Общности

Глава 5: РЫНОЧНОЕ ОБОБЩЕСТВЛЕНИЕ317

Рассмотренным выше общностям, действие которых лишь частично рационализировано и многообразно по своей структуре (в разной степени аморфно или организованно, прерывисто или постоянно, имеет открытый или закрытый характер), противостоит теперь как архетип любого рационального социального действия обобществление путем обмена на рынке. О рынке можно говорить только в том случае, если в большинстве происходящих обменов хотя бы одна из сторон исходит из наличия конкуренции. Когда все участники собираются на рыночной площади (локальный рынок), на ярмарке (отдаленный рынок) или на бирже (оптовый рынок), выпукло проступает самая последовательная форма, в которой воплощается рынок как специфическое явление, — торг. Поскольку изучение рыночных процессов составляет главное содержание социальной экономики, мы здесь эти процессы не рассматриваем. С социологической же точки зрения рынок — это одновременное и последовательное сосуществование рациональных обобществлений, каждое из которых специфически преходяще, поскольку исчезает с передачей обмениваемых товаров (если, разумеется, не введено, к примеру, правило добросовестного приобретения как гарантия против эвикции318). Совершённый обмен конституирует обобществление только с партнером по обмену. Но предварительный торг всегда является действием общности в той мере, в какой оба участника меновой сделки ориентируют свои предложения на потенциальные действия неопределенного числа реальных или предполагаемых заинтересованных конкурентов, а не только на действия актуального партнера по обмену, и тем в большей мере, чем больше этих конкурентов. Обмен же с использованием денег (покупка) оказывается действием общности еще и потому, что деньги исполняют свою функцию только в силу соотнесенности с потенциальными действиями других, ибо продавец принимает деньги исключительно в расчете на то, что они и в будущем сохранят свою специфическую привлекательность и применимость для неопределенно большого количества потенциальных партнеров. Общность, возникшая в результате употребления денег, представляет собой полярную противоположность обобществлению посредством договорного или октроированного порядка. Деньги порождают общность в силу реальной заинтересованности актуальных и потенциальных участников обмена, продавцов и покупателей в том, чтобы итоговая общность (а таковой в конечном счете является так называемое денежное хозяйство с его специфическим характером) функционировала так, будто порядок, имеющий целью ее введение, уже существует. Это как раз и есть следствие того, что в рыночной общности каждый акт обмена, особенно денежного обмена, ориентируется не исключительно на действие партнера, а на действия всех потенциально заинтересованных в обмене лиц (причем тем в большей степени, чем более он рационально взвешен и обдуман). Рыночная общность как таковая — это самое безличное практическое жизненное отношение, в которое люди могут вступить друг с другом. И дело не в том, что рынок предполагает борьбу сторон. Любые сколь угодно близкие человеческие связи, в том числе полнейшая личная преданность, в каком‑то смысле относительны и могут предполагать борьбу с партнером, например за спасение его души. Практичность и безличность рынка определяются не борьбой сторон, а тем, что рынок объективно ориентирован на интерес к обмениваемым товарам, и только к ним. Там, где рынок предоставлен своим собственным законам, он видит только товар, а не человека, не ведает чувств, порожденных долгом братства или уважения, не знает переживаний, вытекающих из человеческой близости. Все эти сантименты мешают свободному развертыванию чистой рыночной общности, а ее особые возможности, в свою очередь, подавляют все, что может ей помешать. Поведение на рынке руководствуется в основном рациональным целевым интересом, а также соображениями рациональной легальности, состоящей прежде всего в обязательности исполнения договоров; последнее и есть то главное, чего ожидают от партнера по обмену и что составляет существо строгих правил рыночной этики, — в анналах биржи почти неслыханно, чтобы было нарушено соглашение, пусть даже заключенное только с помощью жестов, нигде не зафиксированное и практически недоказуемое. Столь абсолютное обезличивание составляет контраст всем изначальным структурным формам человеческих отношений, что неоднократно и часто блестяще показывал Зомбарт. Свободный, т. е. не связанный этическими нормами, рынок, использующий констелляции интересов и монопольные положения, а также любую возможность торга, с точки зрения любой этики братства выглядит чем‑то глубоко порочным. В противоположность всем остальным формам общностей, всегда предполагающим личное побратимство, а иногда и кровное родство, рынок в корне чужд любому братству. Свободный обмен происходит прежде всего вне пределов соседской общности и всех личных союзов; он представляет собой отношение между соседствами, семьями и родами и первоначально — единственное формально мирное отношение между ними. Торговли с намерением получить прибыль от обмена между членами общности исходно — во времена аграрного натурального хозяйства — вообще не существовало, как, впрочем, и соответствующей потребности. Одна из характерных форм неразвитой торговли — немой обмен при отсутствии личного контакта: предложение делается путем выкладывания товара на обычно используемом для этого месте, так же делается контрпредложение, и стороны торгуются, увеличивая количество предлагаемых объектов до тех пор, пока кто‑то не уйдет недовольным, забрав свой товар, либо, наоборот, довольным, забрав товар контрагента. Эта форма в самом наглядном виде демонстрирует противоположность торгового обмена личностному побратимству. Гарантия надежности партнера по обмену зиждется в конечном счете на правомерном рациональном предположении каждой из сторон, что другая сторона заинтересована в продолжении отношений обмена с этим или иным партнером и, следовательно, в том, чтобы выполнять данные обещания и не допускать, по крайней мере, явных нарушений взаимного доверия. В той мере, в какой этот интерес налицо, имеет силу известный афоризм honesty is the best policy319. Он, разумеется, не является универсально истинным, а имеет относительную эмпирическую значимость, причем наивысшую — применительно к рациональным предприятиям с постоянным кругом клиентов, где именно стабильность отношений порождает в рамках рыночной этики взаимное доверие и уважение партнеров, в результате участники обмена именно в собственных интересах могут пойти на уступку и несколько ограничить ценовые сдвиги, не ища сиюминутной выгоды. Подробно важные для ценообразования последствия такой ситуации мы здесь не рассматриваем. Твердая, т. е. равная для всех покупателей, цена и строгая рыночная этика не только свойственны регулируемым локальным соседским рынкам средневекового Запада (в противоположность Востоку и Дальнему Востоку), но и, кроме того, являют собой предпосылку, а в то же время и продукт определенной, именно раннекапиталистической стадии хозяйства. Их нет там, где эта стадия уже миновала. Они отсутствуют, далее, у сословий и других социальных групп, участвующих в обмене не регулярно и активно, а пассивно и от случая к случаю. Например, принципу caveat emptor320 следуют, как показывает опыт, представители феодальных слоев или кавалеристы при покупке и продаже лошадей, о чем знает каждый офицер. Специфическая рыночная этика им чужда, торговля, по их представлениям, как и по мнению крестьян, объединенных в соседскую общину, — это такое дело, где главное в том, кто кого надует.

Типичные ограничения рынка устанавливаются сакральным табуированием или сословными монополистическими обобществлениями, которые препятствуют обмену товарами вовне. Против этих ограничений непрерывно выступает рыночная общность, само существование которой предполагает участие в возможностях дохода. Если уж процесс апроприации в монополистической общности зашел столь далеко, что она оказалась закрытой вовне, т. е. земля или права использования ресурсов в деревенской общине однозначно наследственно апроприированы, то с ростом денежного хозяйства, делающего возможными как дифференциацию потребностей, удовлетворяемых путем непрямого обмена, так и вообще не связанное с землевладением существование, возникает, как правило, заинтересованность отдельных участников в возможности продать апроприированное владение вовне, назначив за него самую высокую цену. Точно так же, например, совладельцы фабрики, доставшейся по наследству, в конечном счете почти всегда приходят к созданию акционерного общества, чтобы иметь право свободно продать паи. В то же время возникающее вне этих монополистических границ капиталистическое хозяйство все более настойчиво стремится ликвидировать препоны, чинимые сакральными ограничениями или сословными запретами, и освободить сбыт от ограничений, накладываемых сословными сбытовыми монополиями. Его агенты заинтересованы в расширении свободного рынка до тех пор, пока кому‑то из них не удается — либо благодаря привилегиям, полученным из рук власти, либо в силу собственной экономической мощи — добиться монополии на сбыт своих товаров или на вещественные средства производства и в результате уже самому закрыть рынок. Поэтому за полной апроприацией вещественных средств производства (если капиталистические агенты оказываются в состоянии повлиять в своих интересах на общности, регулирующие владение товарами и способ их реализации, или если внутри сословных общностей берет верх заинтересованность в реализации апроприированной собственности на рынке) следует подрыв сословных монополий. Далее происходит ограничение — через аппарат принуждения регулирующей владение общности — приобретенных и могущих быть приобретенными прав только вещными благами и требованиями, вытекающими из долговых отношений, в том числе касающихся трудовых услуг. А все остальные присвоенные возможности, в частности присвоенные права на клиентуру и сословные сбытовые монополии, ликвидируются. Это и есть то состояние, которое мы называем свободной конкуренцией. Оно длится до тех пор, пока на рынок не приходят другие — капиталистические — монополии, занимающие место прежних благодаря мощи своего капитала. Но эти капиталистические монополии отличаются от сословных своей чисто экономической рациональной обусловленностью. Сословные монополии, ограничивая в сфере своей власти возможности продаж вообще или допустимые условия продаж, исключают применение рыночного механизма с его возможностью торга и прежде всего с его рациональным расчетом. Напротив, монополии, обусловленные только властью владения, зиждутся как раз на рациональной монополистической политике, т. е. на руководимом рациональным расчетом господстве над рыночными процессами, которые с формальной точки зрения остаются совершенно свободными. Связи сакрального, сословного и традиционного характера представляют собой (постепенно устраняемые) препятствия рациональному рыночному ценообразованию, а чисто экономически обусловленные монополии — напротив, его, рационального рыночного ценообразования, продукт. Сословные монополисты утверждают свою власть над рынком и ограничивают его, а рациональный экономический монополист господствует через рынок. Тех заинтересованных лиц, чье экономическое положение позволяет достичь власти благодаря формальной свободе рынка, мы будем называть рыночными агентами.

Конкретный рынок может быть подчинен порядку, либо самостоятельно согласованному участниками рынка, либо октроированному со стороны общностей, в частности политических и религиозных союзов. Этот порядок может ограничивать рыночную свободу, к примеру цены и конкуренцию, контролировать соблюдение рыночных норм, регулировать способы платежей и платежные средства, а также — особенно в эпохи нестабильности в отношениях с соседями — обеспечивать рыночный мир. Поскольку рынок представляет собой обобществление не с товарищами по общине, а с другими, т. е. с врагами, то гарантии мира (как, вообще, все связанные с войной обычаи между народами) сначала вверяются божественным силам. Часто рыночный мир ставится под защиту храма, но обычно вожди или князья превращают поддержание мира в источник взимания сборов, ибо обмен представляет собой специфически мирную форму завоевания экономической власти. Разумеется, мирный обмен может сочетаться с насильственными действиями. Мореплаватель Античности и Средневековья не платит за то, что может взять силой, и начинает мирный торг, только если имеет дело с равной силой или полагает это разумным ввиду будущих возможностей обмена, которые иначе оказываются под угрозой. Но все же активная экспансия меновой торговли повсюду идет параллельно относительному умиротворению. Заключение любого мира в Средние века служило интересам торговли, и присвоение благ через свободный, чисто экономически рациональный обмен является, как постоянно подчеркивал Ф. Оппенгеймер, понятийной противоположностью присвоению благ с помощью принуждения, чаще всего физического, регулируемое применение которого представляет собой конститутивный момент политической общности.