Обнаженная модель

Глава 37

Мои воспоминания прервал голос стюардессы:

— Уважаемые пассажиры, наш самолет пошел на снижение. Спинки кресел приведите в вертикальное положение, пристегните ремни. Температура воздуха в Ашхабаде +40 по Цельсию.

За иллюминатором стремительно проносились обрывки облаков. Сквозь них в прозрачной дымке проплывали горные хребты Копетдага, ослепительно сверкая на синем фоне гор еще не успевшими растаять под весенним, но уже знойным солнцем пятнами снега. Самолет резко пошел на снижение, внизу стремительно пронеслись кварталы Ашхабада. Легкий толчок приземления, и самолет, прокатившись по бетонке, застыл у застекленного здания аэровокзала. Сделав первый шаг по трапу самолета, я зажмурил глаза от яркого солнечного света. Меня обдал раскаленный воздух Каракумов, и мое тело мгновенно покрылось горячей испариной.

Выбор натуры для будущего фильма «Скиф» был мысленно определен мною еще в Москве, после прочтения литературного сценария Александра Звягинцева. Я уже хорошо представлял себе, в каких местах строить декорации для той или иной сцены, на фоне каких пейзажей снимать массовые и актерские сцены. Предгорья Копетдага были мною исхожены еще с того времени, когда выбиралась натура для художественных фильмов: «Бывает и так», «Махтумкули», «Приключение Доврана», а также и моих документальных фильмов «Песнь о воде» и «Волшебники рядом с нами». Эти места были мною любимы из-за своей божественной красоты и первозданности, со своими водопадами, ущельями, быстрыми горными реками и ручейками, с бурлящей прозрачной водой и разноцветной россыпью камней, которые светились на дне этих рек, отражающих синеву неба. Эти пересыхающие в знойные месяцы реки брали начало в глубинах Копетдага, по хребтам которого проходила государственная граница с Ираном. Я писал здесь с натуры этюды акварелью и маслом для своих больших живописных полотен, которые потом показывал на московских всесоюзных выставках. В станковых картинах «В предгорьях Копетдага», «Вечность», «Незабываемый 1919 год», «Открытие памятника В. И. Ленину» эти пейзажи стали фоном, на котором разворачивались события моих живописных полотен.

На следующий день Юра Уланов и Юра Музыка пошли знакомиться с городом, а я поехал на киностудию «Туркменфильм» к заместителю директора Гульсолтан Клычевне Халмамедовой, моей давней знакомой. Мне бросилось в глаза, что некогда обширная территория студии заметно сократилась. Я не увидел здания обработки пленки, исчез ряд студийных гаражей, складских помещений, и еще каких-то построек, которые трудно было запомнить. Одним словом, все изменилось: территория стала похожа на хозяйственный двор небольшого размера. К счастью, главный производственный корпус сохранился, и перед ним все также возвышался гранитный памятник Народному артисту СССР, актеру и режиссеру Алты Карлиеву, именем которого была и названа киностудия.

— Володя! — радостно воскликнула Гуля, всплеснув руками. Мы обнялись, присели на кожаный диван, который ни раз использовался в декорациях многих фильмов советского периода.

— Ты совсем забыл нашу студию, я уж и не помню, когда ты в последний раз заглядывал к нам. О тебе я узнаю только из периодической печати, в которой пишут или о тебе или ты сам пишешь о ком-то, — сказала Гуля Халмамедова.

— Да, Гулечка. Я часто вспоминаю те далекие годы, когда ты, молодой специалист, выпускница Ленинградского института киноинженеров, работала начальником цеха обработки пленки и была замужем за художником Сашей Черновым. Тогда-то режиссер Булат Мансуров и разглядел в тебе актрису и пригласил сниматься на небольшую роль врача в фильме «Утоление жажды». В тебя был влюблен не только я, но и Толя Ромашин, о чем он ни раз делился со мной, когда мы вместе были на съемках в Байрам — Али и Захмете. В Каракумах, как известно, чувства обостряются! С тех пор мы с тобой друзья, но, к сожалению, видеться приходиться очень редко. Позже, когда ты стала женой моего друга, нашего гениального композитора Нуры Халмамедова, я был очень рад за вас. Я часто вспоминаю то время, когда мне посчастливилось работать с Нуры на фильме «Махтумкули» корифея нашего кино, режиссера Алты Карлиева.

— Да, Володя, прошло уже десять лет как не стало Нуры Халмамедова, я потеряла любимого мужа, а ты верного друга.

Мы помолчали, на глазах у Гули навернулись слезы. Я вспомнил одну историю:

— Как-то, Нуры пригласил меня и художника Ярлы Байрамова на свою родину в горный аул Дайна, чтобы поохотиться. До его родового гнезда добирались на моих «Жигулях». Ровное шоссе вело на запад в сторону Каспийского моря. Мы ехали часа полтора, как вдруг дорога неожиданно расширилась до размера большой городской площади, ровной лентой протянулась на пару километров и также неожиданно сузилась, став привычным шоссе. Ярлы повернулся к Нуры и со смехом спросил:

— Не в твою ли честь расширили шоссе, ведущее к твоим пенатам?

— Ты что, Ярлы, не знаешь? Такое расширение дороги еще не раз попадется, если ехать к Каспийскому морю. Моя слава здесь не причем. Это всего лишь стратегические взлетные полосы для военных самолетов.

— Здорово придумано, ничего не скажешь! — Воскликнул Ярлы.

Дорога свернула на юг, и мы поехали по ухабам проселочных дорог, поднимая тучи белой пыли. Потом мы въехали в ущелье, машину мелко затрясло, колея дороги была покрыта толстым слоем щебня. Вскоре мы увидели плоские крыши домов аула Дайна, бесконечные дувалы, за которыми росли урюковые деревья и виноградники.

Нуры сказал, показав пальцем:

— Видишь впереди высокий чинар, за ним повернешь налево, там как раз дом, где я родился.

Аул Дайна оказался удивительно красивым, он раскинулся в долине реки Сумбар и был окружен горами. На их фоне четко вырисовывались белые стволы гигантских платанов, кроны которых упирались в небо. Густой кустарник ежевики рос по берегам реки. Зеленая кудрявая арча тянулась вверх по розовым скалистым склонам гор. С этого места начинался приграничный с Ираном район. Как принято, нас тепло встретили. И пока мы охотились в ущелье, щедро тратя патроны и тщетно стараясь подстрелить хоть какую-нибудь дичь, родственники Нуры освежевали барашка и в большом казане сварили шурпу с луком, перцами и помидорами, напекли в тандыресвежие чуреки. Увидев нас, возвращающихся с охоты, его родственник пошутил:

— Нуры, твоя родня просила не торопиться резать барашка, они сказали, что вот вернутся наши охотники, принесут джейрана или, на худой конец, пернатых кягликов. Но я не послушал родню и на всякий случай зарезал барашка. И правильно сделал, а то пришлось бы горе-охотникам возвращаться в Ашхабад голодными.

Мы прекрасно провели время, рассказывая байки из жизни музыкантов, киношников и художников. Нуры играл на аккордеоне, дутаре, пастушьей бамбуковой дудке — туйдуке. Ярлы шутил:

— К следующему твоему приезду родственники приготовят для тебя рояль в кустах.

— Тогда уж не в кустах, а в горах, где прекрасная акустика! — добавил я.

Все засмеялись, а Нуры сказал:

— На счет рояля не знаю, а вот от подарка этюдника с красками и кистями, дорогие художники, я бы не отказался, — и добавил, — если бы я не стал музыкантом, я наверняка выбрал бы профессию живописца.

Гуля посмотрела на меня и с грустью сказала:

— Да, Володя, у Нуры было потаенное желание быть художником. Недаром он дружил с вами и был частым гостем не только на вернисажах, но и у вас в мастерских. Так появился замечательный портрет Нуры, написанный Мамед Мамедовым, в котором грустный композитор стоит, прислонившись к стволу старого тутовника, кора которого напоминает морщинистое лицо старика, прожившего большую и трудную жизнь. Писали Нуры и Дурды Байрамов, и Станислав Бабиков, который изобразил нашего композитора в образе Бетховена в картине «Аппассионата».

— Гуля, я ведь был свидетелем ухода из жизни талантливого живописца Мамеда Мамедова, любимого ученикаЕвсея Моисеенко, — с грустью сказал я, — случилось это на заседании секции живописи. Мамед выступал как всегда страстно, справедливо, защищая одного молодого художника, разнервничался, видно ему стало нехорошо, и он вышел в коридор, откуда вдруг раздался глухой звук падающего тела. Мы все бросились туда, подняли лежащего Мамеда, вынесли во двор в тень развесистого тутовника, ягоды которого так любил Мамед. Лицо его быстро меняло цвет и становилось фиолетовым, словно сок тутовника оросил его лицо. Приехала скорая помощь. Врач констатировал смертельный исход от инсульта. Мамед оставил вдову Галю, коренную ленинградку, они поженились, когда он был еще студентом, и маленького сына Мамедика, сейчас он заканчивает художественное училище.

Мы помолчали, словно отдавая дань памяти ушедшим друзьям.

— Гуля, — спросил я через некоторое время, — что происходит со студией, от нее остался только производственный корпус с павильоном, а куда делось все остальное?

— Нас сильно урезали, отобрав более половины территории, — с грустью ответила она, — расширяли площадку под строительство ультрасовременного стадиона. Конечно, стадион получился шикарный, ты обязательно сходи туда, это очень красивое архитектурное сооружение. Ради такого красавца не жалко и студии.

В это время на письменном столе Гули зазвонил один из трех телефонов. Она встала, взяла трубку, поздоровалась, долго молча слушала и, не успев в ответ закончить фразу, неожиданно положила трубку. Я в растерянности смотрел на нее, не понимая, что происходит. Телефонный звонок повторился вновь, и она опять взяла трубку и только начала что-то объяснять, как в очередной раз ей пришлось положить трубку.

Лицо Гули побледнело и стало несколько растерянным.

— Гуля, что случилось, кто тебе звонил? — Спросил я.

Она тяжело вздохнула и сказала:

— Звонил один высокопоставленный чиновник от культуры, он говорил со мной по-туркменски. Я поняла, о чем он меня спрашивает, и стала отвечать по-русски, потому что я еще плохо говорю по-туркменски. Он повесил трубку, потом звонок повторился, я опять попыталась ответить на его вопрос по-русски, но он оборвал меня замечанием:

— Вы замдиректора киностудии «Туркменфильм», а не знаете родного языка.

И опять повесил трубку, не желая со мной разговаривать. Вот так мы теперь живем! Но я не сдаюсь, учусь разговорной речи, хорошо, что я понимаю, о чем говорят, осталось только научиться отвечать без акцента. Думаю, я скоро справлюсь.

— Придется осваивать родной язык независимого Туркменистана, — улыбнулся я.

— Володя, недавно ко мне заходил Додик, он представился продюсером новой картины и рассказал, что вы вдвоем с одним режиссером будете снимать фильм. Я очень удивилась, как можно в наше время отважиться на такое? Цены растут так стремительно, что никаких денег не хватит на постановку. Я Додику сказала, что он просто сумасшедший.

— И что тебе ответил Давид Эппель?

— Он сказал, что у него столько денег, что их хватит, и фильм снять и дачу себе построить, — ответила Гуля.

— Верно, дачу он себе точно построит, а вот насчет фильма, я не очень уверен, — сказал я, — впрочем, жизнь покажет. Большая доля авантюры здесь видна невооруженным глазом. Додик любит повторять, что кто не рискует, тот не пьет шампанское.

— Тогда кто же будет художником-постановщиком? Ты окончательно перешел в режиссуру? — спросила она.

— Не дождетесь, я, как был художником, так и останусь, — ответил я, — а на картине придется совмещать работу сорежиссера и художника, что сильно смущает меня, я привык работать в одиночку. Не знаю, что получиться из нашего тандема.

— А кто твой напарник по режиссуре? — спросила Гуля.

— Юра Музыка из Молдавии. Сейчас мы с ним и оператором с «Мосфильма» Юрой Улановым целый месяц писали режиссерский сценарий. Мы жили под Москвой, в доме творчества «Сенеж», где я встретил своего товарища по ашхабадскому художественному училищу Ваню Плаксина, теперь его величают Иваном Трофимовичем, и он замдиректора этого дома творчества. Увидев меня, он очень обрадовался и предоставил нам для работы просторную мастерскую на первом этаже, в которой я раньше, будучи в творческих группах, написал много картин. Эта мастерская всегда предоставлялась мне. В ней мною было написано немало картин, которые потом разошлись по государственным музеям страны: «Праздник хлопка», «Вода придет в Каракумы», «Преодоление», «Международный экипаж» и многие другие полотна.

Мне всегда хорошо работалось в «Сенеже», я считал эту мастерскую счастливой, и когда Иван Трофимович предложил нам эту «мою» мастерскую для написания режиссерского сценария, мне было очень приятно. Я воспринял это как хороший знак. Иван Трофимович приказал вынести из мастерской мольберты, поставить стол и стулья. Одним словом, подготовил все для нашей работы. Спали мы каждый в своей комнате со всеми удобствами, с ванной и прекрасным видом на озеро Сенеж. С утра до вечера, с перерывом на обед, мы работали над режиссерским сценарием, как всегда споря и отстаивая свое видение той или иной сцены. Наши взгляды часто не совпадали, обстановка накалялась, и тогда мы откладывали рукопись и шли гулять по берегу озера или в лес. Природа успокаивала нас, и мы возвращались к работе. Мое видение будущего фильма во многом совпадало с взглядами оператора Юры Уланова и заметно отличалось от мнения Юрия Музыки, увлекавшегося каскадерскими трюками и придававшего большее значение эксцентрике, нежели психологическим сценам.

Мое прочтение литературного сценария Александра Звягинцева сходилось к тому, что будущий фильм связан не только с боевыми сценами и каскадерскими трюками, на чем настаивал Музыка. Для меня, драматургия сценария казалась гораздо глубже. Я считал, что в нем затронута тема уходящих в глубь веков преданий небольшого народа, сохранившего заветы предков и бережно относящегося не только к духовным традициям племени, но и материальным предметам древней культуры.

Гуля внимательно выслушала меня и сказала:

— Как можно снимать двум режиссерам одну картину? Я столько лет проработала в кино, и всегда эти «парные постановки» оканчивались ссорой между сорежиссерами.

— Не скажи, Гуля, бывают исключения из правил. Могу привести несколько примеров удачных творческих союзов, например режиссеры Валерий Усков и Володя Краснопольский, операторы Гена Цекавый и Витя Якушев, художники Михаил Богданов и Геннадий Мясников. Правда, о композиторах этого не скажешь, а вот сценаристы работают порой целыми бригадами. Посмотрим, что выйдет у нас, в конце концов, мне как художнику-постановщику вместе с оператором-постановщиком надо приложить усилие, чтобы изобразительный ряд в фильме провести достойно, тем более что природа, на фоне которой разворачиваются события, мне близка и хорошо знакома. А дальше время покажет, заранее загадывать трудно. Особенно в наше смутное время.

— А теперь, Володя, давай поговорим о производственных делах, — сказала Гуля.

Она села за письменный стол и я начал говорить о проблемах, связанных с постановкой фильма, о кинотехнике, автотранспорте, костюмах для большой массовки «душманов».

— По поводу размещения заказов на твоей студии, — продолжил я, — это прерогатива продюсера Давида Эппеля и его администрации. В ближайшие дни он будет на студии и подпишет договор на оказание услуг. О съемочной и осветительной аппаратуре, автокране, рельсах с тележкой подробную заявку представит оператор Юра Уланов.

У меня к тебе, Гуля, будет личная просьба. Я прошу выделить мне, по возможности, бригаду монтировщиков декораций с опытным бригадиром.

— Ой, Володя, это так трудно, — вздохнула она, — у нас огромное сокращение штатов, фильмы не снимаются, денег нет, оставшийся штат содержать не на что. Люди сами разбежались. Но для тебя я попробую сколотить бригаду. Вот пиротехников, пожалуй, собрать можно. Я дам Эппелю телефоны, уверена, ребята согласятся. Из транспорта остались ПАЗик и несколько ГАЗиков. В конце концов, это не проблема, транспорт можно нанять на автобазе. Ваша картина связана с военными действиями?

— Да, Гуля, согласно сценарию, у нас должны быть вертолеты, бронетранспортеры и один самолет, с которого будут совершаться прыжки с парашютом. Нужны будут кони и каскадеры.

— Кони в Туркмении, слава Богу, еще не перевелись, джигитов тоже хватает. Володя, можешь рассчитывать на любую мою помощь и содействие, тем более что директор студии твой давний друг актер Ходжадурды Нарлиев.

— Вот спасибо, обрадовала! Пойду навестить его в директорских апартаментах и сделаю ему предложение сыграть в нашем фильме небольшую роль советского офицера, — с этими словами мы расстались.