахивались. Одна из них, особенно энергично обмахивавшаяся веером, сказала:

— Боже, какая жара, как здесь только люди живут!

Отец, вспоминая этот эпизод, смеялся и говорил:

— Как быстро цивилизация меняет людей, особенно молодых. Всего два года в России, и такое преображение.

Отец, будучи делегатом XVII съезда ВКП(б), названного позже «съездом расстрелянных» вспоминал:

— После того, как объявили об избрании товарища И. В. Сталина Первым секретарем ЦК ВКП(б, все делегаты в едином порыве встали и приветствовали вновь избранного бурными овациями. Рядом со мной стоял мужчина, который особенно яростно рукоплескал, и периодически складывая ладони в рупор, кричал:

— Да здравствует товарищ Сталин!

Продолжая рукоплескать, он недоуменно поглядывал на меня.

— Товарищ делегат, — жестко обратился он ко мне, — почему вы не хлопаете? Вы что, против товарища Сталина?

Я показал ладонь своей единственной руки.

— У меня всего одна рука и мне нечем аплодировать, но я также как и вы, за.

— И одной рукой можно выражать свою поддержку, похлопывая по спинке кресла.

Мне ничего не оставалось, как легонько хлопать по спинке впереди стоящего кресла.

Прошло немного времени после съезда, начались аресты. Некоторые мои товарищи были осуждены на длительные сроки с формулировкой «враг народа», а иных приговорили к расстрелу. Был осужден на десять лет и мой брат Таган, потом ему добавили еще семь, и он отсидел все семнадцать. Уже при Хрущеве Тагана реабилитировали, восстановили в партии, и он даже находился на ответственной государственной работе. Но здоровье, подорванное в лагерях Воркуты, быстро свело его в могилу. В то время и я ждал ареста. Твоя мама собрала портфель, куда положила смену белья, полотенце, мыло и бритвенный прибор. Этот портфель всегда стоял наготове в прихожей. Твоя мама, опасаясь за меня, собрала все имевшиеся у нас дома фотографии, и куда-то спрятала их. Некоторые из них она порвала.

Были расстреляны и мои товарищи, руководители республики Недирбай Айтаков Кайкызыс Атабаев, Чары Веллеков. Пострадал и мой близкий друг Агабай Непесов, он был женат на Вере Александровне Дроздовской, твоей тете. Его тоже расстреляли. Твоя тетя Вера тогда работала главным венерологом Ашхабада, а потом и республики. Она трагически погибла в Ашхабадском землетрясении 1948 года вместе с семнадцатилетней дочерью Галей и сыном Сашей, твоей двоюродной сестрой и ее братом.

— Как ты знаешь, все они были реабилитированы посмертно уже при Хрущеве, после развенчания культа личности Сталина. В Ашхабаде, на главных улицах и проспектах были установлены памятники Недербаю Айтакову, Кайкызыс Атабаеву, Чары Веллекову. Это было достойно памяти невинно пострадавших первых руководителей Туркмении. Все, кто пережил то время и чудом остался жив, были счастливы, что могут возложить цветы к подножию памятника жертвам репрессий. Оставшиеся дети и родственники этих жертв были счастливы, что они уже не потомки «врагов народа», а дети порядочных людей, пострадавших за правое дело.

Ашхабад, со временем раздвинул свои границы, выпрямлялись и расширялись проспекты, прокладывались новые магистрали, и памятники моим друзьям, к сожалению, были разобраны. Они не вписались в генеральный план столицы. Получается, что сначала моих друзей расстреляли, потом реабилитировали, поставили памятники, и вновь предали забвению.

Отец помолчал, что-то вспоминая.

— Мое знакомство с Северным Туркменистаном началось еще в 1923 году, когда я был студентом рабфака Туркестанского (Среднеазиатского) государственного университета в Ташкенте. Однажды меня пригласили к Атабаеву, председателю Совнаркома Туркестанской автономной республики. Атабаев принял меня в своем кабинете, поздоровался и предложил присесть. Сначала поинтересовался жизнью студентов, их учебой, успеваемостью, задавал и другие вопросы. После того, как я подробно рассказал ему о нашей студенческой жизни, он объяснил причину моего вызова к себе:

— Сейчас в Ташкенте, проездом, находится правительственная делегация Хорезмской народной республики. Она направляется в Москву по приглашению Председателя ВЦИК РСФСР Михаила Ивановича Калинина. Я прошу тебя, товарищ Артыков, оказать практическую помощь члену делегации товарищу Ходжамамедову, представителю туркмен Хорезма. Устрой ему встречу с руководителями Наркомзема, водного ведомства, ирригационного строительства, просвещения. Одним словом — сделай все для разрешения интересующих делегатов вопросов.

Ходжамамедов многое рассказал мне о положении народов Хорезма, о событиях, которые происходили и происходят там, о взаимоотношениях узбекского и туркменского населения, о режиме Джунаид-хана и басмачестве. Так я получил мое заочное знакомство с ташаузскими делами. Пребывание делегации Хорезмской народной республики в Ташкенте было связано с изучением вопросов, касающихся национального размежевания народов Средней Азии.

27 октября 1924 года Центральный Исполнительный Комитет СССР, принял историческое решение о национальном размежевании Средней Азии и создании на ее территории Туркменской и Узбекской союзных республик, Таджикской автономной республики, Киргизской и Каракалпакской автономных областей. Районы, населенные в основном казахами, были переданы в состав Казахской автономной области.

20 февраля 1925 года была провозглашена Туркменская ССР, куда были включены районы Хорезмской республики, населенные в основном туркменами, которые и составили Ташаузский округ.

Отец продолжал свои воспоминания.

— Весной 1925 года Кайкызыс Атабаев предложил мне поехать в Ташауз в качестве секретаря окружного комитета партии. Поскольку, до окончания учебного года оставалось еще два с лишним месяца, я досрочно сдал государственные экзамены. Мы с Лезиновым, заместителем председателя Ташаузского окружного революционного комитета, приехавшего в Ташкент для разрешения некоторых хозяйственных вопросов, выехали поездом до Кагана, оттуда — в Хиву, где нам пришлось переночевать и на следующий день нанять одноколку, на которой мы и добирались до Ташауза. Наш путь лежал через земли Куня-Ургенча, бывшей столице Хорезма, который в Средние века был большим торговым и ремесленным центром. По всей территории округа были разбросаны многочисленные памятники архитектуры: развалины древних городов, крепостей, мавзолеев.

Архитектурные культовые сооружения Куня-Ургенча принадлежат к числу выдающихся памятников Центральной Азии. Построенные в разное время, мавзолеи Тюрябек-Ханум, Фахр-ад-дин-Рази, Наджэд-дин-Кубра отличаются высокохудожественными изразцами, оригинально и мастерски исполненной резьбой деревянных дверей. Особой известностью пользуется огромный минарет высотой в шестьдесят два метра. Внутри башни вьется лестница со ста сорока тремя ступеньками. Эти шедевры Куня-Ургенча чудом уцелели и дошли до наших дней, пережив опустошительные набеги Чингиз-хана, а затем Тимура.

В 1925 году были ликвидированы родовые вожди в Ташаузском округе — Таганкор и Гуламали-хан и их бандформирования, что, по существу, явилось уничтожением целого очага басмачества. Таганкор и шесть его приближенных, из них двое — его сыновья, были преданы суду и приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. Гуламали-хану предложили выехать в Ашхабад. Там он был убит из мести за пролитую ранее кровь. Об убийстве Гуламали сообщили и нам. Некоторые работники сомневались, что эти события не вызовут ответного сопротивления со стороны единомышленников Таганкора и Гуламали. Поэтому, по предложению Окружного революционного комитета, в Ташаузе с 20 по 23 июня 1925 года было объявлено военное положение. Эта крайняя мера была неоднозначно воспринята в Наркомате обороны Союза.

В начале июля 1925 года на Ташаузский аэродром приземлились один за другим два самолета: один из Ташкента, второй из Ашхабада. На них прибыла комиссия Среднеазиатского бюро ЦК РКП(б) в составе первого секретаря Средазбюро Зелинского (председателя комиссии), председателя Среднеазиатского ГПУ Бельского, командующего Среднеазиатским военным округом Левандовского, первого секретаря ЦК КП(б) Туркменистана Межлаука, председателя Совнаркома ТССР Атабаева, председателя ГПУ ТССР Каруцкого, членов бюро ЦК КП(б) Туркменистана Городецкого и Мамедова.

Комиссия прибыла для проверки необходимости введения в Ташаузе военного положения и с намерением наказать секретаря окружного комитета партии, то есть меня, и членов бюро окружкома, а также председателя Окружного ревкома, и распустить бюро Окружкома за незаконное объявление военного положения в городе Ташаузе.

В тот же день на бюро окружкома партии была заслушана моя расширенная информация о политическом и хозяйственном положении округа. Я подробно рассказал об операции, проведенной против банд басмачей, возглавляемых Таганкором и Гуламали, и о ликвидации некоторых бандитских шаек.

Утром следующего дня Зеленский предложил поехать в один из аулов, чтобы познакомиться с обстановкой, поговорить со старейшинами и дайханами. Выбор пал на ауле Ходжакумбед, находящийся в тринадцати километрах от Ташауза. В нем к тому времени уже была телефонная связь. Комиссию сопровождали почти все руководители организаций и учреждений округа и военная охрана, состоящая из большой группы конного пагранотряда. Путь был неблизким. В окружкоме тогда был один трофейный фаэтон, оставшийся от хивинского хана. В нем ехали Зелинский, Межлаук и я, остальные — верхом. Когда мы проехали километров восемь-девять, впереди, на большом расстоянии показался конный отряд. Он двигался нам навстречу. Не исключено, что это были басмачи. Командир приказал всадникам спешиться и занять оборону. Красноармейцы и мы окопались и замерли в ожидании. Пулеметчики развернули станковый пулемет Максим в сторону приближающегося отряда всадников, окутанных плотным облаком песчаной пыли, угадать в них своих или чужих было невозможно. Бойцы примкнули штыки. Потянулись минуты тревожного ожидания. Командир погранотряда, который внимательно смотрел в бинокль, вдруг протянул его мне:

— Товарищ Артыков, посмотрите!

Я навел протянутый бинокль на конников и увидел большой отряд под красным флагом:

— Это краснопалочники — отряд самообороны из аула Ходжакумбед. Они вышли встретить нас.

Зелинский взял бинокль:

— Сомневаюсь, что это наши, скорее — басмачи, — с недоверием сказал он и стал внимательно всматриваться в приближающийся отряд конников, вооруженных винтовками. Один из всадников — стройный, высокий, чернобородый джигит отделился от отряда и поскакал к нам. Спрыгнув с коня, он отрапортовал на туркменском языке:

— В районе все спокойно, происшествий нет, отряд самообороны в количестве семидесяти человек зорко охраняет мирный труд населения. Секретарь партийной ячейки Кульмамедов, — перевел я его рапорт на русский язык.

Вечером было решено встретиться со старейшинами аула. Они были собраны в одном из глинобитных домов, где размещался штаб краснопалочников. В просторной комнате, застеленной верблюжьими кошмами и большим тикинским ковром, сидели старейшины. Они встали нам навстречу, и мы обменялись рукопожатиями, по обычаю, сразу двумя руками. Я представил старейшинам председателя Совнаркома Атабаева и других членов комиссии. Все расселись, образовав круг. По восточному обычаю гостей принимают угощением. Но время было трудное, в округе весной 1925 года разразился голод. Нам поставили по чайничку горячего зеленого чая, пиалы и деревянное блюдо, на котором лежали плетенки сушеной дыни, кишмиш и немного урюка. Традиционного чурека не было. Атабаев дал знак командиру погранотряда и тот развернул узел с чуреками из ячменной муки грубого помола и увесистый кусок соленого свиного сала, завернутого в пергамент. Атабаев сам разломил руками чуреки на части так, чтобы каждому старейшине достался ломоть. Потом он обвел глазами глотающих слюну голодных стариков и обратился к командиру отряда пограничников:

— Разверните пергамент с салом и нарежьте его так, чтобы досталось каждому.

Среди стариков наступило молчание.

— Уважаемые яшули, — обратился Атабаев к старейшинам.

— Другого угощения нет, это наш паек. Предлагаю поужинать вместе с нами.

Старики переглянулись и посмотрели на самого старшего среди них, которому на вид было не менее ста лет. Благообразного вида яшули провел несколько раз ладонью по седой бороде. Его руки были похожие на такыр — растрескавшуюся в жару землю, а лицо исполосовано глубокими морщинами, но взгляд под нависшими бровями был ясным. Старик поднял ладони на уровень лица, пошевелил губами в молитве, все старцы последовали его примеру. Аксакал обратился к Атабаеву:

— Уважаемый башлык. Если ты берешь на себя мой грех, то я попробую угощение.

На что Атабаев, очень серьезно глядя прямо в глаза старцу, сказал:

— Уважаемый яшули, со всей ответственностью беру этот большой грех на себя, и приглашаю всех яшули поужинать с нами вместе.

Старики молча дождались, пока аксакал разжует и проглотит кусочек сала с чуреком, запьет несколькими глотками чая, и только потом некоторые из них также стали есть сало с хлебом, запивая его зеленым чаем из пиал.

Беседа со старейшинами затянулась до полуночи. Старейшины рассказали о проблемах аула. Их было немало. В основном они были связаны с защитой от нападения басмачей, справедливом распределении арычной воды для полива хлопчатника, виноградников и бахчи, поставкой семян, продовольствия, сельхозорудий, обучения детей в школе. Члены комиссии как можно подробнее старались ответить на их многочисленные вопросы. В заключении Атабаев попросил старейшин делиться с местными властями своим жизненным опытом, помогать авторитетом и активно включиться в общественную жизнь. На следующий день состоялась встреча комиссии с населением села и съехавшимися туда дайханами и представителями многих аулов Тахтинского района.

Впоследствии, когда комиссия представила материалы о положении местного населения, дайханам была оказана бесплатная помощь пшеницей, что способствовало укреплению авторитета партии.

По возвращении в Ташауз состоялось заседание бюро, где мы подробно информировали комиссию обо всем и просили разрешения об устранении некоторых родовых вождей, тесно связанных с басмачами, в частности, Якшигельды, Анна-Бала и Нияз-Бахши. Зелинский тогда сказал так:

— Проведите тщательную подготовку и тогда поставьте вопрос об этотм перед ЦК КП(б) Туркменистана.

На следующий день члены комиссии покинули Ташауз. Намерение наказать членов бюро окружкома, и в первую очередь меня, как первого секретаря за незаконное объявление военного положения в Ташаузе изменилось, поскольку нашу работу признали удовлетворительной. Поэтому наказывать никого не стали.

В Ташаузе я проработал три года, после чего меня перевели в Кирки, где в это время служил командиром погранотряда Николай Александрович Антипенко. В годы Великой отечественной войны он служил под началом командующего фронтом маршала Г. К. Жукова, на должности заместителя командующего по тылу, в чине генерал-лейтенанта. В своей книге воспоминаний «На главном направлении» Николай Александрович пишет:

«С марта 1927 года и до осени 1931 года я прожил в этом городе (Кирки). Во главе Киркинского окружного комитета партии стоял Аннакули Артыков, прибывший к нам из Ташауза, где в течение трех лет также был секретарем окружкома. Туркмен по национальности, сравнительно хорошо владевший русским языком, при Советской власти он получил университетское образование. В рядах коммунистической партии состоял с 1918 года».

— Но здесь вкралась ошибка, — сказал отец, — я член партии с 1919 года. С Антипенко у нас сложились хорошие товарищеские отношения. Когда Николай Александрович с супругой приехал в Ашхабад, в августе 1982 года, он был у нас дома и подарил мне свою книгу с дарственной надписью: «Моему большому другу, с которым меня связывают очень трудные, но благодарные годы борьбы с басмачеством, борьбы за лучшую, счастливую жизнь на земле. Товарищу Аннакули Артыкову на добрую память. Автор Н. Антипенко 22.8.82».

— Став персональным пенсионером союзного значения, я еще на несколько лет вновь вернулся к партийной работе в республиканском архиве филиалаИнститута марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Теперь, как принято говорить, я окончательно вышел на заслуженный отдых. Но, до этого, долгие годы был на советской работе: постпредом Туркмении в Узбекистане, а в 1935 году был направлен в Москву постпредом Туркменской ССР в РСФСР. Занимал должности Наркома просвещения, Наркома текстильной промышленности. Когда Наркоматы преобразовали в министерства, пришлось сменить и несколько министерских постов. Побывал я и заместителем Председателя Госплана, и даже Председателем промкооперации — министром местной промышленности Туркмении.

События 1925 года, рассказанные мне отцом еще в юности, нашли отражение в романе писателя Берды Кербабаева «Кайкызыс Атабаев», где сохранены подлинные имена главных персонажей, участников тех далеких событий. Мой друг, режиссер Ренат Исмаилов в восьмидесятые годы поставил спектакль по роману Кирбабаева в Ашхабадском русском драматическом театре им. А. С. Пушкина. Спектакль имел большой успех и даже был отмечен республиканской премией им. Махтумкули.