Так Сергей попал в агентуру УБХСС и превратился в "почтмейстера" с псевдонимом "Севастьянов". Что ему оставалось? Не мог же он, нормальный мужик с дипломом инженера, дальше висеть на шее у Лены или, как Иванушка-дурачок, за жалкие гроши вкалывать разнорабочим на стройке! Нет уж, хрен вам в глотку!
Работа с Шапиро оказалась нисколько не обременительной, денежной и из-за свободного расписания удобной, хотя первое время Сергея, признаться, коробило при мысли, что Додик доносит Затуловскому о каждом его шаге. Но так уж устроена наша жизнь, что на некоторые вещи разумнее не обращать внимания, смотреть философски, как бы сквозь пальцы. Раз уж все советские люди от мала до велика под колпаком у государства, то почему Сергей должен быть исключением? Скрывать ему нечего, тем более от Затуловского, который, надо отдать должное, показал себя справедливым, во всех отношениях достойным шефом. Когда масштабы затеянной им "почтовой игры" разрослись и Сергей стал наваривать на ней по тысяче с лишним в месяц, Затуловский отказался войти в долю, сославшись на то, что обойдется без этих денег. Единственным, на что он согласился, да и то скрепя сердце, были коньячные подношения, достававшиеся, судя по всему, сослуживцам подполковника, потому что сам он вот уже пять лет не пил ни грамма и даже бросил курить из-за хронической язвы желудка.
В общем, сотрудничество с Затуловским можно было бы считать редкостной удачей, если бы не одно "но" - временами на обычно вежливого Романа Валентиновича что-то накатывало и он ни с того ни с сего обдавал Сергея язвительным презрением, что обнаруживалось как в размытом, студенистом, скользящем взгляде, так и в донельзя оскорбительных шуточках, от чего Сергей приходил в ярость. Причем, как это ни удивительно, хамство сквозило у Затуловского чаще всего в тех случаях, когда Сергей брался за дополнительные задания и, казалось бы, заслуживал поощрения. Именно поэтому он сегодня наотрез отказывался от роли коллекционера, хотя в благодарность за только что выданную индульгенцию запросто мог бы услужить Затуловскому.
"Такова, видно, природа всякого работодателя, - размышлял Сергей, коротая время в ожидании шефа. - Стоит по неосторожности поддаться его напору и без возражений выполнять все прихоти, как он усядется мне на голову. Нет уж, увольте, товарищ подполковник, не на того напали! Пусть мы накрепко связаны друг с другом, а без должного уважения я для вас пальцем о палец лишний раз не ударю. Другое дело, если вы просто, по-человечески попросите меня. Тогда, пожалуй, лучше не упрямиться, а мало-помалу уступить".
- Ну как, надумали? - быстро спросил Затуловский, успевший выпроводить посетительницу.
- Роман Валентинович! - Сергей встретил его обезоруживающей улыбкой. Поставьте себя на мое место. Почтовой клиентуры невпроворот, за неделю я пропускаю через себя сорок, а то и пятьдесят человек. Работа штучная, деликатная, каждый хочет, чтобы ему уделили особое внимание, выслушали, посочувствовали. А сколько разъездов? Жуть! В иные дни, не вру, на спидометре набегает до трехсот километров. Это вам не хухры-мухры!
- Кто спорит? Ваши заслуги мы ценим, об этом вы знаете.
- А толку?
- Хотите, отдам свой орден, - добродушно усмехаясь, предложил Затуловский. - Дать?
- Поносить?
- Насовсем.
- Лучше дайте мне сменщика или откройте филиал почты.
- Чтобы погубить все? Нет, Сергей Константинович, оставайтесь монополистом. Так гораздо надежнее. Но, по-дружески прошу, от коллекционерства не открещивайтесь, выручайте меня. Это как раз тот случай, когда без вас мне не обойтись. Договорились?
- Ладно, давайте ближе к делу, - как бы нехотя уступил Сергей, имитируя бессмысленность дальнейшего сопротивления. - Вы же, черт вас подери, все равно не отвяжетесь.
- Скажите, вы знакомы с ростовской финифтью?
- Откуда? Краем уха слышал, что это народный промысел. Вроде бы чем-то сродни хохломской росписи.
- Можно сказать и так, хотя... - Затуловский извлек из стола три образца и выложил их перед Сергеем. - Вот она, знаменитая ростовская эмаль с сюжетами библейского содержания. Здесь, как видите, изображено возложение мученического тернового венца, здесь - Иисус Христос воскрешает Лазаря, а на этой Богоматерь с младенцем. Симпатичные штучки?
- Не то слово. - Сергей рассматривал маленькие иконки с неподдельным интересом.
- Запомните наиболее распространенные размеры: три на пять, пять на семь и восемь на десять сантиметров, - продолжал Затуловский. - Их цена зависит не столько от размера, сколько от возраста и колеблется от 70 до 200 рублей. Сделанные в восемнадцатом веке встречаются реже и, соответственно, ценятся дороже.
Сергей одну за другой перевернул иконки оборотной стороной и с оттенком недоумения заметил:
- Нет ни подписи автора, ни даты.
- Не ищите, их и не должно быть, - охотно пояснил Затуловский. Иконописец работал на Бога, а не для людей. Период изготовления легко определяется на глаз. Прежде всего по манере изображения святых. Для восемнадцатого века характерно традиционное церковное письмо с отрешенными, темными ликами, а в девятнадцатом веке они больше похожи на живых людей. Есть существенная разница и в контрэмали. Сравните, - отточенным ногтем мизинца он показал на покрытие оборотной стороны двух пластинок, - в восемнадцатом веке контрэмаль была серого цвета, а позднее стала белой и, заметьте, наносилась более тонким слоем.
- Ну а дальше что?
- Как я уже говорил, сегодня же начинайте знакомиться с коллекционерами, вооружитесь лупой и покупайте финифть. По моим данным, в Ленинграде всерьез интересуются ростовской финифтью всего три человека, люди известные, с видным общественным положением. Есть еще четвертый, но это тема отдельного разговора, к нему мы вернемся где-нибудь через месяц. Этих зубров вы вряд ли увидите, они в коллекционерских сборищах редко участвуют. Сейчас нам крайне важно, чтобы вас знали в лицо завсегдатаи, те посредники и мелкие жучки, что кормятся вокруг купли-продажи раритетов.
- Зачем?
- Ближе к весне на рынке появится крупная партия ростовской финифти, а они, зная о вашем интересе, подсуетятся и, в расчете на комиссионные, предложат ее вам, активному новичку, на котором можно больше заработать. Тогда вы получите от меня меченые купюры, а на первых порах обойдетесь своими деньгами. Обычно рынок финифти вялый, предлагают ее не каждый день и в виде единичных экземпляров. Сотен шесть-семь у вас найдется?
Сергей кивнул.
- Внедряйтесь в эту среду,- подытожил Затуловский. - Чем быстрее, тем лучше. У меня все. А у вас?
- Здесь доля тюремщиков и переводы, - с этими словами Сергей вручил Затуловскому плотный конверт. - Реестр внутри.
- Не забудьте захватить с собой исходящую корреспонденцию, - поднимаясь, Затуловский жестом указал на книжный шкаф, где на полке лежала папка с тесемками.
В прихожей, провожая Сергея, Затуловский по-свойски подмигнул, вымолвив на прощание:
- Успехов вам, господин тайный советник.
Сергей поморщился. Псевдоним "Севастьянов" был присвоен ему отнюдь не случайно: это была фамилия царского чиновника, до революции возглавлявшего департамент почт и телеграфа и имевшего ранг тайного советника. Уязвило Сергея, конечно, не это, к этому он давно привык, а иносказательно выраженное напоминание о том, кто здесь хозяин и кто - шестерка.
- И вам того же... - буркнул он в дверях и, не желая оставаться в долгу, едко добавил: - ...господин оберштурмбаннфюрер!
33. АВТОПОРТРЕТ
Ровно в четыре часа пополудни Затуловский распрощался с последним визитером, поел тепленькой манной каши, составлявшей весь его дневной рацион, и, раздевшись до трусов, прилег на кушетку. Эта почти что ритуальная процедура предшествовала короткому сну, после чего ему нужно было возвращаться в УБХСС, на Каляева, 19, где он в восемь утра начинал и не ранее восьми вечера заканчивал трудиться все дни недели, кроме воскресенья. Работа в таком изнурительном режиме могла прежде времени вогнать в гроб человека и с более крепким здоровьем, чем у Затуловского, если бы не полуторачасовой, послеобеденный отдых, к которому Роман Валентинович привык и который считал спасительным средством от нервных срывов.
Что же, Затуловскому было-таки чем гордиться. За шестнадцать лет службы в милиции ему приходилось заниматься многим, но ничто не приносило большего удовлетворения и не выполнялось им с поистине виртуозным изяществом, нежели вербовка и эксплуатация агентуры. Безупречных людей нет, каждый где-то наследил, поступив не по совести и нарушив хотя бы одну из библейских заповедей. Важно поточнее узнать, за что ухватиться, аккуратненько подобрать ключи, а остальное, как говорят, пара пустяков. Именно он, Рома Затуловский, лучше других отыскивал трещины в скорлупе, прикрывавшей человеческую сущность, внедрялся туда, как волк в чащобу, и подчинил своей воле несколько сотен отнюдь не рядовых людей, превратив их в надежных, активно работавших осведомителей. Большинство он впоследствии передал на связь своим сотрудникам, а костяк из самых перспективных агентов держал при себе, не жалея на них времени. Таковых насчитывалось сто шесть, в том числе всего лишь пятеро, как Иуда Искариот, были платными, эпизодически получавшими денежное вознаграждение по "девятой" статье.
Создание разветвленной агентурной сети, естественно, не было самоцелью, а служило инструментом для разведывательной работы, которая в свою очередь целиком и полностью зависела от остроты его взгляда и, разумеется, от организаторских качеств. Разглядеть в обыденной обстановке то, чего не различали чужие, ко всему равнодушные глаза, - вот в чем залог подлинного успеха. Для примера возьмем следственный изолятор "Кресты". Понятие "изолятор" происходит от глагола "изолировать", что, по Далю, означает "отделить, уединить, отрешить от всего окружающего". Это в теории, а что на практике? Содержащиеся в "Крестах" подследственные без проблем передают оттуда и получают извне ценнейшую информацию. Были бы денежки на подкуп контролеров, вот и вся недолга. Кто, спрашивается, на Литейном, 4, не знал, что в "Крестах" давным-давно "течет крыша"? Все знали, но бессильно разводили руками - как быть, с какого конца браться, раз народ нынче пошел сплошь продажный? Пока аксакалы по-бабьи охали и ахали, он, Затуловский, только-только освоившись в роли начальника 3-го отдела УБХСС, надоумил начальство: зачем искоренять то, из чего можно извлечь неисчислимую выгоду! Каким образом? Ввести хаотичные информационные потоки в регулируемое русло, пропускать их через фильтр перлюстрации и грамотно, с соблюдением всех требований конфиденциальности, использовать добытые сведения в следственной и оперативно-поисковой работе.
Идея пришлась ко двору, однако первый блин вышел комом. Вместо того чтобы сразу же поручить это тонкое дело инициатору, руководство ГУВД положилось на тугодумов из Управления мест заключения и просчиталось: вопреки предостережениям Ромы, оперчасть "Крестов" не отсекла контролеров от доставки почтовых отправлений городским адресатам, из-за чего один за другим последовали проколы. Только тогда все неформальные контакты Арсенальной набережной с внешним миром замкнули на майора Затуловского, оставив за персоналом изолятора лишь рутинные функции - сбор исходящей и раздачу входящей корреспонденции. Результаты не замедлили сказаться, и отлаженный заботами Ромы механизм заработал без перебоев.
Ни о чем не догадывавшиеся зеки по-прежнему отсылали и получали письма по тарифу от 60 до 100 рублей за единицу, за контролерами сохранили приработок, тем самым заблокировав каналы "дикой", неперлюстрируемой переписки, а милицейские службы регулярно насыщались бесценной и вдобавок совершенно бесплатной информацией, поскольку ее добычу из своего кармана оплачивал преступный люд.
В то время в МВД СССР еще верховодили профессионалы, по достоинству ценившие оперативное мастерство. По их приказу майора Затуловского выдвинули на должность заместителя начальника УБХСС Ленинградского ГУВД, присвоив ему внеочередное звание подполковника и представив к награждению орденом "Знак Почета", который торжественно вручил Роме сам Николай Анисимович Щелоков.
Не так уж и слабо для милиционера тридцати одного года от роду!
Как ни бесились завистники, а примазаться к его успеху тогда не удалось никому. И позднее тоже не очень-то удавалось, потому что для него это всегда было делом принципа. Он давал жесткий отпор любому проныре независимо от звания, должности или связей, находил способ выставить на посмешище и отвадил совать нос в его епархию. Вместе с тем он охотно шел навстречу каждому, кто приносил пользу. Помог ему Холмогоров на эталонном уровне наладить почтовую разработку - и получил сполна. Но прежде он, Затуловский, наглядно убедился в том, что Холмогоров работает не из-под палки, а, напротив, привнес в дело искру вдохновения, без чего немыслимо месяцами морочить голову множеству лиц, чьи близкие содержатся под стражей. Чтобы упрочить их доверие, Холмогоров подал рационализаторское предложение, согласно которому переписка с "Крестами" отныне обходилась клиентам с воли на 20-30 рублей дороже, чем предусматривалось тюремной таксой. "Понимаете, Роман Валентинович, если не брать с них какую-то верхушку, они не поймут, в чем мой интерес, и заподозрят неладное, - вдумчиво обосновал свою позицию Холмогоров. - А раскошелившись еще на тридцатку, запросто верят той лапше, что я вешаю им на уши". Затуловский тотчас же санкционировал повышение тарифа, усмотрев здесь неопровержимую логику. А что Холмогоров попутно обогащается - это, по мнению Затуловского, в порядке вещей. Хочешь, чтобы на тебя работали не за страх, а за совесть, - не жалей денег, тем более чужих.
В разумных пределах доверяя Холмогорову, он периодически для собственного спокойствия организовывал так называемые "литерные" мероприятия по прослушиванию его разговоров и с удовлетворением отмечал, что агент "Севастьянов" действует неутомимо, напористо, с огоньком. И, в порядке поощрения, за семь лет плодотворного сотрудничества дважды включал в списки передовиков производства, вне очереди получавших новые автомашины в личное пользование.
В агентурной работе творческая инициатива ценится дороже исполнительности. Иными словами, чем агент умнее и тоньше, тем больше от него пользы. Исходя из этих соображений, он, Затуловский, еще в начале восьмидесятых годов попытался заполучить в свою сеть и Вороновского, но тот непостижимым образом исчез, словно испарился или же в воду канул. Назначенного ему судом срока Вороновский не отбывал и до исправительно-трудовой колонии в Нижнем Тагиле, куда его собирались этапировать, не доехал. Как выяснилось, на пересылке он внезапно занемог, в тяжелом состоянии попал в больницу и месяц спустя по решению медкомиссии был освобожден от наказания как страдающий раком печени в четвертой, уже безнадежной стадии. К себе домой, на улицу Петра Лаврова, Вороновский не возвратился и в Ленинграде вообще не появлялся. Более того, ни в одно из специализировавшихся по онкологии медучреждений он, по справке Минздрава СССР, на стационарное лечение не поступал, а государственные органы, регистрировавшие акты гражданского состояния, не выписывали свидетельства о смерти на имя Вороновского Виктора Александровича, 1936 года рождения. Ничего себе шарада - был человек и вдруг пропал без вести. Затуловский, однако, разгадывал и не такие шарады. Вероятнее всего, он рано или поздно отыскал бы следы Вороновского, но коллеги из параллельной конторы на Литейном, 4, откуда-то прослышав о его интересе, скупо намекнули, что этим не надо увлекаться. Затуловский знал, что в КГБ не любят, когда их людей разрабатывает милиция, и благоразумно отступил.
Точно опытный пасечник, он бережно собирал мед криминальной информации и с годами, без преувеличения, стал королем агентурной разведки. Были у него громкие успехи, были красивые реализации сложных розыскных дел, не говоря уж о весомой доле в достижениях смежников, но как он был в 1982 году замом у начальника УБХСС, так замом и остался. Звезд на погонах у Ромы не прибавилось и орденов ему больше не вручали, хотя в опалу он не попадал. Просто изменилось время.
Все началось с пустяковых вроде, бы разговоров о том, что милиция погрязла в мздоимстве, тогда как личный состав КГБ практически не затронут коррупцией. Будто бы инициировал эти разговоры Андропов, в тот момент второй человек в Кремле и фактически первый на Старой площади. И хотя дальше разговоров не пошло - Щелоков не зря терся около Брежнева сорок с гаком лет, - умные люди в милиции изрядно приуныли. Брежнев совсем одряхлел, надолго его не хватит, а что будет потом, после его смерти?
Затуловский по молодости лет беспокоился о себе меньше других. Взяток он не брал, работы не чурался, так что гонения ему не грозили, а кого посадят на командные посты в министерстве и в главке - какое ему до этого дело? Раньше туда попадали главным образом выпавшие в осадок секретари обкомов и горкомов, а вскоре их, вероятно, сменят генералы с Лубянки, вот и вся разница.
Не прошло и года, как вал кадровых перестановок буквально обрушился на органы внутренних дел, перешерстив в центре и на местах всех более или менее видных руководителей. Этот сокрушительный вал докатился до Ленинградского УБХСС и отхлынул, оставив на песке два бездыханных тела - старого начальника Управления и его первого заместителя. Новым начальником стал сорокалетний подполковник из контрразведки, ранее курировавший скандинавское направление в Западноевропейском отделе, чудаковатый молчун, Которого Рома сразу же нарек Инопланетянином. Что же до первого заместителя, тоже кагэбэшника, тотчас получившего кличку Ухарь, то тот, напротив, оказался вполне земным существом, ознаменовавшим начало трудовой деятельности на новом поприще тем, что поселил в отведенной ему конспиративной квартире тещу с вдовой свояченицей, выписанных из Житомира. Новые шефы Затуловскому ничуть не мешали, однако путь наверх все-таки заблокировали. Но он не горевал. Ведь в конечном итоге важно не то, сколько у тебя номинальной власти, а как ты умеешь ею распорядиться. А здесь ему, Затуловскому, не было равных...
С этой приятной мыслью Роман Валентинович погрузился в сон. Ровно через час он открыл глаза, поднялся и, не канителясь, отправился на Каляева, 19. У себя в кабинете он бегло просмотрел список тех, кто звонил по телефону в его отсутствие, и, не найдя там ничего особо срочного, поручил секретарше вызвать к нему старшего лейтенанта Пичугина.
- Звали, Роман Валентиныч? - В дверях показалась голова щупленького, вихрастого блондинчика в очках с металлической оправой.
- Заходи, Пичугин, не маячь на пороге, - ворчливо отозвался Затуловский. Садись, есть разговор.
Пичугин приблизился и по-мальчишески уселся на краешке стула.
- Странный ты человек, - с оттенком брезгливости сказал Затуловский. Сколько тебе говорено, что на службу надо являться опрятно одетым, в чистой рубашке с галстуком, а ты... Скажи, ты когда-нибудь чистишь обувь?
На Пичугине был черный свитер с глухим воротом, замызганные джинсы с бахромой и порыжевшие, с разводами от выступившей соли зимние сапоги на меху.
- Роман Валентиныч, виноват, - признал Пичугин, озаряясь беззаботной улыбкой. - Вот увидите, я исправлюсь. С получки куплю гуталин.
- Горбатого могила исправит. - Затуловский шумно вздохнул. - Впрочем, дело твое. Но учти - при таком поведении капитанские погоны ты не получишь, об этом я как-нибудь позабочусь. Понял?
- Роман Валентиныч, - жалобно заныл Пичугин, не переставая улыбаться. - Я же ваш лучший ученик, сами же вчера говорили на совещании.
- Говорил, потому что соображаешь ты быстро и хватка у тебя крепкая. И об аккуратности тоже говорил, а на эти мои замечания ты наплевал. Так?
Пичугин промолчал.
- Ладно, хватит об этом. Сегодня я задействовал надежного человека на покупку финифти. Этот не подведет, в нем я уверен. Так что слушай приказ - на следующей неделе ты с Брошкиным начинаешь проводить операцию по разоблачению Тизенгауза.
- Ур-ра! - радостно воскликнул Пичугин.
- Пичугин, ты где находишься - в дискотеке, что ли?
- Роман Валентиныч, я же болею за порученное дело!
- Болеешь, как же... Еще раз тщательно проинструктируй Витаса, чтобы он держался естественно и не ляпнул чего-нибудь лишнего. И непременно подключи эту старуху... Как ее - Рябоконь?
- Рябокобылко, - поправил Пичугин, в улыбке растянув рот от уха до уха.
- Пусть будет Рябокобылко, мне без разницы. Запомни - прямой выход Витаса на Тизенгауза исключается, только через старуху.
- Только так, - заверил Пичугин.
- Фигурки возьмешь из кладовой как положено, под расписку, - предупредил Затуловский. - Учти, за ход операции отвечаешь головой. У меня все. Что у тебя?
- Задача ясна. Разрешите идти?
- Обожди, - задержал его Затуловский. - Есть еще одно поручение. Срочно свяжись с Куйбышевским райотделом и выясни у них, кто вчера вечером задержал Нахмана Марка Наумовича, 1951 года рождения, по подозрению в вымогательстве и кому поручено вести следствие. Если в Куйбышевском не знают, обратись во Фрунзенский или же в Смольненский. Понял?
- Будет сделано!
- Доложишь мне результат завтра к девяти ноль-ноль. А теперь топай на все четыре стороны. И учти - еще раз явишься ко мне в непотребном виде, я с тобой разделаюсь, как повар с картошкой. - Затуловский прищурился и погрозил Пичугину кулаком. - Все, свободен!
34. В СТАРЫХ СТЕНАХ
По натуре Сергей Холмогоров был человеком, презиравшим халтуру и не понимавшим, как можно делать любое дело спустя рукава. Поэтому к новому заданию Затуловского он отнесся со всей ответственностью. Приобщение к коллекционерству действительно оказалось по-своему увлекательным, да и люди, с которыми он познакомился в подвале на Римского-Корсакова, 53, производили самое отрадное впечатление. Ростовской финифти, к сожалению, у них не было, здесь она, как ему объяснили, считалась редкостью, но два вполне респектабельных пенсионера обещали свое содействие и не подвели - уже в следующий четверг с их помощью Сергей приобрел у чистенькой, опрятной старушки пять маленьких икон девятнадцатого века за 360 рублей. Поначалу старушка робко попросила 400, но согласилась уступить десять процентов.
Толкучка в летнем театре напротив Елагина дворца понравилась Сергею куда меньше. Там продавалась и обменивалась чертова пропасть разнообразного старья, зачастую утратившего товарный вид, - прадедовских времен шкатулки с отломанными крышками, причудливые керосиновые лампы с основаниями из позеленевшей бронзы, расписные фарфоровые изделия с трещинами и без ручек, медные самовары с вмятинами на исцарапанных боках, оклады от икон, веера из линялых перьев тропических птиц и всякая всячина, не имевшая, казалось бы, никакой ценности. Финифти, однако, никто не предлагал. Но и здесь быстро нашлись люди, готовые посодействовать Сергею. Конечно, не просто так, от доброго сердца, а за небольшую мзду. Среди них выделялся цыганистого типа шустрик, назвавшийся Ноликом, что, надо думать, было уменьшительным от Арнольда, и заверивший Сергея, что по части финифти он дока, неотрывно держит руку на пульсе. Сергей оставил Нолику номер своего служебного телефона и при очередном посещении толкучки получил от него среднего размера икону восемнадцатого века. Нолик был готов отдать ее всего за 90 рублей и, судя по всему, скостил бы еще червонец, но, поразмыслив, Сергей отказался - эмаль была очень уж потертая, с множественными зазубринами и надколами. Ничуть не обескураженный отказом, Нолик вновь заверил Сергея, что все, мол, будет тип-топ и сколько-нибудь стоящая финифть не пройдет мимо его рук.
В четверг, 28 января, когда Сергей собрался в третий раз съездить в Ленинградское общество коллекционеров, у него на работе раздался телефонный звонок.
- Сергей Константинович, мое почтение, - послышался в трубке бойкий молодой голос. - Говорят из Следственного управления города, следователь капитан Алексеев. Вы не могли бы подскочить к нам, на Каляева, 6, завтра прямо с утречка, часикам к девяти, а?
- Могу.
- Так я жду.
- Вы что, закажете мне пропуск? - спросил Сергей, ощущая холодок в позвоночнике.
- Зачем? Внизу скажете, что вы ко мне, и я спущусь за вами. Идет?
- Идет, - глухо подтвердил Сергей.
Как ни в чем не бывало он поехал на коллекционерскую сходку, а позже, вернувшись домой в десятом часу вечера, вместе с Леной с неподдельным интересом посмотрел по телевизору эстрадный концерт "Песня-88", но и там, и здесь, и ночью, ворочаясь под пуховым одеялом, он чувствовал, что зябнут ноги. Боязни он не испытывал, на слово Затуловского можно положиться, однако завтрашний визит на Каляева, 6 не относился к числу приятных, поскольку подъезд Следственного управления был в жизни Сергея единственным, куда он однажды вошел и откуда не вышел: выводили его во внутренний двор, сперва в изолятор временного содержания, а несколько дней спустя - в "черный ворон", доставивший его в приемник "Крестов". А такого рода воспоминания оптимизма не порождают, от них всякого бросит в дрожь.
Капитан милиции Алексеев оказался упитанным тридцатилетним говоруном, встретившим Сергея самым церемонным образом. Пока они поднимались по лестнице и шли по коридору второго этажа, Алексеев эдаким колобком катился перед Сергеем, а в кабинете принялся ухаживать за ним, как за дорогим гостем, любезно приговаривая:
- Позвольте вашу дубленочку, мы ее повесим сюда, в шкафчик. А шапочку советую отряхнуть, мех воды не любит. Ну и погодка, а?
- Не приведи Бог, - отозвался Сергей, энергично встряхивая шапку, чтобы избавиться от налипшего на нее мокрого снега. - Вовсю метет, жуткое дело.
- Как сказано у поэта? "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя", - с выражением продекламировал Алексеев, усаживаясь за стол. - Как верно и как талантливо, а?
За окном завывал ветер, так что литературная реминисценция была вроде бы кстати. Но нарочитая мягкость следователя Сергею не понравилась, что-то в ней настораживало, настраивало на тревожный лад.
- Располагайтесь, Сергей Константинович, будьте как дома, - предложил Алексеев, жестом пухлой руки указав на стул. - Курнем?
Сергей вынул из кармана пачку "Мальборо" и угостил следователя.
- От такой сигаретки не откажусь. Сладкий табачок, не чета нашему "Космосу", - окутываясь дымом, благостно проворковал Алексеев и, лукаво сощурившись, спросил: - Значит, вы, Сергей Константинович, с Марком Наумовичем Нахманом шведские пулечки расписывали, а? Интересно знать, почем играли?
- По три копейки за вист, - сухо ответил Сергей.
- А скачки сколько - небось по триста вистов каждая?
- По пятьсот.
- О-о, игра, значит, у вас нешуточная, - уважительно заметил Алексеев. Между прочим, я тоже преферансист, только мы гоняем скромнее, в гладкую и по копеечке. Нахмана вы легко обштопывали, а?
- Не скажите. - Сергей усмехнулся. - Играет он мастерски. Вот только мизеры берет ловленые.
- Так это же не он один, - подхватил Алексеев. - В прошлое воскресенье меня тоже обштопали друзья-разбойнички: на чужом ходу сдали мне пять чистеньких пик, четыре младших червы и постороннюю бубну при ренонсе в трефах. Берете такой, а?
- Всегда.
- Вот и я отважился, из-за чего наказали меня на пять взяточек!
- Сочувствую.
Сергей осмотрелся по сторонам, думая о том, что с годами здесь ничего не меняется, - те же портреты Дзержинского, потускневшие масляные панели на стенах, запыленные оконные стекла и мебель, которую давно следовало бы списать в утиль.
- Убого у нас, а? - спросил Алексеев, угадав его мысли.
- Да уж, обстановочка, прямо скажем, аховая.
- Ничего, мы привыкли, уже не обращаем внимания. Сергей Константинович, а когда возник разговор о Колокольникове, кто из вас первым назвал эту фамилию вы или Нахман?
- Не припомню.
- А какое у вас тогда сложилось впечатление - знал Марк Наумович о Колокольникове или нет?
- Наверное, - сказал Сергей и, помолчав, добавил: - В стеклотарном мире Колокольников - фигура заметная, о нем все что-то знают. :
- Между прочим, вы с ним близко знакомы? - вкрадчиво полюбопытствовал Алексеев.
- Вообще незнаком. Пару раз видел на Адмиралтейской набережной, вот, пожалуй, и все.
- Интересно знать, откуда же вы так хорошо осведомлены о его имущественном положении?
- Слышал от разных людей, - ответил Сергей и снова усмехнулся. - Как это обычно бывает? Один скажет одно, другой - другое, так, по крупицам, вроде бы из ничего, и возникает людская молва. А торговый народ, есть такой грех, горазд посплетничать, перемыть чужие косточки.
- Это верно, - согласился Алексеев. - Значит, ни в товарищеских, ни во враждебных отношениях с Колокольниковым вы не состоите?
- Ни в коей мере.
- Так и запишем. А с Борисом Наумовичем приходилось иметь дело?
- Нет, не приходилось. Марк, помнится, говорил, что у него есть брат и сестра, но я их в глаза не видел.
- И это тоже зафиксируем. Марк Наумович ничего вам не сулил?
- В каком смысле?
- Энную сумму в благодарность за сведения о Колокольникове, о его месте жительства, а?
- Боже сохрани! - Сергей брезгливо поморщился. - Кстати, я понятия не имею, где живет Колокольников. Да и никакого секрета здесь нет - его домашний адрес можно в течение часа получить за двугривенный в любом киоске "Ленгорсправки". Он же, по-моему, еще не секретарь обкома КПСС.
- И это верно... - Алексеев сделал очередную пометку в блокноте. - Сколько задолжал вам Нахман?
- Примерно две с половиной тысячи.
- Карточный проигрыш?
- Не только. Летом я одолжил ему 900 рублей, а осенью - еще 275.
- В декабре вы требовали у него вернуть долг с процентами, в противном случае угрожая физической расправой?
- Чушь собачья! - взвился Сергей.- Какие проценты?! В чем вы меня подозреваете?
- Сергей Константинович, не стоит обижаться. Что поделать, работа у меня такая - ставить нелицеприятные вопросики, - мягко оправдывался Алексеев, не отрывая глаз от блокнота.- А их существо вытекает из материалов дела, в частности из тех показаний, которые дал на следствии Марк Наумович.
Сергей злобно бросил в пепельницу давно погасший окурок.
- Представляю, что он на меня наговорил. Вот говно!
- И это, между прочим, верно, - с готовностью подтвердил Алексеев. - От него за километр разит вонью. Знаете, сколько он попытался содрать с Колокольникова?
- Понятия не имею.
- Сто пятьдесят тысяч рубликов, ни больше ни меньше, - весело сообщил Алексеев, посмеиваясь в ладошку. - Каков аппетит, а?
- Волчий! - Сергей нервно засмеялся. - У него что, крыша поехала?
- Насчет крыши точно не скажу, пока окончательно с ним не разберусь. А как вы думаете, Сергей Константинович, сколько он собирался дать вам?
- Откуда мне знать, что вам наплел этот псих?
- Семьдесят пять тысяч. Точнее говоря, он показал на допросе, что первоначально хотел дать вам третью часть, но вы с ножом к горлу потребовали половину, на что он, опасаясь за свою жизнь, был вынужден согласиться.
- Послушать его, так я еще тот гангстер, вроде крестного отца из американского фильма! - Сергею и в самом деле стало смешно. - Надо же, с ножом к горлу! Неужели вы хоть сколько-то верите в этот бред?
- Мы тут тоже не лыком шиты. Знаем, от кого что можно ждать. Между прочим, в материалах дела отражены и иные оценки существа ваших взаимоотношений с Марком Наумовичем. Вот, например... - Алексеев полистал лежавшую перед ним папку в поисках нужной страницы. - Цитирую: "Все слова Марка, что его толкнул на преступление Холмогоров, - это, по моему убеждению, низкая ложь. Из всех людей, с которыми Марк познакомился в Ленинграде, только двое, Сергей Константинович Холмогоров и Давид Израилевич Шапиро, проявили себя добрыми, отзывчивыми людьми. Это они устроили Марка на работу, подкармливали, когда он сидел без копейки в кармане, выручали деньгами и, это я точно знаю, помогли покрыть недостачу, образовавшуюся из-за его собственной небрежности в ведении приемо-сдаточной документации в девятнадцатом магазине. Я не впервой замечаю за Марком подлую черту - валить вину на других, чаще всего на тех, от которых он видел одно лишь добро. Еще в Иркутске, в самом начале его работы в почтовом ящике..." - Алексеев прекратил чтение и перевел взгляд на Сергея. - Дальше идут подробности, с вами вообще не связанные.
- Что вы цитировали? - поинтересовался Сергей.
- Собственноручные показания Анны Цымбаревич, сестренки Марка Наумовича. Он жил у нее на квартире.
- Знаю, это на Выборгской стороне. Я его туда подвозил.
- Вот и все вопросики, Сергей Константинович, больше докучать вам не буду. Сейчас оформим протокольчик, вы подпишете, и до свидания.
Писал Алексеев быстро, без лишних слов и заумных выражений, как вскоре убедился Сергей, пробежав глазами по тексту и трижды расписавшись на двух страницах протокола.
Провожая Сергея, Алексеев рассказал ему анекдот про туповатых грузинских богатеев, усевшихся играть в шахматы: один из них первым же ходом сбил короля противника, сказав "Мат!", в ответ на что другой в точности повторил его действия, наставительно сопроводив их словом "Отэц!". А уже внизу, приближаясь к посту охраны, произнес, слегка понизив голос:
- Увидите Романа Валентиновича, передавайте привет. Между прочим, талантливейший человек Роман Валентинович, умница. А по выдумке, по дару перевоплощения - второй Хазанов. Начнет в лицах передразнивать наших старожилов - мы, тогда новоиспеченные лейтенанты, с хохоту валились... Мое почтение!
На улице по-прежнему буйствовал ветер с Невы, швырявший в лицо колючие снежинки. Сергей поплотнее укутал шею шарфом, связанным руками его бабушки Зинаиды Афанасьевны, и, скользя по подтаявшей наледи, наискось перешел на противоположную сторону, чтобы сесть в свои "жигули", припаркованные ближе к Литейному проспекту.
Минуты три спустя, когда "жигули" Сергея свернули с Каляева на улицу Чернышевского, он почему-то вспомнил былые времена и будто воочию увидел скуластое лицо Винокурова. Как же хмурый лжекапитан милиции обычно называл алчных засранцев?.. Забавное было выражение, точь-в-точь подходящее Марку Нахману. Ага, сука в ботах!
35. СЛУЖЕБНЫЙ РОМАН
Ленинградский филиал Центрального института судебной экспертизы (ЦНИИСЭ) Министерства юстиции РСФСР ютился на верхнем, седьмом этаже потемневшего от копоти, построенного до революции и украшенного гранитным цоколем здания, сплошь заполненного разными учреждениями. Все попытки директора филиала расширить жизненное пространство за счет кого-то из этих соседей не увенчались успехом, вследствие чего научные сотрудники теснились буквально стол к столу и локоть к локтю. Единственным исключением, не считая, конечно, администрации, был сектор физико-химических исследований отдела материаловедения, где работала Елена Холмогорова. У них в секторе проводили атрибуцию неизвестных веществ, так или иначе связанных с правонарушениями, в частности наркотиков и газов в баллончиках, за последние год-два наводнивших город на Неве, для чего, по нормативам техники безопасности и охраны труда, требовались особые, специфические условия. Вдоль стен тридцатиметровой комнаты громоздились вытяжные шкафы, заполненные штативами с закрепленной в них фигурной лабораторной посудой из термостойкого стекла, а посредине, деля помещение на два равных отсека, тянулись к потолку металлические стеллажи для сотен банок с химическими реактивами.
В правом от двери отсеке работали эксперты - Лена и ее подруга, Марина Васильевна Тихонова, а левый отводился под установку спектрографического анализа и служил местом обитания лаборанток, Лары и Леры: двух востроглазых проныр, первая из которых на круглые тройки закончила Химико-технологический техникум на Хрустальной улице, а вторая через пень колоду все еще училась там же, на вечернем отделении. Лена, кстати, никак не могла взять в толк, какой смысл поступать после десятилетки не в вуз, а в техникум: в ЦНИИСЭ к самостоятельной работе допускались только специалисты с высшим образованием, тогда как дипломированные техники никогда не поднимались выше должности старшего лаборанта, куда зачисляли и со школьным аттестатом зрелости.
По правде говоря, Лена не понимала и многого другого. Например, что такого Маришка Тихонова, женщина со вкусом и тонкой душой, нашла в старшем эксперте из отдела товароведения, пятидесятитрехлетнем Андрее Святославовиче Тизенгаузе. Долговязый и неуклюжий, Тизенгауз с осени до весны ходил в страхолюдном кримпленовом пальто и в картузе из меха нерпы с лопнувшим и кое-как, на живую нитку, зашитым верхом и искривленным, задравшимся к небу козырьком. Все это, вкупе с шерстяным кашне неопределенного из-за долгой носки, какого-то серо-буро-малинового цвета, оставляло настолько угнетающее впечатление беспросветной нищеты, что однажды, когда Лена, стесняясь столь непрезентабельного спутника, шла от метро "Чернышевская" к институту, отставая от него на два-три шага, некий жалостливый пенсионер попытался дать Андрею Святославовичу мятый рубль. И этому чудаку невесть зачем и почему Маришка отдает весь нерастраченный запас своей любви! Что это - болезнь?
Оторвавшись от почти законченного акта экспертизы, который просили сдать в дирекцию до обеда, Лена сочувственно посмотрела на подругу. К тридцати восьми годам Марина преждевременно поблекла и запустила себя, после развода с пьяницей мужем всецело сосредоточившись на воспитании быстро подраставшей дочери. Впрочем, и возможностей для того, чтобы не отставать от жизни, у Марины нет в помине - на зарплату в 160 рублей с вычетами и учительскую пенсию ее мамы в 90 чистыми прожить втроем и вдобавок следить за собой просто немыслимо. А уж сохранить фигуру, питаясь картошкой, крупами и макаронами, это вообще непосильная задача. Стоило, однако, Марине прошлой весной увлечься Тизенгаузом, как ее будто подменили: лишний жир на талии, животе и бедрах за месяц-другой словно ветром сдуло, морщинки на лице разгладились, а в больших, широко расставленных глазах цвета морской волны вновь появился давно забытый девичий блеск. Теперь Марина не обходилась без косметики, на ее скулах был еле заметный слой румян, на веках - легкие тени и тушь для ресниц, а коричневый карандаш для губ подчеркивал нежную линию рта. Вот как женщину преображает настоящее чувство, подумала Лена и грустно улыбнулась. Бедная Маришка!
Ощутив на себе ее взгляд, Марина подняла голову и спросила с ответной улыбкой:
- Что, зайка, чайку захотелось?
Услугами общественного питания подруги не пользовались, предпочитая где-то в середине дня заморить червячка на рабочем месте. Чай, сахар, хлеб и сушки всегда покупались Мариной, которая на правах старшей выступала в роли хозяйки, в то время как в обязанности Лены входила доставка какой-нибудь дефицитной вкуснятины, чего Марина не смогла бы раздобыть при всем желании, даже будь у нее лишние деньги.
- Рано еще, дождемся обеденного перерыва, - предложила Лена. - Допечатаю акт, и тогда...
- Как скажешь.
Пожелание Лены оказалось кстати, поскольку чаепитие все равно пришлось бы отложить - послышался скрип петель, и в дверном проеме обозначился Тизенгауз с незажженной сигаретой в зубах. Это могло иметь лишь одно толкование: он молча звал Марину покурить на лестничной площадке.
Легок на помине, подумала Лена. Тощий, как Кощей Бессмертный, ростом где-то под метр девяносто, Андрей Святославович казался еще выше, потому что все у него - лицо, лоб, руки, ноги - было непомерно длинным, словно отраженным в кривом зеркале. А стоявшие торчком темные, с сильной проседью, волосы усиливали эффект вертикальной растянутости. На нем были новая серо-голубая ветровка, черная водолазка и джинсы с кроссовками.
- Иду, Андрей Святославович! - Радостно встрепенувшаяся Марина суетливо полезла в сумку, чтобы достать пачку сигарет "Ту-134". - Сию минутку!
Наконец-то Тизенгауз сменил свой штопаный-перештопаный свитер на что-то приличное, с облегчением вздохнула Лена.
Модные обновки появились у Андрея Святославовича совсем недавно, в начале зимы, когда он за счет австрийской стороны на неделю выезжал в служебную командировку в Вену для консультаций по декоративно-прикладному искусству. Невзирая на все чудачества, как в ЦНИИСЭ, так и за его пределами Тизенгауз слыл знатоком своего дела, не нуждавшимся в рекламе. Он был одним из двух или трех советских специалистов, кому выдали свидетельство Совета музеев США на право экспертизы антиквариата и чья сформулированная в заключении оценка без перепроверки признавалась и Международной ассоциацией экспертов, и такими известнейшими в мире аукционными фирмами, как "Кристи" и "Сотбис".
Так вот, в Вене, сэкономив на суточных, Тизенгауз приобрел кое-какие носильные вещи, поскупившись на подарок Марине, которой на память о его зарубежной поездке достался - смешно сказать! - только грошовый брелок с изображением фасада Венского национального музея, явно полученный им в качестве сувенира от принимавшей стороны.
Лену отвлек сдавленный смешок, донесшийся из левого отсека. Она перестала печатать на машинке, прислушалась и в потоке слов, отчетливо прозвучавших в тишине, уловила ключевое - "Барон".
- Девочки! - требовательно произнесла Лена.
- Что, Елена Георгиевна? - дружно отозвались обе лаборантки.
- Надо быть добрее, - посоветовала им Лена, - уважать старших.
Бароном в ЦНИИСЭ за глаза называли Тизенгауза, и Лене не хотелось, чтобы Марина лишний раз услышала это обидное прозвище, тем более от бесцеремонных проныр. По поводу возникновения прозвища существовало две версии: если сама Марина считала первопричиной созвучие фамилии Андрея Святославовича, происходившего из семьи давным-давно обрусевших остзейских немцев, с бароном Тузенбахом, персонажем чеховских "Трех сестер", то Лена, тактично помалкивая, не сомневалась, что в его основе лежит внешнее сходство Тизенгауза с обтрепанным героем пьесы Максима Горького "На дне".
К возвращению Марины не терявшая времени Лена как раз закончила печатать концовку акта.
- Скоро час, - нетерпеливо заметила светившаяся от радости Марина. Ставить чайник?
- Ставь. - Лена поднялась и, приблизившись к подруге, прошептала ей на ухо: - Говори, чему радуешься?
Марина поднесла указательный палец к губам и выразительно посмотрела в сторону левого отсека.
- Схожу к шефам, отдам им свой шедевр, - направляясь к двери, сказала Лена. - Я быстро.
Когда она вернулась, проныры уже ушли обедать, а на лабораторном столе стоял укрытый вафельным полотенцем заварной чайник в окружении чашек с ложками, блюдца с нарезанным тонкими ломтиками хлебом и пузатой баночки вишневого варенья.
- Чем сегодня поразишь воображение оголодавшей общественности? - задорно полюбопытствовала Марина.
Намыливая руки под краном, Лена интригующе улыбнулась.
- Зайка, не томи.
Насухо вытерев руки, Лена достала из холодильника принесенный из дому пакет с закусками.
- У-у, балык из осетрины! - восторженно ахнула Марина. - Мамочка, говяжий язык! Обожаю! Может, в кои-то веки согрешим, нарушим трудовую дисциплину?
Лена отрицательно покачала головой. В отличие от подруги она не любила разбавленный спирт-ректификат.
- Как скажешь... - Марина положила в рот кусок языка и смежила веки в пленительной истоме. - Сказка, как во сне. Зайка, пожалуйста, не буди меня, дай вволю насладиться... Ей-богу, сто лет его не ела.
Лена налила себе чаю и сделала бутерброд с балыком.
- Сказка! - Марина по-детски захлопала ресницами. - Можно еще кусманчик?
- Зачем спрашиваешь?
- Боюсь показаться нахалкой... Вообще-то я уже стала подозревать, что при социализме коровы рождаются без языка, немыми. Животноводам так удобнее никто не замычит от бескормицы. А те особи, у кого чудом сохранился атавистический орган, приберегают его для номенклатурных работников не ниже секретарей райкома. Вместе с печенкой.
- Будет тебе! - Лена негромко рассмеялась.
- Балует тебя твой Сережа, - с завистью заметила Марина. - Счастливая ты, зайка.
- Сережка добрый, заботливый, - признала Лена, прихлебывая чай с вареньем. - Каждую субботу отвозит две полные сумки с продуктами во Всеволожск, чтобы скрасить жизнь бабушке и дяде. Там даже вареной колбасы за два двадцать не купишь, в продаже одни свиные головы. И отчима своего, Боголепова, тоже не забывает, хотя никогда его не любил, скорее ненавидел. После смерти Сережкиной матери тот остался один-одинешенек, так Сережка не реже двух раз в месяц навещает старика, снабжает деликатесами.
- За это ему воздается, - вдумчиво промолвила Марина.
- Кто знает?.. - Лена откусила кусочек бутерброда и решила, что пора сменить тему разговора. - Скажи-ка лучше, Маришка, чем тебя так обрадовал Андрей Святославович?
- Позвал к себе на всю ночь. Представляешь? - Чтобы не отвечать на заданный вопрос, Лена снова вцепилась зубами в бутерброд.
Интимные свидания Тизенгауза с Мариной, по ее же словам, вырвавшимся в порыве откровенности, всегда имели место в его квартире, на улице Бутлерова, причем только по вечерам, с девятнадцати и до двадцати трех часов, после чего Андрей Святославович крепко засыпал, а Марина в кромешной тьме шла к метро "Академическая" и через весь город час с лишним добиралась к себе домой, в Веселый поселок. Но самое непостижимое для Лены заключалось в том, что все это происходило ровно пять раз в месяц. Не четыре, шесть или, допустим, десять, а почему-то именно пять, словно прием микстуры по предписанию врача. Это что, по-человечески?
- Тебе меня не понять, сытый голодного не разумеет, - помолчав, сказала Марина. - У тебя есть все, что душе угодно, а я... - Ее голос сломался.
- Маришка, не огорчайся. - Лена прикрыла ладонью руку подруги.
- Нет-нет, зайка, я в порядке... - Марина тряхнула головой, отбрасывая упавшую на глаза прядку крашенных хной волос. - Нужно лет пять прожить без мужика, чтобы оценить, как дивно проснуться не одной, приготовить ему завтрак, прижавшись, стоять рядом с ним в тесноте переполненного метро... - На ее глаза набежали слезы.
- Мариша, а почему Андрей Святославович не ездит на работу в своих "жигулях"?
- Не умеет.
- У него что, нет водительских прав?
- Права есть, но зимой он вообще не ездит, а летом - исключительно за город.
- Странно. Неужели экономит на бензине?
- Ничего странного. В центре большое движение, а Андрей Святославович плохо знает город, теряется, может попасть в катастрофу, - взяла его под защиту Марина. - Что ты хочешь, он же впервые сел за руль в пятьдесят лет. И машину купил только для того, чтобы было на чем добираться в глухомань. В июне-июле за черникой, в августе за грибами и брусникой, а в сентябре-октябре, ближе к заморозкам, за клюквой. Мало кто так любит и знает природу средней полосы, как Андрей Святославович. Он на Черном море отродясь не был, даже не представляет, как загорают на пляже.
- Не может быть, - поразилась Лена.
- На отдыхе он непоседа, бродит по лесам и болотам как заведенный. Когда мы летом ездили за Приозерск, к самой границе с Карелией, я приготовила на костре грибную лапшу из свеженьких боровиков, она ему милее всякого мясного блюда. Представляешь, зову его, не дозовусь, а он является к ночи, перепачканный в тине, насквозь пропотевший, весь искусанный комарами...
Красочный рассказ Марины прервался с появлением проныр-лаборанток. Лена допила чай, вымыла чашки и уселась за машинку, чтобы напечатать еще два акта экспертизы. Приблизительно через час к ним в комнату снова заглянул Тизенгауз. Марина тотчас отправилась на перекур, а по возвращении шепотом попросила у Лены 100 рублей до завтра. Андрея Святославовича, оказывается, по телефону уведомили, что в какой-то комиссионке только что выставили на продажу резной камень из Китая, а он, вот досада, по рассеянности забыл дома кошелек с деньгами, которые постоянно носит с собой на случай непредвиденных покупок.
Лена охотно одолжила названную сумму. Слава Богу, у нее в семье деньги перестали быть проблемой. Не зря же Сережка после работы в гастрономе чуть ли не каждый вечер ездит в Ленгипроторг, чтобы вместе с Додиком Шапиро, в прошлом тоже инженером-строителем, допоздна разрабатывать там планировочные чертежи и сметы для переоборудования продуктовых магазинов. Выгодные заказы на проектирование они добывают сами, работают на условиях аккордной оплаты, а Ленгипроторг нужен им как вывеска, без которой Стройбанк закроет финансирование. Жаль, конечно, что мальчики вынуждены работать в торговле, но так уж сложилось, такие настали времена. Как горько шутит Додик, на зарплату инженера не прокукуешь, будь ты хоть семи пядей во лбу.
Довольная Марина убежала передавать деньги Тизенгаузу, а Лена, вслушиваясь в удалявшийся стук каблучков, в какой уж раз подумала о том, что лучше бы Андрею Святославовичу в его возрасте не гоняться за очередным раритетом из китайского камня, а купить на эти 100 рублей подарок Марине. Например, туфли или кожаную сумочку. Это, ей-богу, было бы куда человечнее.
36. УЧИТЕЛЬ ИЗ ПАЛАНГИ
Тем временем Тизенгауз, согнувшись пополам, надевал теплые зимние сапоги из чехословацкого кожзаменителя и мысленно нахваливал себя за то, что шесть лет тому назад остановил свой выбор именно на них. Сапоги оказались не менее носкими, чем кримпленовое пальто, и, что крайне важно, не требовали тщательного ухода - достаточно было утром протереть их тряпкой, смоченной теплой водой, чтобы они смотрелись как новенькие.
- Здравствуйте, кого не видела, - послышался из дверей голос Марины.
В этот момент Тизенгауз не мог увидеть ее, потому что его рабочее место было в самом углу, за шкафом. но, распрямившись, успел боковым зрением заметить, что все десять соседствовавших с ним сослуживцев отреагировали на появление Марины - кое-кто, не поднимая головы, скривил губы в ехидной усмешке, кто-то с кем-то переглянулся, а сидевшая у окна ханжа Окоемова, эксперт по радиотоварам, утробно захихикала. Тизенгауз сердито насупился: если его это мало трогало, то Марина принимала такие вещи близко к сердцу.
- Андрей Святославович, вот данные по химсоставу патины, которые вы просили. - Выглянув из-за шкафа, Марина протянула ему конверт с деньгами, полученными от Лены. - Больше ничего срочного?
- Любопытно, что там? - Включаясь в ее игру, Тизенгауз заглянул в конверт и обнаружил сторублевую купюру. - Так я и думал... Спасибо, Марина Васильевна, теперь я ваш неоплатный должник.
Одарив его мимолетной улыбкой, она вышла из комнаты.
Тизенгауз аккуратно поместил конверт в атташе-кейс, подаренный ему венскими искусствоведами, надел пальто и, взяв в руку шапку, испытал прилив горечи. Замечательная была шапка, семнадцать лет ничего с ней не делалось. Носить бы еще и носить, так его угораздило перед командировкой в Вену прополоскать шапку в мыльной воде! После стирки мех лопнул, а шапка настолько съежилась, что скорняк не взял ее в починку. Огорченно нахлобучив шапку, Тизенгауз на прощание кивнул сослуживцам и заспешил в комиссионный магазин, где на шестнадцать часов у него была назначена встреча с Бетой Юлиановной Рябокобылко.
На улице он мысленно прикинул, как побыстрее добраться до места встречи, и избрал маршрут через Литейный проспект, надеясь сесть там на "четырнадцатый" трамвай и доехать на нем до Гостиного двора.
Смеркалось, щеки пощипывал морозец, и широко, пружинисто шагавший Андрей Святославович в чаянии удачи позабыл о погубленной шапке, размышляя о том, сколько вокруг него чутких, бескорыстных людей, в особенности женщин. Марина, разумеется, не в счет. Их соединяет чувство, этим уже все сказано. А Бету Юлиановну с полным правом можно считать случайной знакомой, ни больше ни меньше. Что из того, что время от времени он консультирует ее и раза два-три в год одалживает ей мелкие суммы для приобретения предметов, составляющих весь смысл ее горемычной жизни. Будучи старой девой без друзей и родственников, даже без кошки или собачки, Рябокобылко, экономя на пенсии, собирает датский фарфор, а также полированные яйца из поделочных камней разнообразной текстуры, живет только этим увлечением и ежедневно объезжает все три комиссионных магазина, торгующих антиквариатом, - на Наличной улице, в Гавани, и в центре, на Садовой возле бывшего Пажеского корпуса и на Невском проспекте, по соседству с Елисеевским гастрономом, куда он сейчас направляется. Стоит ей увидеть что-то, представляющее интерес для него, Тизенгауза, как она немедленно звонит к нему в ЦНИИСЭ. И, надо отдать должное, Бета Юлиановна еще ни разу напрасно не сорвала его с места... А Елена Георгиевна Холмогорова?
Оставшуюся часть пути Тизенгауз думал о Холмогоровой, явственно представляя себе ее стройную, легкую, устремленную вперед фигурку, имевшую несомненное сходство с Никой Самофракийской. Этому эффекту, по-видимому, в немалой степени способствовало то, что Елена Георгиевна всегда на высоких каблуках, но и без них пропорции ее тела удовлетворили бы самого взыскательного скульптора эллинской эпохи. Заботливый муж по утрам подвозит ее к ЦНИИСЭ на "жигулях" восьмой модели, но в те редкие дни, когда Елена Георгиевна ездит на метро от "Академической" до "Чернышевской", он, Тизенгауз, стараясь не попадаться ей на глаза, садится в тот же вагон, а затем, уже на улице, идет следом, чтобы вдоволь полюбоваться ее осанкой, походкой, вкусом. Расклешенная, поблескивающая на зимнем солнце шубка из черной нутрии, высокие сапожки на шпильке и все остальное стоят, должно быть, немалых денег, но, если позволительно такое сравнение, сколь бы изящной ни была оправа, главное все же не в ней, а в том, какой камень выбрал ювелир для своего совершенного творения...
На углу Невского и Малой Садовой, подле крыльца, ведущего в комиссионный магазин, переминаясь с ноги на ногу, его ждала Рябокобылко, неопределенных лет женщина в платке и в шубе из коричневой цигейки с проплешинами на обшлагах.
- Андрей Святославович, наконец-то, - с облегчением выдохнула она, цепко ухватив его за локоть костлявыми, не знавшими маникюра пальцами. - Идемте, идемте!
Они поднялись по ступенькам, миновали толчею у секции стекла и фарфора и прошли в глубь магазина, где выставлялась скульптура и было не так многолюдно.
- Девушка, покажите нам камень, на который выписывали чек, - приблизившись к прилавку, попросила Рябокобылко.
Резной камень представлял собой рельефное изображение китайской деревеньки, притулившейся у склона горы, - с пагодой, фанзами, садами и даже с человеческими фигурками размером со спичечную головку. Тизенгауз поднес к глазам лупу шестикратного увеличения, с которой не расставался, и, плавно поворачивая камень с боку на бок, убедился, что вещь подлинная и, если пренебречь царапинами в левой верхней части, хорошо сохранившаяся. Материалом для безвестного резчика, чей прах давно истлел в земле, послужил агальматолит, плотная разновидность пирофиллита, в просторечии - мыльный камень, легкий и удобный в работе, но, к сожалению, не обладающий ударопрочностью, из-за чего экземпляры без механических повреждений в наши дни практически не попадаются.
Поставили его на комиссию чуть-чуть дороговато, мысленно констатировал Тизенгауз. Лет десять тому назад камень оценили бы дешевле на тридцать пять сорок процентов. Однако все дорожает, а произведения прикладного искусства тем более. Мастерство резьбы по камню навсегда утрачено, в двадцатом веке ручной труд не выдержал конкуренции с поточным заводским производством. Итак, решено: он, Тизенгауз, станет беднее на 57 рублей, зато его собрание резного камня Китая пополнится и составит уже не шестьдесят три, а шестьдесят четыре экспоната.
Резко повернувшись к Рябокобылко, чтобы забрать у нее чек и идти в кассу, Тизенгауз удивился необычному выражению ее изможденного лица, в особенности глаз. Глубоко запавшие, напряженные, круглые, как у птиц, они смотрели на него с отчаянной враждебностью, причем в этой враждебности проскальзывали и боль, сожаление, раскаяние. С чего это Бета Юлиановна так сильно переживает? Нервы разыгрались? Как будто от того, купит он камень или не купит, зависит ее судьба.
Оплатив покупку, он с разрешения продавщицы поставил на прилавок атташе-кейс, чтобы либо поместить камень внутрь, либо, если размеры не позволят, использовать для транспортировки хранившуюся про запас продуктовую авоську. Кейс с камнем закрылся без малейших усилий.
- Интересуетесь ресным камнем? - послышался сзади низкий голос с сильным прибалтийским акцентом.
Обернувшись, Андрей Святославович увидел краснолицего мужчину плотного телосложения. Его соломенного цвета брови были светлее кожи, а точно такие же ресницы прежде встречались Тизенгаузу только у поросят.
- Имеете что-то предложить? - любезно осведомился Тизенгауз, издавна симпатизировавший прибалтам.
Белобрысый прибалт раскрыл широченную ладонь, на которой лежала фигурка изумительной красоты.
- Отойдем в сторонку, - вполголоса предложил Тизенгауз.
В углу, где никто не мешал, Андрей Святославович, вооружившись лупой, как следует рассмотрел фигурку. Это была старинной китайской работы обезьяна из нефрита высотой четыре сантиметра.
- Фот еще тфе.
Прибалт вынул из кармана кожаного пальто еще две фигурки обезьян, тоже нефритовые, но несколько иного оттенка. Да и позы их заметно отличались.
- Забавные зверюшки. - Тизенгауза бросило в жар, но он старался не показать своей заинтересованности и говорил небрежным, равнодушным тоном. Сколько вы за них хотите?
- Я не протаю, я меняю.
- А-а, наш брат коллекционер! - оживился Тизенгауз. - На что меняете?
- На серепряные рупли царской чеканки или на эмаль.
- Давно увлекаетесь коллекционированием? - Вопрос Андрея Святославовича имел одну цель - выиграть время, хотя бы тридцать-сорок секунд, чтобы прокрутить в мозгу возможные варианты обмена и ни в коем случае не упустить нефритовых фигурок. Серебряные рубли царской чеканки, само собой разумеется, категорически исключались, ибо их купля-продажа преследовалась по закону наравне с валютными операциями. Что же касается эмали, то здесь можно найти взаимоприемлемые точки совпадения интересов. Очень не хочется вводить незнакомого человека к себе в дом, но как поступить по-другому?.. Он наверняка приезжий, причем, судя по акценту, живет не в столице, а в маленьком городке, где жители объясняются на родном языке, а это означает, что, помимо квартиры на Бутлерова, предметно разговаривать с ним негде. Как же поступить?
- Тафно, с тетстфа, - с задержкой ответил прибалт.
- Что же, будем знакомы. Меня зовут Андреем Святославовичем. А вас?
- Фитаутас.
- А по отчеству как?
- У католиков нет отчестфа, - сообщил прибалт. - Не принято. Софите меня Фитас, так путет лучше.
- Очень приятно, Витас! - Тизенгауз обменялся с ним рукопожатием. - Нет ли у вас других обезьян, кроме этих трех?
- Тома еще тефять.
У Тизенгауза захватило дух. Боясь услышать не тот ответ, он помедлил, а затем все-таки спросил:
- Точно такие же, как эти? Я имею в виду позы обезьян и оттенки нефрита.
- Фее расные, ни отного тупликата.
- Тогда едем ко мне, покажу вам прекрасные эмали! - не сумев скрыть удовлетворение, воскликнул Тизенгауз. - Согласны?
По лицу Витаса пробежала тень.
- Поедем, не пожалеете, - настаивал Тизенгауз. - Если у вас мало времени, я оплачу такси в оба конца.
Тут он вспомнил, что пришел в магазин не один, и поискал глазами Рябокобылко. Бета Юлиановна стояла поодаль, у прохода в секцию стекла и фарфора, а враждебность в ее взоре сменилась крайней растерянностью. Заметив, что Тизенгауз смотрит на нее, Рябокобылко испуганно попятилась и скрылась из виду.
- Так как, Витас, едем или не едем? - тотчас выбросив из головы мысли о чудачествах Беты Юлиановны, нетерпеливо спросил Тизенгауз.
- Корошо. Я согласен поехать на такси.
К счастью, такси с зеленым огоньком подвернулось быстро, и меньше чем через полчаса они вошли в квартиру Тизенгауза.
- Снимайте пальто и шапку, - сказал он, поспешно раздеваясь. - Можно предложить вам стакан чаю?
- Спасипо. Растефаться не путу, тороплюсь. Покашите эмали.
- У меня их много, около ста семидесяти изделий, - подводя Витаса к застекленным полкам над диваном-кроватью, с гордостью произнес Тизенгауз. Выбор у вас широкий.
- Какие это эмали? - недоверчиво спросил Витас.
- Перегородчатые, - пояснил Тизенгауз, ожидавший от гостя большей компетентности. - Это Китай, шестнадцатый - девятнадцатый век. Как видите, здесь в основном представлены вазочки и шкатулки в соотношении примерно один к одному.
- Мне не нушны перегоротчатые, - с гримасой отвращения заявил Витас. Нушны ростофские эмали.
- Ростовских у меня нет, я их не собираю, - растерялся Тизенгауз.
- Тогта я поету.
Витас повернулся к двери.
- Нет, постойте, - удержал его Тизенгауз. - Мы же можем договориться по-другому. Я берусь достать для вас ростовскую финифть. На каких условиях будем меняться?
- Тфе эмали за отну опесьяну.
- Устраивает. Осталось условиться о встрече дня через три-четыре, за это время я постараюсь отыскать финифть.
- Такой срок меня не устраифает, - непреклонно возразил Витас. - Таю фам сутки.
- К чему такая спешка? - спросил Тизенгауз, пытаясь понять ход мыслей Витаса.
- Сафтра я ету томой.
- Кто вы, Витас? Где и чем занимаетесь?
- Я учитель ис Паланги.
- Благородная профессия, - с уважением заметил Тизенгауз, надеясь завязать непринужденный разговор и тем самым хоть сколько-нибудь смягчить упорного прибалта. - Моя покойная жена тоже была учительницей, преподавала историю в старших классах. Умерла совсем молодой, в двадцать девять лет, от крупозного воспаления легких.
На малоподвижном лице Витаса не отразилось ни одной мысли. Он не мигая взирал на Тизенгауза и молчал как пень.
- Как же быть? - нарушил молчание Тизенгауз. - Не могли бы вы снова приехать в Ленинград спустя какое-то время?
Витас начал загибать толстые пальцы, как это делают тугодумы, что-то прикидывая в уме, и ответил далеко не сразу:
- Корошо. Я приету ф Ленинграт черес тфе нетели.
Чрезвычайно довольный исходом трудных переговоров, Тизенгауз продиктовал Витасу свой домашний адрес и номер телефона, после чего, прощаясь, протянул ему восемь рублей.
- Пожалуйста, Витас, возьмите на такси, как договаривались в магазине.
- Не нато тенег. - Витас впервые улыбнулся, обнажив крупные, пожелтевшие от никотина зубы. - Коллекционер не толшен опишать тругого коллекционера. То фстречи, Антрей Сфятослафофич!
Всего час назад, стоя в комиссионном магазине с только что купленным китайским резным камнем, Тизенгауз предвкушал, как дома, в спокойной обстановке, без промедления изучит покупку, заполнит карточку подробным ее описанием, впишет в каталог, а позднее, после ужина, начнет подбирать ей место, на что может уйти не один вечер. Теперь же, оставшись в одиночестве, он даже не притронулся к кейсу, а пустился в пляс. Еще бы, такая баснословная удача, как знакомство с Витасом, в жизни собирателя древностей выпадает не чаще, чем раз в десять, а то и в пятнадцать лет!
Причина несказанной радости Андрея Святославовича коренилась в том, что каждая из нефритовых обезьян символизировала один из месяцев года, все двенадцать образовывали серию, служившую своеобразным календарем у средневековых китайских императоров, а полной серии не было нигде в мире, даже в Лувре и в нью-йоркском музее "Метрополитен".
37. ЖЕНЩИНА В ЧЕРНОМ
Говоря знакомым, что работает в гастрономе, Сергей допускал известную неточность. Вверенное ему подразделение располагалось обособленно, на противоположной стороне Московского проспекта, во дворе старого, сталинской постройки дома, функционировало без какой-либо вывески и как две капли воды походило на американский форт времен освоения Дикого Запада: территория была обнесена глухим забором, в котором были прорезаны узкие бойницы, имевшие, впрочем, вполне мирное назначение - через эти чрезвычайно популярные в народе отверстия подчиненные Сергея принимали порожнюю стеклотару.
Когда Сергей утром приехал на работу, глаза слепило яркое февральское солнце. Безоблачный день не предвещал неприятностей, на душе было легко и спокойно. Притормозив машину у тесовых ворот, он по привычке дважды просигналил.
Престарелый сторож в коротком армейском бушлате, в валенках с самодельными галошами из автомобильных камер и в стеганых брюках с торчавшей из прорех грязно-серой ватой распахнул ворота, принял стойку "смирно" и, отдавая начальству честь, гаркнул:
- Ждравия желаю!
- Петрович, сколько целок сломал? - громко спросил Сергей, заранее зная ответ.
- Шешнадцать, - улыбаясь во весь беззубый рот, доложил мигом просиявший старичок.
- Добро. Так держать!
- Шлужу Шоветшкому Шоюжу!
Поставив "жигули" под навес, бок о бок с темно-красным "москвичом" Давида Шапиро, Сергей по-хозяйски осмотрел владения. Здесь же, под навесом, по четыре в ряд, замерли до весны сорок одноосных прицепов с желтыми бочками, снабженными надписью "Пиво", левее, уже под открытым небом, приткнулась к забору шеренга прицепов с другими бочками, предназначенными для разъездной торговли квасом, за ними громоздилась гора пустой деревянной тары, а справа, ближе к воротам, ровными рядами были выставлены ящики с винными бутылками, дожидавшимися отправки на базу. Не обнаружив ничего, к чему можно было бы придраться, Сергей щелкнул пальцами и зашагал в контору.
Их одноэтажный, неказистый на вид барак принадлежал к числу так называемых временных зданий и сооружений, которые блестяще зарекомендовали себя в годы социалистического строительства и на поверку оказались долговечнее капитальных. Взбежав на крыльцо, Сергей отворил наружную дверь и, миновав тамбур, вошел в просторное помещение, где трое грузчиков и приемщик вдохновенно забивали козла.
- Привет труженикам прилавка! - на ходу окликнул он доминошников.
- Наше вам! - вразнобой отозвались те, не прекращая игры.
Из бытовки Сергей попал в приемную, узкую, похожую на пенал клетушку с однотумбовым столом и стулом, на котором с журналом "Новый мир" в руках восседала его секретарша, добродушная толстушка Фира, по документам оформленная уборщицей, но отлученная от совка и швабры. Будучи племянницей Шапиро, она отбывала здесь трудовой стаж, необходимый для поступления в Институт советской торговли на льготных условиях.
- Привет, Фирок! - обратился к ней Сергей. - Кто-нибудь меня спрашивал?
- Были какие-то звонки, но трубку снимал дядя Давид.
В кабинете его встретил Шапиро, худощавый, карликового росточка однолеток Сергея.
- Здравствуй, Сережа! - Отложив газету, Шапиро поднялся с дивана, чтобы пожать руку Сергею. - Как настроение?
- Бодрое, жизнеутверждающее, - ответил Сергей, вешая дубленку во встроенный шкаф. - Додик, что у нас намечено на сегодня?
- К одиннадцати подойдет Потапов. С мясокомбината ему подкинули парного теленка, так он обещал притащить заднюю часть и печенку.
Потапов был директором их гастронома, причем умным директором, понимавшим все с полуслова. Для него, человека, битого жизнью, важны были не чины, а возможности тех, с кем имеешь дело, из-за чего он держался с Сергеем и Давидом на равных и постоянно оказывал им услуги.
- Телятина - это вещь, - одобрил Сергей, потирая руки.- Давненько не пробовал шашлычка из телятины... Баню раскочегарили?
- Спрашиваешь! Все путем, как в лучших домах Парижа и Лондона.
Пять лет назад, проявив отеческую заботу о подчиненных, Сергей и Давид соорудили в пристройке отличнейшую баньку, однако демократичная в своей основе затея с треском провалилась, так как непривычные к чистоте работяги настолько заплевали и замусорили ее, что стало противно туда заходить. Даже уборщица, оформленная на ставку грузчика, и та наотрез отказалась прибирать там. Пришлось оборудовать для пролетариата отдельную душевую, а баньку приспособили под нужды командного состава, обшив предбанник полированной вагонкой и доукомплектовав камином, финским холодильником и японским телевизором с встроенной видеоприставкой.
- Добро, - похвалил Сергей. - А кто четвертый?
- Гросс-адмирал.
"Гросс-адмиралом" в их компании нарекли капитана второго ранга Зелитинкевича, сильного преферансиста, работавшего старшим военпредом на соседнем почтовом ящике.
- Добро, - повторил Сергей. - Что же, сразимся во славу русского оружия. Только сегодня не затягивай игру, в пять у меня две встречи в Купчине.
- После Купчина ты вернешься сюда?
- А что?
- Мне третий день названивает Анька Цымбаревич, сестра Марика, - пояснил Шапиро. - Хочет с тобой поговорить.
- О чем?
- Она же знает, что ты - мужик со связями.
- Ну и что из этого? - Сергей поморщился.
- Надеется, что ты как-то поможешь Марику.
- Только этого мне не хватало!
- Не упрямься. Аньку можно понять: оба брата за решеткой, родители сходят с ума в Иркутске, а Анька...
- Мне-то какая печаль? - перебил Сергей. - Эту твою Аньку я не знаю и знать не хочу. Понял?
- Сережа, остынь, расслабься. - Шапиро просительно поглядел на Сергея снизу вверх. - Анька хорошая девка, добрая, отзывчивая, не стоит ее обижать. Захочешь ты вмешиваться или нет - это второй вопрос, а поговорить с ней надо, хотя бы для приличия. Я обещал ей уломать тебя, назначил приехать к нам в девятнадцать часов.
- Веселенькие дела! Это называется: без меня меня женили, - рассерженно начал Сергей и вдруг, восстановив в памяти свой разговор со следователем Алексеевым, сбавил тон: - Видит Бог, помогать Нахману я не собираюсь.
- Я же не прошу тебя спасать Марика. Удели Аньке полчасика, выслушай, подбодри, и все. Неужели тебе трудно?
- Встретиться, конечно, можно, - заколебался Сергей. - Только это ничего не даст. Ладно, Додик, будь по-твоему.
- Я знал, что ты мне не откажешь.
- Дружба есть дружба, - подтвердил Сергей, усаживаясь на диван, над которым висела репродукция с картины "Ленин в Смольном". - Что у тебя, "Правда"? Тогда дай мне "Труд" или "Известия"...
Летом в их секции, почему-то называвшейся "Соки-воды", жизнь била ключом, а с наступлением холодов временный персонал распускали до весны, товарооборот падал почти до нулевой отметки, и Сергей с Давидом коротали время за чтением газет и чуть ли не ежедневно играли в преферанс. И сегодня, предупредив Фиру, чтобы она, отвечая на телефонные звонки, говорила, что Холмогоров и Шапиро до вечера уехали на совещание в Ленгипроторг, они оба вместе с подошедшими партнерами удалились в предбанник.
Сергею не шла карта, из-за чего в первой пульке он просадил 62 рубля. Затем вся компания славно попарилась, подкрепилась шашлыками, сдобренными бутылкой армянского коньяка, который целиком достался Потапову и Зелитинкевичу, после чего вновь уселась за преферанс, где Сергея нагрели еще на полсотни. Проигрыш нисколько не обескуражил его, ибо играл он, как правило, успешно. В конце концов, нельзя же изо дня в день выигрывать, так недолго лишиться партнеров.
Удачно съездив в Купчино на встречу с почтовыми клиентами, Сергей возвратился к себе в контору точно к девятнадцати часам. За исключением Петровича, дежурившего сутками, все сотрудники разбрелись кто куда, а в приемной, на месте Фиры, в скорбной позе сидела огненно-рыжая женщина в черном манто из каракуля.
- Вы ко мне? - не без удивления спросил Сергей. Эта женщина могла быть Анной, но могла оказаться и кем-то другим, поскольку Сергей не уловил в ней признаков даже отдаленного семейного сходства с Нахманами. Губы у нее были тонкими, лоб - высоким, нос - маленьким, чуть-чуть вздернутым, глаза зелеными, миндалевидными, а кожа на лице - бело-розовой, какая чаще всего бывает у рыжих. К тому же, когда женщина поднялась ему навстречу, он убедился, что она выше ростом, чем Марк и Борис, сантиметров на десять.
- Аня Цымбаревич, - представилась женщина, совестливо потупив взор. Извините мою навязчивость, Сергей Константинович. Поверьте, если бы не горе...
- Пустое, - отмахнулся Сергей, вглядываясь в ее лицо.
Припухшие веки и свежий, нанесенный, по-видимому, перед самым его приходом слой пудры подсказали Сергею, что Анна только что плакала.
- Никогда бы не подумал, что вы сестра Марка, - признался он. - Абсолютно ничего общего.
- Так все говорят. - Анна печально улыбнулась, - Братья пошли в маму, а я - папина дочка.
В кабинете она сняла манто и шапочку, легким движением руки взбила волосы и опустилась на диван. Черные свитер и юбка выгодно подчеркивали ее роскошные формы, и Сергей, не переставая удивляться, определил, что женщина эта хоть куда. Красавицей ее не назовешь, это факт, но нечто притягательное в ней, безусловно, есть. Его мысли были простой констатацией внешних достоинств Анны, без примеси личного интереса, ибо предубеждение к семейке Нахманов пересиливало любые симпатии.
- Хотите сигарету? - предложил он, доставая пачку "Мальборо".
- Давно хочу. Только ваш цербер строго-настрого запретил.
- Петрович - человек бдительный, службу знает. - Сергей щелкнул зажигалкой с пьезоэлементом и дал ей прикурить. - Пожалуйста, вот пепельница.
- Как у вас уютно... - Анна обвела кабинет глазами. - Не ожидала. Югославская мебель, ковер из Бельгии, хрустальные пепельницы.
- Стараюсь хоть как-то очеловечить служебный интерьер. - Сергей присел к столу, предпочитая говорить с Анной на расстоянии. - Анна Наумовна, не будем ходить вокруг да около. Вам, надо думать, известно, что Марк поступил со мной по-свински?
- Сергей Константинович, я все знаю, - еле слышно промолвила Анна.
- Ваш братец гнуснейшим образом оболгал меня, - с нажимом продолжал Сергей, чтобы лишить Анну надежды на его поддержку. - Выдал за какого-то процентщика, толкнувшего бедненького Маркушу на преступление. Как вам это нравится?
- Марк - дурной.
- От этого мне не легче. Поставьте себя на мое место... Думаете, приятно оправдываться, когда тебя спрашивают, сколько ты нажил ростовщичеством?
- Он же дурной, - тихо повторила Анна.
- Не то слово! А как врет? Я, оказывается, приставал к нему с ножом к горлу! Захотел, мерзавец, одним махом срубить сто пятьдесят кусков, это же надо уметь! - громогласно возмущался Сергей. - Тихой сапой втерся ко мне в доверие, а как запахло жареным, так он уже не волк, а ягненок, хочет укрыться за моей спиной?
- Сергей Константинович... - с мольбой в голосе протянула Анна и закусила губу ровными мелкими зубами.
- Короче, что вы хотите от меня? - Анна беспомощно всхлипнула.
- Говорите, я слушаю.
- Сергей Константинович, поверьте, я презираю Марка, ненавижу всеми фибрами моей души. Но есть Боря, которого он потянул за собой. Папа слег, мама мечется, рвет на себе волосы, а я - в полной растерянности. Подскажите, что нам делать?
- Смешной вопрос! Обратитесь к хорошему адвокату. Быть может, это в какой-то мере облегчит участь Бориса, хотя я лично в этом сомневаюсь. Состав преступления очевиден, они во всем признались, а то обстоятельство, что Марк выступал закоперщиком, уравновешивается активностью Бориса в тот момент, когда они избивали жертву. Насколько я понял со слов следователя, бил-то в основном не Марк, а Борис. Так?
- Это меня особенно тревожит. Я ходила к Колокольникову, но он отказался говорить со мной, выставил за дверь. Пышет злобой, как вулкан... - Анна не глядя потушила окурок, обожгла палец и отдернула руку. Сергей усмехнулся. Он очень хорошо понимал Колокольникова, который, без сомнения, поимел на этой истории не только синяки с шишками, но и крупнейшие неприятности со стороны тех власть имущих, кого регулярно подкармливал. Уж они-то, надо думать, вытянули его из пасти УБХСС отнюдь не задаром и вдобавок открытым текстом сказали, какая он мразь.
Анна облизала обожженный палец и заговорила снова:
- Мне зачитали его показания. Он изо всех сил давит на Алексеева, принуждает квалифицировать действия моих братьев по статье 109-й, а не по 112-й. Понимаете, о чем я?
- Интересно, - отозвался Сергей, не ожидавший услышать от Анны что-то по-настоящему существенное.
- Упирая на мучительный характер истязаний, которым его подвергли, Колокольников пытается обзавестись справкой из районной поликлиники, что побои вызвали длительный нервный стресс с адаптационным синдромом. - Анна подула на палец. - Тогда все пропало: по 109-й братьям дадут пять лет.
- Откуда вы знаете про поликлинику?
- От врачей-невропатологов. - Она и в поликлинике успела побывать, догадался Сергей. Да, хватка у дамочки бульдожья, это факт.
- Что говорить, положение сложное. Но при чем тут я, Анна Наумовна? Врачи ведь мне не подвластны, а следователи - тем более, - мягко сказал Сергей.
- Сергей Константинович, я же не дурочка с переулочка. - Анна заговорила тверже. - Если вы захотите, если поставите себя выше обиды на Марка, то вместо 109-й статьи в обвинительном заключении будет 112-я и мои братья не попадут в колонию. Вас уважают, ценят, вам не откажут.
- Вы считаете так, а я иначе. Останемся каждый при своем мнении. - Сергей поднялся, давая понять, что разговор окончен.
У Анны затряслись губы. Дважды она шумно всхлипнула, пытаясь сдержаться, и разразилась рыданиями. Сергей приблизился к ней и опустил руку на ее плечо.
- Анна Наумовна, не стоит плакать. Слезами горю не поможешь.
- Неужели никто... совсем никто... не проявит сочувствия? - сквозь слезы причитала она, не поднимая головы. - Я же одна... одна бьюсь башкой об стену!..
- Анна Наумовна, успокойтесь. Может быть, дать вам стакан воды?
Анна грудью прижалась к его ногам, подняла мокрое от слез, с расплывшейся тушью лицо и снизу, по-собачьи, заглянула ему в глаза.
- Хотите попить? - повторил свой вопрос Сергей, машинально поглаживая ее по плечу.
Не сводя глаз с Сергея, Анна опустила вниз молнию на его брюках...
Позднее, когда они, взмокшие от пота, голышом лежали на диване, Сергей ощущал гулкие удары своего сердца, все еще не восстановившего ритм, а в ушах эхом звучали те нечеловеческие вопли, которые исторгались Анной при каждом приближении оргазма. Жуткое дело! Мороз по коже! Однажды, в кромешной тьме выезжая из ворот конторы, он здесь же, во дворе, ненароком переехал кошку, так эта кошка завопила точь-в-точь так же. Дикие вопли Анны настолько распалили и до такой степени одурманили его, что он, быть может впервые в жизни, начисто утратил всякую ориентировку во времени и в пространстве. "Я же, выходит, раньше много чего не понимал, - мысленно заключил Сергей. - А теперь, черт побери, Аня просто-напросто открыла мне глаза... Фантастическая женщина, только кричит слишком громко, точно ее сжигают на костре. Хорошо хоть Петрович глуховат, а то бы, в припадке служебного рвения, свободно мог вызвать ко мне в кабинет "неотложку".
- Как ты, девочка? - спросил он с теплом в голосе и благодарно поцеловал ей указательный палец с побелевшим волдырем. - Может быть, хочешь помыться? Там, в углу, дверь, ведущая прямо в предбанник.
- Потом, Сержик, потом... - Анна приподнялась и провела кончиком языка по его груди. - Сейчас я хочу тебя!..
Надо заметить, что Сергей заблуждался, преувеличивая глухоту сторожа. Потягивая теплое жигулевское пиво из горлышка бутылки, Петрович трепетно вслушивался в доносившиеся из-за перегородки крики, с азартом стучал ороговевшим ребром ладони по столу, отчего разбросанные там и сям костяшки домино подпрыгивали, и тихо приговаривал:
- Так ее, лядашшую!.. Во, доштал, видать, до шамого ейного донышка!.. Молодцом! Не подкачал наш Конштантиныч, не пошрамил родного коллектива... Шыжнова доштал, едрена вошь!.. Во шалаба, эвон как ее ражбирает!..
Сопереживания Петровича носили, скажем так, невинный, вполне товарищеский характер, поскольку сам он завязал с сексом пять с лишком лет назад, аккурат в день погребения Брежнева. Тогда Петрович, за ночь приняв на грудь поллитровку от щедрот Давида Израилевича Шапиро, утречком, после смены, подвалился под бочок к своей старухе, а та спросонок не сообразила, что от нее хотят, и, лягаясь, сбросила его на пол. С годами старуха испортилась, стала ужас какой вредной и до того ревнивой, что от греха прятала в сундук новейшие пластмассовые челюсти Петровича. Он терпел, терпел, а в тот раз в сердцах послал ее к растакой-то матери, и с той поры - как отрезало.
Бередить душу мыслями о зловредной старухе Петровичу не хотелось, поэтому под аккомпанемент несмолкавших криков он вспоминал, как в зиму 1945 года под городом Секешфехерваром, распахнув шинель и повесив на шею солдатский ремень, вплотную сошелся со здоровенной венгерской крестьянкой. Она, помнится, была задастая, сдобная и тоже орала во всю мочь, чего нельзя допускать вблизи от линии фронта. Петрович уговаривал ее так и эдак, даже прикрикнул для острастки, а ей, язви ее в печень, хоть бы хны. Где ж нынче та венгерка? Небось померла? Они, эти венгры, вроде не нашей веры, не православные, но все равно: упокой, Господи, ее грешную душу, не суди строго.
38. "ГОЛУБАЯ" РАПСОДИЯ
Достать финифть для обмена оказалось далеко не так просто, как поначалу считал Тизенгауз. На проспекте Римского-Корсакова, 53, с почтением встретившие его старики-коллекционеры многословно поведали, что спрос на ростовскую эмаль сильно превысил предложение, а то, что попадается на глаза в виде единичных экземпляров, как рожь на корню скупает с недавних пор зачастивший сюда новичок из молодых, денежный, видно, туз, коль скоро не стоит за ценой, гоняясь исключительно за качеством. Не внушала оптимизма и ситуация на толкучке у Елагина моста: знакомый перекупщик, чья кличка выпала из памяти Андрея Святославовича и лишь смутно ассоциировалась с детской игрой в крестики-нолики, доверительно шепнул, что дело труба: ребятишки с рынка все как один сбрасывают эмальки вороватому мужику в обливной дубленке, с настолько тугой мошной, что хоть стой, хоть падай.
Тизенгауз лучше или хуже знал крупных собирателей ростовской финифти, потому что все они периодически обращались к нему за консультацией, однако извлечь из этих знакомств конкретную пользу, увы, не сумел: двое сухо сказали, что ничем не могут помочь, а третий, наиболее обязательный и особенно дороживший приязнью Андрея Святославовича, хирург-ортопед профессор Крестовоздвиженский, находился, как назло, в длительной командировке в Великобритании, откуда его ждали не ранее середины апреля.
Имелся в Ленинграде еще один субъект, обладавший неплохим собранием икон на эмали, но инстинкт самосохранения мешал Тизенгаузу вступить с ним в контакт. Дело в том, что этот тип по фамилии Коростовцев пользовался дурной славой и, прикрываясь званием коллекционера, масштабно промышлял куплей-продажей антиквариата, причем не всегда подлинного.
Вскользь отметим, что коллекционерская стезя сводит вместе людей и чистых, и темных, жуликоватых, ничем не гнушающихся, да и жажда наживы в их более или менее ограниченном мирке не Бог весть какая редкость, что, впрочем, ничуть не мешает им взаимодействовать друг с другом. У кого ты купил приглянувшийся предмет или с кем чем-то поменялся - это несущественная подробность, нравственные качества случайного партнера вообще никого не волнуют. Важно самому не быть простофилей и не попадаться на мошеннические уловки, расставленные буквально сплошь и рядом.
В этом смысле Тизенгауз принципиально не отличался от других коллекционеров и не был излишне взыскателен к чужим морально-этическим изъянам, разве что, опасаясь кривотолков, вел себя осмотрительнее, с известной оглядкой на свою профессию судебного эксперта. Именно эта осмотрительность и отвратила Андрея Святославовича от Коростовцева, несколько месяцев тому назад попытавшегося вовлечь его в должностной подлог. Был у Коростовцева старинный чернильный прибор из серебра, который он собирался выгодно продать Ереванской картинной галерее, для чего нуждался в авторитетном заключении эксперта-геммолога. Нехотя уступив домогательствам Коростовцева, Тизенгауз досконально изучил чернильный прибор и, невзирая на дореволюционные фирменные клейма, признал подделкой, фальшивым подобием продукции мастерских Карла Фаберже. Сколько Коростовцев ни уговаривал его сменить гнев на милость, намекая на щедрое вознаграждение, Андрей Святославович остался непреклонным, ибо дорожил незапятнанной репутацией. Хочет Коростовцев выдавать желаемое за действительное - это дело его совести, а он, Тизенгауз, ни за какие коврижки не станет соучастником фальсификации.
Шли день за днем, дата приезда Витаса неотвратимо приближалась, и щепетильный Андрей Святославович испытывал обжигающее чувство стыда при мысли о том, что может нарушить слово. Витас приедет в Ленинград, потратив время и деньги, а что он, Тизенгауз, скажет ему? Как посмотрит в глаза? Отговорки не приведут ни к чему, надо искать какое-то конструктивное решение. Может быть, махнуть рукой на все, поступиться собственным достоинством и обратиться к Коростовцеву? Он трижды подходил к телефону, и всякий раз в последний момент его удерживал внутренний голос, твердивший категорическое "нет".
Ранним утром в среду, 2 марта, когда до встречи с Витасом оставалось всего два дня, Коростовцев нежданно-негаданно сам позвонил Тизенгаузу.
- Нижайший поклон Андрею Святославовичу! - услышал он глуховатый баритон Коростовцева. - Трофим Трофимыч беспокоит. Как живете-можете?
- Могу, - ответил Тизенгауз, пытаясь унять сердцебиение. - Чему обязан?
- Да вот, нужда заставила потревожить вас. Право слово, сижу на мели. Есть у меня серебряная вещичка работы Фаберже. Хочу, значит, потолковать насчет атрибуции, чтобы взять за нее не что дадут, а настоящую цену.
- Если вы имеете в виду чернильный прибор, то я... - решительно начал Тизенгауз.
- Андрей Святославович, Христос с вами! - посмеиваясь, перебил Коростовцев. - Тот прибор давно ушел, я про него и думать забыл. Веду речь о конфетнице, что от родителя перешла ко мне по наследству. Сделайте милость, не откажите... Так я могу рассчитывать?
- Когда вы хотите встретиться?
- В любое время. Когда вам удобней?
- Сегодня. Буду у вас через час-полтора.
- А чуток поздней нельзя? Мне бы сподручней ближе к полудню.
- Ждите меня в полдень.
Коростовцев жил на углу Фонтанки и Гороховой. С предосторожностями впустив Тизенгауза к себе, он долго тряс его руку, рассыпаясь в похвалах и благодарностях, а затем провел в большую комнату, которую называл залой, и оставил в одиночестве, с извинениями удалившись в смежную комнату.
Зал Коростовцева носил отпечаток полнейшего запустения. Массивная мебель павловской эпохи обросла толстым, годичной давности, слоем пыли, в люстре из бронзы с фарфором поселился паук, его родичи или потомки облюбовали покрытые копотью картины в резных рамах, на полу валялись растоптанные папиросные окурки и столбики пепла, а на круглом столе красного дерева, кое-как застеленном несвежей, закапанной жиром клеенкой, среди грязных блюдец с заветренными объедками, в луже пролитого вина одиноко возвышался пустой фужер со следами губной помады. Все это произвело тягостное, отталкивающее впечатление на Андрея Святославовича, и без того нервничавшего сверх всякой меры. Но больше всего угнетал гнилостный душок, смешанный с запахами остывшего табачного дыма и дешевой парфюмерии.
- Порядком похвастать не могу, - со вздохом жаловался возвратившийся Коростовцев, от которого не укрылось, что гость, так сказать, не в своей тарелке. - На склоне лет живу бобылем.
Лицо Тизенгауза против воли исказилось в гримасе. Ссылка на преклонный возраст показалась ему несостоятельной, поскольку молодящийся, крашенный под брюнета хозяин дома выглядел не на свои семьдесят лет. Одетый в темный, делового покроя костюм-тройку и в розоватых тонов сорочку с кружевной манишкой, Коростовцев украсил морщинистую шею шелковым шарфом в мелкий горошек и всем своим видом внушал, что есть еще порох в пороховнице.
- Перейдем к делу, - требовательно произнес Тизенгауз. - Где я могу сесть?
- За столом будет удобней, - подумав секунду, решил Коростовцев. - Сей момент.
С этими словами он отодвинул в сторонку грязную посуду и загнул край клеенки, обнажив столешницу. Лужа вина сдвинулась и жиденькой струйкой полилась на пол.
- Совсем другой коленкор, - с удовлетворением заметил Коростовцев, включив верхний свет и придвинув гостю стул. - Рабочая, так сказать, обстановочка. Он снял с ломберного столика булевской работы серебряную конфетницу, сдул с нее пыль и почтительно подал Тизенгаузу. - Фамильная, значит, вещичка, до слез жалко расставаться. Вот, гляньте на нее наметанным глазом.
Конфетница представляла собой овальную чашу среднего размера. Снаружи чаша окаймлялась гирляндой цветов, плавно переходившей в изогнутые ручки, а изнутри была покрыта тусклой позолотой.
- Пропорции выдержаны безупречно... Однако, вынужден вас огорчить, музейной ценности она не имеет, вещь простая, обстановочная, на любителя, вполголоса говорил Тизенгауз, переворачивая чашу вверх дном. - А что здесь?
- Клеймо малость озадачивает, - признался Коростовцев, жарко дыша ему в ухо. - Никогда такого не видал.
Внимательно рассмотрев клеймо в лупу, Тизенгауз легонько царапнул по донышку алмазным карандашом и, сверившись с ксерокопированным каталогом, заговорил тоном врача, поставившего окончательный диагноз:
- Вещь подлинная, изготовлена в московской мастерской фирмы Фаберже где-нибудь между 1906 и 1914 годами. Действительно, клеймо редкое, здесь вы правы. Объясняется это тем, что мастер, изготовивший чашу, недолго работал у Карла Фаберже и, скорее всего, был призван на войну. Теперь о деньгах. Стартовая аукционная цена чаши за границей составила бы примерно 2200-2300 долларов. У нас же вам за нее дадут 5, максимум 5,5 тысячи рублей. Можете через неделю подъехать ко мне в институт за письменным заключением.
- По гроб жизни обязан вам, Андрей Святославович, право слово! Коростовцев затряс дряблыми склеротическими щечками. - Чем могу отслужить?
- Нет ли у вас на продажу ростовской финифти?
- Как же нет? Есть, есть. Только зачем она вам? - В карих глазах Коростовцева замелькали живые огоньки. - Вы же ее не собираете?
- Для обмена.
- Тогда, значит, вопросов нет.
Коростовцев подошел к павловскому бюро, отпер замок ключиком и, порывшись в выдвинутом ящичке, отобрал десяток икон на эмали. Выложив их на столешницу перед Тизенгаузом, он величаво произнес:
- Любые две на выбор отдам безвозмездно, за ваши труды, а весь набор, только из уважения к вам, - за 500 целковых. Это считайте даром.
Все иконы были с множественными дефектами, да и качество живописи оставляло желать лучшего.
- Трофим Трофимович, я заплачу дороже, лишь бы иконы были в хорошем состоянии. - Движением руки Тизенгауз показал, что предложенные экземпляры его не устраивают. - Позвольте мне выбрать что-нибудь по вкусу.
- Другому бы отказал, а вам не могу, язык не поворачивается. - Коростовцев снова подошел к бюро и, полностью выдвинув ящичек, с усилием водрузил на столешницу. - Выбирайте.
В ящичке было не меньше двухсот икон. Не выпуская из рук лупы, Тизенгауз быстро рассортировал иконы с учетом периода изготовления и степени сохранности, а уж затем, пристально вглядываясь в наиболее ценные, отобрал двадцать четыре экземпляра.
- Пожалуй, я мог бы взять эти, если сойдемся в цене. Сколько вы за них хотите?
- Сейчас погляжу, прикину, - сказал Коростовцев, оседав переносицу роговыми очками. - "Положение во гроб", "Иисус в терновом венце", "Моление о чаше", "Саваоф", "Спас Вседержитель", "Тайная вечеря", "Евангелист Лука", "Несение креста", - медленно перечислял он сперва благожелательным, а потом осуждающим тоном, после чего поднял очки на лоб. - Андрей Святославович, креста на вас нету, право слово. Без ножа меня режете. Я же уговорился с директором Суздальского музея отдать все оптом, а вы... Эдак вы, милый мой, сорвете мне выгодную сделку.
- Трофим Трофимович, будем рассуждать здраво, - примирительно сказал Тизенгауз. - Каждая вещь имеет свою цену, поэтому...
Андрей Святославович не закончил фразу и испуганно обернулся, потому что дверь смежной комнаты шумно отворилась и в зал впорхнуло странное существо в пестром халатике, надетом на голое тело, и в тапочках с помпончиками на босу ногу. У существа были желтые всклокоченные, обесцвеченные перекисью волосы и серьга в ухе, а в руке оно держало половинку очищенного апельсина.
- Папульчик, открой ротик, - капризным тоном потребовало существо. Слопай витаминчик.
Трофим Трофимович покорно раскрыл рот, куда существо грациозным жестом вложило дольку апельсина. Затем оно на балетный манер повернулось вокруг своей оси и, заметив постороннего, пропело хриплым контральто:
- К нам приехал наш любимый... Здрасьте, дяденька!
- Здравствуйте, девушка! - не сразу отозвался изрядно опешивший Тизенгауз.
- Что, батя, опупел? - двумя тонами ниже произнесло существо. - Ну ты даешь! - И с оскорбленным видом удалилось за дверь, тяжело ступая жилистыми ногами.
"Они же педерасты! - запоздало прозрел Тизенгауз. - А я сдуру принял его за женщину!"
- Шалун, право слово, - нервно заметил Коростовцев. - Молодежь, какой с нее спрос?
Андрей Святославович предпочел отмолчаться и, чтобы скрыть смущение, достал из кармана пачку "Примы". Трофим Трофимович тотчас последовал его примеру, с той лишь разницей, что отдал предпочтение папиросам "Беломорканал".
Когда Тизенгауз в какой-то мере оправился от шока, выяснилось, что, воспользовавшись его растерянностью, Коростовцев с умыслом перемешал эмали. Пришлось восстанавливать статус-кво, после чего разгорелся торг, долгий и муторный, где стороны попеременно то сближались в ценах, мало-помалу уступая одна другой, то снова возвращались на исходные рубежи, чтобы начать процедуру чуть ли не с нуля. В итоге часа через два взмокший от пота Тизенгауз получил в свое распоряжение десять редких, прекрасно сохранившихся икон конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века и еще четырнадцать похуже, менее старых, но в сносном состоянии, отсчитав за все 2510 рублей.
- Трофим Трофимович, еще раз подчеркиваю, что эмали взяты мною для обмена, так что, само собой разумеется, в течение месяца сделка может быть аннулирована, - сказал Тизенгауз, передавая деньги из рук в руки. - Согласны?
Таков был неписаный обычай, издавна принятый в кругу коллекционеров. А напоминал он об этом лишь потому, что скользкий по натуре Коростовцев в случае чего мог выкинуть фортель, сказав "я не я, и лошадь не моя".
- Могли бы не повторять, - недовольно проворчал Коростовцев. - Кого ни спроси, любой скажет, что слово мое - кремень...
Выйдя на улицу в четвертом часу пополудни, Тизенгауз с облегчением перевел дух. Наконец-то он вырвался из затхлого гомосексуального гнездовья, причем не на щите, а со щитом, победителем: в кейсе, бережно проложенные газетами, покоились две дюжины ростовских икон, открывших ему дорогу к обладанию полной серией нефритовых обезьян!
В этот миг торжества осмотрительный в тратах Андрей Святославович не думал о том, что у него на сберкнижке, откуда утром, перед поездкой к Коростовцеву, он снял две с половиной тысячи, оставалось всего одиннадцать рублей с копейками.
39. ЧЕРЕДА НЕОЖИДАННОСТЕЙ
- Такой опмен меня не устраифает, - заявил Витас, закончив осмотр последней из икон. - Я пойту, у меня много тел.
- Почему, Витас? - удрученно промолвил Тизенгауз, вглядываясь в непроницаемое лицо учителя из Паланги. - Мы обо всем договорились, я свои обязательства выполнил, а теперь вы без достаточных оснований...
- Не нато меня угофарифать.
В середине субботнего дня они сидели друг против друга на кухне, в квартире Тизенгауза, а между ними, на столе, облицованном светлым пластиком, ровными рядами лежали две дюжины икон на эмали.
- Я не уговариваю, а констатирую факт нарушения договоренности.
- Опмен - тело топрофольное.
- Принцип добровольности я не оспариваю, - заметил Тизенгауз. - Но не вижу объективных причин для отказа.
- Мне не нушны плокие эмали. Нушны корошие.
- Разве здесь нет хороших? - Тизенгауз поменял иконы местами таким образом, что в двух рядах, расположенных ближе к Витасу, оказались восемь лучших экземпляров.- Какие у вас претензии к этим эмалям? - Витас сдвинул белесые брови и наклонился над столом.
- Пожалуйста, выскажите ваши соображения, чтобы я уяснил себе, чего вы хотите.
Витас поднял правую руку, в раздумье подержал на весу секунд десять, после чего взял икону "Евангелист Лука" и приблизил к окну, чтобы внимательнее рассмотреть при дневном свете. При этом он сам отклонился вместе с табуреткой, которая угрожающе заскрипела под его грузным телом, на миг потерял равновесие и выронил икону. В падении она ударилась о радиатор водяного отопления и, изменив траекторию полета, очутилась на полу, под табуреткой. Нагнувшись, отчего его красный загривок приобрел темно-бурую окраску, Витас ощупью достал икону и вернул на прежнее место;
В нижней части иконы белел свежий скол.
Тизенгауз изменился в лице.
- Исфините, Антрей Сфятослафофич. - Витас вынул из заднего кармана потертый бумажник, отсчитал 25 рублей и, подсунув купюры под "Евангелиста Луку", спросил: - Этого путет тостаточно?
Тизенгауз кивнул.
Как ни странно, досадная неловкость литовца и, как ее следствие, форма, в которой он незамедлительно компенсировал нанесенный иконе ущерб, поумерили неприязнь, возникшую в душе Андрея Святославовича. Жест учителя из Паланги был характерен для настоящего коллекционера, в чем, применительно к Витасу, Тизенгауз начал было сомневаться.
- Может быть, остановимся на паллиативе? - предложил Тизенгауз. - Берите восемь ростовских эмалей в обмен на четыре обезьяны, а спустя месяца полтора-два снова приезжайте ко мне за остальными шестнадцатью. Теперь я уяснил себе, что вы предпочитаете, и впредь уже не ошибусь.
При всех недостатках эта полумера позволяла Андрею Святославовичу не упустить Витаса, закрепить их знакомство и пусть не сразу, а в два этапа заполучить календарь китайских императоров. "В апреле вернется из Англии профессор Крестовоздвиженский, и все проблемы будут решены, - про себя рассуждал Тизенгауз. - Само собой разумеется, профессор с радостью согласится уступить шестнадцать безупречных эмалей в обмен на мою икону Казанской Богоматери с окладом, украшенным восемью жемчужинами, и окажется в выигрыше. Но и я не прогадаю - нефритовые обезьяны оправдают эту потерю. Лишь бы мне досталась полная серия!"
Витас тупо уставился на Тизенгауза и не проронил ни слова.
- Так как, Витас, меняемся или не меняемся?
- Тумаю... - Литовец отвернулся к окну. Минуты три он молчал, проворачивая жернова мыслей, а потом встал со словами: - Корошо. Тафайте шесть эмалей, я посту, пософетуюсь с трутом. Приету опратно фечером, часоф ф тефять.
Напоследок Витас порылся в своем портфеле и оставил в залог трех обезьян.
Сам по себе этот его жест был в рамках правил, принятых в среде коллекционеров, однако Тизенгауз насторожился: все фигурки оказались теми же, что Витас показывал при первой встрече. Почему он не выложил других? спрашивал себя Тизенгауз, в волнении расхаживая из угла в угол. Что за этим кроется? Неужели какой-то фортель?
Опасения Андрея Святославовича не оправдались, хотя Витас все-таки изрядно потрепал ему нервы.
- Меняться не путу, трут отсофетовал, - вечером заявил он, едва переступив порог квартиры Тизенгауза. - Перите опесьян са теньги, по тфести пятьдесят руплей са штуку. Тафайте три тысячи, корошо?
- Такой суммы у меня сейчас нет в наличии, - виноватым тоном ответил Тизенгауз. - Завтра же я верну эмаль, от которой вы отказались, получу назад деньги, вот тогда мы...
- Сафтра меня не устраифает: я ету томой сеготня.
- Витас, задержитесь до завтра, - попросил Тизенгауз, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
- Не нато меня угофарифать, не могу. Фот фаши эмали. Тафайте насат моих опесьян.
Тизенгауз, окончательно упав духом, принес фигурки из кухни.
- Как же быть?
- Не нато фолнофаться. Я опять приету ф Ленинграт черес тфе нетели.
- Вы не подведете? Дайте слово.
- Антрей Сфятослафофич, коллекционер не толшен потфотить тругого коллекционера. То фстречи!
После ухода Витаса Андрей Святославович мало-помалу успокоился, почувствовал себя увереннее и, без спешки поразмыслив за чашкой чаю, решил, что запаниковал напрасно. Все, что ни делается, - к лучшему. Покупка фигурок предпочтительнее обмена. Во-первых, удастся избежать очередных треволнений по поводу того, что эмали вновь не понравятся Витасу, а во-вторых, не придется ждать появления профессора Крестовоздвиженского и с убытком отдавать ему Казанскую Богоматерь. Коростовцев вернет две с половиной тысячи, а недостающие 500 рублей он через Марину ненадолго одолжит у Елены Георгиевны. Чтобы погасить этот долг, придется сдать в комиссионный магазин часть столового серебра, но что могут значить какие-то вилки и ложки по сравнению с нефритовым календарем?
С этими мыслями он подошел к телефону и набрал номер Коростовцева.
- Трофим Трофимович, добрый вечер. Это Тизенгауз. Звоню, чтобы поставить вас в известность об аннулировании сделки. Мой контрагент категорически отказался от обмена, поэтому я хотел бы завтра же получить деньги. Когда удобнее подъехать к вам - утром или днем?
- Деньги? - переспросил Коростовцев. - Денег у меня нету, право слово.
- Как это - нет? - упавшим голосом проговорил Тизенгауз. - Я же специально предупреждал, что беру финифть для обмена, а вы еще сказали, что ваше слово кремень... Простите, но я отказываюсь вас понимать.
- Сердце у меня доброе, Андрей Святославович, чуткое к чужой беде, - как ни в чем не бывало отвечал Коростовцев. - Вот я, значит, не устоял, помог Феде.
- Какому еще Феде?
- Мальца у меня видали? Он и есть Федя, - терпеливо объяснял Коростовцев. - У пострела приспел срок вносить первый взнос за двухкомнатный кооператив, а в кармане - вошь на аркане. Вот и пришлось раскошеливаться, отдавать последнее. Так что я сызнова на мели.
- Какое это имеет отношение ко мне?! - взорвался Тизенгауз. - Или вы немедленно возвращаете мне деньги, или я предам гласности ваше поведение, которому нет названия!
- Да разве я отказываюсь? Даром катите бочку на меня, старика, я своему слову хозяин. Если бы прошел месяц, а я не вернул вам денег, то ваша правда, ославьте меня на весь город. А у нас сколько прошло? Три дня?
- Предельный срок при обмене - месяц, но неправомерно трактовать это в том смысле, какой вы вкладываете.
- Не возьму в толк, чего вы расшумелись прежде времени? Как получу деньги за конфетницу, так первым долгом рассчитаюсь с вами, - заверил Коростовцев. Право слово!
- Мне срочно нужны деньги. Повторяю: срочно!
- Есть у меня в загашнике 450 целковых, - признался Коростовцев. - Другому бы не дал, а вам не могу отказать, язык не поворачивается. Приезжайте завтра в полдень, и они - ваши.
- Вы, кажется, смеетесь надо мною?
- Андрей Святославович, Христос с вами! Я, значит, по доброте делюсь последним, а вы...
Не дослушав Коростовцева, Тизенгауз с треском опустил трубку и пошел на кухню за валидолом. Его трясло от негодования. Старый педераст жутким образом подвел его! А обещанию вернуть деньги в конце месяца - грош цена!.. Что же остается? Продать финифть какому-нибудь любителю? Ничего другого на ум не приходит... Куда же запропастился валидол?
Отыскав тюбик с лекарством, Андрей Святославович положил таблетку под язык, присел у окна и, рассеянно глядя в темноту, внушал себе, что положение вовсе не безвыходное. Предлагать иконы на эмали знакомым коллекционерам на проспекте Римского-Корсакова, 53, он, само собой разумеется, не станет, потому что неизбежно начнутся расспросы, соболезнования и кривотолки, а сделает вот что: завтра ранним утром отправится на толкучку к Елагину мосту, разыщет того перекупщика, чья кличка, к сожалению, стерлась в памяти, и с его помощью продаст финифть за те же 2510 рублей тому денежному покупателю, о котором упоминал перекупщик.
Перекупщика по кличке Нолик найти было проще простого, а покупатель, которого Андрей Святославович напрасно прождал до темноты, так и не появился. Однако вездесущий Нолик дал Тизенгаузу полную гарантию, что на днях организует встречу с мужиком в обливной дубленке, и, чтобы развеять у Андрея Святославовича всякие сомнения, выцыганил у него червонец в качестве аванса за услугу.
40. ПРАВИЛА ОХОТЫ НА ВОЛКОВ
В воскресенье, 6 марта, Сергей не появился у Елагина моста отнюдь не случайно. Двумя днями раньше, в пятницу, он, как обычно, побывал на конспиративной квартире, где наконец-то получил вводную установку относительно операции, связанной с ростовской финифтью.
В тот день Затуловского заметно лихорадило - вместо привычной сорочки с галстуком у него под твидовым пиджаком был лимонно-канареечный свитер, глаза воспалились, а на впалых щеках возле носа проступила болезненная краснота. Но, вопреки недомоганию, пребывал он в отменном расположении духа.
Наскоро покончив с почтовыми делами, Затуловский сказал с оттенком торжества:
- На днях вы, почтеннейший пан почтмейстер, познакомитесь с фигурантом, из-за которого сделались заправским коллекционером. Фигурант разогрет, доведен до кондиции и, как Курочка Ряба, сам просится в ощип. Скажу больше, причем строго конфиденциально: мы намерены взять его под стражу недели через две, в интервале между 17 и 19 марта. Точная дата будет зависеть от вас, Сергей Константинович, от вашей способности внушать доверие.
- Любопытно, - отозвался Сергей, заинтересовавшийся новым поворотом разговора.
- Пришла пора посвятить вас в подробности операции, в ее интригу. Фигурант - мы называем его "Человек в футляре" - отличается крайней осторожностью, ошибок не допускает, из-за чего пришлось выставить соблазнительную приманку, сделать ставку на слабость, свойственную прирожденному коллекционеру. Ему как бы невзначай показали симпатичные штучки из нефрита, он загорелся, ослабил самоконтроль и опрометчиво согласился выменять эти штучки на знакомую вам финифть, которой не располагал и не смог найти. Мы незаметно помогли ему, снабдили финифтью, но - какая жалость! - обмен сорвался, и с него потребовали наличные. А наличных у "Человека в футляре" - кот наплакал: он уже вбухал две с половиной тысячи в финифть и теперь мечется в поисках оптового покупа... На полуслове Затуловский судорожно задышал, сморщился и дважды подряд чихнул в поспешно вынутый платок.
Сергей воспользовался паузой и задал вертевшийся на языке вопрос:
- Выходит, вы спровоцировали "Человека в футляре"?
- Можно сказать и так, но... - Затуловский шумно высморкался, - но лучше смотреть на это под другим углом зрения: мы в предлагаемых обстоятельствах вынуждаем фигуранта проявить свою суть. Он натуральный спекулянт драгоценностями, пробы ставить негде, но его невозможно схватить за руку, слишком уж он ловкий и скользкий. Вообразите, купил "жигули"-21011 специально для того, чтобы совершать противозаконные сделки за городом, в болотистых, труднодоступных местах, где наша "наружка" не в состоянии вести скрытное наблюдение. В городе это не проблема, он под колпаком, а стоит ему выехать за город, на шоссе с неинтенсивным движением...
- Постойте, - перебил Сергей. - Если он крупный воротила, то почему же у него денег кот наплакал? Что-то у вас концы с концами не сходятся.
- У "Человека в футляре" сезонный цикл, - посмеиваясь, пояснил Затуловский. - За зиму нагружается товаром и ждет, пока снег в лесу растает. Под видом сбора ранних грибов, разных там сморчков и строчков, он по весне выезжает на "жигулях" куда-нибудь к черту на рога и на природе разгружается, превращает товар в деньги. А осенью, с первым снегопадом, опять принимается за скупку. Но мы его цикл нарушим, дадим отведать тюремной похлебки.
При упоминании о похлебке Сергей поежился и спросил:
- Хотелось бы знать, почему для обмена выбрали финифть?
- Вы, Холмогоров, прогрессируете, растете прямо на глазах, - похвалил Затуловский, шмыгая носом. - Если изъявите желание, возьму вас к себе в аппарат, умные головы в УБХСС наперечет. Хотя нет - вы же сидели.
- Роман Валентинович!
- Все, все, больше не буду!.. Итак, почему финифть, а не что-то другое? Коллекции у него богатейшие, разнообразные, поэтому нужно было найти то, чего он не собирает и чем не владеет. Но и это еще не все. Повторяю, "Человек в футляре" чрезвычайно осторожен. Например, никогда и ничего, кроме бриллиантов и ювелирных изделий, не продает с рук, все только официально, через комиссионные магазины.
- Что же мешает ему сдать финифть в комиссионку?
- А тут вы, Холмогоров, сморозили глупость. - Затуловский благодушно рассмеялся и, резко оборвав смех, сдавленно чихнул. - Не ко времени привязалась простуда, работы невпроворот, а я... - Он снова расчихался и пальцами вытер обильно выступившие слезы. - О чем мы только что говорили?
- Я спросил, что ему мешает сдать финифть в комиссионку?
- Мешают наши порядки: предметы религиозного культа на комиссию не принимаются.
- Во время перестройки? - удивился Сергей. - Когда руководители партии и правительства дружными рядами ходят в церковь?
- Ходят. Но инструкцию Наркомторга, датированную то ли 1929, то ли 1931 годом, никто не отменил, из-за чего магазины Ленкомиссионторга по сей день не берут культовых изделий.
- Веселенькие дела!
- Меня такой оборот дел устраивает. Как я уже говорил, "Человек в футляре" мечется в поисках покупателя и, если ничего не сорвется, вскоре выйдет на вас. Поэтому вам в эти выходные дни не следует появляться на толкучке у Елагина моста, чтобы...
- Не понял, - озадачился Сергей. - Он должен выйти на меня, в то время как я исчез с горизонта?..
- Холмогоров, где же ваша хваленая сообразительность? Попадись вы ему на глаза с первой же попытки, как рояль в кустах, он сразу заподозрит подвох, из-за чего все может пойти насмарку. - Затуловский увлеченно подался вперед и, подражая Высоцкому, пропел с хрипотцой: - "Идет охота на волков, идет охота..." Линию флажков мы выставили, волк движется в заданном направлении, именно туда, где его подстерегает охотник, но ему нельзя давать передышку, для чего и существуют загонщики. Их задача - держать "Человека в футляре" в непрерывном цейтноте, в нервном напряжении, измотать его, чтобы лишить хладнокровия. Да что там, всего не расскажешь.
Затуловский не привык, да и формально не имел права полностью раскрывать свои карты, вследствие чего не осведомил Сергея о филигранной тонкости агентурной работы с фигурантом, когда того вынуждали в спешке делать заранее просчитанные противниками ходы, так или иначе ведущие к краху. А уж в том, что фигурки обезьян были четвертой по счету приманкой, тогда как тремя предыдущими "Человек в футляре" пренебрег, Затуловский не признался бы Сергею даже под дулом пистолета.
- Допустим, - из вежливости согласился Сергей, хотя далеко не все, о чем говорил Затуловский, дошло до его сознания. - Но тогда не пойму другого: раз у него богатейшие коллекции, то почему он не может сдать в комиссионку любую ценную вещь, не относящуюся к религиозному культу?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги