Объект Стив

КЛАСС № 9 ЧАВО

ЧАВО № 3: Почему Стив отрицает, что его зовут Стив?

Он ненавидел свое имя. В его имени не было ничего. Оно было так незначительно, потому что в него была встроена насмешка. Оно походило на пятно, которое стираешь с рубашки. Каждому хочется быть особенным, но как можно быть особенным, если ваше имя — что хлопья пыли? Он сидел в своей комнате и читал книжки. Он сидел в своей комнате и читал книжки с начала до того места, где упоминалась вздымающаяся грудь или напряжение в паху. Тогда он откладывал книжку на пару минут. Он мог заниматься этим снова и снова, часами. Он школу прогуливал из-за этого.

Он знал, что значит — особенный.

Его мать говорила, что он был слишком застенчив. Его единственным другом был Кадахи. Они вдвоем жгли деревья. Иногда он в одиночестве сидел в сарае отца и изучал на коленках лезвие газонокосилки. Проводил пальцем по ржавчине до обломанного зубца острия. Что-то могло прошуршать в ящике с граблями, который стоял за ним. Полевые мыши, как говорил его отец. Полевки свободно бегали в полях. У них была такая свобода, о которой и мечтать нельзя.

У них не было имен.

А у того, чем занимались его отец и отец Кадахи, было имя. Хоть это было и не что угодно. Дети постоянно таким занимаются. Это было так странно, все это, как увидеть твоего старика на мопеде.

Ему предстояло много еще лет Стивости. Настало время войти в мир. Мир был как Бог или как какой-то ебанувшийся дракон. Нельзя было охватить этот мир одним взглядом, или чокнешься.

Он сошелся с женщиной, которая верила во влюбленность. И вместе они сделали существо. Люди делают существ, чтобы двигаться вперед, но он видел все не так. Он хотел остановить Стивизацию. Ему нужна была семья, чтобы уничтожить себя, свою Стивистость. Когда-нибудь он возьмет себе новое имя. Прежде чем он умрет, у него будет либо новое имя, либо не будет никакого.

Это будет не то имя, которое выкрикивала его мать с крыльца, зовя на ужин.

— Стии-и-и-ви! — обычно кричала его мать.

Однажды его приятель Кадахи ухмыльнулся:

— Скажи ей пошланахуй.

Они как раз боролись на траве. В греко-римском стиле. Американский вариант. Псевдоамериканский.

— Пошланахуй, мам! — разнеслось над двором.

Есть ему пришлось на своей кровати. Наказание за дерзость — обслуживание в номерах. А он есть не мог. Не мог затолкать в себя ни крошки. Из-за чувства вины. Хотя он говорил, что из-за брокколи.

ЧАВО № 7:

Что ест Стив?

Ест все, что принесут. Воду, хлеб и воду, иногда рагу. Сообщество «Царств» ежедневно решает, что у него на обед. Стив шутит, что может оценить настроение нации по размеру своей порцайки. Временами нация в хорошем настроении. Временами щедрое большинство, наверное, занято. В такие дни к «Объекту Стиву» подключаются люди, которых Стив имел обыкновение называть ублюдками. «Просто воды!» — орут они своим экранам. Конечно же, есть те, кто уже посетил Сарай с инструментами и загрузил последнюю версию программы управления мыслеобразами. Им даже кричать ничего не нужно!

Они просто думают «просто воды», значит — «просто вода» и есть!

ЧАВО № 9: Когда Стив недоступен для наблюдения?

Никогда Стив не бывает недоступен для наблюдения. Камеры всегда на нем. И камеры всегда в нем.

ЧАВО № 14: Объект Стив — это игра?

Объект Стив™ является революционным медиапространством, связующим воедино наиболее инновационные элементы компьютерных игр, зрелищ, демократии и коммерции. Производство «Царств» совместно с «Лабораторией Жизни Голдфарба-Блэкстоуна».

ЧАВО № 15: В чем состоит значение хижины воспитания?

Хижина, где сейчас проживает Стив, находится в основном блоке и является точной копией той, что была возведена покойным Генрихом Ньюаркским в Центре Внеконфессионального Восстановления и Искупления, ныне не функционирующем. Была создана для целей очищения и ускорения личностного роста. «Царства», как многие знают, своим возникновением обязаны учению Генриха, однако в настоящее время данные методы и цели должны существовать в более широком контексте. Для дополнительной информации читайте манифест миссии основателя «Царств» Робертсона Трубайта.

ЧАВО № 17:

Сколько осталось жить Стиву?

Рассчитать это сложно. По нашим расчетам получается, что не может быть никаких расчетов. Он умирает от того, от чего не умирал никто и никогда. Он умирает от чего-то абсолютно, фантастически нового. Кликните здесь для перехода на страничку с его медицинской картой или посетите архив для ознакомления с совершенно секретными записями Голдфарба-Блэкстоуна, сделанными во время их первых консультаций. Кликните здесь для перехода на страничку с трехмерной моделью смертельного белка Голдфарба.

ЧАВО № 22:

Вывешен ли где-то целиком и полностью классификатор Стива?

Он не будет завершен, пока сам Стив не достигнет абсолютного завершения.

ЧАВО № 25:

Заслуживает ли Стив нашего сочувствия?

Дадим слово самим жителям «Царств». Вот распечатка комментариев, сделанных в начале этой недели в наиболее популярном чате «Салон Особых Случаев»:

гэри7: бля стив… есть тут кто?

бирма: стиви блянах сдох ужэ!!!!!!

нонабраво: он в непонятках

бирма: че за нах опять? я ж говорю же нахер стиви

гэри7: типа папик типа плох.

нонабраво: меньше чем плох, что еще хужэ

рениноги: Он думает, я от него кончала.

бундискаки: Убого Больше, чем убого.

гэри7: нахуй

машинаХ: зашибись перецц!

нонабраво: видели био его папы?

морсковолк: внутренний муссон моей жопы

стив: Привет, это я.

гэри7: блянах иннахуй отсюда

рениноги: стив, тебе лучше уйти.

бирма: ты все засрал чувак

гэри7: хуйачь отсюдов аннахуй

— Ты просто хит сезона, — сказал Бобби Трубайт, — только поосторожнее со всем, что нацарапаешь. Чем лишнее нацарапать, лучше уж брякнуть лишнее. А еще лучше — простонать. Стив, они любят стенания. Они любят кормежку. Они врубаются в диалоги, в базары, вообще в речь. Разговор, который мы ведем сейчас? Они его любят. У нас есть данные. Твои жалкие потуги на мастурбацию? Растирания? Они их обожают. Черт, да они готовы сны твои смотреть. Но написанное — я в смысле, ты наблюдал когда-нибудь, как люди пишут? В любом случае, чего ты носишься со своим классификатором, как дурачок с камушками? Знаешь, все наши сожгли свои рукописи. После того, как мы похоронили Генриха. Очень ритуально. Весьма продвинуто.

— А я со своей еще не закончил.

— Ну, я тебя не собираюсь останавливать. Больше контента Стивости. На будущее. Ты понимаешь, что я имею в виду, говоря «на будущее»?

— Да, — ответил я.

— Ремни на кровати не слишком тугие?

— Нет, замечательные.

— Руки шевелятся нормально?

— Конечно.

— Как твоя спина?

— Не знаю, я же прикручен ремнями.

— Уверен, что в порядке, — сказал Трубайт. — Извини, что пришлось тебя подстрелить. Но, держу пари, ты рад, что пуля оказалась резиновой. Я их заказал по ошибке, но затем понял, что резина — то, что нужно. Я здесь не для того, чтобы убивать людей.

— Нет, надеюсь, не для того.

— Я в смысле, Генрих бы тебя точно пристрелил на хрен. Так свалить с его похорон.

— Наверное.

— Я на твоей стороне. Не то чтобы здесь были стороны, но если б они были, я считал бы себя на твоей стороне.

— Спасибо.

— Стив, ты знаешь, что я тебя люблю?

— Я не знал, — сказал я.

— Теперь знаешь. Я собирался это сказать без сексуального подтекста, но какого черта это значит? Я люблю тебя во всех смыслах. Мы все здесь постгуманоиды, так ведь? И я не боюсь. Ты боишься?

Он показал на полотняную сумку на стене — старый комплект боли Генриха.

«Уздечка», «Потрошитель груди», «Груша».

Он взглянул наверх, в одну из камер на тростниковом потолке.

— Жители «Царств», — сказал он, — вы готовы продолжать шоу?!

Философ заскочил на огонек.

— Ты, — сказал я.

— Я, — ответил он, сверкая новыми зубами.

— Мило, — сказал я.

— Пришлось слетать за ними на север, — сказал Философ. — Обнаружил, что зубнюк Блэкстоун не пошел против меня.

— Механик, — сказал я.

— У нас тяжелый судебный процесс.

— Жаль это слышать.

— Не надо жалеть, — сказал Философ. — Я считаю это естественным продолжением нашего сотрудничества другими средствами.

Он погладил рукой капюшон.

— Зачем ты это носишь? — спросил я.

— Я — человек-«Синий Код».

— Как супергерой?

— Люди побаиваются науки. Это помогает им чувствовать себя комфортнее. Тебе комфортно?

Он достал здоровенный шприц из войлочной сумки.

— Что это?

— Так, реквизит. Люди хотят больше уколов.

— Там какая-то дрянь.

— Да, там какая-то дрянь.

— Что за дрянь?

— Реквизитная дрянь. А теперь не будешь ли ты так любезен позволить мне приподнять на секунду твой халат?

— Зачем?

— Затем, — сказал Философ, повысив голос, чтобы докричаться до микрофонов, — что мне надо взять эту ужасающе огромную иглу и всадить укол в чувствительную головку твоего пениса!

— Нет! — крикнул я.

— Это важно для твоего лечения! — заорал он.

— Пожалуйста, — попросил я.

— Просто верь мне, — сказал он.

Я решил ему поверить. Мне показалось, что он просто сделает вид. Я чувствовал его усталость, какое-то сейсмическое отвращение ко всему этому мероприятию.

Зря мне так показалось.

Наверное, прошло какое-то время. Мне сложно было за этим следить. «Царства» запустили новый проект — круглосуточные постоянно обновляемые новости, только все события происходили как минимум несколько сотен лет назад. «Фальшивый Мессия в Смирне заводит евреев не туда», — гласил один заголовок. «Доклассические ритуалы майя включают галлюциногенную клизму», — гласил другой. Может, все это входило в тренинг по осознанию континуума.

Может, все это входило в план.

Разве не должно было все это входить в план?

Девушка с радикальным бальзамом сказала, что вполне возможно.

Девушка с радикальным бальзамом сказала, что существуют также грандиозные планы насчет моего финала.

— Моего финала? — переспросил я.

— У нас осталось несколько дней, — сказала она. — Бобби дал нам зеленый свет. Движение стопорится, и настает время зеленого света. Зеленый свет будет светом в конце тоннеля. А может, и не зеленый. Он будет Небесным, что в моем понимании — белый. Но это говорят мои предвзятости. Мои предвзятости говорят мной. Но иногда насчет денег они бывают чертовски правы.

— Ну ты и намутила.

— Наоборот, все кристально ясно. Объект Стив должен прийти к удовлетворительному итогу. Итогу всеобщего удовлетворения-насыщения. Для всех заинтересованных сторон. Мне надо, чтобы ты подписал этот отказ от претензий.

Она всучила мне листы на скрепке и шариковую ручку.

— Прочти, как подпишешь, — сказала она. — Ты же понимаешь, что подпишешь в любом случае. Не делай вид, что читаешь, прочти внимательно. Очень важно, чтобы все было кристально ясно.

Я подписал этот отказ, или ордер, или что там она мне подсунула.

Я начал бормотать себе под нос, чтобы девушка с радикальным бальзамом наклонилась поближе.

И воткнул шариковую ручку ей в шею.

На пороге хижины показался Землекоп. Я заметил, как он время от времени заглядывает внутрь и на меня таращится — без слов, только глаза сверкают за прорезью его лыжной маски, — но никогда до этого он не был таким наглым. Теперь он зашел в комнату и остановился около портрета Генриха, написанного маслом по черному бархату. Картина свисала с крюка на тростниковой крыше. «Воитель, Целитель, Мечтатель», — гласила медная табличка.

— Как она? — спросил я.

Он отвел на секунду взгляд, как бы задумавшись, стоит ли говорить.

— Будет жить, — ответил он.

— Почему ты не снимешь свою маску? Я тебя знаю, да? Откуда я могу тебя знать?

— Мне надо тебе сказать, — сообщил он. — Меня попросили вырыть для тебя яму.

— Я умру, когда меня в нее положат?

— Это интересный вопрос.

— Ты на него ответишь?

— Хотел бы, — сказал Землекоп.

Десмонд вкатил несколько накрытых тарелок на сервировочном столике.

— Уверен, что это безопасно? — спросил я. — Я сейчас психопат.

— Я рискну. В любом случае, за нами сейчас наблюдают. Весь мир сейчас-смотрит на нас. Это твоя последняя трапеза.

— Разве не я должен выбирать?

Мой последний чизбургер с беконом был немного чересчур беконовым.

— Ну и как? — спросил Десмонд.

— Вкусно.

— Мы опросили «Царства». «Печеную Аляску»[37] отсекли при голосовании. Можно откусить?

Я оторвал кусочек бургера для Десмонда.

— Вот черт, — сказал он. — Дерьмо какое. От здешней стерильной азиатской пищи меня с души воротит. Знаешь, мой отец был инженером-ароматизатором.

— Я не знал.

— Боже, я помню всех чокнутых ботаников, которые пахали в его лаборатории. Лепили дрянь прикола ради. Один паренек сделал этот соус для стейка. Назвал его «аромат холокоста». Разлил эту срань по бутылкам и…

— Мне кажется, я бы хотел остаться один.

— Понимаю. Но ты не возражаешь, если я задам тебе всего один вопрос?

— Только один, — сказал я.

— Как ты продолжал жить, понимая, что умираешь?

— А я-жил? — сказал я.

— Ух, — сказал Десмонд. — Не разговаривай. Ни слова больше. Это должны быть твои последние слова. Легенда, брат. Я знал, что у тебя есть стиль.

— Иди на хуй, брат, — сказал я.

— Видишь, ты все засрал. Ты всегда все засираешь, да?

— Мы договорились на один вопрос, — сказал я.

Десмонд встал и простер руки к тростниковой стене хижины. В комнату вошла женщина в норковом бюстгальтере. Ей-Бо.

— Это Тина, — сказал Десмонд и закрыл за собой дверь.

Тина уселась рядом с моей койкой.

— Мне нравится твоя татушка, — сказал я. — Это бутылка с водой?

— Ка-ароче, — сказала она. — Ты у меня не во вкусе никаким боком, но я как бы хочу выполнить твое, типа, последнее сексуальное желание, ну, там, секс и типа того. Никто, каа-роче, больше не хотел, ну и, конечно, я, как бы доброволица. Я, типа, маленький десантник, да? Ма? Мам? Мам, ты меня слышишь? Она как бы не мертва, но ее дух постоянно, типа, летает рядом. И она, типа: Тина, ну если никто не хочет как бы прыгать с моста, и все такое. Ну, каароче. Как бы нам оттопыриться? Маленький муси-пуси? Легонький джага-джага?

— Джага-джага, — сказал я.

— Я, чё, типа, сказала джага-джага? Не, давай без джага-джага. Хотя могу и на хер тебе насрать.

Она дернула себя за сережку в губе.

Меня вывезли на койке в пустыню. Протащили через кустарник и закатили на кочку из слежавшейся земли. Видимо, хотят запечь меня на солнце. Печеный Стив. Дьявольский пирожок со Стивом. Олд Голд и девушка с радикальным бальзамом подключали свет и съемочную аппаратуру. Дитц присел на корточки рядом с носилками, почухал мне череп.

— Увидимся на другой стороне, братка, — сказал он, — а если нет другой стороны, тогда, наверно, я вижусь с тобой прямо сейчас.

Трубайт в своей мантии весь лоснился от пота. Он гонял в хвост и в гриву подручных, бормоча что-то о превращении обычной воды в витаминизированную, мурлыкал себе под нос. То была муравьедская песенка. Я, наверное, мычал ее во сне. А может, ее сейчас мурлычет вся нация.

— Фиона, — сказал я.

Землекоп почти вырыл яму. Видимо, задачка была для него не из легких. Он упал на колени в грязь и приподнял маску, чтобы глотнуть свежего воздуха. Я увидел под ней лишь полоску странной кожи.

— Можем начинать, — сказала девушка с радикальным бальзамом.

— В рот долбать, ну наконец-то, — сказал Бобби. — А где Уоррен? У нас что, не будет речи про собачку?.

— Уоррен не придет, — ответила девушка с радикальным бальзамом. — Он сказал, что его присутствие передаст неверное послание его читателям.

— Ссыкло, — сказал Трубайт, — ссыклочитателям.

Девушка с радикальным бальзамом удерживала меня, а заметив, что я увидел повязку на ее шее, еще и воткнула ноготь мне в ухо. Олд Голд расстегнул ремни, державшие меня на койке, и связал меня веревкой. Он содрал мой халат и достал лоток с холодным жирным месивом. Я различил куски вчерашнего хавчика, моего легендарного беконового чизбургера. Олд Голд нагреб горсти этого дерьма и размазал по мне, как по пловцу через Ла-Манш. Солнечный свет — это слишком просто. Видимо, хотят оставить меня на растерзание зверям ночной пустыни, муравьям, и волкам, и росомахам, крылатым падальщикам, каждой божьей мясолюбивой стивоядной твари.

Рени стояла поодаль и смотрела, ее костыли уходили в песок.

— Могли ведь проголосовать за кое-что покруче, — продолжал Трубайт. — Ты должен быть признательным. Благодарным. Признательным.

Философ стоял надо мной, сверкая новым замечательным ртом.

Хочу, чтобы ты знал: в течение всей моей научной практики я никогда не встречал объект, настолько достойный своего имени, как ты. Я буду рассказывать всем, что ты делал здесь в эти дни. На вечеринках: Неформальных семинарах. Хочешь ли ты что-то сказать до того как тебе установят шарообразный роторасширитель?

— Что, простите?

— Восемьдесят три процента респондентов проголосовали за такой кляп. Семьдесят четыре процента из них, между прочим, также делают регулярные онлайновые заказы элементов внутреннего декора. Не знаю, правда, что это может означать, но жители «Царств» сказали свое слово. Так есть ли о чем тебе поведать миру?

— Пить хочу.

— И все?

— «Царства» — это не «Царства»! — сказал я.

— Еще что-нибудь?

— Все здесь фуфло! Вас наебали! Гусак-то голый! Президент — лунный камень! Эдем — блядский клуб!

— Не спеши.

— Сервер хакнули!

— Кляп ему!

Девушка с радикальным бальзамом затолкала мне в рот это шарообразие и надежно закрепила чем-то поверх. Олд Голд накренил меня в яму. Я продолжал жмуриться, ожидая, когда полетят комья грязи, но вдруг вспомнил о камерах и жирных объедках. Землекоп стоял на краю ямы, уставившись на меня. Мог бы получиться грозный кадр. А может, и получился. У меня в кляпе, может, тоже есть камера. Землекоп нагнулся и стащил с головы лыжную маску. Под нею был капроновый чулок.

ЧАВО № 23: Насколько ебанут Объект Стив?

Трудно сказать. С одной стороны, например, настоящая ебанутость является аморфным, неопределимым понятием и, таким образом, становится иррациональной точкой отсчета для любых форм когерентного анализа. Однако, с другой стороны, остается простор для контраргументов, посредством коих ебанутость позиционируется как нечто совершенно другое. Выскажите ваше мнение поданному вопросу здесь.

Я дрожал в своей могилке и смотрел на звезды. Переводные картинки пустоты наконец принялись обретать формы, я их видел — мой собственный космос, координаты бога, скроенные под размер норки на одного. В недосягаемой вышине небесного свода Кадахи толкал ядро и Фиона ковырялась в носу, россыпь гражданских стальных перьев «Хинкса» мерцала в молочном свете. Была здесь и Рени, застывшая в скорбном чихе, и фуражка Капитана Торнфилда без капитана. Еще был Генрих, проповедующий со своего крыльца, Бобби в своей пылающей мантии, Эстелль в похотливом галактическом соитии со своим единственным отпрыском, чья сперма брызжет по всем небесным чертогам. Там был Дональд — его звезды светили как-то подавленно, были Кинкейды: Фрэн Большая и Фрэн Малая, неотличимые, если не считать дальних звезд, изгибавшихся завязками фартука. Был Уильям, юный Уильям со своей соломинкой счастья и арт-роковым париком. Здесь была Мариса, сидящая на ночном горшке, полном засахаренного ямса, вязкая желчь текла по ее подбородку. Там была моя мама, штурман, она летела головой вперед прямо сквозь звездные россыпи, сжимая в кулаке пакетик на липучке с вещдоками — чипсами с ароматом сыра. Я видел там их всех, даже Философа и Механика — двуликого однокапюшончатого уцененного Януса с распродажи, Грету и Клариссу, с обеих сторон облизывающих Иисуса, мистера Фергюсона, Венделла Тарра, доктора Корнуоллис и девушку с радикальным бальзамом. Даже медведи там были. Я видел там ебушихся медведей. Но где же Стив? И я снова искал среди полночных светил созвездие меня.

ЧАВО № 27: Какого черта вообще случилось со Стивом?

Объект Стив, вне всяких сомнений, — объект мертвый. Возможно, он погиб где-то в пустыне, тем более что первые воздушные поисково-спасательные партии не обнаружили ничего, кроме угнанного микроавтобуса и данного дневника. Мы предполагаем, что у Стива закончилось горючее и он побрел в глубь пустыни. Что сломило его раньше: болезнь или стихия, мы никогда не узнаем. Кликните здесь, чтобы состряпать теорию, или здесь, чтобы заказать сувениры из жизни Стива, включая его календарь «Евреи свинга» и семейные фото. Кликните здесь, чтобы скачать видео его сексуальной дочери in flagrante delicioso,[38] снятое скрытой камерой! Кликните здесь для перехода к страницам новейших предложений Царств: «Внутри воспитательной хижины» и «Это ваши похороны: Землекоп ДаШон роет могилы в реальной жизни».

Я услышал шаги — слишком быстрые для человеческих ног. То был упругий шаг охотников на людей. Я слышал лай и тяжелое дыхание. Собаки, пустынные собаки. Адские гончие пришли на свой пир. Я взглянул наверх из своей ямы и увидел холодные глаза, горящие зеленым огнем в шерсти.

Дам знать ублюдку, подумал я.

— Й-и, ннаааууй, — промычал я через свой шарообразный роторасширитель.

— Эй, — раздался голос, — не стоит так разговаривать с моей собакой.

В яму спрыгнул Уоррен. У него в руке был нож для бифштексов. Его волкодав спрыгнул вслед за ним, понюхал мои волосы.

— Паскаль, фу! — сказал Уоррен отогнал пса и перерезал мои веревки.

Я попытался встать, но свалился обратно.

— Вот, — сказал Уоррен и выдернул меня наружу.

Вдали виднелись огни ангара. Искупительный микроавтобус катил к нам с притушенными фарами.

— Я думал, твоя собака умерла, — сказал я.

— Я же художник, — сказал Уоррен.

— Зачем ты это делаешь?

— Не знаю. Наверное, просто устал от всякого дерьма.

— Какого дерьма?

— Не знаю.

— Ты же глашатай своего поколения.

— Угу.

— Ты не особо красноречив.

— Стив, я тебе жизнь спасаю.

— Спасибо.

— Слушай, — сказал Уоррен, — когда-нибудь мое имя всплывет в разговоре, что, как мне кажется, в последнее время происходит дьявольски часто. И какие-то твои друзья станут насмехаться над моей работой и вниманием, которое ей уделяется. Фуфло, скажут они. Маркетинг. Дефицит истинного таланта. Но ты вступишься за меня. Вы ни хера не понимаете, о чем говорите, скажешь ты. Этот парень спас мою гребаную жизнь.

Я хотел было ему сказать, что к тому времени уже наверное сдохну и, может, ему следует поговорить с Пауком или Изгибом.

Но к нам уже подрулил микроавтобус, и в дверях показался Трубайт. Он высморкался в рукав мантии.

— Невъебательски охуительно, — выдал он, — охуительски восхитительно. Миссия спасения. Теперь понятно, почему я хлебаю все это дерьмо с твоими уродскими адвокатами, Уоррен. Ты, мать твою, просто гений. Ты, без сомнения, самый значительный художник своего поколения. Ну, куда тебя?

Трубайт достал ствол. Уоррен выхватил нож. Вращающееся лезвие сверкнуло в свете мощных фар. Рукоять ударила Трубайта в глаз. Он взмахнул руками, схватившись за лицо, заверещал, пошатнулся, выронил оружие. Я бросился за стволом и медленно поднялся, держа Трубайта на мушке.

— У тебя духу не хватит меня пристрелить.

Он корчился на песке. Глазная жидкость стекала у него по щеке.

— И никогда не было, — сказал я. — Мне постоянно ни на что не хватало духу, Бобби. Такое вот я бездушное чудо. Обездушенное. Бездуховное. Совсем без духа.

— Вот и я о том же, — сказал Трубайт.

Я выстрелил ему в голову.

— Блядь, — простонал он.

Уоррен подошел к лежащему Трубайту:

— Крови нет.

— Пуля резиновая, — сказал я.

— Ты его вроде вырубил, — сказал Уоррен.

— Меня вырубили, — стонал Трубайт. — В рот долбать, не могу поверить.

— Фему ты верифь?

— Чего он сказал? — стонал Трубайт. — Чего этот сукин сын такое сказал?

— Щелчок кожи, — сказал я. — Рукоять сама ложится в руку.

— Тебе пора сваливать, — сказал Уоррен.

— Тебя подвезти?

— Я лучше останусь. Я тут по контракту.

— Я вроде бы тоже.

— Не за столько же.

— Ты хороший человек, — сказал я.

— Я в этом ничего не смыслю, — сказал Уоррен. — Я скорее чувствую себя мальчишкой. Как и любой в моем возрасте. Это как если бы мы все попытались примириться с моментом, который не вполне себя обнаружил, и, оп-па, лишенные контекста, в котором мы себя определяем…

— Уоррен, — сказал я.

— Чего?

Я сел в микроавтобус, поехал прямо через пустыню. Пустыня вечна. Весь мир — дорога. Вдали проступали смутные освещенные силуэты. Холмы, дома, линии электропередач, кто знает? Фургон затрясло, как только он набрал скорость. Руль бился в моих ладонях. Радио транслировало одни помехи. Но я готов поклясться, что слышал еще и голос.

Он говорил: Это не шутка, Джек.

Он говорил: Прощай. В добрый путь.