Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

Стихи поэта и судьба поэта

Многие качества и свойства пушкинской натуры притягательны для наших современников. Это и «всеотзывчивость» поэта, феноменальная разносторонность интересов, творческих проявлений, энциклопедизм, широта кругозора, вулканическая созидательная энергия[243].

Все отчетливее осознается, что «вечно растущее явление» — Пушкин не только не замкнут рамками его наследия, но и что современная культура впитывает его личный жизненный опыт, преподанные им идеалы нравственного, творческого поведения.

Н. Б. Никогосян. А. С. Пушкин.

У каждого поколения, открывающего образ поэта, оказываются преимущественные пристрастия к истории его жизни, к тем или иным эпизодам биографии, которые воспринимаются как наиболее показательные для понимания его личности. Так, в первые годы Советской власти, на заре становления новой культуры, в центре внимания оказывались чаще всего юность Пушкина, периоды ссылок и возвращение, то есть время приблизительно до второй половины 20-х годов XIX века. Последнему десятилетию жизни поэта уделялось сравнительно мало внимания.

После второй половины 60-х годов нашего столетия, а точнее, в начале 70-х акценты несколько сместились. Теперь ширится интерес к последнему периоду жизни поэта, к сложной эволюции его характера и творчества, к тому времени, когда закаленный в житейских невзгодах и испытаниях, Пушкин создавал произведения, не увидевшие печати при его жизни и даже после гибели. «Мой бог — Пушкин,— говорил писатель Федор Абрамов.— Мой Пушкин — это опекушинский Пушкин, который пророчески, с великим и горьким раздумьем смотрит в очи России.

М. К. АНИКУШИН. Памятник Пушкину в метро на Черной речке в Ленинграде.

В нем все начала и, кажется, все концы...»[244]. Опекушинский памятник представляет поэта именно в годы его зрелости, в последний период творчества...

Обоснована ли предпочтительность интереса к тому или иному отрезку биографии, приближает ли происшедшая смена интереса к пониманию главного, доминирующего в пушкинской личности? А к проникновению в суть творчества?

Нам кажется справедливым разрешение этого вопроса, предложенное критиком С. Чуприниным, утверждавшим, что облик Пушкина естественно должен складываться с учетом всей его истории. Образ поэта неполон без «Вольности», южных поэм, «Гаврилиады», как неполон он без «Стансов», «Медного всадника», без поздней лирики. Но вместе с тем само «время разворачивает нас относительно поэта, и тот факт, что... мы так скоро повзрослели... и ныне осознаем свое преимущественное родство со стихами 30-х годов (пушкинскими стихами.— Е.В.), говорит, естественно, прежде всего о нас самих, о свойствах переживаемого нами исторического момента...»[245].

Г. Д. НОВОЖИЛОВ. Пушкин. 1970.

В. Б. ШЕЛОВ. А. С. Пушкин-лицеист. 1985.

Мы испытываем влечение к позднему периоду жизни и творчества поэта, к мудрому, зрелому Пушкину в пору, когда «томимое духовной жаждой»[246] поколение наше стало ощущать дефицит нравственности, справедливости, когда не выдержали испытания бытовавшие критерии оценки человеческих поступков, совести, чести. По-новому вглядываемся мы теперь в жизнь Пушкина, прочитываем ее, акцентируя нравственно-этический урок.

Такой подход вовсе не означает невнимания к ранним периодам жизни и творчества. Полнота представлений о поэте достижима лишь при учете всей его истории, всей сложной эволюции и логики творческого развития. И все же заметен обостренный интерес именно к этому этапу жизни, в котором характер, личность, натура — человеческая и творческая — отразились наиболее полно и глубоко. Потому-то наш современник скажет, что если выбирать сейчас, какой памятник поэта нам ближе — московский опекушинский, где поэт в глубокой задумчивости погружен в нелегкие размышления, или ленинградский, где Пушкин изображен торжествующим,— то многие предпочтут первый. Потому что «Пушкин-юноша прекрасен в своих порывах, но еще прекраснее мужественная печаль и выстраданная мудрость зрелого Пушкина»[247].

Есть и другие причины, объясняющие особый интерес к последним годам жизни и творчества поэта. Годы эти были полны событиями, которые слишком долго получали разноречивые трактовки и объяснения. Они и действительно трудны для понимания, тем более что были мотивированы условиями и представлениями далекого от нас времени.

Собственно, наслоение легенд, вымыслов касается периода жизни поэта после декабрьского восстания. Если сказать, что наука о поэте развеяла все легенды и мифы, дала точные и исчерпывающе доказательные ответы на многочисленные вопросы, то останется неясным, отчего же так живы неоднозначные толкования в обыденном сознании. Но в том-то и дело, что пушкиноведение само встречается здесь с трудными вопросами, что отражается в дискуссиях, к примеру, о политической биографии Пушкина после декабря, о мотивах написания «Стансов» и «К друзьям», о преддуэльных и других событиях.

Быть может, как раз реальная сложность исторической обстановки второй половины 20-х годов прошлого века, неоднозначность политических условий, в которых оказался поэт по возвращении из ссылки, подталкивают порой к поверхностным суждениям и поспешным оценкам. Появляются аттестации Пушкина, в которых подчас смещаются акценты при оценке мировоззрения поэта, доминирующих черт его личности. Вот как, к примеру, Т. Глушкова раскрывает мотивы создания поэтом «Стансов»:

Автор вроде бы на стороне поэта, объясняя нам, как следует понимать «странный» поступок — написание обращений к Николаю. Но звучит подобное объяснение рецидивом распространенных в прошлом оценок. Искажения пушкинского облика не ушли в прошлое. Преодолены установки на сознательное «снижение» его образа, но часто с наилучшими намерениями создаются толкования образа поэта, более всего уместные для цитирования на страницах книги, подобной собранию пародий А. Иванова «С Пушкиным на дружеской ноге». Из заглавия следует (оно представляет собой часть реплики Хлестакова, похвалявшегося панибратскими отношениями с Пушкиным), что собранные в нем произведения написаны теми, кого обманула кажущаяся легкость пушкинской темы.

Этакой лихости и поверхностности суждений о поэте противостоит углубленный, взыскательный и настойчивый интерес к мельчайшим подробностям и сведениям о пушкинской эпохе, обо всем, что объясняет особенности натуры поэта.

Тяготение к научной обоснованности суждений, к «документальности» проявляется во многих произведениях последнего времени, посвященных поэту. Документ нередко вводится органично в самую художественную ткань произведения:

Как и в цитированных выше стихах В. Соколова, документ часто вводится «цитатным способом» (по точному определению B. Баранова)[249]. Чаще всего это бывают свидетельства современников Пушкина, отрывки из дневников, писем. Они помогают реконструкции духа пушкинского времени, подключают воображение читателей к переживанию и осмыслению тех или иных событий.

И в этом стихотворении С. Поделкова «Книги» цитатно включены воспоминания Даля о смерти поэта[251].

Интерес к любым подробностям, связанным с именем Пушкина, проявляется подчас своеобразно. Припоминается то волнение, которое пришлось испытать при просмотре документального телевизионного фильма «Дома у Пушкина». Действие протекало в последней квартире поэта на набережной реки Мойки в Ленинграде. Перед зрителями интерьеры комнат предстали в необычном виде — музей снимался в самый разгар проводившейся там реконструкции. Полным ходом шел ремонт, повсюду был разбросан строительный мусор, двери стояли снятые с петель, подоконники были разобраны. Со стен, потолка тогда были сняты многие слои краски, извести, обоев, чтобы восстановить тот слой стенных покрытий, который соответствовал времени жизни в этих комнатах Пушкина.

На закрытых для посетителей дверях музея табличка: «Музей закрыт на капитальный ремонт». Хранитель музея Н. И. Попова и академик Д. С. Лихачев показывают зрителям квартиру в первозданно-обнаженном виде, и зрителя по-особому трогает прикосновение к тайне поэта. Отчего так? Д. С. Лихачев объясняет это себе и зрительской аудитории тем, что при взгляде на музей в таком виде усиливается ощущение безыскусственности: в этих вот стенах резонировал голос поэта, звучала его речь. Подключение прежних впечатлений от «встреч» с поэтом помогает преодолеть временной барьер, и более зримыми, конкретными становятся представления об образе поэта.

В этом же фильме Д. С. Лихачев подтверждает признанный факт обостренного интереса к наиболее сложным и переломным моментам жизни поэта. В частности, это относится к дуэли. «По существу,— по словам Д. С. Лихачева в фильме «Дома у Пушкина»,— в истории русской литературы это самый трагический момент...» Эти слова произносятся в кабинете поэта, куда внес его, раненного, Никита Тимофеевич Козлов, дядька, верно служивший ему и любивший его искренно.

Хранитель музея-квартиры в этом фильме говорит о том, что многие приходящие сюда люди задают один и тот же вопрос: «Зачем Пушкин пошел на эту дуэль? Ведь сколько бы он смог написать, если бы остался жив...» Иные полагают, что какие-то события внешнего порядка могли бы предотвратить трагедию, друзья, если бы были в то время в Петербурге...

Этот страшный эпизод из жизни поэта переживается не как старая рана, не как происшествие полуторавековой давности, а как событие, с которым все еще не может свыкнуться сознание, как впечатление, которое острой занозой саднит сердце.

С поэтическими строчками перекликается настроение, переданное Е. Е. Моисеенко в картине «Памяти поэта».

Это полотно заслуживает особого внимания, как свидетельство нынешнего отношения к трагедии поэта и эволюции восприятия этого события.

...После поединка с Дантесом на Черной речке смертельно раненный Пушкин в карете Геккерна был привезен в дом на набережную Мойки. Никита Тимофеевич Козлов, слуга, бесконечно преданный поэту, на руках внес его в дом. «Грустно тебе нести меня?» — произнес тогда Пушкин...

П. Ф. БОРЕЛЬ. Прибытие раненого Пушкина. 1885.

Сто лет тому назад, в 1885 году, этот момент был запечатлен П. Ф. Борелем на рисунке «Прибытие раненого Пушкина». В 1985 году завершил свою работу над картиной «Памяти поэта» наш современник, народный художник СССР, лауреат Ленинской премии, Государственной премии СССР и Государственной премии РСФСР Е. Е. Моисеенко. Его картина — перекличка и вместе с тем своеобразный спор с былыми трактовками дуэльных событий.

Е. Е. МОИСЕЕНКО. Памяти поэта. 1985.

Тематическая связь между двумя изобразительными версиями трагического прибытия поэта после дуэли очевидна. И даже в деталях много общего: и там и здесь Никита Козлов несет Пушкина из кареты в дом. Но как различаются и способы видения, и осмысление момента...

У Бореля на переднем плане карета с распахнутой дверцей. «Дядька» поэта (как было принято, в камзоле, в белых чулках...) подхватил Пушкина. Тревога охватила слуг. Это подчеркивается композицией рисунка, позами персонажей. Но выражения их лиц мы почти не различаем. Фигуры «удалены» от зрителя, обозначены общим планом, размыты, да и маловыразительны. Это рассказ о событии в жизни поэта, рассказ информирующий... Такой подход был естествен и закономерен для последней четверти прошлого века. Тогда биографию Пушкина лишь открывали, а еще вернее — приоткрывали, так как многие события замалчивались. Были непопулярны и толкования причин гибели Пушкина. Живописцы стремились донести до зрителя сведения о трагическом событии, им необходимо было передать самый факт.

Е. Е. Моисеенко создавал свое полотно в иных культурно-исторических условиях, когда почитатели пушкинского таланта со школьной скамьи узнают о том, как сжималось кольцо гонений и травли вокруг поэта. Широко известны многие подробности заговора, прослежена трагическая предопределенность судьбы свободолюбивого гения. Вот что важно: знание причин, мотивов, деталей не заглушает непосредственность чувства, остроту переживания.

Все в этом полотне — на контрасте. В ясный, светлый день свершилась черная, непоправимая беда. Старик, плотный, кряжистый (не лакейского вовсе вида, а мужик в лаптях и обмотках...), несет поэта, тонкого, хрупкого. Мертвенно бледное, страдающее лицо поэта, прикрытые глаза рядом с широко распахнутыми ужасом близкой потери и отчаяньем кричащими глазами доброго старика. В сочетании образных характеристик, в общем композиционном и цветовом решении, в простоте и скупости изображения «прочитывается» многоплановое повествование о том страшном моменте, о поэте, о нашем горе...

Карета, река, город — лишь фон, отдаленный и тревожный. Под ослепительно белыми сводами арки Никита Козлов бережно прижимает к себе поэта, словно заслоняя от всего, что принесло ему погибель. Вера, испуг, безнадежность и безграничная любовь в лице простого человека — это боль всей России, в тот момент осознавшей невосполнимость потери.

Печать страдания в пластике фигуры поэта, в выражении нервного лица еще более оттеняет и подчеркивает его внутреннюю душевную силу и благородство. Нет в нем смятения, страха перед неизбежным — лишь осознание правоты и готовность к своему тяжкому жребию. Холод белых сводов, хрустальный звон прозрачного воздуха... В безысходности страдания Никита Козлов обращает свой взор к зрителю, как бы в поисках сочувствия, сострадания.

Наш современник, создавая это полотно, учитывал, конечно же, широкую осведомленность зрителей о биографии Пушкина. Не потому ли он был менее связан необходимостью передачи фактографической стороны Дела? Он оказался свободнее в мелочах быта, в прорисовке (и даже в выборе) одежды персонажей, в следовании документу. Для живописца наших дней главное — проникновение в великий трагический смысл происшедшего, глубинное, образное его постижение. Картина «Памяти поэта» втягивает зрителя в свое пространство, вызывает острое чувство сопричастности... И рождает душевный отклик.

Интерес к дуэльным событиям связан еще и с тем, что именно в ходе этой трагедии облик Пушкина, его натура раскрылись с наибольшей отчетливостью.

В трактовках преддуэльных событий научная и художественная Пушкиниана взаимодополняют друг друга, сотрудничают и способствуют уточнению психологических, фактологических и прочих подробностей. Причем если создатели исторических и пушкиноведческих трудов этой тематики идут в направлении детализации событий, которые привели к дуэли, выясняют контекст, в котором складывались предпосылки трагедии[252], то в художественных трактовках усиливается аспект нравственно-этический.

Так, в поэтических трактовках преддуэльных событий значительное место занимают гипотезы и предположения, при каких обстоятельствах трагедия не произошла бы, как можно было б ее предотвратить, как следовало бы вести себя Пушкину и т.д. При этом авторы гипотез не всегда исходят из реальной концепции личности поэта, порой им изменяет чувство меры в подходе к оценке характера Пушкина и к пониманию кодекса чести той эпохи. В поэме «Мой Пушкин» Николай Доризо исходит из предположения, что поэт отказался бы от поединка, если бы был занят в ту пору созданием произведения, то есть творчеством, которое захватывает целиком и поглощает все помыслы. Да и вообще необходимо было избежать дуэли во имя творчества:

Автором, видимо, руководили самые лучшие чувства. Силой творческого воображения он хотел «спасти» Пушкина. Но что получилось? Предположение разрушило реальную цельность пушкинского характера, исказило понимание его натуры:

Поэт завершает свое предположение весьма категорично:

В действительности все было иначе, гипотеза Н. Доризо не только искажает реальность историческую, но и исходит из неверной трактовки облика поэта.

Поэма эта вполне может быть прочитана учениками, и не исключено, что гипотеза, предложенная автором, вызовет их недоумение. Но может случиться и иное. Молодые люди нередко «осуждают» Пушкина за то, что он, понимая, от каких низких людей исходят сплетни вокруг его имени и по поводу чести его жены, все же «уступил» им. О такой очень распространенной в последнее время позиции наших современников, которые судят о прошлом с позиций нашего времени, писал Д. Кугультинов. Свое стихотворение «Пушкин» он и начинает с вопроса, который задается ему юным почитателем классика:

Далее Кугультинов анализирует истоки весьма расхожего взгляда, иронизируя над тем, как мало в нем историчности, как далек он от верного подхода к оценке событий и поведения людей далекой эпохи...

Лучше всего опровергает подобные предположения сама история жизни Пушкина. Утверждая в статье о Державине, что слова поэта — это в то же время и дела поэта, Пушкин определил высокий критерий оценки личности творца. Сам следовал этому же принципу неукоснительно, остался верен ему до конца. Об этом и пишет наш современник:

Как перекликаются эти строки Д. Кугультинова с мнением Б. Пастернака: «...Он дожил бы до наших дней, присоединил бы несколько приложений к Онегину и написал бы пять «Полтав» вместо одной. А мне всегда казалось бы, что я перестал понимать Пушкина, если бы допустил, что он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне». В этих словах, в строчках стихотворения Д. Кугультинова — не просто один из возможных способов интерпретации пушкинской судьбы. В них взгляд на поэта соизмерен исторически. Это еще и урок того, как следует оценивать поступки, поведение Пушкина в свете общей концепции его личности. Нам кажется, что чрезвычайно важно донести до ребят верную трактовку сложного эпизода в жизни поэта, поэтому мы приведем концовку стихотворения Давида Кугультинова целиком.

Доказывая целостность, внутреннюю нравственную бескомпромиссность личности, поэт — наш современник, верно передает суть нынешних подходов к оценке пушкинского характера. В этих представлениях доминирует та концепция образа поэта, которую в первой половине прошлого века утверждал Лермонтов. И потому, как в стихах о Пушкине Н. Брауна, многим другим нашим современникам поэт видится так:

В разных планах развивается и уточняется провозглашенная Лермонтовым концепция пушкинского характера и истории дуэли. Пушкин предстает свободолюбивым, непокорным жестокой судьбе, стойким и непреклонным. Любопытно, как проявляется такая оценка личности поэта даже в произведениях, которые словно бы «генетически» связаны с темой отклика на смерть Пушкина в изложении В. Жуковского. Широко известно написанное другом Пушкина уже после письма к отцу Сергею Львовичу стихотворение:

Так писал о поэте Жуковский в духе своей концепции его жизни и смерти. Наш современник, казалось бы, пишет о том же, но как отличается само понимание сути пушкинского характера, самых важных его качеств, не только торжествовавших при жизни, но и утвержденных самой его смертью:

В этих стихах поэта Владимира Соколова утвердившееся в наше время понимание пушкинского вольнолюбивого духа как одной из определяющих его черт. Он действительно и после смерти «еще сильней и непослушней...», не покорился требованиям света, монарха и многих приспешников царской власти, гонителей гения. Закованный в рамки жестоких требований, ограничений и условностей поэт остался непокоренным и пронес сквозь всю жизнь дух вольности и свободолюбия. Такое видение стержневых особенностей натуры и творчества поэта активно развивается в советскую эпоху.

Пушкина представляют человеком, преодолевающим самые тяжкие испытания, в том числе и испытание несвободой. В стихах Д. Самойлова «Болдинская осень» вспоминается время, когда, огражденный от внешнего мира цепью холерных карантинов, непроходимых дорог, поэт рвался из Болдина и был скован обстоятельствами. Он оказался в тисках несвободы, причем автор стихотворения вкладывает в слово «отпущенье» гораздо больший смысл, нежели просто возможность покинуть деревню.

Это фон, на котором развивается мотив внутренней свободы поэта, прежде всего — в творчестве:

М. Н. РОМАДИН. Пушкин в Михайловском. 1974.

В последнем четверостишии объединены оценка пушкинского отношения к свободе, наше понимание пушкинской свободы творчества, отношение поэта к свободе, которую было у него не отнять как кредо «самостоянья» человека.

Пушкинское самоуважение и достоинство, умение преодолевать все преграды на своем пути, способность являть образец стойкости в труднейших жизненных обстоятельствах воспринимаются как доминирующие свойства натуры поэта. В наши дни, по замечанию критика и литературоведа, «Пушкин воспринимается как пример не столько раскрепощения всех жизненных сил, сколько сохранения их на том пределе, где жизнь становится тягостной и невыносимой и все-таки требует: живи!»[258].

Не менее притягательно для наших современников и то, что поэт оказался «свободным» еще в одном смысле — в преодолении сковывающих человека рамок и условий конкретно-исторического существования. Намного опередивший своих современников в духовном развитии, Пушкин на личном примере показал, что «человек вовсе не обречен на свое время, не заточен в нем весь, его душа свободна и тысячу раз представит себе иную, достойную человека жизнь, до которой он не доживет»[259].

Б. Н. ГУЩИН. Пушкин в Михайловском. 1968.

Представления о личности поэта, о масштабах и глубине его художественной вселенной вовсе не исчерпаны. Они становятся все более разносторонними и раскрываются в той многозначности, которая таится в творчестве Пушкина и в уроках его личной истории.