Однажды в Париже

Глава 12

Коко Дансени.

Когда я узнала эту новость, я и без того уже была выведена из себя. Из-за Арианы, жены певца из нашей лучшей рэп-группы, маленькой белой стервы, которая считает, что на нее возложена миссия защищать своего дорогого негра. Рок-журналы, телевидение, фирма грамзаписи, конечно же приятели, организаторы концертов — все те, кто помог «сфабриковать» успех ее вечно возбужденного мужа, отныне находились у нее под подозрением. Теперь, перед любой инициативой, требовалось получить добро у особы с горсткой турецкого гороха в голове вместо мозгов. Потому что ее белая задница вскружила голову Бобби, она считала себя Эвитой Перон[95]. Каким тоном она со мной разговаривала! Они оба страшно задавались. Она сделала из самой симпатичной канальи в Париже зануду, который все время и ко всему придирался. Сегодня утром это было особенно невыносимо. Она требовала, чтобы я позвонила в журнал «Экспресс» и запретила им печатать фотографию Бобби с Нельсоном Манделой. Не буду говорить вам, сколько дипломатических усилий за два года до этого пришлось проявить «Континенталь», чтобы добиться для рэпера аудиенции в Кейптауне. Бедный Нельсон Мандела: все черные старлетки планеты хотят оказать ему почести. Если он будет соглашаться, то всю оставшуюся жизнь только и будет делать, что принимать заверения в почтении к нему. Короче говоря, мы добились допуска туда для Бобби. Благодаря отрывку, который он сочинил для пропаганды борьбы со СПИДом и включил в альбом «Анфуаре». И потому что бывший южноафриканский президент хотел, чтобы ему объяснили эту историю с платками у мусульманок в парижских пригородах. Напоминаю вам, это было в 2003 году. Посол Франции в ЮАР уже защищал наше дело, но Бобби оказался вторым официальным рупором по вопросу о светском характере школы во Франции. Как если бы Четвертая республика послала Эдит Пиаф судьей на Нюрнбергский процесс! Безумие какое-то. Не стоит и говорить, что Бобби подготовили заранее досье на эту тему, мы все за это взялись. Результатом были довольны: хотя нам предоставили около десяти минут, встреча затянулась и заняла гораздо больше времени. При выходе оттуда Бобби буквально порхал от радости. Целых три месяца он только и говорил, что о своем новом божестве. И вот сегодня утром его подруга больше не желает, чтобы фото, на котором запечатлен этот славный тет-а-тет, появилось в печати. «Экспресс» должен сконцентрироваться на самом Бобби, на его послании и конечно же на ней.

— Кончайте ваш номер с добрым черным Бананиа. Бобби — француз. Не стоит изображать его в виде попавшего в город банту, который приходит выразить свое почтение Дяде Тому. Если бы вы читали тексты его песен, вы бы знали, что он говорит о безработице, о насилии, о любви, о Саркози, о Франции, о том, что нас интересует. Забудьте это фото, Бобби — не бронзовый поклонник черного далай-ламы. Лучше напечатайте снимки с нашей свадьбы. Он женился на белокурой эльзаске, и мы пропустили этап с кюре и с имамом. Это интересно, и это показывает кое-что о так называемой религиозной войне в пригородах…

Читали ли мы его тексты?! Несчастная идиотка. Мы их писали за него, его песни! Но ей на это было наплевать. Ей было важно одно: чтобы ее фото было в «Экспрессе». В момент паломничества к святому Нельсону Бобби не пожелал взять с собой свою белую милашку. С тех пор положение изменилось. Ариана взяла над ним власть. Он теперь был только с ней и для нее. На вопрос журнала «Inrocks» «Кого вы любите по-настоящему?» Бобби ответил: «Мою публику». Это было слащаво и претенциозно, но в некотором роде искренне. Ариана устроила из этого целую драму. Мне уже тогда пришлось звонить, прося внести в текст поправку. И тут все началось снова. Потому что договариваться с «Экспрессом» придется мне. А потом неизбежно выслушивать комментарии этой фальшивой девки, когда она будет листать журнал:

— Конечно, они убрали фотографии с Нельсоном Манделой. Это всегда так. Они думают, что мы можем вести диалог только с неграмотными у себя на лестничной клетке…

Короче, было 11 часов утра, я заканчивала пить уже четвертую чашку кофе за утро, и лучше было ко мне вообще не приближаться, когда мне позвонила секретарша Оливье. Меня ожидали там. Это случается со мной не каждый день. Оливье вообще человек очень закрытый. Изящный, молчаливый, холодный, вежливый, одетый в серый или темно-синий костюм, он проскальзывает по коридорам «Континенталь» и если случайно заходит в какой-нибудь из кабинетов, то незаметно, как пыль. Он почти не открывает рта во время совещаний. Сомневаюсь, чтобы до прихода к нам он когда-либо покупал компакт-диски. Если только Баха или что-нибудь в этом роде. Он получил повышение не в силу заслуг, а из-за статистики. Вопрос престижа: нужно было, чтобы в группе был выпускник Национальной административной школы. И сразу мы обзавелись бухгалтером. На своем первом обеде в дирекции он высказал так мало идей, что все стали задаваться вопросом, действительно ли он учился в этой знаменитой школе. «Да, два или три дня», — ответил всем Ренар, всегда злословивший.

Потом выяснили, что до прихода к нам Оливье сделал довольно неплохую карьеру высокопоставленного чиновника. В Министерстве внутренних дел! Не стоит и говорить, сколько об этом судачили в кулуарах. Полицейский во главе фирмы грамзаписи. Все считали этот выбор бессмысленным. Я первая. Я ошибалась. Наши рэперы и слова по этому поводу не сказали. Всегда разговаривая со мной, как со своей рабыней, и осыпая всяческими оскорблениями полицейских, они отказались от всех своих предрассудков перед тем, кто держал в своих руках их судьбу. Я и сама привыкла к нему. Оливье старался, ходил на концерты, приглашал звезд нашей фирмы к себе на обеды, а главное, улучшал финансовые отчеты. На их результаты с восторгом реагировала фондовая биржа, а меня он изводил в сто раз меньше, чем Ренар. Одна загадка оставалась полностью нераскрытой: какие резоны побудили владельцев фирмы взять на этот пост выпускника Национальной административной школы? Ну что ж, в тот самый момент, когда я села напротив Оливье в его кабинете, я получила разгадку.

Насчет того самого момента я преувеличиваю. Оливье всегда делает небольшую паузу, прежде чем обратиться к тем, кого вызывает к себе, как будто ждет, когда прозвучат три удара. Итак, я села и я ждала. К счастью. Если бы я не опустилась в кресло, то от удивления рухнула бы на пол. Оливье говорил в своей манере, не спеша, тщательно выстраивая информацию. Всегда создается впечатление, что он читает с телевизионного суфлера или диктует своей секретарше. Очень просто: у него слышны знаки препинания.

— Мне позвонили с площади Бово. Там находится Министерство внутренних дел. У меня там осталось несколько хороших друзей. Они сказали мне, что в комиссариате восьмого округа Парижа была зарегистрирована жалоба на Брюса. Ее подала некая Аньес де Курруа. Я не буду вам описывать ее, вы знаете ее лучше меня. Только к полицейским она пришла с загипсованной рукой на перевязи. В ее заявлении нет ничего двусмысленного: это Брюс ее поколотил. Три дня назад, в вечер концерта Моби, в «Бристоле».

Не хотела бы видеть себя в этот момент. Я, наверное, напоминала петуха, который подвергся электрошоку от восходящего солнца. Каждый волосок на моих руках встал дыбом. После дела Канта, в разгар дела об изнасиловании, в котором обвинялся Джонни Холлидей, вся пресса набросится на меня. В фирме «Юниверсал» эти две катастрофы мобилизовали людей на месяцы. Это будет судебное преследование за приставание. У меня завтра появится еще одна морщина. Разные причины ярости сталкивались друг с другом. Ярость, вызванная Оливье, который счел нужным уточнить, с чем ассоциируется выражение «площадь Бово». И ярость, вызванная пороками аристократических кварталов Парижа. Охваченная гневом, я только и смогла, что вымолвить:

— Бристоль? Отель?

Оливье не сделал мне поблажки:

— Конечно, отель. Не гараж «Пежо» у Порт Шампетриер. Вы уверены, что вы директор по связям с общественностью?

Я предпочла промолчать. Я была заинтересована в том, чтобы как можно быстрее привести свои мысли в порядок. Спокойствие Оливье внушало страх. Иногда я сожалела об истерических припадках гнева Ренара. С ним мы играли по правилам: патрон отвратительный, но решительный и смелый. Если бы он мог, он курил бы две сигары сразу, но он не делал вам пакостей за спиной, предпочитая сто раз облаять вас в лицо. С Оливье ничего похожего. В песочнице это маленькое существо не испугало бы и мальчишек. Но теперь, когда он достиг того положения, которое занимал, многие чувствовали, как холодеет спина от его взгляда. Скользкий как угорь, он даже не смотрел вам в лицо. Через два месяца после этого разговора, когда он списал меня со счетов, я нашла свои вещи прямо на тротуаре; мне запретили снова войти в здание, и Оливье так никогда и не принял меня, чтобы дать мне объяснения. Вдруг переведенная в разряд спорных вопросов, я была вычеркнута из его памяти еще до того, как узнала о своей участи. Это его стиль: закрыть дверь, повернуть ключ в замочной скважине и остаться одному в своей комнате. Вокруг него ни один из его служащих для него не существует. Во время интервью журналу «Экспансьон» (об этой встрече он приказал мне договориться в течение недели) он объявил: «Я подниму эту группу на первый уровень в Европе». И этот чудак думал приписать заслугу в этом себе одному. Что могут машинистки-стенографистки или пресс-атташе поднять к вершинам? Ничего, если только не свою переменчивость, свое невежество и свой стаж в R.T.T.! На его взгляд, моя роль была простой: иметь контакты со всеми ради его все большей персональной славы и сохранять дистанцию, чтобы никакая тень не упала на него. В любой момент я должна была быть готовой исчезнуть с глаз долой. На вечере Моби он три раза подавал мне знак, чтобы я представила его трем особам. Как только эти формальности были выполнены, он сразу же отсылал меня, чтобы я занялась гостями. Довольно, не буду больше распинаться. Коротко говоря, я не люблю Оливье.

Итак, он ждал от меня ответа.

— Я спрошу у Брюса, — выдохнула я. И тут же продолжила: — Он все еще в «Бристоле». Если хотите, я могу его попросить зайти сюда. Когда мы узнаем, что на самом деле произошло, я свяжусь с нашим адвокатом. Через час я буду держать вас в курсе дела…

Обычно во время собраний — это его трюк — Оливье едва слышно говорит «Дальше» еще до того, как ты закончил излагать свою точку зрения. Но сейчас он просто резко спросил:

— Вы кончили кудахтать?

Я услышала эти три слова, произнесенных сквозь зубы, и мне показалось, что я теряю слух. А этот подлец добил меня, сказав:

— Не могу понять, как вы могли успешно довести до конца хоть одно дело по связям с общественностью.

После чего он сделал большую паузу. Я искала глазами дверь, которая открывалась одновременно с выплатой выходного пособия, когда этот садист взял дело в свои руки.

— Первое, — услышала я, — вы сажаете Брюса в самолет до Нью-Йорка, и немедленно. Вы не даете ему никаких объяснений. Если он будет жаловаться, пусть позвонит своему агенту. Скажите ему, что парижскому филиалу «Континенталь» он больше не нужен. Уточните, что с этого момента мы больше не заплатим ни сантима за его пребывание здесь. И ни в коем случае, я подчеркиваю, ни в коем случае не затрагивайте вопроса об этой Аньес. Трудно вымыть медведя, поэтому лучше не пачкать его. Медведь — это мы. Нельзя ни за что дать себя забрызгать грязью из-за поведения Фэйрфилда. Если он попал в дурную историю, это его проблема. И речи не может быть о том, чтобы попытаться прикрыть эту историю об избиении женщины. К счастью, официально в данный момент мы ничего не знаем. Я повторяю: ни-че-го. Итак, мы отправляем этого янки прочь от нас, и больше мы пальцем не пошевельнем.

Я, конечно, тоже не лебедь белый. С тех пор, как я занимаюсь пиаром, я знаю, что слова «информация» и «ложь» так же неразделимы, как «партия» и «Ленин». Я не делаю из этого драмы. Это скорее своего рода игра. Но сейчас Оливье требовал от меня не соврать, а предать. Меня посылали ноги вытереть о Брюса. Я попыталась спасти честь:

— Кажется, когда друг кривой, верность состоит в том, чтобы смотреть на него в профиль. Мы можем попытаться сделать это с Брюсом. Я работаю с ним уже десять лет. Я хотела бы оставить ему шанс для того, чтобы прояснить это недоразумение. Если он уедет, газеты сразу же начнут писать, что он сбежал.

Лучше бы я оставила свой гуманизм при себе. Не стоило надеяться, что мой номер в духе Матери Терезы тронет сердце Оливье. Доброжелательность не входила в перечень тем для разговора. Так же, как и пресса.

— Журналы?! Да плевать на них, — заявил Оливье. — Этим будет заниматься правосудие, и не мелкое французское правосудие, сутяжническое, административное, небеспристрастное и деликатное со звездами, а настоящее правосудие, американское. И тут вовсе не до смеха. Ее адвокаты разорят нас, а если хорошо справятся с делом, то могут еще и нам предъявить обвинения. И когда я говорю «мы», я имею в виду вас и себя. Я ничего не знаю, я никого не видел. Я больше не знаю Брюса Фэйрфилда, вы заталкиваете эту обжигающую картофелину в самолет, и вы не говорите ему ни одного слова о поданной на него жалобе. Подчеркиваю: ни одного слова. Если он нам сделает признание, если он сможет процитировать одну из наших фраз, если мы хоть коготком увязнем в его деле, все пропало: мы окажемся в паутине лжи. Истина — это как пузырек в шампанском: она всегда поднимается на поверхность. Единственное средство от надвигающегося кризиса — это бегство. Пока что мы очищаем почву и прячемся в укрытие. Когда Брюс будет далеко, когда разразится скандал, мы будем разыгрывать комедию, как и другие, говорить: «Мы солидарны, мы сохраняем свое доверие к нему, это заговор», — и так далее, и тому подобное. И делать все что угодно, чтобы успокоить других звезд нашей фирмы и сохранить свой хороший имидж. Но в данный момент — ни слова. Что значит только одно: вы не произносите ни одного слова. Ясно? Ни одного!

Главное — не надо спорить с Оливье. Во-первых, он, несомненно, был прав. Во-вторых, это ничему бы не помогло. Это все равно что гладить дерево, произносить речи о солидарности, дружбе, презумпции невиновности и другие хорошие слова. И что же мне оставалось делать — выйти из его кабинета как полное ничтожество, неспособное иметь хорошие идеи, или взять на себя инициативу? Нет и нет! Поскольку оборона мне была запрещена, я предложила подготовить наступление. Если я не могу защитить Брюса, то я могу собрать информацию об этой ходячей чуме Аньес. Поверьте мне, у меня были идеи на этот счет.

— Хорошо, — кивнула я, — я отправляю Брюса как можно дальше. И навожу справки о несчастной жертве. Я представлю вам идеальную жертву для адвоката защиты, настоящую жертву, язвительную, надменную, расчетливую, развратную и жадную к деньгам. За неделю я узнаю о ней все. Вот увидите, у вас будет такое впечатление, будто вы ее сами выбрали. Я займусь этим.

Мой гнев рассеялся. Я уже предвкушала свое торжество. Через неделю я буду знать слабые места этой Аньес не хуже, чем то, что у меня лежит в кармане. И поскольку на ложь я не имею права, я буду играть с истиной, как клоун играет в серсо[96]. Оливье, не столь склонный к мечтаниям, попытался остудить мой пыл:

— Делайте что хотите, но только не впутывайте меня в свои интриги. В особенности действуйте скрытно. И не начинайте ничего, пока самолет с другим дурачком не поднимется в воздух. И не стройте больших иллюзий. Если эта девка хочет содрать с Брюса шкуру, она ее получит. Дым может рассеяться, а пепел остается. Если дело разразится, то Брюс спечется. Такова жизнь, и тем лучше: это партия в шахматы. Пешка может съесть короля. Если же вы собьете пешку щелчком, браво. Вы, может быть, даже получите за это премию в конце года. А сейчас расчищайте территорию. Отправьте Брюса в его прерии и постарайтесь отменить заказы на рекламу его второго концерта в «Берси». Одного будет достаточно, если он продержится до этого времени. До новых указаний не ставьте больше ни су на этого жеребца.

За десять дней до этого перед Брюсом расстилали красную ковровую дорожку. Теперь его выпроваживали через служебный вход. Мне следовало бы возмутиться. Но, к счастью, у меня не было на это времени. Я мужественно повернулась и отправилась в свой офис. Прежде всего, чтобы объявить Брюсу, что он улетает сегодня вечером. Чудесный сюрприз: Брюс не спорил. Поскольку он летел на американском самолете и в первом классе, все его устраивало. Вот уже два дня он просто бродил по авеню Монтень; пора было возвращаться и заниматься шопингом на Мэдисон-авеню. Осторожно я спросила его, сопровождает ли его Аньес. Ответ: нет, она еще не получила визы. Прекрасно, лимузин подъедет за ним к «Бристолю». Пусть не забудет при отъезде оставить здесь свой мобильный телефон. Как только узнаю больше об условиях его концерта в июне, сразу позвоню ему в Нью-Йорк. И все. Когда я повесила трубку, я чувствовала себя восстановившейся. Все шло слишком гладко. И это было только начало. Колесо фортуны еще продолжало крутиться. Потому что дальше меня ждал настоящий подарок. Его имя Эдмон, персональный шофер Брюса во время его пребывания в Париже. Он сразу же ответил по мобильнику и через полчаса был уже у меня в кабинете.

Не знаю, как устраиваются эти парни, которые зарабатывают сущие гроши, но вид у них всегда более элегантный, чем у патронов, которых они возят. Серый костюм, серая рубашка и черные ботинки, начищенные до блеска, — у Эдмона был вид парня с рекламной картинки «Гермес». Как правило, едва эти шоферы-охранники открывают рот, под одеждой топ-менеджера обнаруживается гризли, как чемодан без ручки. Но бывают исключения. Эдмон был вьетнамец, приехавший в Париж три года назад, и его ум совсем не был горсткой риса, далеко нет. В своем роде он был действительно хитрецом. Он только что провел первую половину дня с сыном кувейтского принца.

— Парень 16 лет, — доложил Эдмон. — Его мать поручила мне отвезти его за покупками. Мы поехали в фирму «Ягуар». Он купил себе открытую машину. Потом мы поехали в «Вирджин». Он приобрел там сотню дисков с видео. Мне даже не предложил выбрать себе один-два. У этих арабов нет никакой элегантности. Все им должны. В один прекрасный день они потребуют, чтобы ресторан «Максим» стал рестораном шиш-кебаб…

Ай, ай, ай… Наши вьетнамцы не любят наших арабов. Однако нечего было мне вступать в дебаты по этому поводу. При этом у меня появилась уверенность, что я что-то узнаю от него. И я не ошиблась — Эдмон рассказал мне, что мать принца спит с консьержем отеля «Ланкастер», в котором они остановились:

— Именно поэтому каждое утро в 10 часов мальчик должен куда-нибудь отправляться. В прошлом году у нее был роман с парикмахером. А ее сестра пристает ко всем горничным. Как только они выходят из дома, они надевают чадру, чтобы показать свою скромность, но в отеле они быстро юбки задирают.

Он был как настоящая сплетница. Это было удачей для меня. Как я и мечтала, Эдмон знал о своих клиентах все подробности, вплоть до цвета их пижам. И тут мне так повезло, как будто я подкову нашла. Эдмон прекрасно помнил три первых дня связи между Аньес и Брюсом. Только в этом случае он повел себя более осторожно. Прежде чем злословить о них, он выждал, какой будет моя реакция. Доверьтесь мне: я была вся внимание. Со звездами я навидалась всякого. Никакие его откровения не смогут меня шокировать. Чтобы Эдмон меньше смущался, я рассказала ему о пребывании в Париже во время международных соревнований по теннису одного английского певца-наркомана, сидящего на кокаине, который стал бы нюхать всю белую линию разметки корта, если бы я оставила его одного на трибуне. После чего мы перешли к небольшой проблеме Брюса с алкоголем. Затем к его посещению замка Фонтенбло. И тут сенсация! По возвращении, на заднем сиденье «мерседеса», на глазах у шофера Аньес занималась с Брюсом оральным сексом. В первый же день, как раз перед вечером в «Кристал Рум»! Эдмон был точным. Бесполезно говорить, что я вкушала его слова, как нектар. Эта девица была настоящей шлюхой. Но это еще не все, готова поспорить, вы не угадаете, что было потом. После ужина Эдмон высадил Брюса, мертвецки пьяного, у «Бристоля», а затем отвез Аньес домой. И прежде чем выйти, она предложила шоферу подняться к ней домой, и там они переспали. А потом договорились о свидании назавтра. Я была на седьмом небе. Ах, еще и в театральной ложе? Я просила Эдмона рассказать как можно подробнее. Почему? Ну что вы, какие могут быть извращенные наклонности. Совсем нет. Просто мой разговор с Эдмоном записывался на пленку.

Эта Аньес, я с ней справлюсь в два счета.