Обольщение в красном

Глава 22

Себастьян ничуть не удивился, когда Домино заговорил о шантаже. Зато у Одрианны был такой вид, как будто она получила пощечину.

Он понял, что она вот-вот возразит Домино, поэтому бросил на жену предупреждающий взгляд, говорящий о том, чтобы она молчала.

— А почему вы считаете, что ваше молчание может быть ценным для Келмслеев? — спросил он. — Насколько я понял, вы не собираетесь открывать нам свое имя, но можем ли мы называть вас как-то иначе, чем Домино? Иначе у меня создается впечатление, что я участвую в каком-то фарсе.

— Можете называть меня Францем, — ответил Домино. — Это имя ничуть не хуже остальных.

— Жаль, что вы с самого начала не назвались так, — сказала Одрианна. — Почему вы назвали себя Домино?

— Пожалуй, объясню, почему я хотел этой встречи, мадам. Есть такая детская игра, когда участники выкладывают кости домино башенкой, одна на одну, а потом… — Он постучал по воздуху пальцем. Невидимые кости начинают осыпаться вниз, и первой летит та, что на самом верху. — Я надеялся, что другие люди, которые имеют к этому отношение, помогут вашему отцу найти деньги для меня, если они поймут, что в им тоже грозят неприятности. — Он указал на Себастьяна. — Когда в «Двух мечах» я увидел в вашей руке пистолет, то решил, что вы выбрали другой способ заставить меня молчать.

Он снял свою широкополую шляпу. Его рыжие волосы заблестели на солнце.

— В общем, теперь я для вас просто Франц. Это куда менее важно, чем то, кто я и какая у меня профессия. К тому, чем я занимаюсь, обычно не слишком хорошо относятся представители правительства и таможни. Однако те, кто имеет со мной дело, замечают, что их кошельки становятся тяжелее.

— Итак, вы — контрабандист? — заключил Себастьян.

— Можете называть это как угодно, — кивнул Домино. — Когда я занимаюсь своим делом, мне выгодно, чтобы судно в обе стороны ходило с грузом. Везем в одну сторону вино, назад — шерсть. Я горжусь тем, что так эффективно использую все суда, находящиеся в моем распоряжении.

— Должно быть, во время войны вы голодали.

— Во время войн мы всегда голодаем. Но Наполеон буквально препроводил нас в Золотой век. Не думаю, что хоть когда-нибудь в жизни мне еще доведется увидеть такое же. Особенно большой доход нам давала численность французской армии. Французам нужно было столько всего, в таких количествах, а их торговцы не могли раздобыть ничего в тех странах, которые были на их стороне. Одежду. Еду. Металл.

— Порох… — добавил Себастьян. Франц кивнул.

— Представьте только себе мой восторг, когда я узнал, что могу возить из Франции в Англию предметы роскоши, а из Англии перевозить порох для продажи во Франции. В обоих случаях я сначала завозил товары домой, чтобы источник их получения не был уж столь очевиден. Порох… Порох мой брат продавал какому-то французу, у которого были друзья в армии. — Он довольно вздохнул. — Этот порох был для них на вес золота…

— Кроме тех случаев, когда в них оказывался порох плохого качества, — возразила Одрианна.

— Мадам, я бы никогда не стал торговать плохим товаром, — возмутился Франц. — Плохая репутация могла стоить мне бизнеса. Все, что я привозил с тех берегов было высочайшего качества. Мы брали по несколько пригоршней пороха из разных бочонков, а порох был изготовлен по самым высоким стандартам, для продажи британским военным.

Себастьян встал и принялся мерить шагами палубу, пытаясь осознать сказанное. Он подозревал, что был заговор, но совсем не такой. Прежде он считал, что плохой порох был изготовлен по дешевке. Если брать дешевое сырье, то и порох будет стоить меньше. Однако выясняется, что бочонки продавались по стандартной, не заниженной цене.

Вместо этого кто-то забирал из них часть хорошего пороха. Себастьян посмотрел на Франца.

— А вот эти бочонки, из которых высыпали часть пороха… Надо же было добавлять что-то в них, чтобы вес оставался прежним… Именно эта добавка, должно быть, и испортила порох, — сказал он.

— Совершенно верно, — кивнул Франц. — Во время транспортировки в арсенал телеги и баржи охранялись не очень строго, так что доступ к бочонкам с порохом был весьма прост.

— Но это же чертовски опасная схема! — воскликнул Себастьян. — Открывать эти бочонки, высыпать из них порох, добавлять что-то… Скажите спасибо, что не произошло страшного взрыва.

— Это было опасно не только из-за возможности взрыва. Вообще дело это было сложным. Я думал, что бочонки воруют из арсенала. Но когда мне поведали о столь изощренном способе обмана, я был просто поражен. Я сказал: да это же дело времени, когда нас раскроют. Армии не отправляют на фронт какую-то дрянь, называя ее порохом. Наверняка существуют какие-то проверки качества. Я так и представлял, как крадусь ночью на встречу с нужными людьми, чтобы забрать бочонки, а меня уже поджидает целый полк, готовый расстрелять меня. — Франц хлопнул себя по коленям. — Я был готов прекратить это прямо там, когда понял, чем рискую.

— И все же вы это делали, — укоризненным тоном произнесла Одрианна.

Она внимательно и спокойно слушала рассказ Франца. Судя по всему, она начала понимать, что происходило.

— Меня убедили в том, что ничего не раскроется, — промолвил Франц. — Это объясняли тем, что испорченный порох никто не обнаружит до тех пор, пока он не попадет на поле битвы, а там уже будет все равно. Если один бочонок окажется плохим, откроют другой. А все следы смоет дождь.

— Но кто вам это объяснял? О ком вы говорите? — спросил Себастьян, чтобы напрямую не задавать логичный вопрос об именах. — Владельцы фабрики?

— Если бы мои контактеры были настолько глупы, чтобы называть мне какие-то имена, то я бы не рискнул иметь с ними дело. Я никогда не связывался с глупцами. К тому же я общался только с посредниками. Перевозчиками. Однако можете мне поверить: ничего подобного бы не произошло, если бы об этом не знали владельцы мастерских. Эту схему разработали не воры и не контрабандисты.

— Но как они убеждали вас? — вырвалось у Одрианны. — Вы сказали, что они сумели убедить вас, объяснив, что правда не всплывет наружу.

Франц устремил на нее долгий и тяжелый взгляд. Вероятно, он увидел то, что видел Себастьян. В ожидании ответа она даже как-то съежилась от нехорошего предчувствия.

— Они говорили мне, что у них проторена дорожка через один арсенал, мадам. Там, среди тех, кто проверял качество пороха, у них был свой человек. Ему платили за то, чтобы он пропускал весь порох, прибывавший с фабрики. А когда случалось, что ему это не удавалось, потому что на проверке стоял кто-то другой, и плохой порох обнаруживали, они щедро платили какому-то высокопоставленному человеку здесь, в Лондоне, чтобы отчеты об испорченном порохе исчезали.

С виду Одрианна никак не отреагировала на эти слова. Ей удавалось держать себя в руках, однако воздух вокруг них был наполнен ее печалью.

— До меня дошли слухи, что из-за использования этого пороха возникли непредвиденные последствия, — продолжил Франц, обращаясь теперь только к Себастьяну. — Я слышал, что у правительства возникли какие-то подозрения и что один из членов Совета по боеприпасам подвергся проверке. Так что когда дела вновь привели меня к этим берегам, я попытался встретиться с этим человеком. — Он развел руками. — Остальное вам известно.

— Вы собирались убить его? — спросил Себастьян.

— Я собирался сообщить ему о фактах, которые могли быть ему известны или неизвестны. За деньги, — добавил Франц. — А уж как бы он распорядился этими фактами —то ли воспользовался ими для того, чтобы обелить себя, то ли для чего-то другого, — это меня не касалось. Однако если бы он купил у меня эти факты, они больше не принадлежали бы мне, так что я не смог бы продать их еще кому-то. Это ведь касается и нашего с вами соглашения, не так ли?

Себастьян вынул из кармана пачку банкнот и отсчитал сотню. У него было с собой больше денег. Он ожидал, что ему придется больше заплатить за информацию. Так оно и будет, только дальше платить придется не фунтами.

Он вложил деньги в руки Франца.

— Это ваше судно? — спросил он.

Франц уклончиво улыбнулся.

— Если ваше, уводите его отсюда, — сказал Себастьян. — Если не ваше, уходите туда, откуда пришли. Теперь вам долго не стоит вести дела на британском побережье.

Франц поклонился, признавая, что понял угрозу.

— Пожалуй, есть еще кое-что, что может показаться вам интересным, — промолвил он. — Я скажу об этом ради леди.

— О чем же?

— Я оставил Англию сразу же после неудачной встречи возле Брайтона и вернулся сюда всего две недели назад. Я не исчезал из книжного магазина. Я никогда не ходил ни на какую другую встречу. Я не знаю, где этот магазин и о какой встрече вы говорите.

Одрианна почти не заметила, как они вернулись на площадь. Звуки этой шумной части города казались ей отдаленным гулом. Ее словно ударили в сердце в том самом месте, где оно кровоточило и ныло.

Саммерхейз вел ее. За всю дорогу он не проронил ни слова. Но он все время шел очень близко, поддерживая ее.

Усадив жену в карету, Себастьян сел рядом. Они поехали в полном молчании.

Постепенно оцепенение Одрианны проходило. Опустив глаза, она увидела свою руку в его руке. Одрианну тронуло, что Себастьян пытается утешить ее. В горле у нее застрял комок, и она с трудом сглотнула, силясь взять себя в руки.

— Как ты думаешь, сколько ему платили? — спросила она.

— Кому?

— Тому чиновнику из Совета в Лондоне, который не давал хода сообщениям о плохом порохе, — уточнила Одрианна. — Какова нынче цена за такие поступки?

— Понятия не имею. И это совершенно нелепый вопрос, Одрианна, — сказал Себастьян.

— Столько же, сколько ты заплатил Францу? Если бы ты хотел купить такого человека, сколько бы ты ему предложил?

— Одрианна…

— Прошу тебя, скажи мне.

Он тяжело вздохнул:

— Думаю, я предложил бы ему его годовое жалованье, а может быть, и больше.

— Это меньше, чем ты только что заплатил Францу. — Она задумалась. — Мне кажется, что если у этого человека были жена и дети, которым вечно что-то нужно, которые постоянно просили бы денег на новые платья и развлечения, он бы согласился и на меньшую сумму. Мне кажется, что если бы его жена твердила, что унизительно не иметь собственной кареты, если бы его старшая дочь нуждалась в приданом, чтобы выгодно, как она надеялась, выйти замуж, а младшая дочь требовала бы покупать модные вещи, он сумел бы убедить себя, что все это — сущий пустяк.

Одрианна попыталась представить себе, как отец обдумывает все это. И не могла. Еще труднее было представить, как он делает первый шаг. Зато ей без труда представлялось, как он терзается от чувства вины, которое могло бы возникнуть, если б выяснилось, что дождь не смыл всех следов пороха в одной чудовищной ситуации. Если бы он это сделал, то никогда не простил бы себе этого.

Человеку, рожденному вором, вроде этого Франца, было бы нетрудно совершить такой поступок. Но для человека, знавшего, что он должен продать свою чистоту, свое доброе имя и стать причиной смерти других людей, — такое было бы невозможно.

Печальные раздумья вихрем понеслись у нее голове. Она ведь была абсолютно уверена в невиновности отца и не верила ни единому обвинению против него. И вот теперь она боялась, что правда может оказаться куда более страшной, чем она могла даже предположить.

Рука Себастьяна сжала ее руку.

— Франц не назвал ни одного имени. И он не знал, кто этот представитель властей в Лондоне. Он всего лишь пришел к выводу, что это твой отец, когда к тому было приковано всеобщее внимание. Ты не должна думать о худшем.

Перед глазами у Одрианны все поплыло. Ее тронуло, что Себастьян готов отрицать очевидное, лишь бы хоть немного уменьшить печаль.

Она напряглась, почувствовав, что самообладание может вот-вот оставить ее. И без того плохо, что Себастьян почувствовал себя обязанным жениться на дочери Келмслея. Но он не должен чувствовать необходимости защищать из-за нее преступника, даже если делать это приходится в карете.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — сказала Одрианна, силясь улыбнуться. — Расскажи мне о своей беспутной юности, о том, как ты ввязывался в неприятности с Хоксуэллом и Каслфордом.

И он угостил ее историей трех молодых повес, которые забывали о здравом смысле и об окружении. Казалось, Одрианна внимательно слушает его — она даже смеялась время от времени, однако Себастьян сомневался, что она что-то слышит.

Однако она держала себя в руках. Но всю дорогу домой и даже тогда, когда они вошли в дом и поднимались по лестнице, лишь ее глаза выдавали ее печаль и огорчение. Ее смелость восхищала Себастьяна и в то же время разбивала ему сердце.

Когда они проходили мимо библиотеки, дверь распахнулась, и оттуда выплыла маркиза Уиттонбери.

— Вы вернулись! Слава Богу! Вы должны немедленно пойти к нему. Вы должны увидеть. Вы должны заставить его принять это и вызвать доктора… Вы должны…

— Успокойтесь! Что случилось?

Маркиза глубоко вздохнула.

— Пока я была там, нога моего сына шевельнулась, Я точно это видела, я не могу ошибаться. Мы… разговаривали, он выполнял какое-то упражнение, и тут его правая нога сдвинулась в сторону. Я сама видела это! Ошибки быть не может, — взволнованно говорила она. — Но он все отрицает. А ведь доктор Фенвуд сказал, что на прошлой неделе приходил доктор и они выяснили, что у него в ногах есть какая-то чувствительность. Вы должны немедленно пойти к нему и поговорить с ним.

Одрианна прикоснулась к руке мужа.

— Я пойду к себе — отдохну, — проговорила она. — Ступай к нему.

Она стала подниматься по лестнице. Себастьян смотрел жене вслед, а мать нетерпеливо поглядывала на него.

— Нога Моргана начала шевелиться несколько недель назад, — сказал Себастьян. — С тех пор Фенвуд буквально силой заставляет его заниматься гимнастикой. И я рад слышать, что появляется все больше надежды на то, что когда-нибудь он, возможно, поправится.

— Но почему мне никто не рассказал об этих переменах? Думаю, я имею право знать, — возмутилась маркиза.

— Да, но только если бы Морган сам захотел, чтобы тебе это стало известно, — пожал плечами Себастьян. — Очевидно, он этого не хочет.

— Но теперь-то я знаю… Пойдем же, давай вместе потолкуем с ним и убедим его в необходимости стараться, делать над собой усилия. Сейчас Морган нуждается в нашей поддержке больше, чем когда бы то ни было.

Себастьян посмотрел на лестницу и перед его мысленным взором появилась фигура Одрианны, поднимающейся вверх по ступеням. Спина прямая, голова поднята вверх, она двигается грациозно и уверенно. Да, ей удалось держаться безупречно и внушительно.

— Я зайду к Моргану вечером, — вымолвил он. — А сейчас мне нужно заняться кое-какими неотложными делами.

Леди Уиттонбери недовольно что-то проворчала, но Себастьян ушел, не слушая ее. Поднявшись к себе в покои, он вошел в гардеробную. Остановившись у двери, ведущей к Одрианне, он прислушался. Не было слышно ни единого звука. Но потом до него донеслись тихие женские голоса, легкий шорох. Закрылась дверь. Должно быть, Одрианна отпустила Нелли.

Дальше — тишина. Может быть, дневные события так измотали ее, что она решила вздремнуть.

Себастьян отошел от двери, чтобы в тишине обдумать то, что он сегодня узнал, и решить, как действовать дальше. И вообще, стоит ли дальше что-то делать. Особенно его волновали последние слова Франца и возможные сложности, к которым они могли привести.

Если это не Домино подавал объявление о встрече в храме муз, если это была не Одрианна, то кто же?

Внезапно за стеной раздался какой-то звук. Довольно мелодичный, словно разбилось что-то фарфоровое, а потом послышалось женское ругательство. Потом — сдавленные всхлипывания.

Себастьян отворил дверь. На полу валяются осколки фарфора. Портьеры задернуты. Одрианна в белом халате лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушки.

Она рыдала так отчаянно, что у Себастьяна от боли и сочувствия сердце было готово выскочить из груди. Но в ее плаче слышался гнев, к которому примешивалось разочарование. Это было невыносимо.

Себастьян подошел к жене. Если она хочет побыть одна, то скажет ему об этом, но оставить ее в таком состоянии он не может, во всяком случае, пока она не попросит его уйти.

Одрианна удивилась, ощутив его присутствие рядом с собой. Но тут же заплакала еще горше, словно он напомнил ей еще о каком-то горе. Себастьян подсунул под нее руки, поднял ее, развернулся и сел, усадив Одрианну на колени. Она уткнулась лицом ему в плечо и продолжала отчаянно рыдать.

Его объятия освободили Одрианну. Перестав бороться с чудовищной сердечной болью, она отпустила ее. В какой-то момент она едва не обезумела, потому, что так глубоко погрузилась в свое горе, как будто на свете не существовало больше ничего, кроме него. Крепче прижав жену к себе, Себастьян запечатлел на ее виске нежный поцелуй, который вернул ее в реальный мир. Подумать только, такой незначительный жест! Легкое проявление заботы. И все же от нее по телу Одрианны словно прохладный ветерок пробежал, который отогнал темные тучи бушующей в душе непогоды.

Под дуновением этого ветерка Одрианна понемногу успокоилась. Ее тело еще дрожало, но рыдания стали тише. Вынув из кармана носовой платок, Себастьян протянул его Одрианне, а затем снова прижал ее к себе.

— Ох, я устроила настоящую сцену, — прошептала она, когда наконец обрела способность спокойно говорить. — Я даже что-то разбила, хотя и не знаю, что это было.

— Ты была сердита.

— Только я не знаю, на что или на кого, — заметила она.

— Возможно, ты сердилась на него. И на меня.

— Нет, не на тебя, — покачала она головой. — Прошу тебя, не думай так. — Нет, злилась она вовсе не на мужа, хотя мысли о нем и приходили ей в голову, когда ею овладевало безумие. Ей была ненавистна мысль о том, что эта боль вмешивается в их семейную жизнь и что одно упоминание о ее отце бередит эту рану.

— Да, в основном на него, — призналась она. — И еще на себя — за то, что была слишком самоуверенна и к тому же видела плохие черты в тебе.

Одрианна, кажется, также избавилась от гнева другого рода, возникшего из-за ее праведной уверенности в том, что ее отца оговорили. До сих пор она старалась прятать свою печаль, но сегодня, сейчас она вырвалась наружу. И стала более трагичной, заставила Одрианну несколько иначе смотреть на прошлое.

Да, уверенность Одрианны в невиновности ее отца пропала, однако вера в него не исчезла окончательно. Не могла она до конца поверить в то, что он повинен в гибели молодых солдат, в их увечьях. Думать о его страхах было невыносимо, если, конечно, он чего-то боялся и действительно взял на себя большой грех. Разум Одрианны страдал от чудовищной правды, однако ее сердце не хотело и не могло принять ее.

Себастьян шевельнулся, чтобы ей было удобнее. Он прижимал жену к себе, а она все терла и терла глаза его носовым платком.

— Ты должен сейчас быть со своим братом, — наконец пробормотала Одрианна.

— Нет, я должен быть здесь, — возразил он. — Я буду рядом столько времени, сколько ты захочешь.

Подняв лицо, она поцеловала его в щеку. А потом снова уронила голову ему на плечо и позволила силе Себастьяна сдерживать ее чувства, которые все еще кипели в ней.

Во время этого успокоительного молчания Одрианна ощутила, что в ней появилось какое-то новое — сильное и приятное — чувство, дарующее ей уверенность, позволявшее ощутить собственную целостность. Оно тоже высвободилось из глубин души Одрианны со смертью ее уверенности и тронуло ее сердце воспоминаниями о проведенных вместе ночах. И это чувство заставило Одрианну понять, как для нее важны объятия мужа.

Она посмотрела на него. Выглядел Себастьян, как всегда, потрясающе, однако теперь его вид не ослеплял ее, напротив, она ощутила, как ее сердце наполняется теплотой. Были задеты какие-то потайные струны ее души, и, подозревала Одрианна, она никогда не сможет забыть об этом мгновении.

Она снова поцеловала его, потому что должна была сделать это. Ее дух был сильно ранен, поэтому она была не в состоянии притворяться, что ей не нужно, чтобы Себастьян вот так держал ее в своих объятиях. Конечно, она должна была повернуться лицом к правде, но ей так хотелось подольше прятаться в его крепких и нежных объятиях, чувствовать его заботу.

Себастьян посмотрел на нее столь проникновенным взглядом, что она недоумевала, где при этом могли быть его мысли.

— Разве ты не ответишь на мой поцелуй? — спросила она.

— Я хотел узнать, не заставит ли тебя промедление с моей стороны наградить меня еще несколькими поцелуями, — промолвил он в ответ.

Одрианна приняла его слова за милую шутку, как раз подходящую для их настроения и близости. Но потом она поняла, что это вовсе не было шуткой.

Еще одна правда. Слишком много новой правды за сегодня. Одрианна чувствовала еще что-то, чего она не понимает. Но похоже, она услышала приглашение как-то выразить теплые и приятные чувства, заполнившие ее сердце.

Соскользнув с его коленей, Одрианна тут же вернулась на свое место, только на этот раз она села на Себастьяна верхом и, обвив его шею руками, еще раз поцеловала более долгим поцелуем. В благодарность за утешение, сочувствие, за то, что он понял, как она ранима в своей любви, существование которой она только что осознала. Этот поцелуй потряс ее, потому что вместе с ним, прижимаясь губами к его губам, она излила все чувства, что были у нее на сердце.

Развязав поясок на халате, Одрианна уронила его на пол, чтобы Себастьян понял, чего она хочет. Его пальцы легко пробежали по ее шее, щекам и груди, пока она возилась с его галстуком.

— Ты уверена? — спросил Себастьян. — Ты же очень, очень опечалена.

— Я не только опечалена, в этом я уверена, — промолвила она. — Сейчас мне это необходимо. — Отбросив галстук, Одрианна принялась расстегивать пуговицы на его сорочке. — Прикасайся ко мне и целуй меня, пока я занята этим. Только легко. Очень легко, чтобы чувства не захлестнули меня.

Он повиновался. Его пальцы и губы ласкали ее, чтобы возбуждение не вскипело, а потекло, как теплая вода. Одрианна ощутила, как знакомое тепло наполняет ее тело, пока она снимает с мужа одежду для того, чтобы согреть и его своими ласками.

Она закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать тепло и мягкость его кожи под своими руками. Одрианна наслаждалась каждым мгновением, каждым прикосновением. А потом качнулась вперед, и Себастьян упал спиной на кровать. Сама Одрианна продолжала сидеть на нем верхом, чтобы он мог видеть, как двигаются ее руки.

Как же приятно ласкать его! Одрианна испытывала от этого необычайное удовольствие, к которому теперь примешивалась любовь. Она была уверена в том, что и Себастьян испытывает наслаждение от ее ласк. Наклонившись к нему, она поцеловала его еще раз — сначала в губы, а потом в шею, в плечи… Сладость этих поцелуев пленила ее, и она не переставала удивляться тому, как дивные физические ощущения задевают ее сердце.

А потом Себастьян перекатился на бок, увлекая ее за собой. Уложив жену на спину, он стал делать с ней то же, что она только что делала с ним. Его ласки породили еще более фантастические ощущения, но она старалась сдерживаться. Одрианна не хотела терять над собой контроль. Не хотела, чтобы что-то заставило ее забыть о новых чувствах, которые только что родились в ее душе.

Она чувствовала, что сейчас ей нужен только Себастьян. Внутри ее тела и в ее объятиях. И она сказала ему об этом. Она попросила взять ее немедленно, сейчас же, чтобы ощутить ту необычайную связь, что превращала их в единое целое.

Одним рывком Себастьян глубоко вошел в нее. Это было божественно. Она хотела, чтобы он наполнил собой все ее тело, душу, ее чувства, чтобы она могла полностью раствориться в нем, в его запахе, его силе. Прижимая мужа к себе, она принимала его желание и заботу. Соитие настолько потрясло Одрианну, что она снова разрыдалась. Только на этот раз не от грусти.