Общности

§ 1. Домашняя общность

Рассмотрение специфических, часто весьма сложных воздействий удовлетворения потребностей общностей не является задачей этого общего обзора, где отдельные случаи представлены лишь в качестве примеров.

Не собираясь давать систематическую классификацию общностей по структуре, содержанию, средствам их действия — это, скорее, задача общей социологии37, — мы попытаемся выработать краткие определения типов общностей, важных с точки зрения дальнейшего анализа. При этом в данный момент для нас важна не связь хозяйства с культурными содержаниями (литература, искусство, наука и проч.), а его отношение к «обществу», что в этом случае означает: к универсальным структурным формам человеческих общностей. Поэтому содержание действия общности будет приниматься во внимание, только если оно порождает специфические и при этом экономически релевантные структурные формы общностей. Это ограничение, конечно, весьма расплывчато, но тем не менее ясно, что рассмотрены будут лишь некоторые и при этом наиболее широко распространенные виды общностей. Здесь они получат принципиальную характеристику, в дальнейшем формы их развития будут уточняться в связи с проблематикой господства38.

Самыми что ни на есть изначальными нам сегодня представляются происходящие из долговременной сексуальной общности отношения отца, матери и детей. Но если взять их отдельно от обеспечивающей хозяйственной общности, т. е. общего домохозяйства (что нетрудно сделать, по крайней мере, концептуально), то чисто сексуальные отношения между мужчиной и женщиной и основанные лишь на биологическом факте отцовства отношения между отцом и детьми всегда оказываются по сути своей неустойчивыми и проблематичными; если нет стабильной обеспечивающей общности между отцом и матерью, отношение отцовства вообще отсутствует, а если имеется, то необязательно играет важную роль. Из всех возникающих на основе половых отношений общностных связей изначальна только связь матери и ребенка, да и то потому, что она представляет собой обеспечивающую общность, природно обусловленная длительность которой охватывает время, необходимое, чтобы ребенок научился сам добывать себе пищу. Здесь же коренится общность братьев и сестер. Молочные братья и сестры (όμογάλαχτες) — особое обозначение для следующей степени родства, причем и в этом случае важен не природный факт — общее материнское чрево, а хозяйственная общность обеспечения.

Многообразные общностные отношения в дополнение к сексуальным и физиологическим возникают, когда складывается семья как особое социальное образование. Это исторически исключительно многозначное понятие можно использовать, только четко установив его смысл применительно к каждому конкретному случаю. Но об этом позже.

Если материнская группа (мать и дитя) неизбежно рассматривается как самая примитивная в сегодняшнем смысле «семейная» форма построения общности, это вовсе не значит, что имелся этап человеческого существования, не знавший ничего, кроме находящихся друг подле друга многочисленных материнских групп. Напротив, насколько известно, в условиях преобладания материнской группы как «формы семьи» рядом с ней всегда стояли экономические и военные общности мужчин и общности мужчин и женщин сексуального и экономического характера. Как нормальная, но очевидно вторичная форма общности чистая материнская группа нередко встречается именно там, где повседневное взаимодействие мужчин сначала в военных, а потом и в других целях воплощается в долговременную казарменного типа общность мужского дома, которая у многих народов в разных регионах мира оказывается специфической формой военного развития, т. е. также носит вторичный характер.

О браке как простой комбинации сексуальной и репродуктивной общности, состоящей из отца, матери и детей, вообще, трудно говорить концептуально, поскольку само понятие «брак» можно определить лишь путем ссылки на другие общности. Брак как общественный институт повсюду возникает только в противопоставлении другим, не считающимся браком, сексуальным отношениям. Существование брака означает, что

1) отношение, возникшее вопреки воле рода женщины или рода мужчины, которому она принадлежит, т. е. вопреки воле союза — а в более ранние времена вопреки воле рода мужчины, либо рода женщины, либо обоих родов вместе, — нетерпимо и должно быть наказано, а именно тем, что

2) только дети, родившиеся в определенных устойчивых связях в рамках обширных экономических, религиозных, политических и других общностей, к которым принадлежат один или оба родителя, в силу своего происхождения будут считаться равноправными членами союза (дома, марки, рода, политической группы, сословия, культовой общины), тогда как отпрыски, произошедшие от других сексуальных связей, таковыми считаться не будут. И нужно подчеркнуть, что никакого иного смысла разделение между «брачным» и «внебрачным» не имеет. В чем состоят условия успешного брака, т. е. какие разряды людей могут либо, наоборот, не могут входить в такие длительные отношения, согласие каких членов рода — в более поздние времена, соответственно, союза — нужно было, чтобы брак считался действительным, какие правила при этом необходимо было соблюсти, — все это регулировалось считающейся священной традицией либо законными порядками более поздних союзов. Именно в силу этих порядков брак всегда обладает специфическим качеством, отличающим его от просто сексуальной связи или общности братьев и сестер. Мы не намерены здесь заниматься прослеживанием чрезвычайно важного с точки зрения этнографии пути развития этих порядков; нас они интересует лишь в аспекте их связи с хозяйством.

Сексуальные отношения, а также отношения, существующие между детьми в силу того, что у них одни и те же родители (или один из родителей), начинают играть важную роль в общностном действии, когда становятся (пусть даже не единственным) основанием особенного экономического союза — домашней общности.

Домашняя общность отнюдь не примитив. Она не предполагает дома в современном смысле этого слова, но предполагает некоторую степень планирования результатов земледельческого труда. В условиях чисто оккупаторного39 поиска пищи ее, вероятно, не могло быть. Но и на основе достаточно технически развитого земледелия домашняя общность часто выглядит так, будто она вторична по отношению к предшествующему состоянию, которое, с одной стороны, давало больше власти обширным родовым и соседским общностям, а с другой — предоставляло индивиду бóльшую степень независимости от родителей, детей, внуков, братьев и сестер. Именно об этом, скорее всего, свидетельствует распространенное как раз в условиях слабой социальной дифференциации почти полное отделение имущества и дохода женщин от имущества и дохода мужчин, как и встречающийся иногда обычай, состоящий в том, что мужчины и женщины едят, повернувшись спинами друг к другу или вообще раздельно, а также и то, что в политических союзах наряду с мужскими организациями обнаруживаются самостоятельные женские организации с вождями-женщинами. Но следует остеречься делать из этого вывод об индивидуализме некоего «изначального состояния». Часто речь идет о процессах и явлениях, обусловленных военной организацией общности, когда мужчины все время военной службы находятся вне дома, а домашнее хозяйство без мужчин ведут жены и матери; пережитки такого состояния (т. е. пребывания мужчин вне дома и раздельного владения имуществом) сохранялись в семейной структуре спартанцев.

Домашняя общность не была одинаково распространена повсюду. Но все равно это наиболее часто встречающаяся хозяйственная общность, формирующая непрерывное и интенсивное общностное действие. Она есть изначальное основание пиетета и авторитета и основа многочисленных иных человеческих общностей помимо ее самой. Речь идет об авторитете человека 1) более сильного и 2) более опытного по отношению к менее сильным и опытным: мужчины по отношению к женщинам и детям, того, кто работает и сражается, по отношению к тем, кто к этому не способен, взрослых — к детям, старших — к младшим. Если говорить о пиетете, то это пиетет того, кто подчиняется авторитету, к носителю авторитета, а также и носителей авторитета друг к другу. В форме почитания предков отношения пиетета переходят в религиозные отношения, в форме почитания патримониальных чиновников, приближенных, вассалов — в патримониальные отношения, изначально имеющие домашний характер. В экономическом и личностном смысле домашняя общность в ее чистом (и, как уже замечено, не всегда примитивном) проявлении означает солидарность вовне и домашний коммунизм, т. е. коммунистическую общность потребления и использования повседневных благ внутри ее самой, и все это в прочном единстве на фундаменте личного уважения и почитания. Принцип солидарности вовне в его чистом виде обнаруживается еще в домашних общностях средневековых и как раз самых капиталистически развитых городов севера и центра Италии, причем в общностях, ведущих капиталистическую предпринимательскую деятельность на основе периодически заключаемых контрактов; такова солидарная ответственность перед кредиторами имуществом и жизнью (иногда криминальная) всех членов дома, иногда даже принятых на контрактной основе помощников и учеников. В этом исторический исток важной для современных форм капиталистического права солидарной ответственности владельцев открытого торгового общества по долгам фирмы. Чего‑то подобного нашему праву наследования старый домашний коммунизм не знает. Там господствует простая мысль: семейная общность бессмертна. Если кто‑то из членов ее покидает (смерть, изгнание за неискупимое религиозное прегрешение, усыновление или удочерение, emancipatio или добровольный выход, где он возможен), то в чистом типе домашнего коммунизма о выделении доли вышедшего не может быть и речи. Тот, кто покидает общность живым, расстается и со своей долей; смерть же члена общности на коллективном хозяйстве никак не сказывается. Точно так же по сей день организована швейцарская Gemeinderschaft. Главный принцип домашнего коммунизма, состоящий в том, что никто ничего не считает, а каждый вносит, что может, и получает то, что ему нужно (из имеющегося в наличии), действует и сегодня, являясь сущностной характеристикой домашнего хозяйства нашей современной семьи. Однако касается этот пережиток прошлого, конечно, только отношений внутрисемейного потребления.

С точки зрения чистого типа принципиально важна общность жилища. Увеличение численности членов понуждало разделение и возникновение обособленных домашних хозяйств. Но ради совместного использования рабочей силы и имущества избирался средний путь — территориальная децентрализация без разделения, неизбежным следствием чего оказывалось возникновение особых прав для обособленных хозяйств вплоть до полного правового отделения и самостоятельности в управлении доходами. Но при этом все‑таки существовало и продолжает существовать до сих пор удивительно большое число хозяйств, где сохраняется домашний коммунизм. Например, в Европе, особенно в альпийских областях, в частности, в семействах швейцарских hoteliers40, да и в других местах также, в семейных торговых домах мирового масштаба, где домашняя общность и домашний авторитет, казалось бы, полностью сошли на нет, остается тем не менее пережиток домашнего коммунизма в том, что касается риска и возможностей выручки, т. е. имеется общий счет прибылей и убытков при абсолютной самостоятельности коммерческих предприятий семьи во всех остальных отношениях. Мне известны примеры такого подхода в торговых домах мирового значения с миллионными оборотами, где капитал принадлежит преимущественно, хотя не полностью, людям различных степеней родства и управление сосредоточено преимущественно, хотя не исключительно, в руках членов семьи. Отдельные предприятия работают в разных, меняющихся отраслях, велики различия в размере капитала, в условиях найма рабочей силы, в уровне дохода. И все равно, когда подводится баланс, годовая прибыль (после обычных отчислений процентов на капитал) просто сбрасывается в общий котел и делится по удивительно простым правилам (часто по головам). Домашний коммунизм на этой ступени сохраняется во имя взаимной хозяйственной поддержки, которая позволяет выравнивать излишек и недостаток капитала между фирмами и, таким образом, избавляет от необходимости внешних заимствований. Поэтому строгая отчетность кончается за чертой годового баланса. Она господствует только внутри предприятия, получающего прибыль. Там, безусловно, даже ближайший родственник, который, не имея капитала, является служащим предприятия, никогда не получит больше, чем любой другой сотрудник, так как речь идет об общих калькулируемых издержках фирмы, которые нельзя изменить в пользу одних, не вызвав недовольства других. Но за чертой баланса начинается царство «равенства и братства» для счастливцев — членов семьи.

§ 2. Соседская общность, хозяйственная общность и община

Домашний союз есть общность, удовлетворяющая повседневные потребности в товарах и труде. Значительная часть неординарных потребностей, возникающих в особых случаях, когда налицо острая необходимость или угроза, удовлетворяется за счет существующего в условиях самостоятельных аграрных хозяйств действия общности, рамки которой шире, нежели рамки отдельного домохозяйства, т. е. за счет соседства. Под соседством мы понимаем не некую изначальную форму сельского поселения, а хроническую или быстропреходящую общность интересов, возникшую в силу пространственной близости (длительного или временного близкого проживания или пребывания), даже если мы apotiori41 и в отсутствие уточнений и оговорок подразумеваем под этим соседство близко расположенных домашних общностей.

При этом внешне соседская общность может выглядеть по-разному в зависимости от вида расселения (хуторá, деревня, городская улица, съемная казарма42), и действие общности, в ней воплощаемое, может различаться по интенсивности, которая в определенных условиях, особенно в современном городе, иногда близка к нулю. Хотя взаимовыручка и готовность к жертвам, проявляемые еще сегодня обитателями съемных казарм в бедных кварталах, могут потрясти каждого, кто впервые с этим сталкивается, все же ясно, что, в принципе, не только эфемерная общность людей, оказавшихся в одном трамвае, поезде или отеле, но и многолетняя общность жителей таких домов в целом, вопреки (или как раз благодаря) физической близости, ориентирована, скорее, на поддержание возможной дистанции, чем на сближение, и только при наличии общей угрозы можно с некоторой вероятностью рассчитывать на определенный уровень включенности в совместное действие. Почему это особенно ярко проявляется как раз в современной жизни как следствие вырабатываемого ею специфического индивидуального ощущения «собственного достоинства», мы здесь рассматривать не будем. Скорее, нужно отметить, что даже стабильные отношения в соседствах на селе демонстрируют, причем с давних пор, такую же двойственность: отдельный крестьянин весьма далек от того, чтобы разрешить вмешательство в свои дела, пусть даже с самыми лучшими намерениями. Действие общности здесь не правило, но исключение (пусть даже типично повторяющееся). Оно всегда менее интенсивно, нерегулярно, прерывисто по сравнению с действием домашней общности, не говоря уже о том, что гораздо менее устойчиво по составу участников, ибо соседская общность основана, в принципе, на простом факте постоянного пребывания рядом. В натуральном сельском хозяйстве ранних эпох типичной соседской общностью является деревня, группа тесно поселившихся домашних общностей. Соседство, однако, может действовать и поверх твердых (в остальных отношениях) границ других, например политических, образований. На практике соседство означает, особенно при неразвитой технике сообщений, возможность взаимной помощи в трудной ситуации. Сосед — это тип человека, который поможет в беде, поэтому соседство — носитель братства в самом, конечно, трезвом и непатетическом, преимущественно хозяйственно-этическом смысле этого слова. Когда чего‑то не хватает в собственном хозяйстве, сосед, если попросишь, безвозмездно предоставит орудия, беспроцентно ссудит расходным материалом, при необходимости даже поможет собственным трудом — в такой форме реализуется изначальный принцип вовсе не сентиментальной народной этики всего человечества: «Ты — мне, я — тебе» (что хорошо передается в римском названии беспроцентного займа — mutuum43). Каждый может попасть в положение, когда ему срочно нужна помощь. Если предусмотрено вознаграждение, то оно состоит (как в случае, например, помощи соседям в строительстве дома, типичной повсюду на селе, в том числе на востоке Германии) в угощении помощников. В случае обмена действует правило «с братьями не торгуются», исключающее рациональный рыночный принцип ценообразования. Соседство существует не только между равными. Такая практически необычайно важная услуга, как добровольная бесплатная Bittarbeit44, оказывается не только нуждающимся, но и тем, кто экономически силен и влиятелен; последним — при сборе урожая главным образом, ибо как раз обладателям самых обширных полей более всего требуется помощь. Взамен ожидаются прежде всего защита общих интересов в случае угрозы со стороны других богачей, безвозмездная либо обмениваемая на помощь по просьбе сдача в аренду земельных излишков (аренда по просьбе: precarium45) или помощь в случае голода и другие благотворительные деяния, которые получатель работы по просьбе осуществляет, поскольку сам все время оказывается в положении, зависимом от доброй воли окружающих. Такая чисто конвенциональная работа по просьбе в пользу авторитетных персон может в дальнейшем своем развитии стать источником формирования барщинных отношений, т. е. патримониальных отношений господства, где власть господина и неизбежность его покровительства все возрастает и возрастает, пока, наконец, не происходит превращение обычая в право. Хотя соседская общность есть типичная среда проявления братства, это не означает, конечно, что между соседями, как правило, преобладают братские отношения. Наоборот, там, где постулированное народной этикой отношение подрывают личная вражда или конфликт интересов, возникающее противостояние обыкновенно усиливается и обостряется до крайности именно потому, что противоречие требованиям народной этики здесь осознанно и требует себе оправдания, а еще и потому, что личные отношения здесь особенно постоянны и тесны.

Соседская общность может представлять собой аморфное, изменчивое по составу участников и, следовательно, открытое и прерывистое общностное действие, которое обычно лишь тогда жестко ограничено по объему, когда складывается закрытое обобществление, а это регулярно происходит при связывании соседства в хозяйственную общность или в общность, регулирующую хозяйство участников. Такое случается обычно, как нам, в принципе, известно, по экономическим причинам, если, например, использование лесов и лугов из‑за их ограниченности регулируется по правилам товарищества, что значит монопольно. Но это необязательно хозяйственная или регулирующая хозяйство общность, а если она такова, то в очень разной степени. Действие соседской общности может либо установить регулирующий порядок самостоятельно путем обобществления, например, введя Flurzwang46, либо получить его октроированным извне, со стороны внешних по отношению к общности индивидов или союзов, с которыми соседи экономически или политически связаны (например, порядок, установленный домовладельцем для нанимателей). Но все это не принадлежит с необходимостью к сущности действия соседской общности. Даже в условиях раннего чисто домашнего хозяйства такие вещи, как соседская общность, порядок лесопользования, устанавливаемый политической общностью (а именно деревней), локальный хозяйственный союз (например, марка) и политический союз необязательно совпадают, хотя всегда тесно переплетены друг с другом. Локальные экономические союзы могут иметь самый разный объем в зависимости от включенных в них объектов. Пашня, луг, лес, охотничьи угодья часто принадлежат разным общностям, чьи распорядительные права пересекаются друг с другом и с правами политического союза. Там, где продукты питания добываются главным образом мирным трудом, распорядительной властью обладает носитель совместного труда — домашняя общность; где источником благ является военный захват, ею обладает политический союз; то же относится к экстенсивно используемым благам — охотничьим угодьям и лесам, которые контролируются более крупными общностями, чем те, что контролируют луга и пашни. В целом важен тот факт, что на разных стадиях развития дефицитными по отношению к потребностям — и потому предметом упорядочивающих их использование обобществлений — становятся разные категории земельных владений: так, лес может еще оставаться свободным благом, тогда как луг и пашня — уже хозяйственные блага, и их использование регулируется и апроприируется; поэтому самые разные территориальные союзы могут быть субъектами апроприации разных видов земель.

Соседская общность есть изначальный фундамент общины, т. е. образования, возникающего, как будет показано, лишь в процессе политического действия общности, включающей некоторое число соседств. Затем, если такая общность охватывает какую‑то территорию, например территорию деревни, она сама может составить базу политического совместного действия и в процессе прогрессирующего обобществления включать в него любые задачи (от школьного образования и удовлетворения религиозных потребностей до систематического расселения нужных ремесленников) или же получить их в обязательном порядке как предписанную политическим союзом обязанность. Но по самой сути соседской общности функция ее специфического совместного действия — поддержание трезвого чувства необходимости экономического «братства» в чрезвычайных ситуациях и следующих за ними обстоятельствах.

§ 3. Сексуальные отношения в домашней общности

Вернемся теперь к домашней общности как самому первому закрытому вовне общностному действию. Типичный путь выхода из раннего домашнего коммунизма целиком противоположен описанному выше способу сохранения общности доходов, несмотря на внешнее разделение домохозяйств: это, наоборот, внутреннее ослабление домашнего коммунизма, т. е. «закрытие» общности изнутри при сохранении внешнего единства дома.

Самое раннее принципиальное ослабление нерушимой домашней власти было вызвано, как представляется, не прямо экономическими мотивами, а формированием эксклюзивных сексуальных притязаний отдельных членов домохозяйства на женщин, подчиняющихся общему домашнему авторитету, что привело (при слабо рационализированном в остальных отношениях совместном действии) к крайне казуистическому, но тем не менее очень строго соблюдаемому регулированию половых отношений. Правда, и сексуальная власть оказывается иногда «коммунистической» (полиандрия). Но во всех известных случаях полиандрически разделяемые права представляют собой пример лишь относительного коммунизма; речь идет об эксклюзивной совместной собственности на женщину со стороны определенного ограниченного круга лиц (братьев или членов мужского дома) в силу совместного ее приобретения.

Нигде, даже там, где сексуальные отношения между братьями и сестрами являются признанным институтом, не существует беспорядочного аморфного промискуитета внутри домового сообщества. Не существует, по крайней мере, как нормы. Наоборот, коммунистическая свобода половых отношений полностью отсутствует именно там, где царит коммунизм в отношении хозяйственных благ. По факту это объясняется снижением остроты сексуального переживания в случае совместной жизни разнополых индивидов с самого раннего детства. Оформление же такого положения как осознанной нормы, очевидно, отвечало интересам обеспечения солидарности и внутренней стабильности дома, которой могли угрожать вспышки ревности. Если из‑за родовой экзогамии (на которой мы скоро остановимся) члены дома происходили из разных родов, т. е., в принципе, и согласно нормам родовой экзогамии половые отношения были для них допустимы, как раз эти члены семьи должны были бы особенно избегать друг друга, ибо домашняя экзогамия, существующая наравне с родовой, — более древний и сильный институт. Возможно, начало регулируемой экзогамии положили домашняя экзогамия, осуществляемая путем создания домашними общностями «картелей» по обмену женщинами, и возникшие при разделении домашних общностей родовые общности. Во всяком случае, возникает конвенциональное неодобрение сексуальных отношений даже между родственниками такой степени близости, для которых согласно нормам кровного родства, принятым в родовой структуре, эти отношения не исключаются (например, очень близкие родственники по отцу в родовой экзогамии, регулируемой исключительно по материнской линии). Брак между братьями и сестрами (или между другими близкими родственниками) хотя и сохраняется как институт, но ограничивается избранными родами, например королевскими семьями. Он нужен, чтобы сохранять экономическую мощь дома, избегать появления дополнительных претендентов на власть и, наконец, поддерживать чистоту крови, т. е. сам по себе имеет вторичное значение. Нормальным же оказывается такое положение, когда мужчина, который приводит в свой дом (свою домашнюю общность) приобретенную им женщину или, если у него недостаточно средств, сам переходит в дом женщины, тем самым получает сексуальные права на исключительное пользование этой женщиной. На самом деле достаточно часто такая сексуальная «эксклюзивность» оказывалась мнимой в отношении автократического обладателя домашней власти; особые права, которыми вплоть до Нового времени пользовался свекор в русских больших семьях, — хорошо известный факт47. Тем не менее обыкновенно домашняя общность внутри себя подразделяется на долговременные сексуальные общности, включающие детей. Единство родителей и детей вместе с личной прислугой и, в крайнем случае, с кем‑то из неженатых или незамужних родственников и образует нормальный для нас состав домашней общности. Домашние общности ранних эпох — также не особо крупные образования. Наоборот, если способ добычи средств к существованию вынуждает их рассеиваться, общности разделяются на минимальные по размеру единицы. В то же время в прошлом существовали и массовые домовые общности, которые содержали ядро, состоящее из родителей и детей, но выходили далеко за его пределы, включая внуков, братьев, кузенов, а иногда и некровных родственников в таком объеме, какой сегодня у культурных народов встречается крайне редко (так называемая расширенная семья). Семья такого рода господствует, с одной стороны, там, где необходимо аккумулирование рабочей силы, т. е. в требующем интенсивного труда аграрном производстве, а с другой — там, где в интересах утверждения социальной и хозяйственной власти требуется сосредоточение семейной собственности, т. е. в аристократических и плутократических слоях.

Помимо очень раннего запрета половых связей внутри домашней общности, сексуальная сфера как раз в таких культурах, которые в остальном недостаточно развиты, часто особенно стеснена внешними социальными силами, пронизывающими домашнюю власть, и можно сказать, что главный, решающий удар по безграничному влиянию этой власти может быть нанесен именно в домашней сфере. Понятие кровосмешения по мере роста значения кровных уз распространяется далеко за пределы семьи, на круг недомашних кровных родственников, и становится предметом казуистического регулирования в рамках рода.

§ 4. Род и регулирование сексуальных отношений. Домашняя, родовая, соседская и политическая общности

Род не является столь же изначальной общностью, как домашняя общность и соседский союз. Его общностное действие всегда непоследовательно и избегает обобществления, что как раз свидетельствует о том, что действие общности может существовать, даже если его участники не знают друг друга, и имеет место не активность, но лишь пассивное воздержание (от сексуальных отношений, например). Род предполагает существование наряду с собой других родов внутри объединяющей их общности. Родовой союз есть изначальный носитель любой верности. Отношения друзей — это искусственно воспроизводимые кровные братские отношения. А вассал, как и современный офицер, — не только подчиненный, но и брат, друг и «товарищ» (изначально член домашнего братства) господина. По содержанию своего общностного действия род — охранительная общность, которая конкурирует с домашней в качестве регулятора сексуальной сферы и источника солидарности вовне и заменяет собой нынешнюю криминальную полицию и полицию нравов. Одновременно род — общность претендентов на имущество тех бывших членов домашней общности и их потомков, которые вышли из нее в результате ее разделения или заключения брака. Иначе говоря, род есть место внедомашнего наследования. В силу обязанности кровной мести род формирует солидарность своих членов в отношении третьих лиц и, таким образом, порождает в собственной сфере пиетет, который иногда сильнее домашнего авторитета. Следует заметить, что род не должен пониматься как расширенная или децентрализованная домашняя общность либо как некое иерархически вышестоящее социальное образование, которое связывает в единое целое несколько домашних общностей. Род может быть таковым, но, как правило, не является. Расчленяет ли род домашнюю общность или включает всю совокупность членов семьи, зависит (как будет видно из дальнейшего) от принципа его организации, который иногда заставляет относить отцов и детей к разным родам. Воздействие общности может ограничиться запретом на брак между товарищами (экзогамия), для чего имеются общие родовые символы и вера в общее происхождение от выступающего в качестве символа природного объекта (чаще всего животного), мясо которого поэтому членам рода запрещено употреблять в пищу (тотемизм). Сюда же относятся запрет воевать друг с другом, долг и круговая порука в делах, связанных с кровной местью (иногда ограниченной определенной степенью родства). Из этого следуют обязательность коллективной мести за убийство товарища, а также право и обязанность членов рода получать или выплачивать свою долю в вергельде. В судебном процессе члены рода свидетельствуют под присягой, и если присяга оказалась фальшивой, перед людьми, как и перед богами, род отвечает солидарно. Таким образом, род является гарантом безопасности и правовой значимости индивида. Может получаться так, что возникший на основе поселения соседский союз (деревня, марка) совпадает с родовой общностью; тогда дом оказывается более мелкой единицей в рамках более широкой — рода. Но и без этого часто существуют весьма ощутимые права индивидов как членов рода против домашней власти: право вето при отчуждении домашнего имущества, право денежного участия в продаже дочерей в брак или покупке невесты, право назначения опеки и др.

Изначальная форма защиты ущемленных интересов — солидарная самопомощь рода. Древнейшие категории близких судебному процессу процедур — это разрешение конфликтов внутри принудительных общностей: носителем домашнего авторитета — внутри дома, сведущими в обычаях старейшинами — внутри рода, признанным третейским судом — между несколькими домами и родами. Будучи основанным на единстве происхождения, вытекающем из подлинного, фиктивного или искусственного кровного братства, которое состоит во взаимных обязанностях и взаимной преданности друг другу людей, принадлежащих иногда разным не только домашним, но политическим и даже языковым общностям, род противостоит политическому союзу как самостоятельное образование, пронизывающее союз и конкурирующее с ним. Он может быть совершенно неорганизованным, пассивным противовесом авторитарно руководимому дому. Сам по себе он не требует для нормального функционирования постоянного руководителя, обладающего правами господина, и, как правило, не имеет такового, а состоит в аморфном круге лиц, внешним объединяющим признаком которых в позитивном смысле является обычно культовая общность, а в негативном — страх перед оскорблением или поеданием общего священного объекта48 (табу), религиозные основы чего будут рассмотрены позднее49. Роды, постоянно возглавляемые чем‑то наподобие правительства, нельзя считать, как это делал, например, фон Гирке, более древним типом; наоборот, как правило, из рода возникает обобществление, и возникает только тогда, когда появляется хозяйственная или социальная монополия, закрытая вовне. Если есть глава рода и род функционирует как политический союз, то это иногда вытекает не из внутренних потребностей родового союза, а является следствием его использования для изначально не свойственных ему политических, военных или хозяйственных целей и в силу этого превращения его в подразделение чуждых ему по сути социальных образований (gens как подразделение curia50, роды как войсковые подразделения и т. д.). Характерно также (особенно именно для эпох с малоактивным в остальном общностным действием), что дом, род, соседский союз, политическая общность так пересекаются между собой, что члены одного домохозяйства и жители одной деревни принадлежат разным родам, члены рода — разным политическим и даже языковым единицам, в результате чего иногда соседи, политические товарищи, даже члены одного и того же дома оказываются вынужденными кровно мстить друг другу. Только постепенная монополизация применения физического насилия политическим союзом покончила с такими «конфликтами долга». Но в обстоятельствах, где политическое совместное действие — несистематическое, случайное явление, возникающее при внезапной угрозе или необходимости обобществления с целью грабежа, как, например, в Австралии, роль рода и степень рационализации связанных с ним структур и обязательств часто разработаны до уровня почти схоластической казуистики.

Важную роль характер родовых отношений и регулируемых ими половых связей играет с точки зрения их обратного воздействия на межличностные отношения и хозяйственную структуру домашней общности. В зависимости от того, принадлежит ребенок к роду матери (материнская линия) или отца (отцовская линия), он подчиняется власти и имеет долю в имуществе другой домашней общности и особенно в апроприированных ею в других (экономических, политических, сословных) общностях возможностях получения дохода. Эти другие общности поэтому тоже заинтересованы в том, как регулируется принадлежность к дому, а из взаимовлияния этих в первую очередь экономически и, кроме того, политически обусловленных интересов вырастает тот порядок, который действует в каждом конкретном случае. Важно с самого начала уяснить, что если наряду с домашней общностью существуют другие включающие ее союзы, которые распоряжаются экономическими и иными возможностями, она никак не может быть автономной в вопросах членства, и чем скуднее становятся возможности, тем меньше остается автономии. Самые разнообразные интересы, которые мы здесь не можем анализировать, определяют, по какой — отцовской или материнской — линии идет наследование и какие это имеет последствия. В случае наследования по материнской линии (поскольку формальное главенство матери в доме хотя и имеет место, но в силу особых обстоятельств, скорее, является исключением, чем правилом) ближе всего ребенку после отца — братья матери, от которых он получает опеку и защиту, а затем и наследство (авункулат). В случае наследования по отцовской линии ребенок получает то же самое от родственников со стороны отца. В современной культуре вопросы родства и наследования обычно решаются когнатически, т. е. по принципу равной значимости отцовской и материнской сторон, хотя власть в доме принадлежит отцу, а в случае его отсутствия — опекуну, который чаще всего (но необязательно) избирается из числа ближайших когнатов, или кровных родственников, утверждается и контролируется публичной властью. В прошлом же часто господствовала необходимость выбора между материнской и отцовской линиями. Причем необязательно один из двух принципов действовал во всех домах родовой общности; могло быть и так, что в одной и той же домашней общности использовался то один, то другой принцип, но, естественно, в каждом отдельном случае — только один из двух. Самый простой случай конкуренции принципов обусловлен различием состояний. Дочери, как и остальные дети, считаются полезной собственностью домашней общности, в которой родились, а потому находятся в полном ее распоряжении. Глава дома может предоставить их, как и свою жену, гостям, может передать для сексуального использования на краткое время или надолго в обмен на деньги или услуги. При таком напоминающем проституцию использовании дочерей как раз и возникает значительная часть случаев, которые подводятся под неясное собирательное понятие «материнское право», когда мужчина и женщина остаются каждый в своей домашней общности, а дети — в общности матери; мужчина им при этом совсем чужой, он лишь платит, говоря современным языком, алименты главе их дома. В этом случае, разумеется, отсутствует общность дома, состоящего из отца, матери и детей. Такая общность может возникать как по материнской, так и по отцовской линии. Мужчина, имеющий средства, чтобы заплатить за женщину наличными, забирает ее из ее дома и рода в свои дом и род. Его домашняя общность становится полным ее собственником и тем самым владельцем ее детей. Тот же, кто не может заплатить, должен — если глава дома, где живет желанная женщина, позволит ему с ней соединиться — войти в ее дом либо на время, достаточное, чтобы отработать стоимость женщины («брак отработкой»), либо насовсем, в последнем случае домашняя общность женщины сохраняет власть над ней и ее детьми. Глава богатой домашней общности, с одной стороны, покупает у других, менее богатых общностей женщин для себя и своих сыновей (так называемый брак дига), а с другой — вынуждает небогатых женихов своих дочерей вступать в свой домашний союз (брак бинна). Таким образом, отцовская линия, т. е. причисление к дому и роду отца, и материнская линия, т. е. причисление к дому и роду матери, отцовская домашняя власть, т. е. власть дома мужчины, и материнская домашняя власть, т. е. власть домашней общности женщины, могут существовать одновременно в отношении разных лиц внутри одной и той же домашней общности. В этих простейших случаях, однако, отцовская линия всегда связана с властью дома отца, а материнская — с властью дома матери. Если же, несмотря на то что мужчина привел женщину в свою домашнюю общность и, следовательно, возникла власть отцовского дома, сохраняется материнская линия, т. е. исключительное приписывание детей к роду матери как ее экзогамному сексуальному союзу, ее общности кровной мести и наследования, ситуация усложняется. Такими случаями и следует ограничить понятие «материнское право» в техническом смысле. Ситуация, когда отношения отца и детей сведены к минимуму и вопреки отцовской власти в доме они в правовом смысле чужды друг другу, на практике, насколько известно, в чистом виде не встречается. Но существуют промежуточные степени, когда дом матери, отдав женщину в дом ее мужа, сохраняет за собой определенную часть прав на нее и ее детей. Особенно часто вследствие глубоко внедрившегося суеверного страха перед кровосмешением сохраняются определяемая по материнской стороне родовая экзогамия для детей, а также разные по величине доли в наследственной общности материнского дома. Именно в этой области материнские и отцовские роды ведут борьбу, разнообразные результаты которой обусловлены отношениями земельной собственности, воздействием деревенских соседских союзов и военных порядков.

§ 5. Отношение к военному и хозяйственному устройству. «Брачное имущественное право» и наследственное право

К сожалению, отношения рода, деревни, Марковой общности с политическими структурами все еще принадлежат к самым темным и малоизученным областям этнографии и истории хозяйства. До сих пор эти отношения не были объяснены до конца по отношению ни к примитивному состоянию ныне культурных народов, ни к так называемым естественным народам, ни даже — несмотря на работы Л. Г. Моргана51 — к индейцам. Соседская общность деревни может в отдельных случаях возникать из расщепления домашней общности в процессе наследования. Во времена перехода от кочевой жизни к оседлому земледелию распределение наделов может соответствовать структуре родов, ибо она учитывается в структуре войска, так что в результате межевания (маркирования) деревня оказывается родовым владением. Именно так, похоже, нередко происходило в германской древности, ибо источники genialogiae52 говорят о владельцах Марковых угодий даже в случаях, где не имеется в виду захват земли дворянскими семьями и приближенными. Но вряд ли это было правилом. Военные союзы («сотни» и «тысячи»), которые из личного войска превращались в региональные союзы, состояли с родами, а те, в свою очередь, с Марковыми общностями, насколько известно, в неоднозначных отношениях.

В общем, можно сказать, что земля рассматривалась 1) как место приложения труда прежде всего. В этом случае, поскольку возделывание земли основано преимущественно на женском труде, в отношениях между родами доходы с земли и земельное владение записывались за женщинами. Поэтому отец не мог передать своим детям землю, она наследовалась через дом и род матери, а от отца доставались только военное снаряжение, оружие, лошади и орудия мужского ремесленного труда. В чистом виде этот случай встречается редко. Кроме того, земля воспринималась 2) как завоеванная оружием мужская собственность, в которой безоружным, а особенно женщинам, не положено ни пяди. Тогда локальный политический союз отца мог быть заинтересован в сохранении за собой сыновей как будущих воинов, которые по вступлении в отцовскую военную общность наследовали землю от отца, а от матери к ним переходило только движимое имущество. Земля также считалась 3) обретенным в результате совместного мужского труда по раскорчевке и расчистке почв достоянием соседского союза деревни или маркового товарищества, которые, конечно, не могли допустить, чтобы земля по наследству перешла детям тех, кто не исполнял усердно и в течение длительного времени свой долг перед общностью. Взаимодействие этих и, в зависимости от обстоятельств, еще более запутанных факторов приводило к самым разным результатам. Но при этом 4) нельзя — как это могло бы показаться естественным на основе сказанного выше — считать, что преимущественно военный характер общности уже однозначно предполагает власть отцовского дома и чисто отцовско-правовое (т. е. агнатическое, происходящее по мужской линии) приписывание в отношении родства и имущества. На самом деле это целиком зависит от типа военной организации. Если она ведет к долгосрочному объединению всех годных к военной службе возрастов в особую общность по типу казармы или офицерского клуба (как это в чистом типе представляют описанный Шурцем мужской дом и спартанские сисситии), то легко может произойти — и часто действительно происходит — отделение мужчины от семейной общности, которая по этой причине конституируется как материнская группа, в результате чего либо дети и доход начинают записываться за домом матери, либо возникает относительно самостоятельное положение матери семейства, как это было в Спарте. Авторитет лишенных дома мужчин оказывается под угрозой, и их реакция состоит в изобретении основанных на суевериях средств запугивания и ограбления женщин (например, периодическое явление Дук-Дука). Если, наоборот, члены военной касты рассредоточены по земле в качестве феодалов, то почти исключительно господствует стремление к патриархальной и одновременно агнатической структуре дома и рода. У больших народов, формировавших империи на Дальнем Востоке и в Индии, как и в Передней Азии, Средиземноморье (не исключая, как это часто бывает, египтян) и на севере Европы, господствует отцовская линия и (исключая египтян) только агнатическое приписывание родства и имущества. Это происходит главным образом потому, что создание крупного политического образования в длительной перспективе нелегко осуществить при помощи тесно сплоченной монополистической общности совместно живущих воинов (типа мужского дома); наоборот, в условиях натурального хозяйства такое образование обычно требует подчинения территорий по патримониальному и феодальному типу, даже если исходной точкой становится, как в Античности, тесная общность воинов. Развитие землевладения с его управленческим аппаратом естественным образом начинается в домашней общности, организуемой как аппарат господства под руководством господина — отца, и, следовательно, везде связано с отцовской властью. Соответственно, нет серьезных примеров, которые подтверждали бы, что такому главенству отцовского права у этих народов когда‑то предшествовало другое положение, вообще давшее начало формированию права в области семейных отношений. Особенно бесполезной конструкцией выглядит гипотеза о всеобщем господстве когда‑то брака по материнскому праву, смешивающая совершенно разнородные вещи: с одной стороны, элементарное отсутствие правового регулирования отношений с детьми вкупе с естественной близостью ребенка к матери, которая его кормит и воспитывает, а с другой — правовое состояние, которое только и может быть названо материнским правом. Точно так же, естественно, является ошибочным и представление о том, что на пути от «изначальной» универсальной материнской линии к торжеству отцовского права лежит универсальная же промежуточная ступень — брак умыканием, или кража женщин. В соответствии с господствовавшим правом женщину из чужого дома можно было приобрести только путем обмена или покупки. Кража женщины вела к войне и мести. Женщина как трофей, конечно, украшает героя так же, как и скальп врага, поэтому свадебный ритуал часто строится на похищении невесты, но на самом деле кража женщин никогда не представляла собой этап исторического развития права.

Формирование внутренней структуры имущественного права в домашней общности у народов, образующих империи, заключается в соответствии со сказанным в постоянном ослаблении безграничной отцовской власти. Одним из следствий этой первоначальной безграничности было как раз отсутствие деления детей на законных и незаконных, позволявшее хозяину дома произвольно признавать или не признавать ребенка своим и сохранявшееся как пережиток еще в средневековом нордическом праве. Ситуация окончательно изменилась с возникновением политических и экономических общностей, которые связывали членство в своем союзе с происхождением от законных связей, т. е. от долгосрочных связей с женщинами своего круга. Важнейший этап становления этого принципа — разделение детей на законных и незаконных и наследственно-правовая защита первых — был в основном достигнут, когда в имущих или сословно привилегированных слоях в результате отхода от оценки женщины только как рабочей силы возникла тенденция обеспечения правового статуса проданных в брак дочерей, прежде всего их детей, посредством контракта, защищавшего их от прежнего произвола покупателя: имущество женщины теперь должно было наследоваться ее детьми от этого брака, и только ими. Движущая сила здесь — не потребность мужчины, а потребность женщины в признании «законности» ее детей. В соответствии с ростом требований к стилю жизни и — благодаря этому — стоимости достойного домохозяйства семья все обильнее снабжает приданым продаваемую в брак девушку, которая теперь уже не рабочая сила, а предмет роскоши. Приданое, с одной стороны, представляет собой полагающуюся ей долю из имущества ее домашней общности (это особенно четко видно в древневосточном и древнеэллинском праве), а с другой — дает ей материальное преимущество по отношению к мужчине-покупателю, ограничивая традиционный произвол последнего, ибо, если он прогонит жену, приданое должно быть возвращено. В весьма разной степени и необязательно в форме собственно правовых актов эта цель постепенно оказывается достигнутой, иногда настолько полно, что лишь брак с приданым (в Египте έγγρκφος γάμος53) считается полноценным браком. В дальнейшее развитие имущественного права супругов мы здесь входить не будем. Решающий поворот обычно происходит там, где военная оценка земли как завоеванного оружием блага или как основы содержания экономически способного к военной службе (т. е. обеспечивающего себя экипировкой) индивида уступает место (особенно в городских условиях) преимущественно хозяйственной оценке, параллельно чему женщины получают право наследовать землю. В зависимости от того, базируется ли жизнь семьи, скорее, на общем доходе или, наоборот, скорее, на ренте с унаследованного владения, в разных формах вырабатывается компромисс между соответствующими интересами мужа и интересами жены и ее рода.

В первом из этих случаев в западном Средневековье часто использовалась форма общности имущества, в последнем — общности управления (муж управляет и пользуется имуществом жены), тогда как в феодальных слоях стремление не выпустить земельные владения из рук семьи породило — в типичном виде в Англии — так называемый витумный брак (обеспечение вдовы рентой с землевладения). В остальном же играют роль самые разнообразные факторы. Римская и английская аристократии обнаруживают некоторое сходство в своих социальных обстоятельствах. Но в римской Античности благодаря существованию расторгаемого в любой момент «свободного» брака возникла полная хозяйственная и личная эмансипация замужней женщины, купленная ценой полной необеспеченности ее как вдовы и полной бесправности как матери в силу безграничной власти отца над ее детьми, тогда как в Англии замужняя женщина пребывала в экономическом и личном coverture54, что, однако, целиком уничтожало ее как правовую личность, и это в условиях почти полной нерасторжимости с ее стороны феодального витумного брака. Различия могли быть обусловлены более городским характером римской знати и влиянием христианских патриархальных взглядов на брак в Англии. Продолжавшему существовать феодальному брачному праву Англии и мелкобуржуазному, мотивированному милитаристскими интересами благодаря личному влиянию его создателя брачному праву Франции (входящему в Code Napoléon55) противостояли правовые системы бюрократических стран (Австрии и особенно России), в значительной мере сгладившие дифференциации по полу в имущественном праве супругов, причем это сглаживание дальше всего заходило там, где сильнее подавлялся милитаризм руководящих классов. В остальном же имущественная структура брака в условиях развитого товарного обмена была сильно обусловлена потребностью в защите кредиторов. Крайне пестрые отдельные результаты этих влияний к нашей теме не относятся.

Возникший в интересах женщины законный брак при этом вовсе не обязательно сразу приводит к господству моногамии. Жена, обладающая привилегией в смысле наследственного права своих детей, может (как это происходило на Востоке, в Египте и большинстве азиатских культур) быть просто «главной женой» наряду с другими женами. Само собой разумеется, и в такой форме («полуполигамии») полигамия есть привилегия имущих, ибо владение многими женщинами, выгодное в земледелии, где преобладает женский труд, особенно в ткачестве (что отмечено уже в Талмуде), и считающееся у кафрских вождей удачным вложением капитала, все же предполагает наличие у мужчины средств на покупку этих женщин. В отношениях, где преобладает мужской труд, и в социальных слоях, где женщины предаются занятию, считающемуся недостойным свободного человека, только как любительницы либо из потребности в роскоши, дороговизна полигамии сама по себе делает ее невозможной для людей среднего достатка. Моногамия как институт была введена сначала у эллинов (но в княжеских слоях даже в период диадохов была еще неустойчивой) и у римлян в эпоху перехода к господству городского патрициата, формам домохозяйства которого она соответствовала. Затем христианство с его аскетизмом возвело моногамию в абсолютную норму, первоначально в противоположность всем остальным религиям. Полигамия удержалась именно там, где строго патриархальная структура политической власти способствовала еще и сохранению произвола хозяина дома.

С точки зрения развития домашней общности как таковой появление брака с приданым стало важным в двух отношениях. Во-первых, законные дети как претенденты на отцовское состояние были отделены от детей наложниц. Во-вторых и в особенности, появление зависящего от богатства семьи невесты приданого естественным образом вело к дифференциации экономического положения мужчин. Внесенное приданое, хотя формально (именно так в римском праве) просто поступает в распоряжение хозяина дома, материально же обычно как бы перечисляется на «особый счет» мужа. Таким образом, в отношения членов общности вторгается расчет.

Тенденция разложения домашней общности уже на этой стадии обычно поддерживается и другими экономическими факторами. Истоки экономически обусловленного ослабления недифференцированного коммунизма лежат в глубокой древности, настолько глубокой, что полный коммунизм исторически существовал, возможно, лишь в редких пограничных случаях. В отношении потребительских товаров, представляющих собой артефакты (инструменты, оружие, одежда, украшения и т. д.), существовал принцип, согласно которому производитель сам или преимущественно сам распоряжался ими как продуктами собственного индивидуального труда, и после его смерти они переходили необязательно общности, а конкретным индивидам, коим предназначались в пользование (например, рыцарский конь и меч, в Средние века — Heergewäte56, Gerade57 и др.). Эти первые формы индивидуального наследственного права даже в рамках авторитарного домашнего коммунизма возникли очень рано; они сводятся, вероятно, к ситуациям, предшествующим самой домашней общности, и распространены везде, где имелось индивидуальное изготовление орудий. Что касается, например, оружия, то, возможно, подобное развитие обусловлено заинтересованностью военных властей в экипировании годных к службе.

§ 6. Распад домашней общности: изменение ее функциональной роли и появление расчета. Рождение современных торговых обществ

Действие внутренних и внешних факторов, вызывающих ослабление строгой домашней власти, усиливается по мере культурного развития. Изнутри воздействуют развертывание и дифференциация способностей и потребностей в соединении с количественным ростом экономических средств и ресурсов, ибо чем многообразнее жизненные возможности, тем тяжелее переносить жесткую обязательность предписываемых общностью недифференцированных жизненных форм. Человек стремится сам организовывать свою жизнь, по собственному усмотрению пользуясь плодами своих способностей. Снаружи разложению способствует влияние конкурирующих между собой социальных образований, например, чисто фискальная заинтересованность в интенсивном использовании индивидуальных налоговых потенциалов, с которой может конфликтовать заинтересованность в сохранении целостности имущества для лучшего исполнения военных литургий.

Нормальным следствием этих разлагающих тенденций стало деление домашних общностей при наступлении наследственных случаев и при вступлении детей в брак. В древности, когда земля обрабатывалась с минимальным использованием орудий и единственным способом увеличения дохода была аккумуляция труда, домашняя общность увеличивалась в размерах, появление же индивидуализированного дохода привело к постоянному сокращению ее размеров вплоть до сегодняшнего нормального объема — семьи, состоящей из родителей и детей. Этому способствовало и принципиальное изменение функций домашней общности, в результате чего у индивида оставалось все меньше оснований заботиться о принадлежности к ней. Гарантии безопасности ему теперь дают не дом и род, а функционирующий по типу учреждения политический союз; дом и работа территориально разделились, и домохозяйство превратилось из места совместного производства в место совместного потребления. Далее, все знания и навыки (даже сугубо персональные), которые необходимы для жизни, он все в большей степени получает не дома, а благодаря услугам, которые поставляют «предприятия»: школа, книготорговля, театр, концертный зал, кружок, собрание и т. д. Домашняя общность для него уже не является носителем объективных культурных ценностей, которым он служит, и не рост субъективизма как социально-психологического фактора, а обусловливающее этот рост объективное положение вещей становится причиной умаления ее роли.

Важно, однако, не упустить из виду, что есть обстоятельства, препятствующие этой тенденции, причем как раз на высших ступенях экономической шкалы. В аграрной сфере свобода разделения земель ограничена технико-экономическими условиями. Содержащее ценные постройки имение, даже большое крестьянское хозяйство делится только с потерями. Чисто технически процесс упрощается в случае чересполосицы и деревенского расселения и затрудняется в случае изолированного поселения. Поэтому отдельно стоящие хутора и крупные поместья с интенсивным использованием капитала чаще наследуются целиком, а малые, находящиеся в тесном соседстве хозяйства, требующие интенсивного труда, обычно движутся по пути все большего расщепления, тем более что первый тип удобнее для использования при залоге и ипотеке, что заставляет сохранять его в целости ради блага кредиторов. Кроме того, крупное поместье, просто потому что оно — поместье, является как таковое основой социальной позиции помещика, что само по себе способствует единению семьи, в противоположность мелким крестьянским хозяйствам, представляющим собой просто места приложения труда. Сеньоральный стиль жизни, находящий свое выражение в устойчивых конвенциях, помогает индивиду психологически переносить большую домашнюю общность, которая — в силу, например, просторности зáмка и учитываемой уже при его закладке внутренней дистанции даже между ближайшими родственниками — не сужает область необходимой личной свободы индивида, как это делает со своими обитателями (обыкновенно гораздо более пестрыми по своим жизненным интересам) примерно такое же по количеству членов, но пространственно более тесное, не рассчитанное на аристократическое чувство дистанции, бюргерское домохозяйство. Помимо сеньоральных форм, большая домашняя общность сегодня отвечает разве что формам жизни, характерным для общностей с интенсивным духовным действием, таких как религиозные, социально-этические или даже художественные секты, соответствующие монастырским и им подобным общностям прошлого.

Даже там, где домашняя единица внешне остается незатронутой, в ходе культурного развития неудержимо развивается внутренний процесс разложения домашнего коммунизма, порожденный расчетом. Остановимся на способе его воздействия.

В больших капиталистических домашних общностях средневековых городов (например, во Флоренции58) у каждого в доме уже имеется свой счет. У каждого есть карманные деньги (danari borsinghi59). Для определенных видов расходов (к примеру, для обслуживания гостей, прибывающих с ночлегом) выдаются крупные суммы. В общем, с домашними рассчитываются так же, как в торговом предприятии с долевыми участниками. Каждый из домашних имеет долю в капитале общности и состояние (fuori del corpo della compagnia60), которое находится в руках общности (за что ему начисляются проценты), но не считается капиталом, поэтому в прибыли он не участвует. Таким образом, на место изначальной включенности в общностное действие дома, предполагающей определенные права и обязанности, вступает рациональное обобществление. Иначе говоря, индивид, хотя и рождается членом домашней общности, уже ребенком превращается в потенциального сотрудника или компаньона существующего на базе общности рационально организованного доходного предприятия. Очевидно, что такой поворот возможен лишь на почве чисто денежного хозяйства, развитие коего играет ведущую роль во внутреннем разложении домашней общности. Денежное хозяйство прежде всего дает возможность объективного расчета индивидуального вклада в достижение хозяйственных результатов и индивидуального потребления и, кроме того, впервые открывает — путем опосредованного деньгами непрямого обмена — возможность свободного удовлетворения индивидуальных потребностей.

Конечно же, параллелизм роста денежного хозяйства и разложения домашнего авторитета нельзя считать полным. Домашняя власть и домашняя общность представляли собой по отношению к современным им экономическим условиям, несмотря на важность влияния последних, совершенно самостоятельные и — с точки зрения этих условий — иррациональные образования, которые сами в силу своей исторически данной структуры часто воздействовали на экономические отношения. Например, непрерывная, вплоть до самой смерти главы семейства, patria potestas в Риме, была обусловлена отчасти экономическими и социальными, а отчасти политическими и религиозными причинами (сохранение целостности имущества аристократического дома, разделение войсковых единиц по родам и, возможно, домам, жреческая роль отца в доме). Patria potestas пережила все мыслимые стадии экономического развития, прежде чем в политических условиях императорской власти произошло ее ослабление, в частности, по отношению к детям. В Китае такое же положение было обусловлено принципом пиетета, абсолютизированным в конфуцианском кодексе обязанностей, поддерживаемом государством и бюрократической сословной этикой наряду с прочим в целях политического приручения подданных. Осуществление этого принципа (например, в правилах соблюдения траура) вело к экономически и политически сомнительным и просто тяжелым последствиям (массовые освобождения должностей, поскольку пиетет по отношению к умершему отцу семейства, возникший когда‑то из страха перед завистью со стороны мертвеца, запрещал использование его имущества и его должности). Точно так же ответ на вопрос о том, переходит ли имущество после смерти господина дома к одному наследнику (право единонаследия) или происходит его раздел, был, как отмечено выше, первоначально очень сильно обусловлен экономически и менялся под воздействием экономических факторов. Но, во всяком случае, как показали работы М. Зеринга и др., вопрос о наследовании решается на основе не только экономических — а тем более сегодняшних экономических — обстоятельств, ибо в однотипных условиях, даже в непосредственном соседстве, часто могут сосуществовать совершенно разные системы наследования, обусловленные, например, этнической спецификой (поляки и немцы). Далеко идущие экономические последствия действия этих разных структур возникают из важных с хозяйственной точки зрения мотивов, которые либо с самого начала иррациональны, либо становятся иррациональными по причине изменения экономических условий.

Но независимо от этого влияние экономических условий имеет решающее значение. Прежде всего, существуют характерные различия в зависимости от того, считается ли доход результатом совместного труда или совместного использования имущества. В первом случае домашняя власть, даже будучи автократической, оказывается очень непрочной. Простого отделения от родительского дома для основания собственного домохозяйства достаточно, чтобы выйти из‑под этой власти. В основном это происходит в крупных домашних общностях примитивных земледельческих народов. Так называемое emancipatio61 legis Saxonicae62 в немецком праве определенно имело свое экономическое основание в преобладающей в тот период значимости личного трудового вклада. Напротив, домашняя власть прежде всего тверда там, где главной основой существования является владение скотом и вообще имущество как таковое. Особенно — владение землей с тех пор, как избыток земель сменился их нехваткой. Тесная сплоченность рода по уже неоднократно упоминавшимся причинам всюду является специфическим атрибутом землевладельческой аристократии, тогда как безземельный или малоземельный индивид везде находится обыкновенно вне родового союза.

Подобная ситуация вновь возникает на капиталистической ступени развития. В то же самое время, когда флорентийские и другие большие домашние общности в Северной Италии придерживались принципа солидарной ответственности и единства имущества, в торговых областях Средиземноморья, особенно на юге Италии и в Сицилии, наоборот, каждый взрослый член общности мог в любой момент отделиться со своей долей даже при жизни наследодателя, причем личной солидарной ответственности вовне не существовало. В семейных предприятиях Северной Италии основой экономического могущества служил, скорее, накопленный капитал, нежели собственный труд участников. На юге как раз наоборот, потому и накопленное состояние считалось продуктом совместного труда. С ростом значения капитала первый подход приобретал больший вес. В этом случае более «поздняя» (согласно теоретической конструкции ступеней развития, отправляющейся от солидарного совместного действия общности) капиталистическая форма хозяйствования обусловливает теоретически более «раннюю» социальную форму, состоящую в большей сплоченности общности и в более прочной домашней власти. Уже в этих флорентийских и им подобных домашних общностях Средневековья, получающих капиталистическую прибыль, отчетливо проявилась гораздо более важная и характерная для Запада трансформация домашней власти и домашней общности. Порядки всей хозяйственной жизни большой домашней общности начинают периодически фиксироваться с помощью контрактов. И если изначально порядок выдачи карманных денег совпадал с порядком, принятым в организации бизнеса, постепенно это меняется. Становящееся постоянным получение капиталистического дохода выделяется в особую профессию, исполняемую в рамках предприятия, которое в виде отдельного обобществления все более обособляется по отношению к действию домашней общности, в результате чего распадается прежняя тождественность домохозяйства, мастерской и конторы, естественным образом подразумевавшаяся в прочной домашней общности и в древнем ойкосе (о нем еще пойдет речь ниже). Сначала реальная домашняя общность исчезает как необходимая основа обобществления в силу организации совместного бизнеса. Компаньон теперь необязательно член той же общности (или даже обычно таковым не является). Поэтому приходится вынужденно отделять имущество фирмы от частного имущества ее участников. Точно так же теперь служащий фирмы отличается от личного домашнего слуги. И прежде всего обязательства торгового дома как такового должны быть отделены от частных домохозяйственных долгов пайщиков; солидарная ответственность участников относится только к обязательствам, принятым от имени фирмы. В целом это явная и точная параллель нашему описанию63 выделения и обособления бюрократической службы как профессии от частной жизни, бюро — от частного домохозяйства чиновника, активного и пассивного служебного имущества — от его частного имущества, бюрократических действий — отличных гешефтов. Капиталистическое предприятие, которое, таким образом, порождается домашней общностью и отделяется от нее, уже в самом зародыше демонстрирует свое родство с бюро, проявляющееся прежде всего в ставшей очевидной сегодня бюрократизации даже частной хозяйственной жизни. Но не пространственному обособлению домохозяйства от мастерской и лавки принадлежит решающее значение в развитии, ибо такое обособление свойственно как раз восточной системе базаров, основанной на характерном для исламских городов разделении крепости (Kasbah), базара (Suk) и жилища. Здесь имеется в виду разделение дома и фирмы с точки зрения коммерческого расчета и законодательства и формирование основанного на этом разделении права: введение торгового реестра, ликвидация связи ассоциации и фирмы с семьей, разделение по типу имущества частной фирмы и акционерного общества, правовое оформление банкротства. Эти фундаментально важные преобразования были свойственны только Западу, только на Западе уже в Средние века возникли почти все правовые формы действующего у нас по сей день торгового права, почти совершенно чуждого праву прежних эпох с их иногда исключительно развитым в количественном отношении капитализмом. Эти преобразования принадлежат к тому широкому кругу явлений, что яснейшим образом демонстрируют качественную уникальность процесса развития современного капитализма. Ведь такие процессы, как сохранение единства состояния семьи ради взаимной хозяйственной поддержки или возникновение «фирмы» из семейного имения, обнаруживаются, например, в Китае. И здесь семья солидарно отвечает по долгам индивида, и здесь принятое в деловом обиходе наименование источника действия не дает сведений о настоящем владельце, т. е. и здесь фирма связана с предприятием, а не с домохозяйством. Но последовательное оформление правовой основы обособления имущества предприятия и процедура банкротства по европейскому типу там, по-видимому, отсутствуют.

Здесь важно учитывать две вещи: во-первых, в Китае ассоциирование, как и кредит, вплоть до последнего времени фактически было тесно связано с родовой общностью, во-вторых, сохранение целостности состояния в богатых родах и обеспечение кредитов внутри родов как цели специфически различны. В Китае речь шла главным образом не о капиталистической прибыли, а о сборе средств для совместного покрытия издержек по подготовке члена семьи к экзамену на получение должности и покупке этой должности для него. Когда должность получена, у родственников есть шанс с прибылью возместить свои расходы из законных и еще больше из незаконных источников, доступ к которым она открывает, а также воспользоваться себе во благо протекцией обладателя должности. Вот почему мотивом «капиталистического» сплочения сильной — и именно экономически сильной — семьи здесь была перспектива получения не экономически, а политически обусловленной выгоды. Тип капиталистической ассоциации, как минимум, формально полностью отделенной от родовых и личностных связей, т. е. соответствующей нашему акционерному обществу, имеет аналоги в прошлом только в области политически ориентированного капитализма: в объединениях откупщиков государственных налогов, в Средние века также отчасти в колонизаторских предприятиях (крупные коммандитные общества маонов в Генуе), отчасти в государственном кредите (ассоциация кредиторов в Генуе, фактически секвестировавшая городские финансы). В области частного предпринимательства чисто капиталистическая ассоциация развилась сперва (в соответствии с типом торговли «по случаю») в форме обобществления ad hoc для торговли с дальними странами, состоявшего в предоставлении капитала под конкретную поездку конкретного торговца с последующим распределением прибылей и убытков (комменда). Эта форма была известна уже в древневавилонском праве, а затем — повсюду в мире. Предприятия, получавшие монопольные привилегии от политической власти, особенно колониальные предприятия в форме акционерных обществ, создали предпосылки для применения этих форм в частном бизнесе.

§ 7. Развитие ойкоса

Все эти формы предпринимательства, которые в качестве основы капиталистического предприятия знаменуют его самый радикальный отрыв от изначальной тождественности домохозяйству, нас специально не занимают. Скорее, нас сейчас интересует эволюция домашней общности, демонстрирующая по нескольким очень важным параметрам развитие в противоположном направлении. Внутреннему распаду домашней власти и домашней общности по причине (понимаемого в самом широком смысле) «обмена с внешним миром» и всех его последствий вплоть до рождения капиталистического предприятия противостоит иной тип развития, а именно внутреннее расчленение домашней общности и ее превращение в ойкос, как Родбертус64 назвал описываемое здесь явление. Ойкос в техническом смысле — не просто большая домашняя общность и не просто та, что сама производит разнообразные продукты (например, ремесленные наряду с сельскохозяйственными), это авторитарно управляемое большое домохозяйство князя, помещика, патриция, конечным мотивом деятельности которого является не получение капиталистической денежной прибыли, а организованное натуральное удовлетворение потребностей господина. Для этого ойкос может использовать в любом масштабе все возможные средства, в том числе и внешний обмен. Но при этом важно, что принцип его формирования представляет собой использование состояния, а не вложение капитала. По сути своей ойкос — организованное удовлетворение потребностей, даже если для этой цели в него входят отдельные предприятия, хозяйствующие ради получения дохода. Между обоими принципами, конечно, существует ряд незаметных переходов, а также часто и перетекания и превращения одного в другое. В эмпирической реальности сколько‑нибудь развитой материальной культуры ойкос как чистая общественно-хозяйственная форма встречается, естественно, редко, ибо в совсем чистом виде, т. е. при постоянном исключении любого дохода, получаемого путем обмена, он может существовать только в состоянии хозяйственной автаркии (или стремления к ней) — в системе по возможности безобменного собственного хозяйства. Аппарат собственной, принадлежащей домохозяйству рабочей силы с часто весьма развитой специализацией труда удовлетворяет тогда все — не только экономические, но и военные, а также сакральные — потребности господина в товарах и личных услугах, собственная земля дает все необходимое сырье, собственные мастерские с приписанными к ним рабочими изготовляют все другие вещественные блага, собственные посыльные, чиновники, домашние священники и воины обеспечивают соответствующие услуги, а обмен служит разве только для избавления от возможных излишков и получения того, что невозможно произвести самостоятельно. Это тип, которому были очень близки хозяйственные системы восточных монархий, особенно Египта, и — в меньшей степени — аристократические и княжеские хозяйства времен Гомера, также придворные хозяйства персидских и франкских королей, и в этом же направлении в условиях все уменьшающегося ввоза рабов и все более суживающихся в силу бюрократических и литургических ограничений рамок капиталистического хозяйствования двигались землевладения Римской империи, тогда как средневековые землевладения параллельно увеличению всеобщей значимости товарообмена, росту городов и денежного хозяйства в целом демонстрировали прямо противоположную тенденцию. Однако даже во всех этих формах ойкос никогда не был полностью самоподдерживающимся хозяйством. Внешняя торговля была и у фараона, и у большинства древних королей и владык Средиземноморья, из ее плодов в значительной степени выросли их сокровищницы. Доходы землевладельцев уже в королевстве франков состояли большей частью в деньгах или обмениваемых на деньги разнообразных взносах и рентах. Капитулярии предусматривали продажу на регулярной основе ненужных двору и войску излишков королевских fisci. Несвободные работники, принадлежавшие крупным земле- и рабовладельцам, во всех относительно известных случаях только отчасти использовались в хозяйстве господина. Строго говоря, это относится и к личной прислуге, и к любым другим работникам, которые заняты в хозяйстве, полностью ориентированном на удовлетворение потребностей господина, и целиком содержатся господином: с одной стороны, они используются в самоподдерживающемся хозяйстве, а с другой — работают на предприятиях, приносящих рыночный доход, как казарменные рабы на плантациях в Карфагене, Риме, в Сицилии или, к примеру, рабы, которых отец Демосфена использовал в двух своих эргастериях, либо как уже в современный период русские крестьяне на помещичьих фабриках. Рабы, используемые на плантациях и в эргастериях, — это в значительной части покупные рабы, т. е. они представляют собой купленные на рынке, а не произведенные самостоятельно средства производства. «Изготовление» несвободных работников внутри хозяйства предполагает существование несвободных семей, т. е. децентрализацию домашнего хозяйства и, как правило, частичный отказ от беспрерывной эксплуатации рабочей силы для целей господина. Поэтому такие наследственно несвободные работники в основном не используются на централизованных предприятиях, а должны отдавать господину лишь часть своего труда либо делать взносы деньгами или в натуральной форме в более или менее произвольно определяемом или традиционно принятом объеме. Предпочтет ли господин применять несвободных работников как рабочую силу или как рентный фонд, зависит от того, что ему выгоднее. Использование бессемейных казарменных рабов уместно в условиях дешевого и постоянного предложения на рынке рабов, что предполагает постоянные войны для охоты за ними и дешевизну их содержания (южный климат). Далее, наследственно зависимые крестьяне могут делать денежные взносы, когда есть возможность вынести продукты своего труда на доступный им локальный рынок и в их регионе достигнут определенный уровень развития городов. Там, где городское развитие ограничено и, следовательно, урожай полностью реализуется только путем экспорта (на востоке Германии и Европы в начале Нового времени в противоположность западу Европы и в российских черноземных регионах в XIX в.), использование крестьян в качестве рабочей силы в собственном хозяйстве господина было часто единственной возможностью получения денежных доходов, и тогда внутри ойкоса возникало крупное сельскохозяйственное предприятие. Создание собственных ремесленных предприятий с несвободными работниками или с дополнительным привлечением либо исключительным использованием нанятых несвободных или даже свободных работников в собственных либо также арендованных эргастериях сближает главу ойкоса с такими производствами с капиталистическим предпринимателем или же полностью превращает его в такового, как это произошло, например, в Силезии с создателями так называемой индустрии старост. Теперь смысл ойкоса заключается в получении ренты с имеющегося имущества, что, по сути, неотличимо от первоначальной цели использования предпринимательского капитала и, в конце концов, совпадает с ней содержательно. В индустрии старост (такой как силезская) обстоятельством, указывающим на ее землевладельческое происхождение, является прежде всего тип комбинации разного рода производств, скажем, огромных лесных хозяйств с производством спирта, сахара, обжигом кирпича или угольными шахтами, т. е. сочетание производств, которые в отличие от современных комбинированных предприятий не связаны между собой так, как, например, при разных стадиях переработки одного и того же сырья (использование побочных продуктов, применение отходов) или в силу каких‑то требований рынка. Практически к такому же результату приходит и помещик, добавляющий к своей угольной шахте железоделательный завод или присоединяющий к лесному хозяйству лесопильню и производство целлюлозы. Различны в одном и другом случае исходные пункты, но не результаты. Основы сочетаний, задаваемых наличием того или иного сырья, обнаруживаются уже в античных эргастериях. Отец Демосфена, происходивший из аттической купеческой семьи, импортировал слоновую кость, которую продавал τφ βουγομέυφ65 для изготовления накладок на ручки ножей и мебель. Он начал обучать некоторых своих рабов делать такие ножи в собственной мастерской, а потом ему пришлось забрать у неплатежеспособного мебельщика его производство и, главное, работающих там рабов. В результате он оказался хозяином двух эргастериев, производящих, соответственно, ножи и мебель. Развитие эргастериев прогрессировало в условиях эллинизма, особенно александрийского, а также на раннеисламской почве. Применение несвободного ремесленного труда как источника ренты является обычным повсюду в древности (как на Востоке, так и на Западе), в раннем Средневековье и вплоть до отмены крепостного права в России. Господин сдает рабов в аренду для использования в качестве рабочей силы; Никий66 массами сдавал своих необученных рабов владельцам шахт. Иногда для лучшего использования рабов господин обучал их ремеслу. В древности такое происходит повсюду, что отражено в различных документах, начиная с контракта, в котором принц Камбис67 назван владельцем мастеров-наставников, и до пандектов68; так же было и в России XVIII—XIX вв. Или господин после обучения рабов позволяет им применять полученные ремесленные навыки на собственное благо, за что они ему платят ренту — то же, что у греков называлось άποφορά69, в Вавилоне — mandaku, у немцев — Halssteuer70, в России — obrok. При этом господин может предоставить им рабочее место и снабдить производственными орудиями (peculium71) и торговым капиталом (merx peculiars72). Исторически в таких случаях возникали любые мыслимые ситуации — от фактически полной свободы передвижения до полной же приговоренности к казарменному существованию в собственном предприятии господина. Подробное рассмотрение хозяйственной специфики возникших таким образом на почве ойкоса предприятий, принадлежащих как самому господину, так и зависимым от него лицам, относится к другому кругу проблем. Развитие же ойкоса в направлении патримониального господства нам придется рассмотреть уже в связи с анализом форм господства73.