Одиннадцать случаев…

12 Командировочный с паровозиком

Сундук, на котором я в детстве сиживала под дверью у брата и с обидой в душе слушала хохот и выкрики его приятелей, сундук, на который я перетаскивала брата, когда он болел малярией и ему звонили с завода, наш старый сундук стоял теперь у брата в передней под зеркалом, чем-то покрытый, на него клали шляпы и сумки, его как бы не было.

Прихожу я однажды к брату и вижу — сундук раскрыт. Светлеет откинутая крышка, оклеенная пожелтевшей бумагой.

Брата я заметила не сразу — он уютно сидел на корточках между сундуком и вешалкой. Я заглянула в сундук — оттуда пахнуло густым запахом нафталина и шерсти. Там лежала старая шинель.

— Неужели она?

Брат кивнул.

— Историческая шинель! Реликвия эпохи кремлевского трубача.

Если пулями она была пробита лишь в мечтах ее владельца, то длинные обтрепанные полы на самом деле покрывали бока живой белой лошади. А вот и труба. Позеленевшая, с вмятинами. Тоже реликвия эпохи кремлевского трубача.

А что это брат держит в руках? Какой-то игрушечный паровоз. Нет, это не игрушка. Это примитивная модель паровоза из довольно толстого листового железа.

— Он тоже исторический, — сказал брат, — но совсем из другой эпохи. Это первая вещь, которую я склеил силовым клеем.

— Он склеенный?

— Да, вот смотри! — Брат перевернул паровозик. Края гнутого железа находили один на другой, и нигде не было видно ни винтов, ни заклепок, ни следов сварки или с пайки. — Если бы ты знала, сколько проклятий слышал от меня этот паровозик! — сказал брат размягченным голосом. — И я сам от себя тоже.

— Чем же провинился такой симпатичный паровозик?

— Именно тем, что симпатичный, игрушечный… Пойдем ко мне!

Брат закрыл сундук, а паровоз взял с собой в комнату. Мы уселись в кресла у низкого столика, паровоз стоял перед нами.

— Я ведь еще в детстве, еще до химии увлекался паровозами.

— А как же, я помню, у нас была железная дорога, я все хотела возить своих кукол, а ты говорил, что сперва пойдут товары. Ты делал товары — такие аккуратные тючки из тополиного пуха, перевязанные нитками. Они ездили, а мои куклы ждали на станции.

— Да, с паровозиком я промахнулся, не надо было его делать…

— Ну, так что же с ним получилось?

— М-м-м… Начать придется издалека, с Васильева. Помнишь, я тебе рассказывал — директор завода, у которого я выпросил немного вещества…

— Помню — большевик со старого плаката.

— Да, это мне так показалось тогда. Вообще-то он не плакатный, конечно… Ну, так вот, это вещество… Я стал над ним работать, всячески издеваться над ним. Как? Это тебе трудно будет понять. Возился довольно долго. Наконец сделал все, что можно. Осталось провести последнюю стадию синтеза. Где это сделать? Нужна лаборатория, приспособленная для таких работ. Официальным путем я тут не мог идти, потому что эта тема не стояла пока в плане нашего института. Стал звонить знакомым химикам. Никто не берется.

И вот однажды проезжал я мимо нашего старого завода и вдруг — сошел с трамвая. Сам не знаю почему. Подошел к проходной будке. Будка такая же и в такой же защитный цвет выкрашена, а я — другой. Дверь в будке открыта, там старичок сидит, пьет чай из кружки и закусывает. Я подошел ближе — старичок незнакомый.

«Вам кого, гражданин?»

Я стал называть тех, кто со мной раньше работал. Старичок никого не знает. Стал вспоминать, а как фамилия Пети… Наконец вспомнил: Пономарев! Петр. А как дальше, не знаю.

«А, — говорит старичок, — Петр Михайлович? Сейчас позвоним».

Короче говоря, я увиделся с Петей, и он мне помог. Познакомил еще с одним химиком, и тот довел мне мой полупродукт.

— А какой Петя стал? — спросила я.

— Настоящий мужчина! И такой строгий — в очках. Был на войне, остался цел, рассказывал о других наших товарищах — не все вернулись…

— А Катя?

— Катя вышла замуж, только не за Петю, у нее трое детей, она сейчас не работает, увязла в семейной жизни… Да, получил я тогда свой многострадальный второй компонент, только уж очень его было мало… А первый мы с Борисом сделали сами.

— Ну, а какова была реакция? Помнишь, когда мы еще перед войной в кухне с Володей сидели? Я очень тогда за вас перепугалась, что-то вы такое затевали…

— Ну, страхи твои были преувеличены, только вряд ли у нас тогда что-нибудь вышло бы! Да, наступил, наконец, момент, когда я в первый раз слил два вещества. Это было ночью. В то время было нормой засиживаться до ночи. Я еще утром пригласил Бориса участвовать в этом торжестве, и мы никак не могли дождаться, когда все уйдут.

Мария Васильевна, лаборантка, так долго копалась — все что-то прибирала, ушла, потом вернулась — очки забыла…

Наконец — все. Представляешь себе — ночь. Огромное пустое здание. Тихо. Темно почти. Так кое-где тусклые лампочки горят. И только один светлый кубик, одна живая клетка во всем здании, и в ней за лабораторным столом возятся две серые мыши — это мы с Борисом. Что я тогда чувствовал? Такая смесь хорошего предчувствия с нехорошим. «А вдруг?» Адская смесь. Ну ладно, я вынимаю две бутылочки и ставлю на стол. Весь день носил их в кармане, они такие маленькие, вещества в них — чуть-чуть… Борис сидит смирно, командую я.

— Очень хорошо представляю себе, как ты командуешь.

— «Чашку!» Борис подает чашку. Я ему возвращаю — нужна чистая чашка. Борис берет другую чашку, вытирает ее, ставит на стол. «Теперь садись и смотри в оба глаза». Наливаю из одной баночки, наливаю из другой, и вдруг — пш-ш! — в чашке зашипело. Борис говорит: «Выпустили духа из бутылки». А дух пенится, вспухает… Я потрогал чашку — горячий, черт, дух, и все лезет. Борис его подбадривает: «Работай, работай!» И он — рад стараться — шипит, кряхтит, лезет все выше, выше, потом шапкой встал над чашкой, покачался, подумал и стал переваливаться через край, как тесто. Перевалился, капнул на стол, перестал вылезать и застыл. Мы поглядели друг на друга — силен! Я схватил шпатель, колупнул каплю на столе — не отколупывается. Потрогал массу — застыла, как камень. Я говорю: «Надо заняться тем, как замедлить реакцию, а то ничего склеить не успеешь!» Подумай только, дорогая, уже разговоры идут о склеивании! Борис говорит: «Надо еще проверить, на что он способен. Что будем клеить?» Решили прямо хватать быка за рога — склеивать что-нибудь железное. Достали металлические пластинки, приготовили новую порцию, смазали, сдавили зажимами, а сколько ждать — не знаем. Решили для верности подождать часа два. Что мы только не делали! И анекдоты рассказывали, и приемы джиу-джитсу друг на друге пробовали (не так уж безопасно для лабораторного оборудования), и все равно больше часа не выдержали, сняли зажимы, пошли проверять на машину… Результаты — сверх ожидания! Я хотел подготовить еще порцию, но Борис меня остановил: «Не сходи с ума! Надо оставить на что-нибудь солидное, начальству показать».

Вот и склеили… солидное. — Брат показал на паровозик. — Мы извели на него все, что у меня было. Я так был уверен в успехе, с такой радостью мы с Борисом этот паровоз делали! Кроили железо, выпрямляли молотком, гнули… Гром стоял, как в кузнице. Сделали и радовались, как мальчишки, как дураки. И понес я этот паровозик сначала к нашему директору института. О нем говорили, что он знающий, одаренный и к тому же с юморком.

«Клей еще не родился, это еще зародыш, эмбрион. Он может и совсем не родиться — не до него сейчас. Но он должен родиться и стать могучим…» — думал Давлеканов, сидя с железным паровозиком под мышкой в приемной у директора института.

Шум голосов у двери, директор сам выпускает посетителей и жестом постового, регулирующего движение, приглашает Давлеканова в кабинет. Они садятся друг против друга. Давлеканов еще ни разу не видел директора вот так, в упор. Чего можно от него ждать? Сухощавый, изящный, умеренного роста, по легкости движений, живости поворотов еще молодой, но по морщинам где-то около ушей, по темным пятнам на просвечивающей лысине видно, что на возрасте. Нехорошо. Что-то в этой моложавости есть обманное. Давлеканов передает ему паровозик.

— Все склеено!

Директор надевает прозрачные без оправы очки и начинает разглядывать паровозик.

— Ш-ш-ш… — добродушно смеется он.

Давлеканов вглядывается в его лицо. Приятное, красивое даже, но его можно спутать с кем угодно. Черты правильные, умеренные и — никакие. Это не обнадеживает. Нет, не обнадеживает.

Директор с жадным мальчишеским любопытством рассматривает колеса, трубу, постукивает карандашом по выпуклому боку паровоза и посмеивается:

— Ш-ш-ш… Все соединения на клею?

— Да, вот смотрите, нигде ни болта, ни заклепки… А вы представляете себе громадные металлические конструкции, превращенные в монолит?

— Представляю, я читал вашу записку.

Директор отдал паровозик Давлеканову и снял очки. Он уже поиграл в эту игрушку и снова стал взрослым. Нет, старым. Лицо не было больше приятным, красивым, оно стало плоским.

— Это грандиозно! — сказал он, глядя на Давлеканова усталыми, блеклыми глазами. — Но кто поручится, что ваш клей выдержит эти огромные нагрузки? Кто докажет?

— Опыт, конечно! А для опыта мне нужно хотя бы три килограмма второго компонента, сделать первый — не проблема.

— Ну, и чем же я могу быть вам полезен? У нас в институте, как вам известно, нет этого вещества. И сделать его мы не можем, институт не имеет права работать с отравляющими веществами.

— Я знаю, я хочу просить вас — закажите на каком-нибудь заводе, а я подготовлю почву, чтобы там заинтересовались.

Директор засмеялся — ш-ш-ш — и снова сделался добродушным.

— Ну что вы, голубчик, вы же химик, вы прекрасно знаете, что для производства вашего вещества нужны особые условия. Кто же это в ущерб основной работе будет для вас делать?

— Не для меня, а для вас! — брякнул Давлеканов.

Директор слегка опешил от этой наглости.

— Хорошо, для меня, если это вам так угодно. Но я-то должен быть уверен, что нашему институту это нужно!

— Но ведь в конечном результате…

— В конечном результате, — перебил директор, — я вижу перед собой только склеенную игрушку, а производство игрушек не является на сегодняшний день передовым краем нашей промышленности.

Давлеканов с ненавистью посмотрел на директора.

— Нашему институту это не нужно. А кому этот клей нужен? Одному Давлеканову, да?

Директор говорил что-то о задачах промышленности на сегодняшний день, но Давлеканов его не слушал.

«Поезжу сам по заводам, не все же такие амебы, как наш!»

— Вы не забыли, — прощаясь, напомнил директор, — за вами тема, нужная стране сегодня? Ш-ш-ш…

— Как я себя ругал, дорогая! — говорил мне брат. — Сделал, балда, паровозик, а надо было просто склеить две металлические детали. Нагляднее было бы и серьезнее. И на заводах, куда мы с Борисом ездили, тоже с интересом разглядывали паровозик, а как до дела — разводили руками. Ну, может быть, годика через два, через три… А то и вовсе отказывали. Я и сам стал понимать — задач у промышленности много, задачи трудные… — Брат помолчал. — А для меня это было время и трудное и… нехорошее какое-то — я стал терять веру в успех. Мне стало казаться, что и Борис охладел и таскается со мной так, по дружбе. Отличный он в общем малый! В командировках ведь всякое бывает. Спишь иногда где придется… Как-то пришлось нам ночевать в учрежденческой комнате, а там только диван и стол. Борис говорит: «Я еще не покойник, чтобы спать на столе!» Отодрал от дивана спинку, положил на четыре стула — ложе получилось что надо. Здорово оба выспались. Один — на диване, другой — на спинке. Да-а-а, поездили мы с ним! Это был по-своему интересный период!

— Это был замызганный период! — сказала, входя, Танюша. — Он тогда так оборвался, так обтрепался… И всю жизнь я слышу про этот клей, а вазочки… И не только вазочки — тарелка в цветочках (еще мамина) и та не склеена! Все как лежало разбитое, так и лежит. И никакой клей почему-то ничего не может склеить!

— По правде говоря, — сказал брат, — не люблю склеивать разбитое. Люблю быть господом богом и создавать новое. Вот ручки-ножки, вот кишочки, смазал-склеил, дунул-плюнул — живи, работай!

Танюша скрестила руки на груди.

— Наконец-то сознался! В первый раз в жизни услышала вместо обещаний правду! Теперь по крайней мере ничего не буду дожидаться, отнесу все в мастерскую.

— Зачем в мастерскую? Мы позовем Бориса Ивановича, он любит склеивать. Он все тебе сделает.

— Вот и отлично! Борис Иванович милый и, кроме того, с юмором.

Брат подмигнул мне — дорвутся оба до анекдотов!

Танюша ушла.

— А поездка в Германию, она тебе ничем не помогла?

— О, поездка в Германию! Это была любопытная поездка! — Брат улыбнулся. — Это был, знаешь, такой психологический этюд! Я тебе не рассказывал?

— Подробно — нет.

— Это надо будет отдельно рассказать. Я там одновременно потерпел поражение и одержал победу.

— А что было важнее?

— Победа!