Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

«Что в имени тебе моем?»

«Что в имени тебе моем?» Всем памятны эти пушкинские строки. Известен и адресат — Каролина Собаньская, очаровавшая поэта в пору его жизни в Одессе... По не изведанным пока законам художественного восприятия пушкинские строки, адресованные его современникам, прочитываются порой так, будто обращены и к нам, его сегодняшним читателям. Какой же отзвук рождает в душах имя поэта в наши дни, какой образ возникает перед внутренним взором?

Е. Ф. БЕЛАШОВА. Пушкин-мальчик. 1956.

Как часты рассуждения о том, что у каждого есть или должен быть «свой Пушкин», непохожий на представления о нем других почитателей гения. Однако при естественном обилии субъективных отношений в социальной памяти складывается обобщенный его образ. Облик поэта, представление о его творчестве, в наибольшей степени отвечающие запросам времени, уровню нашего понимания необъятной поэтической вселенной Пушкина. Чем отличается он от предыдущих этапов жизни образа поэта в памяти поколений?

Перед нами сборник интервью и эссе выдающихся ученых разных областей знаний «Раздумья о будущем». «Как вы представляете себе человека будущего века?» — с таким вопросом обратились к химико-физику академику В. И. Гольданскому. «Для меня,— отвечает он,— высший идеал человека — Пушкин...»[260]. А ведь речь идет о грядущем жителе XXI века. Не единственное высказывание подобного рода звучит подтверждением пророчества Н. Гоголя о том, что Пушкин как явление чрезвычайное и, может быть, единственное подобное явление русского духа представляет собой русского человека в его развитии, в каком он, быть может, явится через двести лет. Двухсотлетие со дня рождения поэта будет отмечаться в 1999 году, а по предсказаниям вовсе не склонных к преувеличению служителей точного и строгого знания притягательность личности и творчества его не иссякнет. В чем же магнетизм поэта как личности, как идеала, к которому все еще предстоит стремиться?

Размышляя над этим, наши современники определяют вместе с тем и грани сегодняшнего интереса к Пушкину.

Тайна безмерного обаяния Пушкина, по мнению Д. С. Лихачева, в том, что он по сей день является образцом доброты и таланта, смелости и простоты, демократичности, жизнелюбия, верности в дружбе, бескрайности в любви, уважения к труду и людям труда. Он «в каждое мгновение жизни, в каждой ее песчинке видел, ощущал, переживал огромный, вечный вселенский смысл. И потому он не просто любил жизнь во всех ее проявлениях, жизнь была для него величайшим таинством, величайшим действом. И потому он был велик во всем: и в своих надеждах, и в своих заблуждениях, и в своих победах, и в своей любви к людям, к природе, в любви к Родине, к ее истории, ее будущему»[261]. Продолжая объяснение истоков неутолимого влечения к поэту в наши дни, Д. С. Лихачев говорит об открывшейся перед нашим поколением ценности восприятия жизни вокруг нас и в каждом из нас как величайшей тайны, требующей серьезного, глубокого к ней отношения, полной отдачи. Это залог ощущения счастья, гармонии, полноты существования. И если это и есть в конечном счете идеал каждого человека, то в Пушкине он был воплощен в полной мере, потому он и есть наш идеал, вечно живой...

С новой силой испытав мощь пушкинского «художественного и духовного излучения» (В. Непомнящий)[262], наше поколение признает неисчерпаемость и смысловую многозначность не только творческого, но и личного примера поэта. В самом имени его различают теперь многозвучную смысловую полифонию. Пушкин — это имя «светлое, скорбное, грустное, яркое, утонченно-изысканное, простое, народное, мудрое, романтическое, великое, оно — Пушкин...»[263]. И в том, каким видят поэта наши современники, отражаются не совсем сходные с предыдущими этапами освоения его образа особенности интереса к личности его и творчеству.

В этом поэтическом портрете и по сути, и по способу воссоздания образа улавливаются многие особенности толкования внешнего и внутреннего облика Пушкина. Все соткано из полунамеков, и вместе с тем выпукло очерчивается представление посредством ярких и лаконичных деталей. Строки поэтического портрета вызывают по ассоциации воспоминания о портретистике изобразительной, о скульптурных памятниках и вместе с тем конкретизируют и углубляют хранящийся в зрительной памяти образ. Это достигается за счет сопряжения описаний внешности — курчав, рус, светлоглаз — со свойствами натуры в их естественной живости и изменчивости — «влюблен — опасен...», «весна — хмур, нездоров...», «разгневан...» Концентрация поэтической образности такова, что заставляет припомнить все, что известно о Пушкине, и, быть может, усомниться в незыблемости уже обретенных и твердо усвоенных о нем представлений. Интерес к личности усиливается, когда при обобщенности отзыва облик мотивирован конкретностью психологических состояний.

Стихотворное посвящение Пушкину, созданное Б. Ахмадулиной, свидетельствует еще о том, что образ поэта «уплотняется», становится все более емким, многоплановым, информационно насыщенным, как выразились бы представители естественнонаучного знания. Процесс динамики восприятия Пушкина в направлении максимальной концентрированности его образа, многозначности может быть показан на примере развития пушкинской портретистики двух последних десятилетий.

Специалисты по социальной психологии и психологии восприятия признали, что важным стимулом для уточнения человеческих суждений о любом феномене является потребность в конкретизации, отчетливости, объемности и целостности понимания и представления о человеке, какой-либо вещи или событии. Нынешняя видеокультура обострила устремленность к зрительной определенности образа, особенно если это касается исторических событий, деятелей прошлого. При том, что жанр портрета активно осваивается многими видами искусства, изобразительное остается на передовых позициях, и тенденции в живописной, скульптурной, графической пушкиниане наиболее показательны.

Как и для других видов искусства, осваивающих пушкинскую тему, для изобразительного творчества характерны в последние годы расширение путей и способов постижения личности поэта, стремление к возможной «адекватности», истинности его образа. Потому-то живописцы и скульпторы, по их же собственным признаниям, опираются на изучение научно обоснованных источников сведений о поэте, документы, концептуальные обобщения пушкинистов, в которых диалектически соединены идеи множественности явлений таланта и натуры при цельности личности Пушкина. Показать поэта в разнообразии его творческих и душевных состояний, представить психологически обоснованный и биографически мотивированный образ — таков лейтмотив богатейшей изобразительной пушкинианы последних десятилетий.

Художник, который взялся за пушкинскую тему, призван не только обрести собственное понимание облика поэта, но также и определить отношение к традиционным способам трактовки образа Пушкина. Он размышляет над вопросом, который, скорее всего, заботит многих: каким трактовкам внешности поэта следует отдавать предпочтение, каким можно доверять более всего — прижизненным, которые создавались с натуры, или более поздним, основанным на опыте глубокого осмысления и постижения разносторонней и многоплановой личности?

Положение нашего с вами современника при поиске ответа усложняется целым рядом обстоятельств. Одно из немаловажных — расширение иконографических[265] фондов пушкинианы. Прежде всего — за счет пополнения ранее неизвестными или малоизвестными широкой публике портретами. К находкам последнего времени относятся, в частности, миниатюра на металле из собрания Государственного музея А. С. Пушкина в Москве, изображающая поэта ребенком трех лет[266], прижизненный акварельный портрет 1829 года работы Н. И. Уткина[267], миниатюра, приписываемая В. Тропинину, оригинал которой находится в Париже. А сколько портретных эскизов, набросков по разным причинам не получали широкой известности, не становились фактом общественного сознания! Такова судьба этюда В. А. Тропинина, представлявшего подготовительную стадию работы над широкоизвестным портретом поэта, созданным в 1827 году[268].

Автопортреты Пушкина

Эти автопортреты Пушкина нарисованы в разные годы — с 1820 по 1836. Они разбросаны по листам рукописей «Кавказского пленника», «Евгения Онегина», «Бахчисарайского фонтана», «Домика в Коломне», в подготовительных вариантах статьи «О поэзии классической», на страницах черновиков писем, поэтических посланий, а также в «Ушаковском альбоме». Есть в этих набросках-самонаблюдениях, по верному замечанию А. Эфроса, «непосредственность и близость, которая не вызывает сомнений и свидетельствует каждой своей подробностью, что именно так он выглядел, или так обряжал себя, или таким хотел себя видеть. На автопортретах лежит горячность повседневности, живого прикосновения к большим и малым фазам пушкинской судьбы» (Эфрос А. М. Автопортреты Пушкина.— М., 1945.— С. 40).

Как и этюд маслом, в прошлом веке и до середины нынешнего оставались малоизвестными тропининский набросок углем на картоне (созданный тоже в ходе работы над портретом поэта) (см. портрет кисти И. Л. Линева — последний прижизненный.) Этот портрет был описан еще в 1890 году С. Либровичем в библиографически редкой теперь книге «Пушкин в портретах», где замечалось, что, остававшийся более полувека неизвестным, портрет интересен тем, что поэт на нем представлен совершенно натурально, без прикрас. «Невольно является предположение,— заключал С. Либрович,— что это едва ли не единственный портрет Пушкина, внушающий полнейшее доверие сходства, полнейшее убеждение, что таким был в действительности Пушкин»[269]. История открытия портрета и поиска мало-мальских сведений о его создателе, непрофессиональном живописце, напоминает распутывание сложной, загадочной истории и по сей день таит немало неясностей[270]. Широкой публике это пушкинское изображение стало доступно сравнительно недавно и, несомненно, скорректировало представление о «каноническом» его облике, утвержденное прижизненными портретами.

Давно признанные классическими творения О. Кипренского, В. Тропинина, Н. Уткина, В. Соколова задали определенную тональность последующим интерпретациям облика поэта. Портреты золотого фонда изобразительной пушкинианы — безмерная ценность, что не подвергается сомнению. И все же, как верно заметил в свое время И. Грабарь, их создатели, «...преследуя главным образом формальные задачи... не слишком углублялись в психологию модели, предпочитая ей блеск, мастерство, виртуозность кисти...»[271]. Уже в нашем веке были осознаны новые требования к отражению сложной творческой натуры поэта. Но как было преодолеть дефицит сведений, как восполнить пробел, усугублявшийся тем, что фактически большая часть прижизненных портретов относится к последнему десятилетию жизни Пушкина...

Но вот произошло неожиданное открытие. В рукописях, на полях черновиков были обнаружены пушкинские автопортреты. Их оказалось множество. Почему открытие, какое открытие? — быть может, возразят нам. Рукописи поэта описывались еще в прошлом веке, тогда же, еще на выставках 1880 года, в ходе празднования юбилея 1899 и позже они выставлялись для всеобщего обозрения. И все-таки истинное открытие автопортретов произошло не так давно, в последние три десятилетия.

Ведь главное — не просто знать о существовании тех или иных свидетельств о поэте, но уметь их правильно оценивать, видеть в них богатство, позволяющее безмерно расширить представления о Пушкине. Наши предки не понимали истинного значения автоизображений. В описаниях прошлого века, в упоминаниях об уникальных рисунках их называли «карикатурами поэта на самого себя».

О таланте Пушкина-рисовальщика широкой читательской аудитории стало известно примерно во второй половине нынешнего столетия. В последние десятилетия из узкоспециальных работ рисунки поэта переходят на газетные полосы, публикуются в журналах, воспроизводятся на телеэкране, на страницах популярных книг, массовых изданий. (Автопортрет из черновика к «Евгению Онегину» конца 1823 года печатается на первой полосе «Литературной газеты».) Графикой поэта занялись искусствоведы, пушкинисты. К издававшимся в прошлом малыми тиражами и ставшим библиографическими редкостями трудам «Рисунки поэта» А. М. Эфроса[272] прибавились вышедшая тремя тиражами книга известного пушкиниста Т. Г. Цявловской «Рисунки Пушкина»[273], а также относительно недавняя работа Л. Керцелли, метко и точно озаглавленная «Мир Пушкина в его рисунках»[274].

Автопортреты поэта открыли новые пути для проникновения в суть пушкинского образа, для понимания его творческой натуры. Известный пушкинист Б. В. Томашевский по праву назвал их «почти непрерывной сюитой», отражающей облик Пушкина на протяжении всей его жизни. Они запечатлели отзвуки разных душевных состояний, порывов, смен настроения, всплески бурной, неукротимой фантазии. Именно в автопортретах, по признанию Б. В. Томашевского, «...мы обретаем черты такого Пушкина, какого не подглядели или не видели вовсе изображавшие его художники»[275].

Для примера того, как много рассказывают автоизображения об удивительной натуре поэта, обратимся к одному из них, определенному Л. Керцелли.

На листе черновика к стихотворению «Андрей Шенье» при внимательном рассмотрении среди начертанных рукой поэта лошадиных голов в левом нижнем углу можно разглядеть профиль со знакомыми «кудрявыми «арапскими» бакенбардами, с носом лошади и маленьким глазом, самым поразительным и непостижимым образом глядящим на нас его собственным, Александра Сергеевича Пушкина, взглядом»,— пишет исследовательница[276] (см. соответствующий рис.). Пушкинские изображения коней известны, он любил этих животных и рисовал их поразительно: живые, «играющие» под пером его, они обычно несутся вскачь, являя неукротимую свою энергию и силу. Поэт неоднократно и себя изображал верхом на лошади. Но что означает неожиданное автоизображение с «переселением» в образ коня? Зачем? Почему? Л. Керцелли интересно размышляет о возможных истоках подобной метаморфозы в конский облик. Рисунок этот, по ее мнению, открывает, завесу таинств пушкинского творческого процесса. Чтобы «запустить» в работу творческое воображение, поэт обычно словно бы «примерял» на себя чужой облик, вживался в натуру героя, всходил в его внутренний мир, встраивался в характер мироощущений и пониманий... Подтверждается эта догадка обилием рисунков, на которых поэт изобразил себя то старцем, то женщиной, то безумцем, то монахом, то в образе «арапа», то Робеспьером, то молодым денди... Но к таким «примеркам» мы в какой-то мере привыкли. Новый же автопортрет (в лошадином образе) приводит зрителя к необходимости ответа на новые вопросы. «Что это? — спрашиваем мы себя, пораженные своим узнаванием, повергающим нас одновременно и в восторг, и в смятение. Игра воображения? Безудержная фантазия художника? Прихотливая шутка? Самоирония? Да, все это присутствует здесь,— отмечает Л. Керцелли[277].— Но не только это. Автор атрибуции настаивает, что перед нами в этом необычном рисунке предстал материализованный образ самого механизма художественного творчества. Мы как бы присутствуем «на примерке» поэтом на себя некоего образа, при моменте, быть может, для самого поэта неожиданном, когда не оформилась, не воплотилась в слове, но уже зародилась и требовала объективации поэтическая мысль». И, заключает автор, как ни парадоксально это кажется поначалу,— этот «Пушкин-конь», причудливый его автопортрет позволяет понять, почему из всей обширнейшей любительской и профессиональной иконографии Пушкина «мы сегодня решительно предпочитаем автопортреты. Подлинный, наиболее психологически тонкий и художественно достоверный облик Пушкина-художника, Пушкина-поэта доносят до нас именно они»[278].

Грандиозная галерея, насчитывающая 91 автопортретное изображение, лишь недавно впервые каталогизированная и впервые в полном объеме описанная[279], оказала значительное влияние на переориентации в нынешнем восприятии внешнего облика Пушкина, в отношении к пониманию некоторых граней его натуры.

Н. В. ГОРЯЕВ. Идущий Пушкин. 1974.

Н. В. ГОРЯЕВ. Пушкин-лицеист. 1974.

Прежде всего: именно с автопортретами соотносим мы теперь другие многочисленные интерпретации образа поэта. Как отзвук новой зрительской установки в наиболее полном и обстоятельном издании пушкинских портретов Е. В. Павловой[280] галерея пушкинских изображений открывается автопортретами. Эти — наиболее достоверные — свидетельства о том, каким был Пушкин, предстают как своеобразные «эталонные» трактовки облика, верные, неприукрашенные, объемные.

Создатели пушкинских портретов наших дней оценили значение автопортретов. Они, конечно же, опираются на весь иконографический фонд пушкинианы, но со всей очевидностью можно сказать, что автопортретистике отдают огромную дань. Не модернизируя, сохраняя верность признанным суждениям об облике Пушкина, через творческое освоение и осмысление автоизображений прокладывают живописцы, графики и даже скульпторы пути к выявлению нынешнего, концу XX века свойственного, понимания пушкинской творческой и человеческой индивидуальности. Близость к автопортретам, перекличка с ними очевидна в пушкинских портретах работы В. Смирницкого, Г. Новожилова, Б. Гущина, Б. Пророкова, В. Горяева, Э. Насибулина. Причем речь идет не о заимствованиях манеры, «почерка», техники самой по себе, а о потребности в передаче настроений, в психологизации образа поэта.

Д. Д. ГРОМАН. Пушкин.

Живописцы, скульпторы наших дней, запечатлевая образ Пушкина, взывают к зрительскому соучастию. Они требуют душевного отклика, активизации всех знаний о поэте, понимания его творческого наследия, идей и устремлений. Вместе с тем они дают своего рода толчок для движения творческой мысли, прокладывают пути восприятия пушкинской натуры, его творческого облика.

На большинстве портретов поэт погружен в раздумье, умудрен опытом потерь и прозрений. Это Пушкин, создавший вершинные свои творения и не растративший творческий пыл, готовый к новым свершениям.

Своеобразно скорректированы представления и о поэте юношеского возраста. Наиболее отчетливо прослеживаемая тенденция — в отходе от романтизированного образа. «Пушкин-лицеист» В. Горяева, к примеру, порывист, горяч, но с твердостью во взоре. Это почти сложившийся характер, автор стихов «К другу стихотворцу», в которых еще в 1814 году пятнадцатилетний юноша разрушал канонизированный в начале прошлого века образ поэта:

Н. В. КУЗЬМИН. Иллюстрации к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это Пушкин, который уже избрал путь обличителя и борца, пророчески заглянув в грядущее и прозрев свое будущее поприще. Ощущается несомненный сдвиг не просто к психологизации облика, но именно к конкретизации его фактами биографии и творчества.

Событиями графической пушкинианы последних десятилетий явились портретные галереи поэта, созданные Н. Кузьминым и Н. Рушевой. В их рисунках заметны переклички с летящими, неостановимыми в своей энергии и порывистости росчерками пушкинского пера. Их, как и другие изображения пушкинского облика, отличает лаконизм, адекватный принципам самого поэта. Краткость, емкость линий, созданных как бы на едином дыхании, без отрыва пера от бумаги, оказываются многозначнее иных детализированных портретов. Недосказанность оказывается красноречивее скрупулезного выписывания подробностей.

Н. В. КУЗЬМИН. Иллюстрации к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

Быть может, именно портреты Пушкина юной художницы Нади Рушевой окажутся ребятам ближе и интереснее всего. Они созданы ведь фактически сверстницей восьмиклассников, девятиклассников в 14, 15 лет.

НАДЯ РУШЕВА. Рисунки Нади Рушевой в основном 1968—1969 годов.

Юный поэт и дама его мечты. 1967.

Поэт в тридцатилетием возрасте. 1969.

Поэт в тринадцатилетнем возрасте. 1969.

«Сижу за решеткой...»

Пушкин на балу. 1967.

Пушкин в пятнадцать лет. 1968.

Шестнадцатилетние лицеисты Пушкин и Пущин. 1968.

Более двухсот рисунков Н. Рушева посвятила Пушкину. Ее отличает особый интерес к лицейским годам поэта, к темам, сюжетам бытовой, повседневной его жизни: «Пушкин в кругу семьи», «Пушкин с детьми», «В детской Пушкиных», «Праздник в доме Пушкиных»... В каталоге выставки, которая проходила в октябре-декабре 1970 года в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (это была первая крупная посмертная выставка рано ушедшей из жизни художницы), отмечалась сознательная ориентация работ пушкинской тематики на графику самого поэта. Та же легкость, стремительность, краткость. Но справедливо замечается и то, что Надя не подражает поэту, не стилизует свои рисунки «под Пушкина». Ей оказался близок тот беглый и вместе с тем предельно точный лаконизм, то чувство «соразмерности», которое в нашем представлении нераздельно связано с образом, поэзией и графикой Пушкина[281].

Разговор о том, какие мысли, чувства, представления рождаются у наших современников при имени Пушкина, мы продолжим, обратившись к произведению, наиболее полно и объемно выразившему многие тенденции нынешнего восприятия поэта.