Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

Новая волна споров о поэте Середина 50-х годов

Пушкин представал новым, неожиданным и в свете своеобразных толкований его образа, и в осмыслении новых, прежде неизвестных произведений, которые стали доступны читателю во второй половине XIX века.

Публикуясь в основном в периодике, в альманахах, поэт совсем немного издал при жизни сборников своих сочинений. Задуманная еще в 1820 году книжка «Стихотворения Александра Пушкина» увидела свет лишь в 1826 г. В нее включено 99 стихотворений. Второе и последнее прижизненное собрание стихотворений в четырех частях появилось между 1829 и 1835 годами. Девять поэм и стихотворных повестей вышли в одной книжке «Поэмы и повести» (1835 г.). Проза была собрана в сборнике «Повести, изданные Александром Пушкиным» (1834), а также отдельно издавались «Борис Годунов» в 1831 году, «Евгений Онегин» (1833 и 1837), «История Пугачевского бунта» (1834)... Многое осталось неопубликованным по цензурным соображениям, произведения выходили с купюрами и искажениями.

Первое посмертное собрание сочинений в восьми частях увидело свет в 1838 году, в 1841 появились три дополнительные части с произведениями, извлеченными из оставшихся после поэта рукописей.

Организатором, руководителем и фактическим редактором издания был В. А. Жуковский. Им было определено расположение произведений по жанрам, в то время как в 1829 году сам поэт отказался от такого принципа, предпочитая ему хронологический.

Чтобы пропустить пушкинские произведения через цензуру, Жуковский по своему усмотрению проводил правку, избирал те или иные варианты из рукописей, порой заменял или дописывал «уязвимые» с точки зрения прохождения через цензурные преграды места. Так, в «Памятнике» строка, утверждающая, что поэт в «свой жестокий век» «восславил... свободу», заменена на нейтральную: «прелестью живых стихов я был полезен...»

Тринадцать исправлений по сравнению с пушкинским беловиком было внесено в стихотворение «Вновь я посетил...» В «Современнике» № 5 оно вышло под заглавием «Отрывок. („Опять на Родине! Я посетил...“). Исправления были с очевидностью направлены на ослабление социального звучания стихов. В строке «...где я прожил изгнанником два года незаметно» слово «изгнанником» заменено на «отшельником», «опальный домик» превращен в «смиренный домик» и т. п.[128] Подобная правка нацелена была на подтверждение идеи о смирении поэта, большая часть изменений в пушкинских текстах подтверждала ту легенду, распространению которой способствовал Жуковский.

Но все же выход сочинений поэта являлся в ту пору важным событием. Однако на судьбе этого издания сказалось начавшееся еще при жизни Пушкина ослабление его влияния на публику. В первое время тома покупались, но вскоре их брать почти перестали. Плохо расходились вышедшие в 1841 году дополнительные тома, при том, что в них публиковались такие замечательные пушкинские творения, как «Русалка», «Каменный гость», «Египетские ночи», «Дубровский» и др. Волна интереса угасла. Да и цены оказались непомерно велики...

Первое посмертное собрание сочинений поэта не было распродано. В 1845 году в газетах появилось объявление о его уценке: вместо прежних 65 рублей ассигнациями за 11 томов на веленевой бумаге нужно было заплатить 10 рублей серебром. Вместо 50 рублей ассигнациями за экземпляр на простой бумаге — всего 8 рублей серебром[129]. Прежняя цена была недоступна людям даже со средним достатком. Обычный чиновник невысокого ранга получал приблизительно 60—80 рублей. Акакий Акакиевич из гоголевской «Шинели» имел 33 рубля жалованья. Естественно, купить столь дорогие книги при всем желании он не мог бы. (Позже стали продаваться отдельно три последних тома тоже по удешевленной расценке: вместо 25 рублей ассигнациями они стали стоить 4 рубля серебром).

Позже, вспоминая об этих годах, Некрасов отметит:

Подобную же картину оттока читательских симпатий и интереса к пушкинской музе запечатлели другие поэты. Сперанский, размышляя о «народном гении», отмечал, что стоит он «одиноко», подобно страннику в степи широкой:

В это время, в самом начале 50-х годов, вдова поэта Н. Н. Ланская пришла к мысли вновь издать сочинения Пушкина. Договорившись о помощи в подготовке издания с И. В. Анненковым, она прислала ему на квартиру два сундука бумаг поэта. Анненков желал привлечь брата своего, литератора Павла Васильевича, и предложил ему ознакомиться с бумагами. При первом же взгляде П. Анненков понял, какие сокровища таились скрытыми от читателей. Он взялся за дело. Началась кропотливая работа по разбору рукописей, сличению вариантов текстов, поиску современников, лично знавших поэта, сбору их воспоминаний, просмотру периодических изданий, в которых печатались стихи поэта и сообщения о нем.

В начале 1855 года выходят первые два тома сочинений Пушкина, подготовленные и изданные П. В. Анненковым. Издание продолжалось до 1858 года, когда выпущен был VII дополнительный том, оказалось во многом примечательным и необычным и вызвало широкую полемику, вновь привлекая умы и взоры к сокровищам пушкинского наследия.

Взяв за основу издание Жуковского, Анненков, опираясь на исследования рукописей, внес исправления в некоторые тексты, а также снабдил произведения комментариями.

Наибольший интерес привлек первый том, озаглавленный «Материалы для биографии А. С. Пушкина». Это было первое полное жизнеописание поэта, составленное на основе обработки и анализа его рукописей, личных бумаг, сведений очевидцев, современников, друзей, родственников, знакомых.

Цель биографии П. Анненков видел в том, чтобы «уловить мысль Пушкина»[130]. Перечитывая рукописи, разбирая их, автор жизнеописания наблюдал за движением социальных и эстетических воззрений поэта. Это послужило ему основанием для периодизации этапов творчества поэта. Он отметил значение 20-х годов для зрелого творчества Пушкина, показал необходимость изучения пушкинского эпоса, прозы, исторических произведений и сочинений. Следовал вывод о неисчерпанности пушкинского таланта, о том, что поэт в его наследии демонстрирует лишь приготовление к великому своему поприщу. Анненков видел в поэте чудесного воспитателя эстетических чувств, был убежден, что читателям поэт только открывается, а критике еще предстоит понять эстетические принципы гения и донести их до читателя.

Будучи по взглядам умеренным либералом, П. Анненков оценивал развитие Пушкина как движение в сторону к либеральному консерватизму. Идеалы поэта он определял как «утопические». При этом относил поэта к представителям «гуманного развития в свою эпоху», считал «примером человека, который при всех обстоятельствах сохранял живое гражданское чувство и всю жизнь обнаруживал неустанную энергию в проповеди справедливых, честных отношений, за что и подвергался часто обвинению в беспокойном либерализме...» Поэт желал всею душою для своей родины умножения прав и свободы «в пределах законности и политического быта, утвержденного всем прошлым и настоящим России»[131].

Издания Анненкова о поэте, особенно «Материалы для биографии...», вызвали бурную дискуссию о принципах такого труда, о личности и творчестве Пушкина, о роли его наследия в 50-е годы.

В мартовской и апрельской книжках «Библиотеки для чтения» с оценкой нового издания выступает проповедник «бесстрастного искусства» дворянский либерал А. В. Дружинин. Его мало интересовали научные принципы анненковского труда, он желал высказаться по волнующему его поводу: «...о Пушкине как о литераторе в тесном смысле этого слова» — и заострить внимание на материале анненковских изданий, на том, «каков был великий наш поэт в тиши своего кабинета»[132]. Пафос критика в доказательстве лелеемой им идеи, превозносящей «чистую художественность» пушкинской поэзии, противостоявшей социально устремленной, политически значимой литературе. Тщательная отработка черновиков, огромный труд Пушкина над отделкой сочинений, показанный Анненковым, свидетельствует, по мнению Дружинина, о стремлении к совершенствованию трудов как главном свойстве «успокоительного гения» Пушкина. Все это служит критику основанием для резко отрицательной оценки социально направленной литературы, представленной направлением Гоголя. Противопоставляя Пушкину натуральную школу, последователей Гоголя 40-х годов, Дружинин утверждал, что «текущая словесность изнурена, ослаблена своим сатирическим направлением. Против того сатирического направления, к которому привело нас неумеренное подражание Гоголю, поэзия Пушкина может служить лучшим орудием»[133]. Превознося в Пушкине асоциальное начало и доказывая, что ценность творений поэта в их «художественности», критик превращал Пушкина в эстета и в знамя «чистого искусства».

Злободневность поднятых вопросов вызвала ответные публикации цикла статей Чернышевского на страницах «Современника», позже — выступления Добролюбова.

Н. Г. Чернышевский написал четыре статьи, посвященные анализу издания Анненкова, а в 1856 году выпустил в свет книгу о Пушкине для юношества[134].

Критик-демократ в полемически заостренной форме ответил Дружинину, высказался по поводу нового издания, оценил роль поэта для современности и определил отношение к идеям, провозглашенным Белинским.

Заслугу Анненкова Чернышевский видел в обращении именно к личности и творчеству Пушкина, а также в том, что издатель представил целостный взгляд на историю поэта и на его творчество. Высокой оценки достоин Пушкин за то, что «первый возвел у нас литературу в достоинство национального дела», так что «вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти еще приготовляется Пушкиным». Хотя и выделяется критиком в основном прелесть «художественной формы» пушкинских творений (вслед за Белинским, высоко оценившим художественность и артистизм как первостепенные качества поэта), подтверждается увлекающая и в середине века «дивная красота созданий» Пушкина, который назван Чернышевским «...истинным отцом нашей поэзии», «воспитателем эстетического чувства», а также любви к благородным эстетическим наслаждениям «в русской публике, масса которой чрезвычайно значительно увеличилась, благодаря ему — вот его права на вечную славу в русской литературе»[135].

Две последние статьи Чернышевского, вышедшие в связи с последними томами анненковского издания, написанные в условиях обострения идеологической борьбы и более активного поднятия Пушкина на щит представителями «чистого искусства», определили более острый характер высказываний.

Выдвигаются проблемы эволюции пушкинского творчества («ход изменения идей, которыми одушевлялась деятельность Пушкина в различные эпохи») (II, 477), отношения к поэту критики 30 и 40-х годов — прежде всего Белинского; третья проблема — Пушкин и современность, вернее, Пушкин и Гоголь.

В противовес тем, кто яро защищал пушкинское объективное начало, выдвигая пример поэта как единственный путь для развития русской литературы, Чернышевский защищает пример творческого служения социальной борьбе Гоголя, обнажившего противоречия действительности. В защите гоголевского направления Чернышевский говорит о Пушкине как о бесстрастном созерцателе. «Мужицкий демократ», по определению В. И. Ленина, критик утверждал, что задача художника произносить приговор жизни, способствовать развитию народного самосознания. С этих позиций оценивая Пушкина, Чернышевский видит в нем лишь явление историческое, утратившее влияние на социальные процессы новых условий революционно-демократического противоборства с царизмом и крепостничеством.

Поскольку защитники «артистической» концепции пушкинского творчества «присваивали» идеи Белинского и становились под флаг его высказываний, Чернышевский видел свою задачу в том, чтобы защитить Белинского от посягательств либерально-эстетического лагеря. Для этого он дает новое толкование взглядов Белинского, акцентируя внимание как раз на его высказываниях о преимущественно художественном значении Пушкина, о том, что в 30-е годы Пушкин не был выразителем «духа времени», что произведения его последних лет жизни «остались бесплодны для общества и литературы».

Начатая дискуссия о личности и творчестве поэта все более касалась различий эстетических направлений («артистического», «пушкинского» и «гоголевского», «социального»), общих философских проблем творчества...

Вновь к вопросам именно пушкинского наследия возвратил полемику Н. А. Добролюбов рецензией на седьмой дополнительный том. Она была помещена в 1858 году в «Современнике». Критик обращал внимание на социальный контекст взглядов Пушкина, на необходимость выяснения мировоззренческих вопросов его биографии. Во многом Добролюбов повторил Чернышевского или же высказался в унисон критику. Это касалось динамики в сторону «умеренности» после 1825 года, аристократических предрассудков поэта, общественной позиции как «отказа от правды» во имя «нас возвышающего обмана». Подчеркивалось, правда, что перемена в Пушкине неорганична, отражала влияние внешних обстоятельств и что в последнем периоде у поэта видит он «какое-то странное борение, какую-то двойственность», объяснимую, по всей видимости, невозможностью освободиться от «порывов молодости, от гордых, независимых стремлений прежних лет»[136].

В следующей работе Добролюбова «О степени участия народности в развитии русской литературы» получила разработку проблема народности русской литературы и народности Пушкина[137]. Это вызвало новую критическую волну яростных споров представителей демократического и либерального кругов.

Пытаясь понять, в чем истоки ошибок революционных демократов в недооценке роли Пушкина для новой эпохи, исследователи позднего времени объясняли их отсутствием объективных свидетельств о связях поэта с освободительным движением, фальсификацией его творчества и биографии, в действительности имевшей место. Однако нельзя не учитывать еще одно обстоятельство, подвергающее сомнению справедливость и правомерность только такого объяснения. С середины 50-х годов в Лондоне в Вольной русской типографии Герцен и Огарев публикуют многие запрещенные в России пушкинские произведения и переправляют на родину. Так, в «Полярной звезде на 1856 год» напечатаны «Вольность», «Деревня», «Кинжал», «Послание к Чаадаеву», «В Сибирь», «Мирская власть». В выпуске на 1858 год — «Цензору», на 1859 — «Недвижный страж дремал на царственном пороге...».

Широкая распространенность бесцензурных произведений, отпечатанных в Вольной русской типографии, позволяет предположить почти с уверенностью, что революционные демократы были с ними знакомы.

Что же помешало верно оценить Пушкина? Только ли «просветительский утилитаризм», мировоззренческая нормативность,— то есть требование прямого соответствия творчества писателя прошлого задачам нового этапа социальной борьбы — тому причины?

К. Чуковский, не только детский писатель, но и автор обстоятельных, глубоких исследований об историко-культурной ситуации 60-х годов XIX века, точно заметил, что даже людям революционных убеждений любить Пушкина и верно оценивать его облик и творчество было нелегко. Слишком многое мешало почувствовать вольнолюбивый пафос поэта. Имя Пушкина опутывали легенды, опровергнуть которые сумели лишь советские литературоведы.

Читателям внушалось, что поэт был одним из ярых приверженцев николаевской монархии, что был он льстивым придворным, изменившим идеалам декабристов ради благодеяний царя[138].

Реальная история жизни поэта подменялась сильно усеченными и фальсифицировавшими многие факты версиями. Цензурой запрещалось упоминание о причинах ссылок Пушкина, о событиях дуэли, о запретах на публикации многих произведений...

Так, в некрологе Пушкину, помещенном в «Современнике» за 1838 год, Плетневым указывалось без пояснений, что в конце 1824 года Пушкин «оставил Одессу». В «Словаре достопамятных людей», составленном Д. Бантыш-Каменским, говорилось, что сам поэт был виновен в высылке из Одессы в Псковскую губернию... Он сам подписал приговор своими резкими суждениями и чересчур вольными стихами, которые переходили из рук в руки и были предметом общего разговора и удивления[139].

Первый биограф поэта, П. В. Анненков, тоже вынужден был отклониться от истины об истории поэта и особенностях его натуры. «Материалы для биографии А. С. Пушкина» появились в свет в начале 1855 года, когда еще был жив Николай I. Чтобы книга прошла цензуру, ее автору пришлось описывать, как велики были царские милости поэту. Так, к примеру, рассказывалось в биографии о вызове Николаем I Пушкина из Михайловского: «Державная рука, снисходя на его (Пушкина.— Е. В.) прощение, вызвала его в Москву». Далее указывалось, что Пушкин вспоминал об этом всегда «с чувством благоговения и умиления». Сам Анненков позже называл эти и подобные места своей книги «пошлыми». Тем не менее он не мог поведать о том, как Пушкин страдал от «высочайшего попечения», не мог коснуться тем цензурного гнета, травли поэта, событий, предшествовавших ссылкам. Не мог он называть имен Пущина и Кюхельбекера, других декабристов, не упоминал о «Вольности», «Деревне», «Кинжале» и других вольнолюбивых произведениях. Все эти купюры и умолчания были уступками, необходимыми для того, чтобы первая биография увидела свет.

Итак, официально признавался и распространялся образ поэта, истолкованный в духе реакционных трактовок его личности и творчества...

К началу 60-х годов XIX века обострилось противостояние между революционной демократией и либералами. Подхватив самые реакционные версии легенд о Пушкине, либералы доказывали свое право на «монопольное обладание» поэтом (К. Чуковский). Тогда против фальсификаций личности и творчества Пушкина выступил Н. А. Некрасов.

В стихах «О погоде» рассказ о поэте вкладывается в уста типографского рассыльного деда Миная. В его обязанности входило носить корректуры издателям журнала «Современник». Рассыльный говорил об этом так:

Далее в воспоминаниях Миная воссоздается картина, противоположная той, что пропагандировалась лживыми эстетами, превозносившими опеку и благосклонность царской цензуры. Рассыльный говорит о приступах гнева, что испытывал Пушкин, когда получал испещренные, цензурными пометками и зачеркиваниями листы:

Распространять идеи о Пушкине — жертве цензуры было в то время небезопасно. Но Некрасов отважно боролся за освобождение образа поэта от лживых биографов. Это было особенно важно для молодежи, которой внушали, что Пушкин был не более чем легкомысленный певец красоты...

Позже, уже в семидесятых годах прошлого века, Н. А. Некрасов писал о Пушкине в поэме «Русские женщины». Поэт в ней появлялся дважды. Сначала юношей среди живописной южной природы. Второй раз читатель встречался с ним в салоне Зинаиды Волконской. Поэт, недавно возвращенный из ссылки, изменился: он пережил разгром декабристов, гибель лучших друзей, стал вдумчивым, умудренным жизненным опытом. Но по-прежнему верен друзьям-декабристам, сохранил свободолюбие:

Речь Пушкина, обращенная к жене декабриста, акцентирует внимание на неистощимом пушкинском вольнодумстве, ведь «некрасовский» поэт утверждает, что гораздо лучше сибирская каторга, чем придворные цепи:

Пушкин, ненавидящий деспотизм и тиранию, каким он показан Некрасовым, говорит о подвиге жены декабриста как о примере для потомков:

Голос Некрасова в защиту Пушкина был особенно весом, так как для молодых людей 70-х годов он стал наиболее значительным авторитетом[140].

Вожди революционной демократии оценивали Некрасова выше других предшественников в литературе. В письме к Некрасову Н. Г. Чернышевский утверждал: «Такого поэта, как Вы, у нас еще не было. Пушкин, Лермонтов, Кольцов, как лирики, не могут идти в сравнение с вами... Ваши произведения, изданные теперь, имеют более положительные достоинства, нежели произведения Пушкина, Лермонтова и Кольцова»[141].

В Пушкине в ту пору не видели сподвижника-борца, не находили у него социальной злободневности. Подобные позиции в крайней форме проявились в воззрениях Д. И. Писарева.