Очень опасная игра

Глава 17

Все кончилось тем же, мы оказались в том же номере, в том же отеле, и, как тогда, ждали Никканена.

Сначала это меня просто озадачило: я ожидал, что меня засадят за решетку. Затем пришла в голову мысль, что, вероятно, на «Дакоте» из Рованиеми нагрянуло немало газетчиков, которые стали осаждать полицейских в надежде добыть хоть какую-то информацию по поводу двух авиакатастроф за два дня.

Будучи инспектором СУОПО, Никканен не хотел, чтобы его застукали где-нибудь поблизости от полицейского участка. Он отправился в Рованиеми чартерным рейсом в 4.10 и не мог вернуться раньше 11.20. Так что мы ждали.

Никто мне не сообщил, арестован я или нет. А я был не в том расположении духа, чтобы выяснять это самому. Мы все просто ждали.

На этот раз — никакого шнапса. Все, чем я располагал, — это старый еженедельник, подобранный в полицейском автомобиле. И я делал вид, что внимательнейшим образом его читаю.

Прямо напротив меня за столом сидел полицейский-здоровяк.

Револьвер Вейкко лежал перед ним, дулом глядя прямо мне в грудь и своей назидательностью напоминая указующий перст.

Напарник-коротышка сидел на кровати.

— Три выстрела! — сказал он. — Всего три выстрела — бах-бах-бах, кучно, как три пальца на руке. Он, должно быть, просто снайпер.

Говорил он по-шведски, так что его слова, очевидно, предназначались мне.

Я продолжал изображать внимательное чтение газеты.

Здоровяк в свою очередь заметил:

— Твой дружок Оскар был не такой уж невинной овечкой, между прочим. У него имелся револьвер. Ты об этом знал?

— Что-то я такого не помню.

Коротышка проворчал:

— Он не помнит. Ха!

Я заметил:

— Может быть, как раз из него застрелился Вейкко.

Коротышка привстал с кровати со словами:

— Мы и не думали…

Вскоре, однако, до него дошло, что Оскар был мертв и его револьвер лежал в полиции, когда Вейкко убили. Он озлобленно и угрожающе посмотрел на меня. Будь достаточно светло, он наверняка надел бы свои солнцезащитные очки и одарил меня непроницаемым взглядом.

Здоровяк откинулся на спинку стула, но только слегка, чтобы суметь мгновенно схватить револьвер, если я вдруг начну проявлять признаки гражданского неповиновения.

— Лично я не думаю, что ты убил Вейкко, — сказал он, — но, думаю, никто и не станет в это вникать.

Коротышка фыркнул:

— Чего мы понапрасну тратим силы? Мы его поймали в доме с еще теплым трупом, он пытался угрожать нам револьвером жертвы. Вынести приговор не составит труда.

Как мне казалось, здоровяк уже прокручивал в уме этот вариант.

— Мы, конечно, можем так и сделать. Но я предпочитаю докопаться, как все было на самом деле.

— А чего суетиться? Он нам помогать не собирается. Зачем же нам с ним возиться?

Они посмотрели на меня. Им ничего не оставалось, как разыгрывать весь этот спектакль по-шведски, дабы быть уверенным, что я все понимаю, и в то же время делать вид, что идет всего лишь обмен мнениями.

Я продолжал внимательно изучать газету.

Коротышка заговорил снова:

— Он рассчитывает, что сможет выпутаться, когда прибудет Никканен. Ха! Чего ради Никканен станет его выгораживать!

Он пожал плечами так сильно, что головы совсем не стало видно.

— Продолжайте в том же духе, — заметил я, — и вы замучаете себя до смерти.

— Ты думаешь, мы не можем связать тебя с делом Адлера, верно? Преотлично можем. И в ближайшем будущем так и сделаем. Ты ничего не знаешь о револьвере, который был у Оскара?

Опять оба наблюдали за мной с чуть заметной выжидательной улыбкой. Они подготовили для меня нечто невообразимое, и, как видно, считали, такое смачное, что я должен был немедленно впасть просто-таки в физиологический шок.

Я сказал:

— Держу пари, что, кроме всего прочего, он был заряжен.

— Да, он был заряжен, — подтвердил здоровяк.

— И клянусь, с этим пистолетом связано еще что-то.

— Да, еще кое-что. — Он выдержал драматическую паузу. — Номер у него спилен.

Воцарилась мертвая тишина.

Настал тот момент, когда я, по их мнению, должен был сильно побледнеть и завопить: «Значит, он был таким чудовищем?! О, если бы я только знал!»

Все, Кэри раскалывается и исповедуется до дна. Местная полиция решает проблему. СУОПО отправляется восвояси и присылает им медаль.

Вместо этого я тихонько спросил:

— И что это значит?

Коротышка завопил:

— Что это значит?! Только то, что он был профессионалом… настоящим профессионалом. Ну, а теперь выкладывай, что за игру он вел?

Я заявил:

— Номер можно восстановить. Просто отполируйте место, где он был, протравите соляной кислотой, а затем обработайте этиловым спиртом.

Здоровяк хмуро посмотрел на меня.

— И откуда ты это знаешь?

— Вы когда-либо слышали об угнанных автомобилях или ворованных авиационных моторах? Вот таким способом устанавливаются их заводские номера.

Он тяжеловесно развернулся к своему напарнику:

— Слишком он ученый, этот тип. Придется применить к нему силу.

Коротышка вдохновился:

— Мы просто обязаны затащить его в какое-то тихое местечко, где никто не услышит его визга. Я бы расколол его.

Впервые за все время коротышка высказался искренне и от души.

— Вы, ребята, перенапрягаетесь понапрасну, — сказал я. — Ни один профессионал не будет таскать при себе оружие со спиленным номером именно потому, что это выглядело бы профессионально. Пойманные с обычным оружием, вы почти всегда сумеете отговориться, но не ждите, что вас отпустят, если обнаружат револьвер со спиленным номером. Все это лишь доказывает, что Оскар настолько нуждался в оружии, что не стал обращать внимания, какого оно сорта, — или просто не знал, чем это чревато. Но очень интересно, зачем вообще ему нужно было оружие.

Они опять на меня уставились.

— Да, и кроме того, — добавил я, — что вам действительно предстоит сделать, так это отловить шведский «фасел-вегу».

Я видел, как, затаив дыхание, полицейский что-то обдумывает. Они-то знали этот автомобиль как нельзя лучше. Затем здоровяк очень спокойно спросил:

— Какой это?

Я пожал плечами, поднял упавшую на пол газету и нервно ее свернул.

— Если вы позволите ему смыться, я ничего не скажу.

Коротышка энергично наклонился вперед.

— Он все еще находится к северу от реки. Кто в нем?

Здоровяк хмуро покосился на него, как бы о чем-то предупреждая.

Я развернул газету, затем снова ее свернул.

— Мне неизвестно, на кого Оскар работал этим летом. Авиаразведкой он не занимался. — Я пожал плечами.

Здоровяк задумчиво осмотрел меня с ног до головы. Он не доверял мне ни на йоту. Однако другого источника информации, более надежного с его точки зрения, у них тоже не было.

Видимо, Никканена не поставили в известность относительно «фасел-веги». Что он скажет, когда выяснится, что я предупреждал насчет автомобиля, а ему дали спокойно уйти?

Он быстро что-то бросил по-фински, так, чтобы, как он полагал, я не понял, но по-моему, речь шла о том, чтобы кому-то из них пойти и присмотреть за мостом. Телефона в доме не было. Коротышка не желал сдвинуться с места. Он предпочитал остаться сторожить меня.

Я продолжал раскатывать и скатывать газету.

Наконец здоровяк поднялся со словами:

— Я отойду только в конец коридора, так что смогу услышать, если что-то тут будет не так.

Казалось, что предупреждение предназначалось не только мне, но и напарнику.

Коротышка скорчил кислую мину и сгреб огромный револьвер со стола.

— Ты не услышишь отсюда и шороха.

Здоровяк поколебался, затем вышел и закрыл за собой дверь.

Когда мы остались одни, коротышка дернул головой в сторону двери и сказал:

— Стареет. Не понимает, что твой случай весьма важен, как и все дела, которые ведет СУОПО. Ты же не думаешь, что Никканен возвращается сюда пить с тобой шнапс?

Я внимательно смотрел ему под ноги.

— Ты не знаешь, чего Никканен хочет, так что не пытайся решать за него задачи. Он тебя не отблагодарит, даже если ты кое-что за него и сделаешь. Пусть он сам отрабатывает свой хлеб.

— Ты нас считаешь просто деревенскими простаками, да? — взвился коротышка.

Я поднял на него глаза.

— Да.

Револьвер обрушился на мою левую щеку. Я потрогал ее кончиками пальцев. Револьвер был направлен мне прямо в лицо.

— Сопротивление при аресте, — произнес он задумчиво. — Если не найдут еще кого-нибудь, Никканену понадобятся какие-то зацепки, чтобы свести концы с концами. Нам достаточно лишь видимости этого. Так, несколько царапин. Впрочем, ты, конечно, можешь сделать заявление.

Я по-прежнему рассматривал его ботинки.

Он продолжал:

— Ты должен рассказать нам все — просто факты, которые мы все равно выясним так или иначе. Я имею в виду информацию, позволяющую вести дальнейшие расследования. Мы не очень-то любим, когда большие чины СУОПО приезжают из Хельсинки и указывают нам, что и как делать. А мы можем даже замолвить за тебя словечко.

Одно саркастическое замечание, и он ударит меня еще раз. Я это знал.

Ситуация, в которую он сам себя загнал, была неблагоприятной для него, потому что я просчитал его действия еще до того, как он на них решится.

Я сказал:

— Тронут до глубины души.

Револьвер взлетел вверх, чтобы обрушиться на меня. Я, словно рапирой, ткнул коротышку в солнечное сплетение скрученной газетой. Туго свернутая, она была тверда, как дерево.

Он сложился пополам, револьвер шлепнулся на пол. Я вскочил, отпрыгнул в сторону и рубанул его ниже уха ребром ладони. Он свалился с кровати на пол с грохотом, который сотряс комнату. Но мы находились на первом этаже, так что ничей потолок не обрушился.

Подобрав револьвер, я подошел к двери, слегка приоткрыл ее и стал ждать. Ждать мне не хотелось, но другого выхода не было.

Казалось, прошла целая вечность. Отель жил своей жизнью в атмосфере присущих только отелям шумов и гомона, а на полу довольно громко дышал мой противник. Я напрягся, подобно пружине будильника, когда услышал телефонный звонок в холле и шаги возвращающегося здоровяка в коридоре.

Захлопнув за ним дверь, я успел нанести ему удар револьвером по челюсти снизу, прежде чем он понял, что ситуация полностью изменилась.

Если говорить откровенно, глупо демонстративно направлять пистолет на человека. Ни один профессионал такого не сделает. Но профессионалы никогда не убивают полицейских. А я хотел, чтобы этот подумал, что я на такое способен.

Он ничего не сказал и ничего не предпринял.

Я отступил в сторону.

— Садись.

Здоровяк двинулся к стулу, затем оглядел меня и увидел ссадины на моем лице.

— Он подошел слишком близко к тебе и облегчил задачу.

— У меня была масса возможностей. Садись.

Он сел спиной ко мне.

— Я не должен был оставлять тебя с ним наедине. Думаю, у тебя немалый опыт обращения с оружием, да и по другой части тоже.

— Есть немного. Побольше, чем у вас обоих, между прочим.

— Что, «фасел-вега» был просто блефом?

— Вы поехали к Вейкко потому, что кто-то позвонил, верно?

— Может быть.

— С «фасел-вегой» я не блефовал.

— Так или иначе, неплохо было бы иметь кого-нибудь за решеткой, когда Никканен заявится, как ты считаешь?

Я рубанул его ниже уха, по месту, которое считал оптимальным для этого. И в результате на моих руках оказались два оглушенных полицейских в ситуации, когда наставления по этикету вряд ли сильно мне помогли бы. И когда они придут в себя — один Бог знает. Этого никогда заранее не скажешь. Стремясь только отключить кого-то, всегда надеешься соблюсти четкую грань между безопасным обмороком и убийством.

Теперь нужно было связать им руки и ноги и заткнуть кляпы, и для всего этого я располагал только двумя простынями с кровати. Но я не собирался уподобиться сестре братьев-лебедей[5], так что пришлось оставить все как получилось.

Выждав, когда в коридоре никого не будет, я запер за собой дверь и отправился в противоположную сторону, надеясь найти запасный выход. И нашел. Никто не видел, как я выходил.

Ночь дышала свежестью и благолепием и навевала странное умиротворение, словно я уже имел все, чего пытался достичь.

Боль в щеке нарушила это благостное настроение: щека распухла, кровь начала пульсировать, и это отдавалось в каждом зубе, будь они прокляты.

Я обошел отель сзади, поднялся по темному берегу реки к площади у моста. В наличии было только одно такси — потрепанный «Мерседес-220» с забитыми тряпьем боковыми воздухозаборниками, которое хоть как-то удерживало быстро уходящее тепло мотора.

Пряча левую щеку от света фар, я спросил шофера:

— Буксировочного троса не найдется?

Трос у него был.

— У меня не заводится машина, здесь недалеко. — Я махнул рукой в южном направлении. — Сможете подбросить меня к ней и отбуксировать сюда?

Он согласился.

Когда я влез внутрь, полицейская машина подкатила к мосту и расположилась так, чтобы заблокировать дорогу с севера, лучи фар были направлены в северную сторону вдоль моста. Мы отъехали на полмили от города в сторону аэропорта, когда я приказал остановиться. Затем показал шоферу револьвер и предложил прогуляться до дома пешком.

Тот попытался возразить, но я убедил его, что мы с револьвером обладаем большинством голосов, и он поплелся в город.

Проехав еще пару сотен ярдов, я остановился, набросил буксировочный трос на телефонные провода и дернул. Потребовались значительно большие усилия, чем я предполагал, но в конце концов мне удалось их оборвать. Теперь, если сообщение еще не прошло, в аэропорту ничего не будут знать. И я погнал машину дальше.

Можно было затратить уйму времени на запутывание следов моего бегства, но в этом не было необходимости. Всем и так было ясно, что я направлюсь к «Биверу», иначе Лапландия оказалась бы листом липкой бумаги, а я — прилипшей к ней мухой. Запихав комок финских марок в перчаточный ящик, я оставил «мерседес» прямо у аэропорта.

По пути к «Биверу» никто не пытался меня остановить.