Однажды в России

Впрочем, радость оказалась непродолжительной и, главное, преждевременной две недели спустя, 18 октября, Президиум Ленинградского городского суда единогласно отклонил надзорный протест прокурора города. Тизенгауз, у которого начало подергиваться веко, немедленно поставил в известность Вороновского, тот в свою очередь связался с Добрыниным, а Добрынин позвонил в Прокуратуру СССР. "Все по-прежнему на особом контроле, - сообщил ему старший помощник Генерального прокурора. - Дело вашего подопечного уже истребовано в Москву на предмет принесения протеста в Верховный суд Российской Федерации. Звоните, не стесняйтесь, мы будем вас информировать обо всех последующих решениях".

И снова потянулись долгие дни ожиданий. Андрей Святославович с утра до ночи расхаживал из угла в угол, выкуривая множество сигарет, а когда становилось совсем невмоготу, ездил в Комарово, где Вороновский угощал его бренди и с обычной доброжелательностью объяснял, что бюрократическая машина социалистической законности без обильной смазки не ускоряется и черепашьим шагом движется строго в заданном направлении. А в начале ноября и этот источник поддержки внезапно иссяк - как выразился Алексей Алексеевич в телефонном разговоре с Тизенгаузом, "хозяин убыл в загранкомандировку".

14 ноября 1989 года первый заместитель прокурора РСФСР подписал надзорный протест, о чем Тизенгауз услышал от Добрынина, а когда его будет рассматривать судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда России - этого, к сожалению, не знал ни Добрынин, ни те, кто его информировал.

Прошел еще месяц, прежде чем раздался междугородний звонок из Варшавы и в трубке зазвучал бодрый голос Вороновского:

- Рад вас приветствовать, Андрей Святославович! Как настроение?

- Хуже некуда, - выдавил из себя Тизенгауз.

- Сударь, вы, по-моему, отстали от жизни. Арик вам вчера не звонил?

- Нет.

- Тогда довожу до вашего сведения, что вчера, то бишь 15 декабря сего года, Верховный суд республики признал вас невиновным. И что особенно приятно - за отсутствием в ваших действиях состава преступления, а не за недоказанностью вины, как ранее предлагали перестраховщики из прокуратуры Ленинграда. Улавливаете разницу?

- Не поверю, пока не прочту собственными глазами.

- Эх вы, Фома неверующий! Зарубите себе на носу, что отныне вы чисты перед законом, как слеза младенца.

- Виктор Александрович, дорогой, поймите меня...

- Понимаю и обещаю лично вручить копию судебного определения, посмеиваясь, сказал Вороновский. - В понедельник мимоходом прилечу в столицу и непременно позабочусь о том, чтобы ваше дело побыстрее переслали обратно в Питер. Между прочим, с вас причитается!

- Я бы всей душой, но...

- Нудные ссылки на вашу некредитоспособность меня категорически не устраивают. Мы закатим пир горой в Комарово, куда вам и Марине Васильевне надлежит прибыть на весь следующий уик-энд. Я приглашу Арика Добрынина и Крестовоздвиженских, а вы не сочтите за труд привезти с собой Елену Холмогорову. Согласны?

- Само собой разумеется.

- По некоторым соображениям мне бы хотелось, чтобы Холмогорова до поры до времени оставалась в неведении по поводу того, кто я и с чем меня едят. Задача ясна?

- Вполне.

- Тогда желаю здравствовать!..

В субботу, 23 декабря, ровно в час пополудни Лена подошла к знакомому дому на улице Бутлерова, сгорая от любопытства. Еще бы, сегодня Тизенгаузы наконец-то познакомят ее с теми загадочными личностями, которые вызволили Андрея Святославовича из беды! Поскольку ее заблаговременно предупредили, что празднество в Комарово продлится до воскресенья, она накануне отвезла сына во Всеволожск, а сейчас у нее в руках были дорожная сумка и коробка с двухкилограммовым заказным тортом из ресторана "Нева".

У подъезда, пританцовывая на морозе, ее ждали принарядившаяся Марина и сиявший, как новый гривенник, Андрей Святославович в своем до боли знакомом кримпленовом пальто. Рваный картуз из нерпы он, к счастью, оставил дома, увенчав голову пестрым лыжным "гребешком", придававшим ему крайне легкомысленный вид. Рядом с ними пофыркивала белым дымком нарядная "волга", принадлежавшая, судя по номерным знакам, не частному лицу, а какому-то учреждению. Должно быть, хозяин комаровской дачи большая шишка, сказала себе Лена, иначе машина с шофером не обслуживала бы его по выходным дням. Кто же он такой?

Приглашая ее в Комарово, Марина лишь частично приоткрыла завесу тайны, более или менее подробно рассказав только о профессоре Крестовоздвиженском. Что же касалось остальных, то Марина, по-свойски подмигивая, интригующе проронила, что безумно завидует Лене: она теперь свободная женщина, а оба мужика, московский писатель и тот третий, хозяин дачи, не просто холостые, а сказка - умные, сильные и чертовски обаятельные, ни одна нормальная баба перед ними не устоит, сдастся по первому требованию.

Нельзя сказать, что намек подруги пришелся по нраву Лене, вовсе нет, однако свою роль катализатора он, по-видимому, сыграл. Она уже давно тяготилась затянувшимся одиночеством и была не прочь познакомиться с человеком, способным ее увлечь. Но проявлять активность в поисках любовника Лене претило, против этого восставало все ее естество, а представители сильного пола из ЦНИИСЭ, пытавшиеся приударить за нею, вызывали только досаду - будучи степенными отцами семейств, они, как нарочно, претендовали исключительно на секс в рабочее время, под видом местной командировки, тогда как, по ее представлениям, заниматься постельной гимнастикой на скорую руку, без каких бы то ни было чувств, кроме разве что похоти, означало втаптывать себя в грязь, добровольно становиться на одну доску с потаскухами. Других же поклонников, увы, не было в помине.

По дороге в Комарово севший вперед Андрей Святославович почтительно расспрашивал водителя Володю о навыках езды по гололеду и приятно поразился, услышав, что существует шипованная резина, специально предназначенная для зимних поездок. А тем временем Лена и Марина без помех шептались на заднем сиденье.

- Откуда обновка? - заинтересовалась Лена, разглядывая новенькую песцовую шапочку подруги.

- Свадебный подарок Андрюши, - усмехнувшись, ответила Марина. - Лучше поздно, чем никогда.

- Ты довольна?

- Ему ведь должны выплатить компенсацию за вынужденный прогул. За два года там набежало три тысячи с хвостиком, вот отчего Андрюша расщедрился. Из денег, что дал тот, к кому мы едем, выкупил из ломбарда мое обручальное кольцо, а вчера, ни слова не сказавши, взял еще две сотни и в Гостином дворе выбрал эту шапку. Боится ударить лицом в грязь перед своими благодетелями.

Несправедливость упрека резанула слух Лены. Если бы Тизенгауз заботился о своем реноме, он для начала купил бы себе пальто. Теперь, когда неприятности позади, Марине и Тизенгаузу предстоит состязание характеров в борьбе за роль семейного лидера. А кому достанется пальма первенства - это их личное дело.

- Маришка, кто эти люди? - нетерпеливо спросила она.

- Классные мужики, сама убедишься.

- А все-таки?

- Что "все-таки"?

- Хватит загадок, - потребовала Лена. - Говори, кто они?

- Писателя зовут Аристархом Добрыниным. Его книжек, которые Андрей расхваливает на все лады, я в глаза не видела. Читала только рассказы в "Новом мире" и в "Знамени".

- А второй?

- Не приставай.

- Почему?

- Потому что Андрей запретил говорить о нем. - Лена надулась от обиды.

- Зайка, не сердись, - едва слышно промолвила Марина минуту спустя. - Будь моя воля...

Остаток пути они ехали молча. Лена рассеянно смотрела в окошко и предавалась мечтам. Может же случиться, что один из тех, с кем ее познакомят сегодня, всерьез увлечется ею, а она - им?

- Приехали, - сказал Тизенгауз, когда "волга" миновала ворота.

Они вышли из машины и по расчищенной от снега аллее зашагали к дому, где их встретила средних лет горничная, которая приняла у Лены коробку с тортом и шубу, а уж затем занялась Мариной и Тизенгаузом.

Прихорашиваясь перед зеркалом в человеческий рост, Лена критически осмотрела себя с головы до ног и нашла, что выглядит вполне пристойно. Чтобы скрыть блестки седины, она на ночь вымыла голову французским шампунем с добавкой красителя, отчего ее светлые волосы приобрели платиновый отлив, гармонировавший с серебристой тканью платья. А за фигуру ей незачем беспокоиться, об этом, к счастью, позаботилась сама природа.

- Наша зайка во всеоружии, и хвост трубой, - одобрительно сказала Марина и тут же ворчливо потребовала от мужа: - Да отгони ты мохнатого приставалу, не то он сделает мне затяжку на последних колготках!

Замечание относилось к черно-рыжему эрдельтерьеру, безостановочно сновавшему возле их ног в надежде, что кто-нибудь наконец обратит на него внимание.

- Он же совершенно безвредный, - вступился за пса Тизенгауз. - Правда, Яков?

Пес обрадованно тявкнул и уперся передними лапами в грудь Тизенгауза.

- Я готова, - заявила Марина, пряча помаду в сумочку.- Ну, товарищи эксперты, вперед!

В зале у горящего камина уютно расположились трое мужчин с бокалами в руках и миниатюрная брюнетка в накидке из соболей, курившая длинную темно-коричневую сигарету. При появлении новых гостей все встали. Первым от группы отделился приземистый толстячок с блестящей лысиной и колобком подкатил к Тизенгаузу с шумными возгласами; за ним балетной походкой подошла брюнетка, адресуя свои поздравления Марине, а следом, не сводя глаз, к Лене направлялись косолапый бородач в видавшем виды джинсовом костюме и высокий шатен в белом свитере.

Вглядевшись в шатена, Лена поднесла руку к горлу и оцепенела.

- Виктор Александрович, это вы? - вырвалось у нее, когда шатен оказался на расстоянии двух шагов.

- Собственной персоной, - с полупоклоном подтвердил Вороновский. - Рад вас приветствовать, Елена!.. Арик, познакомься с прекрасной дамой, которая, смею заметить, хорошеет год от года. Но, будь добр, в рукопожатии не переусердствуй, чтобы не пришлось звать на помощь Иосифа Прекрасного. Словом, прояви сдержанность.

- Старик, не учи меня обращению с женщинами, - отмахнулся бородач и припал к Лениной руке. - С двумя из них я состоял в законном браке в общей сложности девятнадцать лет и три месяца, так что прошел школу высшего пилотажа... Аристарх Добрынин, прошу любить да жаловать!

- Жаловать - сколько угодно, а любить - не рекомендую, - прокомментировал его слова Вороновский. - Писатели - народец ненадежный, эгоистичный, в поиске натуральных житейских драм склонный к изменам...

Лена во все глаза смотрела на Вороновского. Он был точь-в-точь таким же, как одиннадцать лет назад, - статным, безупречно одетым и без единого седого волоска. А ведь ему, должно быть, перевалило за пятьдесят.

- Вы совсем не изменились, - невпопад сказала Лена. - Кажетесь даже моложе.

- Поверьте, для меня это наивысшая похвала в устах молодой женщины.

Вороновский с улыбкой заглянул ей в глаза, отчего она испытала легкое головокружение.

- Джузеппе, меня предали, обманули и ложью опутали! - Добрынин обнял подошедшего Крестовоздвиженского. - Опять Витька в фаворе, а я в загоне. Вечная история: при жизни нас, российских литераторов, ни в грош не ставят. Ждут, черт их дери, пока мы помрем, чтобы воздать нам должное.

- Торопишься к славе? - Мимолетно улыбнувшись Лене, Крестовоздвиженский подхватил эстафету. - Ложись в мою клинику, и я в понедельник прямо с утра отправлю тебя на тот свет. Как тебе милее - под общим наркозом или под местным?

Добрынин гулко захохотал.

Лена повернулась лицом к Крестовоздвиженскому и заметила за его спиной Марину, чей недоуменный взгляд был выразительнее всяких слов.

Крестовоздвиженский старомодно расшаркался и представился Лене:

- Иосиф Николаевич!.. Всегда готов к услугам, чего, ей-богу, вам не пожелаю. Дело в том, что я - ортопед-травматолог...

Затем Лену познакомили с брюнеткой в соболях, оказавшейся женой Крестовоздвиженского, врачом-косметологом, после чего вся компания, переместившись к камину, стала внимать Вороновскому, дикторским голосом зачитавшему текст определения Верховного суда России по делу Тизенгауза.

- Надеюсь, дорогой Андрей Святославович, вы больше ни в чем не сомневаетесь? - насмешливо осведомился Вороновский, вручая бумагу виновнику торжества.

На Тизенгауза неловко было смотреть: ошалевший от нахлынувших чувств, он неуклюже опустился на журнальный столик, опрокинув чей-то бокал, и сидел, покачиваясь из стороны в сторону с блаженной улыбкой.

Лена смахнула набежавшую слезинку и резко обернулась, неожиданно ощутив чье-то прикосновение.

- Зайка, откуда ты знаешь Виктора Александровича? - сверля ее глазами, вполголоса полюбопытствовала Марина.

Лена припомнила недавний разговор в "волге" и тотчас решила отплатить подруге той же монетой:

- Не приставай. Все равно от меня ничего не добьешься.

- А теперь - к столу! - заглушая ее слова, призвал Вороновский. - Милости прошу!

Столовая находилась за лестницей, в глубине дома, поразившего Лену своей необъятностью. Все три ее окна были обращены на Финский залив, а посредине из конца в конец тянулся обеденный стол, сервированный на восемь персон, но способный уместить втрое больше гостей. Лену усадили между Вороновским и Тизенгаузом, и пока она украдкой оглядывала картины и горки с фарфором, на столе появились запотевшие графинчики с водкой, фигурные бутылки "кока-колы" и два блюда с жареными пирожками.

- Зимний обед на Руси, по старинным обычаям, непременно начинается с сорокаградусной, - потирая руки, известил Вороновский. - Первый тост очевиден - за Андрея Святославовича, человека мужественного и во всех отношениях достойного. Прозит!

Выпив ледяной водки, проголодавшаяся Лена за обе щеки уписывала горячие пирожки с мясом и с капустой. Пирожки были маленькими, невероятно вкусными и буквально таяли во рту. Судя по быстроте, с какой опустошились оба блюда, аппетит разыгрался не у нее одной.

- Вить, мне эта закусь как слону дробина, - пожаловался Добрынин, проглотивший последний пирожок. - Бьюсь об заклад, что в твоем хлебосольном доме найдется кое-что посущественнее. Например, окорок, паштетик, заливная рыбка, что-нибудь с икрой, а? Не жмись, вели Ларисе отворить житницы. - В поисках поддержки он обратился к Крестовоздвиженскому: - Джузеппе, сколько можно морить народ голодом?

Горничную звать не пришлось - она вкатила в столовую двухъярусную тележку с дюжиной бутылок вина и тарелками с зеленью и подогретым лавашем, а вошедший за нею пожилой кавказец в сорочке с закатанными по локоть рукавами нес на вытянутых руках метровое блюдо под серебряной крышкой.

- Аршак Самсонович! - окликнула Лена, сразу узнавшая шеф-повара из ресторана "Баку".

Польщенный ее вниманием, остролицый кавказец сверкнул золотыми коронками и, покраснев от натуги, водрузил блюдо точно в центр стола. Еще до того, как он, обмотав руку салфеткой, взялся за крышку, Лена догадалась, чем наполнено блюдо. И не ошиблась.

- Вот это дело, - одобрил Добрынин, шумно вдыхая дразнящий запах кебаба. Видит Бог, сейчас я отведу душу.

- Мировой харч! - воскликнул Вороновский. - Аршак, дорогой, будь добр, раздели компанию. - Он указал на свободный стул справа от себя. - Располагайся поудобнее и подготовься - следующий тост, не скрою, мы посвятим тебе.

- Виктор Александрович, только на пять минут, - согласился кавказец, усаживаясь за стол и озабоченно поглядывая на дверь, за которой скрылась горничная. - Женщине можно доверить все, даже кассу, но кухню - никогда.

Вороновский посыпал подрумяненный кебаб зеленью, обернул его лепестком лаваша, залил в торец гранатовый экстракт и точь-в-точь так же, как одиннадцать лет назад, в день их знакомства, галантно подал Лене, а кавказец, вытирая салфеткой струившийся по лицу пот, по-отечески сказал ей:

- Кушай на здоровье, красивая. Запомнила меня?

- Вас невозможно забыть - такой вкуснятины я больше никогда не пробовала!

- Благодари Виктора Александровича. - Кавказец один за другим наполнял фужеры розовым вином "Кемширин". - Это в твою честь он велел сделать кебаб.

- Дамы и господа! - Вороновский постучал ножом по столу, чтобы привлечь внимание гостей. - Дружно выпьем до дна за милого моему сердцу Аршака Самсоновича, магистра кулинарии всех времен и народов! Прозит!..

И застолье покатилось рекой. В тостах никто не солировал подолгу: сперва Вороновского в роли тамады сменил грубовато-задиристый Добрынин, а дальше настал черед Крестовоздвиженского, ничуть не уступавшего им в острословии. Даже обычно застенчивый Тизенгауз выказал себя с неожиданной стороны, несколько раз рассмешив собеседников до слез. О чем бы ни заходил разговор, Лене было интересно абсолютно все: как вслед за берлинской стеной прямо на глазах у Виктора Александровича, буквально за считанные часы, вдребезги развалилась Германская Демократическая Республика, как в застойные времена по неразумию мордовских властей Аристарха Ивановича приняли за инспектора орготдела ЦК КПСС и носились с ним по Саранску словно с писаной торбой и как прошлой весной Иосифу Николаевичу вручали мантию и диплом почетного доктора Эдинбургского университета, а Вороновский, специально прилетевший в Шотландию и нежданно-негаданно усевшийся в церемониальном зале рядом с Ириной Борисовной Крестовоздвиженской, корчил жуткие рожи, чтобы рассмешить его в самый торжественный момент. В этих коротких словесных зарисовках Лену, для которой светская жизнь была чистым листом, привлекали не столько закулисные подробности нашумевших событий, сколько сама ирония рассказчиков, их добродушное подтрунивание друг над другом, умение находить выразительные штрихи и видеть смешное в несмешном.

За кебабом последовала осетрина на вертеле, за осетриной - груши и виноград, за фруктами - мороженое и кофе по-турецки, а часа через три, когда обед подошел к концу, Тизенгауз увел подвыпившую Марину наверх, в отведенную им комнату, а Лена с Добрыниным и Вороновским пошла провожать Крестовоздвиженских. Их дача была по ту сторону Академгородка, неподалеку от границы с Зеленогорском, так что прогулка затянулась допоздна. Впрочем, никто никуда не спешил, за исключением разве что эрдельтерьера Якова, который стрелой носился по сугробам вдоль заборов, оглашая сонный поселок заливистым лаем.

С моря задувал колючий ветерок, но в шубе Лена совсем не ощущала холода. На свежем воздухе винные пары улетучились, в голове прояснилось, и сейчас она чувствовала себя как нельзя лучше. Оба спутника не давали ей скучать, по очереди рассказывая всевозможные были и небылицы, а она задорно откликалась на их реплики и радовалась тому, что великолепно провела день, наверняка самый беззаботный в уходящем году. Ее совершенно не волновало, чем этот день закончится и будет ли у него продолжение. Куда важнее казалось другое - вновь обретенная уверенность в себе.

Вернувшись в дом, они уселись у догоравшего камина и при свечах пили чай с тортом из "Невы". Есть не хотелось, поэтому торт достался главным образом Якову, глядевшему на Лену с таким трогательным умилением, что она не могла отказать немой мольбе пса.

- Не балуйте моего верного Якова, - попросил Вороновский.

- Он же смотрит мне в глаза, - оправдывалась Лена. - Совсем как человек.

- Рука дающего да не оскудеет, - сонным голосом пробасил Добрынин. - Вить, не пора ли на боковую? - После прогулки он осоловел и уже давно клевал носом. Эрдельтерьер пересел поближе к Лене и положил голову ей на колени.

- Яков, что я вижу? - осуждающе покачал головой Вороновский. - Раньше ты оказывал полное доверие только мне, а теперь изменил? Кто твой хозяин?

Пес еще теснее прижался к Лене и закрыл глаза, подрагивая ушами.

- Бьюсь об заклад, что псина сделала свой выбор, - поднимаясь с кресла, многозначительно заметил Добрынин. - Старик, это тебе ни о чем не говорит?

Вороновский как-то странно взглянул на Добрынина и тоже встал.

- Поступило предложение отправиться на боковую, - сказал он Лене. - Как вы, сударыня?

Они поднялись на второй этаж, где Вороновский показал Лене ее комнату и пожелал спокойной ночи.

Комната была очень уютной и роскошно меблированной, а все удобства оказались под боком - за дверью возле платяного шкафа она обнаружила ванну с туалетом. Несколько минут спустя она юркнула под одеяло и, сжавшись в комок, на мгновение задумалась о том, почему встреча с человеком, которого всегда считала злым гением, не вызвала у нее в душе ничего похожего на протест или недовольство. Из-за Тизенгауза, обязанного Вороновскому своим вызволением? Нет, нет, тысячу раз нет. Тогда в чем причина?.. Наверное, в ней самой тоже есть какая-то червоточина. Или ей на роду написано всю жизнь якшаться с импозантными мошенниками?

55. ВАКАНТНОЕ МЕСТО

Когда вчерашние юноши только-только становятся мужчинами, в их сознании зачастую возникает романтический облик женщины, некий, если хотите, эталон, чьим прототипом могут служить как реальные лица, так и художественные образы. Позднее, по мере возмужания, подобный идеал либо тускнеет и стирается в памяти, либо трансформируется во что-то иное, хотя бывает и так, что он надолго сохраняется в первозданном виде. Здесь все зависит, с одной стороны, от степени восприимчивости индивидуума, от игры его воображения и склонности к мечтаниям, а с другой - от того, как сложится судьба, велик ли в ней разрыв между желаемым и сущим.

Для Вороновского с давних пор идеалом женщины была Симона Руссель, широко известная в мировом кинематографе под псевдонимом Мишель Морган и пятикратно признанная лучшей актрисой Франции. Хрупкая и одухотворенная, она настолько очаровала Вороновского, что ни одна из встреченных им женщин так и не затмила ее. И вот, в декабре 1978 года, когда Вороновскому уже перевалило за сорок, перед его взором в ресторане "Баку" вдруг обозначилась девушка, как две капли воды похожая на восемнадцатилетнюю Мишель Морган из кинофильма "Набережная туманов", - точно такая же натуральная блондинка с точеной фигуркой и нежным овалом лица. Познакомиться с нею не составило труда, потому что ее сопровождал Сережа Холмогоров, бывший в те времена у Вороновского на подхвате. За обедом Вороновский подсознательно выискивал изъяны в ее внешности и манерах, но вынужденно признал, что Елена необыкновенно хороша и вдобавок безыскусна. Чтобы проверить впечатление, он пригласил эту парочку в Таллин и там впервые в жизни остро позавидовал сопернику, чье неоспоримое преимущество заключалось в том, что Сережа был моложе и встретился с Еленой чуть-чуть раньше, чем он. Этого "чуть-чуть", к величайшему сожалению, оказалось более чем достаточно, чтобы она без памяти влюбилась в Сережу, до краев наполнилась чувством и не оставила Вороновскому даже малой толики пространства для маневра. Поняв тщетность каких бы то ни было попыток поколебать их союз, Вороновский дал себе слово избегать ее общества и спустя полгода сам же проявил слабость, согласившись на совместную поездку в Пушкинские Горы. Мало сказать, что Вороновский запоздало сожалел об этом - видя, с каким обожанием Елена смотрит на своего ненаглядного, он то и дело сбивался с верного тона, а затем, окончательно утратив контроль над собой, допустил хамскую выходку, из-за чего долго корил себя: что бы ни творилось в твоей душе, уходить со сцены надо красиво, по-джентельменски, не роняя ни своего, ни чужого достоинства.

С той поры много воды утекло, да и сам Вороновский изменился до такой степени, что, мысленно возвращаясь к давно прошедшим событиям, с удивлением спрашивал себя - он ли был их участником? Но Елена не забылась: стоило Тизенгаузу случайно напомнить о ней, как она предстала перед его глазами словно живая.

Быть может, этому эффекту способствовала та манера изложения, в которую Тизенгауз облек свой рассказ, - как только застенчивый, склонный к невыразительной монотонности Андрей Святославович начинал говорить о том, к чему был неравнодушен, у него откуда ни возьмись находились метафоры и краски, позволявшие собеседникам воплощать его речь в зрительный ряд, где люди и предметы искусства воспринимались в трех измерениях.

Не то чтобы красноречие Тизенгауза сразу же пробудило в Вороновском былой интерес к Елене, нет, хотя в его душе что-то шевельнулось. Впрочем, он не задумывался об этом и не питал иллюзий. Сам по себе факт ее развода не свидетельствует о том, что вместо красного сигнала светофора он непременно увидит зеленый. Да и его прошлое едва ли сулит успех. А надеяться на авось не в его правилах.

В октябре, когда дела Тизенгауза качнулись от минуса к плюсу, он как-то приехал в Комарово с женой, знакомство с которой, мягко говоря, ничем не обогатило Вороновского. По уровню культуры Марина Васильевна в подметки не годилась Тизенгаузу, а о своей подруге отзывалась с покровительственным оттенком, жеманно рисуясь на ее фоне. Правда, позже, инстинктивно вычислив, что Вороновский слушал ее болтовню не только из вежливости, она сменила пластинку и принялась рекламировать Елену с усердием заправской сводни: ее подружка, даром что жизнь потрепала ее, - "чистейшей прелести чистейший образец", а Виктор Александрович как будто свободный мужчина. Так почему бы им не познакомиться и не вкусить райского блаженства?

С улыбкой выслушав предложение, Вороновский сказал, что рад бы в рай, да грехи не пускают, и уклонился от посреднических услуг Марины Васильевны, объяснив, что на днях улетает за рубеж. Но про себя все же решил встретиться с Еленой, устроив в Комарово празднество в честь оправдания Тизенгауза. Сама обстановка и подбор гостей позволят ей и ему избежать неловкости, а что получится в конечном итоге - покажет будущее.

За десять лет Елена могла утратить сходство с его эталоном, но не утратила. Только теперь, как мгновенно определил Вороновский, увидев Елену на пороге своего дома, она напоминала зрелую Мишель Морган в кинофильме "Ноэль Фортюна". С возрастом глаза ее слегка потемнели, сейчас в них преобладал цвет ореха, и высокие скулы, пожалуй, стали заметнее, придав лицу больше аристократизма. За обеденным столом и вечером, сидя у камина, он с удовольствием смотрел на Елену, любуясь непринужденностью, с какой она держалась в малознакомой среде, и постепенно склонился к мысли, что эта женщина в состоянии скрасить оставшуюся часть его жизни. Другой вопрос пойдет ли она на это?

На следующий день, провожая гостей, Вороновский пригласил Елену на Новый год, который собирался отмечать на даче у Крестовоздвиженских, на что она охотно согласилась. На неделе он позвонил к ней домой и спросил, когда прислать в город "волгу" с Володей, но Елена объяснила, что в этом нет необходимости: в субботу она рано утром повезет сына во Всеволожск, а оттуда вернется в Ленинград и, не заезжая домой, на Финляндском вокзале пересядет на зеленогорскую электричку, чтобы попасть в Комарово к полудню; встречать ее не надо, она сама найдет дорогу.

В субботу, 31 декабря, Вороновский в половине двенадцатого неторопливо прохаживался по заснеженному перрону и в ожидании Елены обкатывал в мозгу замысел, основанный на предпосылке объединения двух Германий - Западной и Восточной. Нет никаких сомнений, что в обозримом будущем ФРГ с потрохами проглотит ГДР, а это в свою очередь означает введение единой валюты путем обмена "деревянных" марок ГДР на свободно конвертируемые бундесмарки. Следовательно, есть смысл пропустить целевой кредит на закупку продовольствия для Западной группы войск через механизм трансфера с использованием так называемых "переводных" рублей - той реально не существующей денежной единицы, которая все еще применяется при расчетах между странами - участницами Совета Экономической Взаимопомощи.

Для декорума чисто финансовую операцию надлежит инсценировать как торговую, оформив серию фиктивных сделок с поляками и немцами, но это обычная практика, в совершенстве освоенная Карлом Рихтеровичем и его контрагентами. Риск близок к нулю, так что надо дерзать. Сейчас важно быстрее получить доступ к "переводным" рублям или, другими словами, форсировать открытие кредитной линии в Москве, после чего засучить рукава и ковать железо, пока горячо.

Хрипло присвистнув, к перрону подошла электричка, а когда поток пассажиров схлынул, Вороновский окликнул Елену:

- Рад вас приветствовать, сударыня! С наступающим Новым годом!

- Виктор Александрович! - Лицо Елены озарилось улыбкой. - Все-таки пришли?

- Так воспитан.

Он взял у нее багажную сумку и, бережно поддерживая под локоть, помог перебраться через железнодорожное полотно. Миновав шоссе и оставив позади Дом творчества театральных деятелей, они шли по улице Отдыха, вдоль которой располагался бездействовавший зимой пионерский лагерь.

- Несусветная красота! - восторгалась Елена, глядя на окружавшее их белое безмолвие. - Хорошо жить здесь, вдали от городской суеты!

- Милости прошу, переселяйтесь хоть сегодня.

- Я же не одна, у меня сын школьного возраста.

- В моем доме достаточно комнат, чтобы разместить вас и вашего мальчика. Школа - сразу за станцией, так что никаких проблем с обучением не возникнет.

- Быстро вы, однако, беретесь за дело. - Елена цепко взглянула на Вороновского и тотчас отвела глаза. - У Крестовоздвиженских будет много гостей?

- Человек восемь-десять, вряд ли больше.

- Кто они?

- Ира и Иосиф дружат с учеными, писателями, актерами. Обычно у них бывает весело.

- Почему его назвали Иосифом? Ведь он, кажется, русский?

- Точно так же, как и ваш покорный слуга. - Вороновский сопроводил свои слова ироничным полупоклоном. - А Иосифом его нарекли в честь товарища Сталина, в то время нашего горячо любимого вождя и учителя.

- Вы давно знакомы?

- Всю жизнь.

- Друзья детства?

- Не сказал бы. Иосиф на пять лет старше меня, а в детстве это гигантская разница. Тогда он относился ко мне с презрением и, как только взрослые отворачивались, угощал подзатыльниками. Друзьями детства были наши отцы, в гимназии сидевшие за одной партой. А мы с Иосифом скорее братья.

- Ирина Борисовна - его первая жена?

- Первая, - подтвердил Вороновский. - Он женился на Ире, когда был доцентом, а она - студенткой второго курса. Ирины родители изрядно переполошились и спрятали ее паспорт, чтобы воспрепятствовать браку, а мы с ним средь бела дня умыкнули невесту, поставив их перед свершившимся фактом.

- А для себя вы никого не умыкали? - искоса посмотрев на Вороновского, полюбопытствовала Елена.

- Случая не было, - с оттенком сожаления ответил он и, вздохнув, добавил: - Моя жизнь сложилась по-другому... Смотрите!

Возле открытой калитки его дома стоял Алексей Алексеевич в расстегнутом полушубке, а у дороги, в двух шагах от него, чинно сидели эрдельтерьер и немецкая овчарка. Стоило эрдельтерьеру заметить хозяина, как он, прижав уши, во весь опор помчался навстречу по целине, грудью вздымая снежные вихри.

- Яков! - окликнул пса Вороновский и тут же едко усмехнулся, потому что эрдельтерьер бросился не к нему, а к Елене. - Эх ты, неблагодарная скотина!..

Обедали они впятером - в ознаменование Нового года Вороновский пригласил за стол своих домочадцев, поднял за каждого заздравный бокал и вручил подарки:

Алексею Алексеевичу достался японский видеомагнитофон, Володе - фирменные джинсы "Левис", а зардевшейся от смущения Ларисе - австрийское пальто с воротником из ламы.

- Вы всегда так добры к ним? - спросила Елена, когда они остались наедине.

- Они заботятся обо мне, служат, как говаривали в старину, верой и правдой, - объяснил Вороновский. - Мне приятно доставлять радость окружающим.

- Я это заметила еще в таллинской гостинице "Виру".

Для Елены был тоже приготовлен подарок - изящная брошь в виде бабочки. Французский ювелир, сотворивший ее в самом начале века, считался, по заверениям Тизенгауза, выдающимся мастером, чья работа стоила гораздо больше тех полутора тысяч, что за нее просили. Но Вороновский не спешил преподносить эту безделушку: подарки, только что полученные его персоналом, были формой поощрения, тогда как предназначенная Елене вещь несла совершенно иную смысловую нагрузку. Лучше незаметно положить брошь под подушку в гостевой комнате, чтобы Елена обнаружила ее утром, по возвращении от Крестовоздвиженских.

- Гулянка у Иосифа Прекрасного продлится до рассвета, так что нам не грех отдохнуть и набраться сил, - выходя из-за стола, сказал он. - Надеюсь, вы не против?..

Четыре часа спустя они вдвоем пили кофе в библиотеке, расположенной на втором этаже и служившей Вороновскому кабинетом. К вечеру Елена переоделась в костюм из черного бархата и выглядела превосходно. Он откровенно любовался ею и мысленно похвалил за сдержанность: у Елены наверняка вертелось на языке немало вопросов, однако она ни разу не спросила о чем-нибудь щекотливом.

- Что это у вас там? - поинтересовалась Елена, указав на фотографии в рамках, развешанные под книжными полками за письменным столом.

"Сглазил! - подумал он. - Впрочем, чему быть, того не миновать".

- Показуха, пыль в глаза. Иногда мне приходится принимать у себя иностранцев, а у них, знаете ли, принято украшать стены кабинетов всякой мишурой вроде снимков с важными персонами. - Вороновский досадливо поморщился. - Поверьте, Елена, я далек от мысли...

Его реплику прервал мелодичный сигнал телефона. Вороновский взял трубку, прислушался и заговорил с теплом в голосе:

- Евгений, рад тебя приветствовать!.. Взаимно!.. Желаю тебе и твоим близким всего самого лучшего... Сколько они отвалили?.. 15 миллионов "переводных" рублей - это маловато... Согласен, в среду буду в столице... До встречи!

Пока он говорил с Москвой, Елена подошла к столу и стала рассматривать фотографии.

- В Америке это метко называют: "Я люблю себя!" - усмехнулся он.

- Вас фотографировали в Кремле?

- В Георгиевском зале.

- А что Черненко приколол вам на грудь?

- Орден Дружбы народов.

- За какие такие заслуги? - вырвалось у Елены.

- В указе написано: "За вклад в развитие международного рабочего движения", - смеясь, пояснил Вороновский. - Как ни странно, формулировка абсолютно точная - я без толку вложил туда массу денег.

- Широкий у вас диапазон: от поддержки международного рабочего движения до... - Елена умолкла посредине фразы и отошла к окну.

- До мошенничества? - Вороновский без колебаний принял вызов. По-видимому, вы это хотели сказать?

- Не только, - ответила она, стоя спиной к Вороновскому и водя пальцем по подоконнику. - Кому-то вы делали гадости, а кому-то - благо. Кому-то доставляли радость, а кому-то - горе... Как все это уживается в одном человеке?

- То, о чем вы заговорили, органично для человеческой природы, если, конечно, не слишком ее идеализировать. Не примите мои слова за попытку оправдаться. Я прожил пеструю жизнь, где добро так перемешалось со злом, что концов не найдешь. О многом я сожалею, но, согласитесь, сделанного не воротишь. Когда-нибудь я расскажу вам о себе. Это долгая и не очень веселая история о том, как...

- Виктор Александрович, я вовсе не претендую на откровенность.

Замечание Елены позволяло перевести разговор в другое русло, однако Вороновский предпочел действовать напролом. Зачем ходить вокруг да около? Для ее же спокойствия лучше четко обозначить свою позицию, а там пусть сама решает.

- Вы, быть может, и нет, зато я - да, - твердо сказал он. - Все мои прегрешения - в прошлом, теперь я вполне благонравный мирянин, занимающийся бизнесом с соизволения властных структур этой страны. Ради того, чтобы выгодно сотрудничать со мной, эти структуры предоставили мне особый статус, позволяющий жить без оглядки на все те убожества, которые в течение семидесяти лет выдают здесь за грандиозные достижения социализма. У меня есть все, к чему я стремился, но это отнюдь не означает, что я больше ничего не хочу. Например, я хочу, чтобы вы, именно вы, уделяли мне свое время, бывали со мной там, куда меня приглашают официально или: по-дружески, взяли бы на себя обязанности...

- Почему я? - Елена повернулась вполоборота, но не отвела глаз от окна. При ваших возможностях ничего не стоит нанять фотомодель.

- Модель мне не нужна, только вы. - Вороновский проигнорировал издевку и подошел к окну, чтобы видеть ее лицо. - Поверьте, вам это тоже пойдет на пользу - увидите мир, познакомитесь с интересными людьми.

Елена побледнела и произнесла с оттенком печали:

- Вы говорите так, словно оформляете меня на работу.

- Речь идет не о работе, а о вашем месте в моей жизни.

- Место давно вакантное? - Она поднесла руку к горлу и замерла в ожидании ответа.

- Вопрос по существу. Раньше оно, если так можно выразиться, вообще не предусматривалось штатным расписанием, - добродушно подыгрывая ей, пояснил Вороновский. - Я ввел его специально для вас. А чтобы вы не удивлялись и не сочли меня фантазером, выдам сокровенную тайну - это намерение зародилось во мне одиннадцать лет тому назад, за обедом в ресторане "Баку"...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МЕСТЬ (1990-1994 годы)

56. ХЛОПОТЫ В КАЗЕННОМ ДОМЕ

Несмотря на то что рейсовый самолет преодолевает расстояние между Москвой и Ленинградом за час, а почтовый поезд - за одну ночь, уголовное дело Тизенгауза возвратилось в суд первой инстанции только через месяц. Во вторник, 16 января 1990 года, Тизенгауз получил на руки уже не ксерокопии, а официальные документы, подтверждавшие его невиновность, и для восстановления статус-кво направил свои стопы в ЦНИИСЭ.

Суровая действительность оказалась далека от радужных картин, рисовавшихся в воображении Марины под влиянием выпитого натощак шампанского. Никто из его сослуживцев не впал в шоковое состояние и уж подавно не пел Лазаря, а замдиректора филиала, удостоивший Тизенгауза беседой, снисходительно пояснил, что приступить к исполнению служебных обязанностей он может хоть сию минуту, но пусть не рассчитывает на выплату денежной компенсации в полном объеме. Что касается 9 месяцев и 28 дней, в течение которых Андрея Святославовича по ошибке содержали в тюрьме, то здесь нет вопросов - идите в кассу и получайте свои пиастры. А последующие 368 дней, как видно из представленных им документов, делятся на два периода: первый - со дня освобождения из-под стражи и до вступления приговора в законную силу, и второй - когда он, будучи осужденным, добивался реабилитации. Так вот, весь первый период Тизенгауз не работал по собственной воле и согласно букве закона не вправе претендовать на какое-либо материальное возмещение, а вынужденный прогул за 5 месяцев и 13 дней второго периода ему оплатят только после признания его гражданского иска. Но он, замдиректора, по-товарищески не советует сутяжничать с родным институтом, дабы не вызывать вспышки неприязни у коллектива. Не ему объяснять, что источником премирования служит экономия фонда заработной платы и удовлетворение его претензий заметно скажется на квартальной премии каждого из коллег. "Представьте себе их зверские рожи, если вместо вожделенной тридцатки они получат по пятнадцать целковых. Зачем вам нарываться на скандал, Андрей Святославович? - взывал к его сознательности замдиректора. - Вы же человек интеллигентный, деликатный". - "Позвольте, как же я с января по август мог работать судебным экспертом, если сам находился под судом?" - простодушно спросил Тизенгауз. "А где сказано, что вы обязательно должны быть экспертом? парировал замдиректора. - Не могли работать в прежней должности, так пошли бы в дворники или в разнорабочие. Это, милый мой, ваши трудности..."

А в ГУВД, куда Тизенгауз пришел за своим имуществом, его еще больше озадачили, дав понять, что рано он радуется: возврат изъятых при обысках вещей - дело не простое и решается по усмотрению большого начальства.

Когда Тизенгауз в душевном смятении излагал все это Вороновскому, в его глазах отражалось чувство неловкости. К вечеру напросившись в Комарово, он никак не предполагал, что Вороновский, накануне вернувшийся из Москвы, выезжает обратно, чтобы из аэропорта Шереметьево вылететь за границу. Тем не менее Вороновский уделил ему время, только разговор получился скомканным начался в спальне, где Виктор Александрович паковался в дорогу, а продолжился в столовой, за легким ужином.

- Еще кофе? - предложил Вороновский, заметив, что чашка гостя опустела.

- Спасибо.

- Спасибо - да или спасибо - нет?

Тизенгауз потупился. На Вороновском был строгий темно-серый костюм, накрахмаленная сорочка с воротничком на пуговках и бордовый галстук, а из нагрудного кармана выглядывал уголок платка. Сразу видно, что человек приготовился к ответственной командировке и, само собой разумеется, мысленно пребывает уже не в Комарово, а где-то далеко, в Париже или в Берлине, в то время как он, Тизенгауз, досаждает ему своими мелочными заботами.

- Нет, - смущенно отказался он.

- Итак, вас тревожат два вопроса: как вести себя на службе и каким образом получить в ГУВД ваши коллекции, - подытожил Вороновский. - Я не ошибся?

- Нет.

- Превосходно. Завтра же повстречайтесь с вашим адвокатом, чтобы подготовить исковое заявление в народный суд по местонахождению ответчика. Причинная связь между необоснованным привлечением вас к уголовной ответственности и вынужденным прогулом вполне очевидна, поэтому суд признает гражданский иск в полном объеме.

- Но ведь замдиректора утверждал, что с января по август я не работал по собственной воле. А он, между прочим, кандидат юридических наук.

- Красная цена этим кандидатам - пятнадцать копеек пучок, - с улыбкой заверил Вороновский. - А его утверждения - бред сивой кобылы.

- В одном он, как мне кажется, все-таки прав: недосчитавшись квартальной премии, коллеги затаят на меня злобу.

- И отнесутся с большим уважением, нежели прежде, - дополнил Вороновский. - Зарубите себе на носу, Андрей Святославович, всерьез уважают только тех, кто не позволяет всем встречным-поперечным наступать себе на мозоль.

- А как будет выглядеть мой иск к ЦНИИСЭ с точки зрения этики?

- При чем здесь этика? Вам бесцеремонно залезли в карман, а вы по закону требуете реванша. Призыв к вашей интеллигентности и деликатности - всего лишь хамская уловка. Администрация института, как, впрочем, и вся советская власть, нуждается в интеллигенции, чтобы было об кого вытирать ноги. Улавливаете смысл?

Тизенгауз кивнул.

- В ГУВД больше не ходите, - продолжал Вороновский. - Зачем унижаться перед дерьмом? Отправьте им заказное письмо с требованием вернуть то, что они незаконно изъяли, а копию пошлите в прокуратуру. Поверьте моему опыту, не пройдет и недели, как вас пригласят за вещами. Кстати, как вы себе представляете процедуру возврата?

- Каждый из предметов предстоит сверить с актами экспертизы и всесторонне осмотреть, чтобы зафиксировать повреждения и... - обстоятельно начал Тизенгауз.

- Андрей Святославович, не переливайте из пустого в порожнее,оборвал его Вороновский.- В вашем распоряжении будет час, в лучшем случае полтора. Они вывалят перед вами гору ящиков - бери и катись колбаской!

- Как же так? - растерялся Тизенгауз. - Разве это не вопиющий произвол?

- По существу - да, а формально - нет. В протоколе обыска нет перечня изъятых ценностей, там описана только тара. Вот они и предложат вам сличить ящики, после чего попросят очистить помещение.

Вообразив эту картину, Тизенгауз был близок к панике. В одиночку он не справится, а рассчитывать не на кого. Марина может только постеречь вещи на улице, пока он будет поштучно выносить ящики из кладовых ГУВД. А как поступить дальше? Грузотакси надо заказывать заблаговременно и к определенному часу, а милиция не станет уведомлять его заранее... Кроме того, в спешке не удастся сосчитать, что пропало, а разбираться дома поздно, никто ему не поверит.

- Неужели закон снова против меня? - упавшим голосом спросил он.

- Искать в законе здравый смысл - пустая трата времени, которым я, увы, не располагаю. - Вороновский встал. - До отправления "Красной стрелы" остается час, так что, сударь, нам пора одеваться. За вещами пойдете в ГУВД вместе с адвокатом. Он поможет составить акт приемки. Чтобы вас там не обижали, я поручу Алексею Алексеевичу и Володе поучаствовать в этом действе в качестве ваших доверенных лиц. Они же возьмут на себя транспортное обеспечение. А вам надлежит сохранять хладнокровие и держать ушки на макушке. Задача ясна?..

На Приморском шоссе, когда "волга", не снижая скорости, мчалась по Сестрорецку, Тизенгауз вспомнил о том, что в волнении забыл сказать Вороновскому.

- Виктор Александрович, если встретите в Москве Добрынина, передайте ему, что я не нарушу своего слова.

- Вы о чем? - не понял Вороновский.

- О янтаре. Я же обещал Аристарху Ивановичу подарить янтарь государству.

- Стоит ли?

- Но мы так условились.

- Применительно к вам, Андрей Святославович, роль нашего государства не настолько благовидная, чтобы претендовать на подарки.

- Может быть, я не совсем удачно выразился. Янтарную коллекцию пора передать людям, сделать ее общественным достоянием, чтобы все желающие смогли непосредственно ощутить всю прелесть...

- Не лучше ли сперва получить назад изъятые коллекции, а уж потом решать их судьбу? - остановил его Вороновский. - Драгоценностей вы, скорее всего, больше не увидите, это мы с вами обсуждали, да и в остальном многого недосчитаетесь. Я склонен освободить вас от опрометчивого обещания и берусь урегулировать возникшую проблему с Ариком. Согласны?

- Прошу вас, не беспокойтесь.

- Позвольте узнать - почему?

- Коллекция янтаря абсолютно завершенная, - упорствовал Тизенгауз. - Свою миссию собирателя я выполнил до конца. Теперь ее место - в музее.

- Янтарь ваш, а, как известно, хозяин - барин, - холодно произнес Вороновский. - Я передам ваши слова Арику...

Как ни хороши умные советы, а себя не переиначишь. Тизенгауз постеснялся судиться с ЦНИИСЭ и лишился большей части компенсации за вынужденный прогул. Зато при получении коллекций он вел себя в точном соответствии с рекомендацией Вороновского и явился в ГУВД не один, а с тремя спутниками. К удивлению Тизенгауза, в камере хранения ГУВД их встретили не только милиционеры, но и съемочная группа Ленинградского телевидения - популярная программа "10 волнующих минут" захотела выпустить в эфир необычную информацию.

Прочистив горло и выпятив грудь колесом, первый заместитель начальника УБХСС, молодецкого вида подполковник, торжественно заявил:

- Товарищи телезрители! Обвинявшийся в спекуляции в особо крупных размерах гражданин Тизенгауз Андрей Святославович был ранее осужден с конфискацией имущества. Но Верховный суд Российской Федерации посчитал его невиновным. Выполняя вынесенное судом определение, мы с радостью возвращаем Тизенгаузу принадлежащее ему имущество общей стоимостью в три миллиона рублей... Андрей Святославович, поздравляю вас от лица ваших земляков-милиционеров!

Подполковник взял Тизенгауза за руку и потянул к себе, чтобы заключить в объятия, но Андрей Святославович не поддался. Тем временем два сотрудника в штатском поставили на стол первый ящик из упаковочного картона, а телеоператор приблизился к Тизенгаузу, снимая его лицо крупным планом.

- Прекратите! - Тизенгауз отвернулся от оператора. - Я не даю разрешения на съемку!

- Нам ваше разрешение не требуется, - с усмешкой бросил ведущий телепрограммы, бойкий молодой человек в кожаной курточке. - Телезрители должны знать, чем занимается наша милиция.

Оператор обошел Тизенгауза и, отклоняясь назад, продолжал снимать крупный план.

- Неужели вы не понимаете, что наводите на меня грабителей? - Тизенгауз в упор взглянул на подполковника.

- Пардон! - вступил в разговор старый адвокат со шрамом. - Вы не находите, что все это очень похоже на ситуацию, описанную Маршаком в стихотворении "Багаж"?

Оператор тотчас навел камеру на адвоката.

- "Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку", - с выражением продекламировал старик.- А на станции назначения вместо щенка даме выдали взъерошенного пса устрашающих размеров и в ответ на ее претензии мудро заметили: "Однако за время пути собака могла подрасти!" Как вы, подполковник, можете вернуть моему клиенту три миллиона, если изъяли у него втрое меньше? Вы, почтеннейший, не в ладах с арифметикой.

- Товарищи, товарищи! - засуетился подполковник. - Не будем придираться к словам.

- Юра, сосредоточься на имениннике, - вполголоса наставлял оператора ведущий телепрограммы. - Дай общий вид, а как он начнет перебирать вещички покажешь его руки.

Прежде безучастный Алексей Алексеевич переглянулся с Володей и еле заметно кивнул.

Оператор попятился к стенке и ненароком столкнулся с Володей, в этот момент перемещавшимся к Тизенгаузу. Володя покачнулся, словно потеряв точку опоры, и коленом заехал оператору между ног, отчего тот согнулся, выпучил глаза и выронил из рук камеру.

- "Бетакам"... - На лету подхватив камеру, Володя вслух прочитал ее название и спросил у оператора: - Как самочувствие?

Оператор ловил воздух ртом.

- Зря не бережешь казенную технику. - Володя поставил камеру на пол перед оператором. - Вещь импортная, с ней надо осторожнее.

Побелевший от гнева ведущий бросился на выручку.

- Безобразие! - воскликнул Алексей Алексеевич. - Развели, понимаешь, тараканов.

Он шагнул вперед и с силой стукнул каблуком оземь, но удар пришелся не по таракану, а по стопе телевизионщика. Надменная мордочка ведущего скривилась от боли. Он зашипел и присел на корточки.

- Извините, товарищ дорогой, промазал, - виновато запричитал Алексей Алексеевич. - В случае обиды разрешаю наступить мне на ногу, тогда будем квиты.

- Что происходит? - возопил ведущий. - Подполковник, куда вы смотрите?

То ли первый заместитель начальника УБХСС, переведенный в милицию из КГБ, узнал своих бывших сослуживцев, то ли у него сработало профессиональное чутье, но и он, и его подчиненные дружно поджали хвосты.

Между тем, вскрыв стоявший на столе ящик, Тизенгауз взял в руки икону Казанской Богоматери и громко спросил:

- Скажите, пожалуйста, кто срезал с нее восемь крупных жемчужин?

В воздухе повисла пауза.

Если бы передачу вели в прямом эфире, задуманная в ГУВД обедня была бы безнадежно испорчена. Но для того и существует монтаж, чтобы убирать из снятого материала все лишнее и второстепенное. Ведущий не зря считался мастером репортажа: в "10 волнующих минут" не попали ни реплика адвоката, ни икона со срезанными с оклада жемчужинами, ни тот ящик, откуда обескураженные стражи порядка вместо предметов декоративно-прикладного искусства вытащили четыре силикатных кирпича, зато в тот же вечер ленинградские телезрители воочию убедились, что законы у нас неукоснительно соблюдаются и счастливчик по фамилии Тизенгауз получил обратно свои три миллиона.

Совет Вороновского относительно коллекции янтаря тоже остался невостребованным - Тизенгауз созвонился с Добрыниным и попросил его провести переговоры с Министерством культуры СССР.

- Андрюха, дари янтарь Прокуратуре Союза, - пробасил в ответ Добрынин.

- Как? - опешил Тизенгауз.

Его поразила не фамильярность Добрынина, с которым он за столом у Вороновского пил на брудершафт из рога горного козла, а названное им ведомство. Зачем Прокуратуре СССР коллекция янтаря? Что у Добрынина на уме?

- А так: отстучи на машинке письмецо Генеральному прокурору, а я вручу его кому следует. Видит Бог, ребята там стоящие, не чета вороватым кикиморам из музеев.

- Аристарх Иванович, я все же хочу понять...

- Какие-то негодяи, черт их дери, два года сживали тебя со свету! сердито заговорил Добрынин. - Где же твоя жажда мести? Признавайся, у тебя есть яйца? Пошуруй в штанах, чтобы не обманываться.

- Прощать я не собирался, но...

- Тогда кто же, по-твоему, пустит им кровь? Старые перечницы из Минкульта? - наседал на него Добрынин. - Втравил меня в это дело, так иди до конца, как положено на Руси: око за око, зуб за зуб!

- Так прямо и писать Генеральному прокурору?

- Ты напиши, чем вызван дар, что тебя побудило, а остальное я беру на себя...

На другой день Тизенгауз с проводником "Красной стрелы" отправил в Москву запечатанный конверт для передачи Добрынину, а через неделю тем же способом получил ответ за подписью заместителя Генерального прокурора. От имени коллегии Прокуратуры СССР Тизенгауза благодарили за доброе намерение и, поскольку экспонирование произведений искусства не входит в задачи органов прокуратуры, рекомендовали переадресовать дар Советскому фонду культуры.

Вездесущий Добрынин со слайдами и каталогом янтарной коллекции побывал в правлении СФК на Гоголевском бульваре, 6, после чего в Ленинград наведались две благовоспитанные дамы, получившие задание осмотреть янтарь.

А в первых числах февраля Добрынин огорошил Тизенгауза новостью.

- Андрюха, кричи "ура"! - заорал он по междугородней. - Бьюсь об заклад, никогда не угадаешь, кто будет принимать у тебя янтарь!

- Кто же? - полюбопытствовал Тизенгауз.

- Первая леди! После заседания правления СФК я кое с кем пообедал и за бутылочкой все разузнал.

Судя по тону, за обедом Добрынин не пронес рюмку мимо рта, поэтому Тизенгауз осторожно спросил:

- Арик, ты ничего не путаешь?

- За кого ты меня принимаешь? Те тетки, что были у тебя в Питере, на правлении писали кипятком от восторга, и Раиса Максимовна согласилась!

- Ты меня обрадовал!

- Я уже договорился в Останкине, что тебя покажут в программе "Время". Только перед тем, как пожимать ручку Первой леди, ты, старик, должен сходить в баню. Понял?

- Когда они собираются принимать дар?

- Ориентировочная дата - 6 марта, но ее могут перенести. Все упирается в демонстрационные шкафы из небьющегося стекла с каркасом из нержавейки, которые за валюту заказали в Париже специально под твой янтарь. Умоляю, не передумай, а то мне будет полный... Угадай, что?

- Арик, не болтай глупостей.

- Нет, ты обязан ответить, - уперся Добрынин. - Чтобы облегчить задачу, подсказываю: это слово из шести букв, означающее крах. Ну, старик, смелее!

- Ты же знаешь мое отношение к нецензурным выражениям.

- Дурачок ты, Андрюха! - загоготал в трубку Добрынин. - Я же подразумевал совсем другое.

- Что?

- Фиаско!

57. ЗИМА ТРЕВОГИ НАШЕЙ

- А я утверждаю, что он рехнулся, - кипятилась Марина. - Мужик в здравом уме и твердой памяти не отдаст за так янтарь стоимостью в несколько миллионов... Господи, за что ты меня наказываешь?

В пятницу, 2 марта, Марина и Лена вдвоем сидели у себя в секторе физико-химических исследований и говорили обо всем открыто, так как обе лаборантки, Лара и Лера, с утра отправились на овощную базу, где в рабочий день проводился очередной комсомольско-молодежный субботник.

- Маришка, не заводись, - увещевала подругу Лена. - Вспомни, что ты твердила два года назад, когда показывала его завещание.

- Зайка, у нас же дыра на дыре, нет ни одного целого пододеяльника. Марина безнадежно махнула рукой. - За что ни возьмись - сплошные огорчения. В воскресенье мы сорвали печать с гаража и битый час долбили лед, чтобы открыть ворота. Знаешь, что там обнаружилось?

- Говори.

- Переднего бампера нет, обеих фар нет, запасное колесо и аккумулятор как корова языком слизнула! - Марина уткнулась в ладони и всхлипнула. - А на память после себя оставили кучу говна... Кому-то из милиционеров приспичило, вот он и обосрался, сволота поганая!

- Подонки, - с отвращением обронила Лена.

- Андрей подсчитал, что восстановить машину обойдется не меньше чем в триста рублей. А где их взять?

- Маришка, потерпи, все наладится.

- Что наладится? - Марина подняла мокрое от слез лицо. - Он же меня не слушает, делает все по-своему... Я говорю: "Андрюша, продай что-нибудь. Наташке к весне ходить не в чем, у меня сапоги текут, как решето, в распутицу ноги насквозь мокрые, и мужское пальто пора справить, чтобы от тебя в метро не шарахались". А он - хоть бы хны. Вчера молчком поехал в комиссионку на Наличную улицу и выложил сто десять рублей за паршивый китайский камень, глаза бы мои его не видели!.. Скажи, зайка, это по-людски?

Она схватила со стола пачку "ТУ-134" и ушла курить на лестничную площадку.

Лена вздохнула. Поди разберись, кто из них прав. Андрей Святославович с мальчишеских лет по камешку собирал янтарь, чтобы со временем его коллекция стала всеобщим достоянием, а когда это время наступило, жена заявляет, что он рехнулся. И Марину тоже можно понять: измоталась от безденежья...

От размышлений ее отвлек звонок междугородней.

- Слушаю, - с замиранием сердца отозвалась Лена.

- Елена? - Голос Вороновского слышался так отчетливо, словно он стоял рядом с нею. - Рад вас приветствовать!

- Виктор Александрович! Где вы?

- На шоссе Е-30, возле польского города Кутно. Опять еду в Варшаву.

- В прокатном "БМВ", наперегонки с ветром?

- От Франкфурта-на-Одере тащусь со скоростью 50 километров в час в воинской колонне, под охраной двух бронетранспортеров.

- Что так?

- Братья-поляки воспылали к нам столь страстной любовью, что встречают градом булыжников.

- Возвращайтесь домой.

- В понедельник прилечу в Москву, дабы вместе с вами почтить своим присутствием неординарное действо в Советском фонде культуры. Вы, сударыня, в сопровождении Иосифа Прекрасного отправитесь в столицу "Красной стрелой" в ночь с понедельника на вторник, а супруги Тизенгауз, насколько мне известно, выезжают днем раньше, чтобы без спешки разложить янтарь по полочкам каких-то особых шкафов, позавчера доставленных из Парижа.

- Откуда вы все знаете?

- От Арика Добрынина, нашего обер-церемонимейстера. Итак, ждите сигнала Иосифа и собирайтесь в дорогу. До встречи в Москве!

- До встречи! - эхом отозвалась Лена. - Виктор Александрович, берегите себя!

Конца ее фразы Вороновский, наверное, не услышал, так как в трубке зазвучали сигналы отбоя.

Эта фраза была вовсе не данью вежливости - Лена всерьез беспокоилась о Вороновском, ввязавшемся во что-то слишком уж масштабное. Он звонил ей из-за границы почти каждый день, чаще всего по вечерам, когда, закончив многочасовые переговоры с деловыми партнерами, садился за руль и гнал машину по автобану, что ему страшно нравилось: нет ни выбоин, ни пешеходов, ни перекрестков, жмешь на педаль и несешься во тьме, обгоняя ветер. Позавчера он был в Люксембурге, вчера - в Берлине, сегодня - в Варшаве, спит, должно быть, урывками, по четыре-пять часов в сутки, питается кое-как, на ходу, а ведь он уже не молод. Что из того, что он закаленный и тренированный? Падают ничком, хватаясь за сердце, не только рыхлые толстяки... Тьфу-тьфу-тьфу! От досады Лена больно прикусила губу.

После Нового года она виделась с Вороновским всего дважды - в середине января, когда он на два дня приезжал в Ленинград, они с Крестовоздвиженскими вчетвером пообедали у Аршака Самсоновича в "Баку", и в начале февраля, когда он прилетел из Брюсселя в Ленинград на каких-то три с половиной часа, да и то лишь потому, что по погодным условиям Москву закрыли для полетов. В тот вечер она на такси примчалась в аэропорт Пулково, надеясь поговорить с ним с глазу на глаз, а Виктор Александрович зачем-то повел ее в битком набитый ресторан с назойливо-громкой музыкой и такой концентрацией табачного дыма, что впору топор вешать. Давясь от кашля, она ковыряла вилкой в тарелке, отвечала невпопад и, проводив Вороновского на посадку, вернулась домой в расстроенных чувствах. Так и вышло, что их разговор, начатый в библиотеке перед самым Новым годом, до сих пор остался неоконченным.

Не то чтобы Лена тревожилась из-за того, что Вороновский передумает, нет, для подозрений вообще не было повода. Напротив, те знаки внимания, которые он оказывал, подтверждали неизменность его намерений, однако она задавала себе один и тот же вопрос: почему Виктор Александрович не вырвется домой хотя бы на субботу и воскресенье, чтобы побыть с ней вдвоем? В конце концов, на первом месте должна же быть личная жизнь, а не какой-то там бизнес, сколько бы денег он ни приносил! Чем объяснить, что на протяжении двух месяцев он даже не пытался внести ясность в их странные, ни на что не похожие отношения?

Прошлой зимой, когда Лена фактически порвала с мужем и какое-то время соседствовала с ним под одной крышей, ее больше угнетала не перспектива безрадостного одиночества, а то ощущение томительной неопределенности, которое бесследно исчезло после переезда Сергея на Красную улицу. При ее характере самым трудным оказывался не выбор пути, а первый шаг на новой стезе. И теперь, с тревогой думая о том, что ее ждет впереди, Лена подсознательно хотела, чтобы Вороновский помог ей сделать первый шаг...

- Добрый день, Елена Георгиевна! - Вздрогнув от неожиданности, она испуганно обернулась и увидела смущенного Тизенгауза.

- Андрей Святославович!

- Вас не затруднит уделить мне пять минут?

- Нисколько.

- Елена Георгиевна, подскажите мне, где сейчас Виктор Александрович?

Задавая этот вопрос, Тизенгауз смотрел на блузку Лены, сколотую у ворота брошью-бабочкой.

- Подъезжает к Варшаве, - ответила она самым непринужденным тоном. - Он только что говорил со мной. А что? В понедельник он будет в Москве. Вы легко разыщете его через Добрынина.

- Боюсь, что будет поздно... - Тизенгауз замялся и запустил пальцы в седую шевелюру. - Елена Георгиевна, я очень дорожу вашим мнением. Не могли бы вы дать мне добрый совет?

- Если это в моих силах.

- Мариночка все уши прожужжала, что я напрасно дарю янтарь. На днях ей запало в голову, что в порядке компенсации Советский фонд культуры должен предоставить нам четырехкомнатную квартиру. Как она изволила выразиться - с паршивой овцы хоть шерсти клок. Мало того, не поставив меня в известность, она созвонилась с Аристархом Ивановичем, чтобы он оговорил это условие с их руководством. Представляете, в какой переплет я попал?

Лена кивнула.

- Само собой разумеется, просторная квартира нам бы не помешала. Лучшую из комнат я бы отвел под коллекции, но... Как это будет выглядеть с точки зрения этики?

- Андрей Святославович, от вас требуют заявление? - поинтересовалась Лена.

- Да нет, Арик берется решить этот вопрос без моего участия.

- Тогда что вас смущает?

- Елена Георгиевна, не знаю, как бы точнее выразиться... - Тизенгауз болезненно поморщился. - По моему разумению, акт дарения в принципе исключает компенсацию как таковую. Тем более когда машина уже запущена на полный ход. Фонд потратил энную сумму в валюте для изготовления демонстрационных шкафов, оповестил общественность, а теперь выясняется, что я... Кошмар какой-то!

- Андрей Святославович, вы, по-моему, зря огорчаетесь, - уверенно сказала Лена. - Если бы запоздалая инициатива исходила непосредственно от вас, то да, это был бы не вполне этичный поступок. Раз замысел принадлежит Марине, а Добрынин взял на себя переговоры, вам не в чем себя упрекать...

- Вы так полагаете? - просветлел Тизенгауз.

- Ни секунды не сомневаюсь, что Виктор Александрович сказал бы вам то же самое.

- Большое вам спасибо, Елена Георгиевна. Прямо камень с души сняли! - С этими словами Тизенгауз попятился и скрылся за дверью.

"Ничего себе выдалась зима! - подумала Лена, проводив его взглядом. - Наши беды вроде бы позади, а мы все равно в тревоге - и я сама, и Маришка, и Тизенгауз. Господи, неужели это никогда не кончится?"

58. ДАР

Шкафы и витрины с коллекцией янтаря были расставлены в бело-голубом зале полукругом, выгнутым к окнам, выходившим на заснеженный Гоголевский бульвар. Напротив, тоже полукругом, в три ряда поставили стулья для членов правления Советского фонда культуры и почетных гостей, а все те, кому выпало стоять, расположились позади, окаймляя последний ряд. По бокам, в проходах вдоль стен, деловито расхаживали телеоператоры со своими ассистентами, передвигавшими штативы с аппаратурой, а посредине круга, ближе к местам, предназначенным для главных действующих лиц, которых ждали с минуты на минуту, установили столик с микрофоном и раскрытым еженедельником "Суббота", где полполосы занимал поясной фотопортрет Тизенгауза.

Раиса Максимовна Горбачева появилась в зале без пяти час. На ней была юбка из серого твида, темно-бордовая блузка с бантом на шее и синий шерстяной жакет с позолоченными ромбами на вшитых погончиках.

- Заметьте, по четыре на каждом, - придвинувшись к Лене, шепнул Крестовоздвиженский. - Как у генерала армии.

Они сидели в центре второго ряда. Слева от Лены замерла побледневшая от волнений Марина, за ней Добрынин, что-то говоривший знаменитому басу из Большого театра, а с краю, потупившись, беззвучно шевелил губами Тизенгауз.

Раскланиваясь со знакомыми, Горбачева прошла в первый ряд и опустилась на стул прямо перед Леной. Пока Лена рассматривала ее серьги из мелкого жемчуга, пришедший вместе с Горбачевой мужчина с депутатским флажком на лацкане пиджака постучал ногтем по микрофону, требуя тишины, и сообщил присутствующим, с какой целью их сюда пригласили.

- Слово предоставляется Андрею Святославовичу Тизенгаузу, коллекционеру из Ленинграда! - завершил он свое краткое вступление.

Тизенгауз подошел к микрофону. Не зная, куда девать руки, он ухватил пальцами полы расстегнутой ветровки и обратился к Горбачевой, заговорив о том, что ему с самого начала была близка идея создания фонда культуры. Он, Тизенгауз, давно хотел подарить коллекцию янтаря, но ранее не осуществил это намерение по причинам, от него не зависящим, - два года назад его ни за что ни про что заключили в тюрьму и признали виновным в том, чего он не совершал. Янтарь был обречен на разграбление, от чего его спасло вмешательство замечательных людей из Прокуратуры СССР и решительность писателя Аристарха Добрынина, на свой страх и риск проводившего журналистское расследование, которое позволило общественности увидеть все в истинном свете. Поэтому дар, передаваемый им Советскому фонду культуры, без всякого преувеличения надо рассматривать как совокупность усилий не только собирателя коллекции, но и тех, кто внес лепту в восстановление справедливости.

Под вспышками блицев Андрей Святославович почтительно поцеловал руку Горбачевой, выразившей ему признательность от имени правления СФК, а тем временем в круг пробрался Добрынин. Приложившись к ручке Первой леди, он одернул синий вельветовый пиджак, попозировал фотографам и, обняв за плечи героя дня, произнес расчетливо выстроенную речь.

Отрадно видеть щедрые дары, адресованные нашему фонду культуры известными коллекционерами, издалека начал Добрынин, постепенно повышая голос. Но дар Андрея Тизенгауза занимает в этом ряду особое место... Дело не в денежной оценке янтарных скульптур, ювелирных украшений и всего остального. Самое знаменательное в том, кто дарит. Перед нами не американский финансовый магнат вроде Арманда Хаммера и не швейцарский капиталист типа Ганса Тиссен-Борнемиса, а обыкновенный российский интеллигент, у которого нет даже сносной квартиры. Захоти Андрей Тизенгауз продать янтарь, ему бы отвалили полный сундук денег. Но, собирая янтарь, он не стремился к обогащению и, будучи настоящим патриотом, изначально хотел, чтобы его труд коллекционера послужил целям культурного просвещения наших сограждан.

Добрынин гулко захлопал в ладоши, вызвав у публики шквал аплодисментов.

Затем он, выдержав паузу, расшаркался перед Прокуратурой СССР. Именно там, в доме на Пушкинской, он, по его словам, встретил неравнодушных, преданных Родине юристов, наглядно продемонстрировавших результат перестройки общественного сознания. Их неуклонная принципиальность в деле Тизенгауза означает наконец-то свершившийся поворот от бюрократического формализма к человеку, к обеспечению его реальных прав и свобод, хотя и записанных в Конституции, но прежде нарушавшихся сплошь и рядом вследствие произвола на местах и казенного безразличия центра.

Выступление Добрынина, по-видимому, очень понравилось Горбачевой - она часто кивала в знак согласия, а когда он умолк, зааплодировала первой. Лена аплодировала вместе со всеми из вежливости, чтобы не выделяться. В обличье царедворца Добрынин нравился ей значительно меньше, чем в прежней роли рубахи-парня.

По завершении торжественной части приглашенные мало-помалу разбрелись кто куда, а члены правления СФК во главе с Горбачевой принялись осматривать янтарь. Пояснения давали Тизенгауз и Добрынин, ни на шаг не отходивший от Первой леди. Марина и Крестовоздвиженский пристроились к процессии, медленно перемещавшейся от шкафа к шкафу, а Лена остановилась в проходе и отыскала глазами Вороновского. Виктор Александрович стоял неподалеку от двери и сосредоточенно беседовал со Скворцовым и еще с кем-то, чье знакомое лицо часто мелькало на экране телевизора. Кто же этот третий? Лена напрягла память и вспомнила, что до недавнего времени он был послом где-то на Западе, а теперь стал то ли секретарем ЦК КПСС, то ли заведующим международным отделом. Наблюдая за ними, Лена заметила, с каким вниманием собеседники слушают Вороновского. Господи, скорей бы уж он освободился от дел и подошел к ней!

Утром, кода она вышла из "Красной стрелы", на перрон Ленинградского вокзала, Вороновский, как назло, был не один - рядом стоял улыбавшийся Скворцов. Виктор Александрович на секунду обнял ее и тотчас отстранился, чтобы представить своего друга юности. С вокзала они поехали в гостиницу "Москва", где для Крестовоздвиженского был заказан номер, позавтракали там и в течение двух часов всей компанией знакомили Лену с достопримечательностями столицы, которой она почти не знала, а после полудня приехали в особняк СФК на Гоголевском бульваре. Подбодрив растерянного Тизенгауза, Вороновский вновь препоручил Лену заботам Крестовоздвиженского, а сам, сославшись на неотложное дело, вместе со Скворцовым скрылся из виду. Сколько можно заниматься делами?

Процессия приблизилась к Лене, и она услышала глуховатый голос Андрея Святославовича.

- ...чтобы выбраться из безвестности, мастера Литвы стали передавать свои лучшие работы мне и в благодарность часть из них подарили. Это колье "Янтарь в серебре" - подарок Феликса Пакутинскаса. А некоторые из скульптур перешли ко мне от отца. Например, та обезьянка с виолончелью, изготовленная в начале века мастером Раппопортом из фирмы Карла Фаберже.

- Тонкая работа, - сказала Горбачева. - Только... Здесь, кажется, чего-то недостает?

- Совершенно верно, - подтвердил Тизенгауз. - При обыске милиционеры выломали у обезьянки пюпитр с зеркальцем.

По лицу Горбачевой пробежала тень.

- Андрей, не стесняйся, покажи повреждения Раисе Максимовне, - посоветовал Добрынин.

- Смотрите, милиция изуродовала скульптуру "Хищник" работы Эрнста Лиса, отбив у нее хвост, - со вздохом стал перечислять Тизенгауз. - Варварски разбила шахматную доску из полированного янтаря, разукомплектовала фигуры. Видите, в каком они жалком состоянии: кони обезглавлены, у черного ферзя отбита корона, ладья без зубцов...

- Кто здесь из прокуратуры? - спросила Горбачева. Седой человек в очках вышел из-за спины Добрынина и с достоинством поклонился Горбачевой.

- Старший помощник Генерального прокурора, - отрекомендовал его Добрынин. - Вот, Раиса Максимовна, прошу любить да жаловать!

Лена смотрела на стройного, подтянутого прокурора и не верила своим глазам. По описанию Добрынина, тот выглядел дряхлым старцем, а в действительности оказался моложе и здоровее расплывшегося Аристарха Ивановича. Неужели все, о чем он пишет и говорит, надо, как выражаются острословы, делить на шестнадцать?

Горбачева пожала ему руку и спросила:

- Надеюсь, это не останется безнаказанным?

- Андрей Святославович в своем заявлении и в личной беседе не ставил перед нами таких вопросов, - ответил старший помощник Генерального прокурора. - Мы, однако, проверили полноту возврата изымавшихся у него ценностей и возбудили уголовное дело.

- В отношении кого? - мигом вклинился в разговор Добрынин.

Стоявшие рядом с Леной корреспонденты тотчас вытянули вперед портативные диктофоны.

- Об этом рановато говорить. Дело возбуждено в связи с выявленными нарушениями законности, и нам предстоит тщательно их исследовать.

- А что сегодня можно сообщить читателям "Субботы"? - напирал на прокурора Добрынин.

- Уже сейчас очевидно, что в стадии предварительного следствия по делу Тизенгауза работниками органов внутренних дел допускались подтасовка фактов и фальсификация протоколов следственных действий. Обнаружена также подделка подписей Андрея Святославовича.

Краем глаза Лена уловила нетерпеливое движение Тизенгауза, по-птичьи вытянувшего шею.

- Кому и зачем это понадобилось? - быстро спросил Добрынин.

- Над этим и работает наша бригада. Возглавляет ее старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре.

- Значит ли это, что в ходе расследования будут допрошены все, кто причастен к неправосудному осуждению Андрея Тизенгауза?

- В рамках своих полномочий мы вправе допрашивать любое должностное лицо, сколь бы высокое положение оно ни занимало, - сдержанно разъяснил прокурор.

То, что занимало умы пишущей братии, не представляло интереса для Раисы Максимовны Горбачевой. Ее вполне удовлетворил ответ представителя Прокуратуры СССР. Зло будет наказано, а каким образом - это дело специалистов. Бросив взгляд на часы, она мягко обратилась к Тизенгаузу:

- Мы еще не все осмотрели?

К Лене подошел Вороновский. Встав рядом, он взял ее под локоть и молча посмотрел в глаза, не пытаясь заговорить. Лена тоже молчала, не сводя с него заблестевших глаз, и спрашивала себя: не глупость ли, что она два месяца, как манны небесной, ждала какого-то объяснения? Разве слова так уж обязательны для выражения чувств? Нет, нет, тысячу раз нет!

Четверть часа спустя рядом, в каминном зале, началось закрытое заседание правления СФК, и вскоре вышедшая оттуда сотрудница сообщила, что, по настоянию Раисы Максимовны, коллекции янтаря присвоено имя ее многострадального собирателя и решено ходатайствовать о выделении Андрею Святославовичу четырехкомнатной квартиры в доме повышенной комфортности.

Без сомнения, приятное известие не было неожиданностью для Добрынина. Стиснув в медвежьем объятии Тизенгауза и Марину, он заявил, что подписанное Первой леди ходатайство равнозначно выданному на руки ордеру и квартира - дело решенное. А коли так, то столь знаменательное событие надлежит отпраздновать по высшему разряду, чтобы надолго сохранить в памяти?

За изобильным столом в дубовом зале ресторана Центрального дома литераторов слева расположились Тизенгаузы, Добрынин и та дама из СФК, которая ездила в Ленинград для предварительного осмотра янтаря, а справа - Скворцов, Крестовоздвиженский и Лена с Вороновским. Дирижировал застольем Добрынин, державшийся так, словно сегодня отмечался его бенефис. За что бы он ни поднимал тост, будь то новая квартира, счастье и процветание семейства Тизенгауз, человеческая солидарность, исполнение желаний Марины Васильевны или же всесоюзная известность, снизошедшая на Андрея Святославовича, всякий раз звучал прозрачный намек, что без его, Добрынина, вмешательства герой дня, фигурально выражаясь, сидел бы у разбитого корыта, с присущим ему педантизмом осваивая увлекательную профессию токаря по металлу.

Сидя напротив Скворцова, Лена нет-нет да и посматривала на него с потаенным любопытством. Если Вороновский и Крестовоздвиженский были, каждый по-своему, яркими личностями, то их московский друг на первый взгляд казался совершенно незаметным. Среднего роста, с незапоминающимися чертами лица и тихим, бесцветным голосом, он мог мгновенно, как невидимка, раствориться в толпе. Во всяком случае, перед самым уходом, когда Скворцов ненадолго отошел в сторону, Лена не сумела отыскать его глазами в бело-голубом зале, хотя он стоял поблизости. Однако, судя по репликам за столом в Доме литераторов, этот неприметный человек был личностью незаурядной.

Впрочем, проблески интереса к застолью возникали у Лены лишь эпизодически, да и то где-то в отдаленных уголках сознания, безраздельно поглощенного Вороновским. Он окружил ее вниманием, развлекал, подкладывая ей то тарталетки с сыром, то копченого угря, но Лена ела машинально и хотела одного - побыстрее уйти из ресторана.

Как только Добрынин заплетающимся языком призвал сотрапезников сделать перерыв и пройти в фойе для просмотра программы "Время", где они предстанут пред всем честным народом в ипостаси благороднейших культуртрегеров, Лена сжала руку Вороновского, удерживая его на месте.

- А вы почему не рветесь увидеть мой светлый образ на телевизионном экране? - Задержавшись возле них, Добрынин пошатнулся и ухватился за спинку стула. - Вить, уважь!

- Арик, мы на тебя вот так нагляделись, - заверил его Вороновский, поднося ладонь ребром к горлу. - Иди с миром, культуртрегер.

- Мы можем незаметно исчезнуть? - спросила Лена, когда Добрынин удалился.

- Телепатия! Именно это я собирался предложить вам, сударыня.

- Где мои вещи? - вспомнила Лена. - Сумка, кажется, осталась в машине Скворцова.

- Внизу нас ждет другая машина. Ваш багаж уже там. - Вороновский посмотрел вокруг и жестом подозвал официантку. - Будьте любезны, дайте мне счет.

- Куда мы поедем? - Лена облегченно вздохнула. - В гостиницу?

- В нашем распоряжении квартира на Кутузовском проспекте.

Лена улыбнулась.

- Чья? Евгения Петровича?

- Служебная, - лаконично пояснил Вороновский, рассчитываясь с официанткой.

В машине, стесняясь водителя, Лена сдерживалась, а в подъезде, перед тем как войти в лифт, порывисто обняла Вороновского за шею...

Глубокой ночью, только-только оторвавшись от Вороновского, обессиленная Лена перекатилась на край кровати и вытянулась во всю длину, впервые окинув взором спальню служебной квартиры. В рассеянном свете уличных фонарей все выглядело так, словно здесь пронесся смерч: на пороге холмиком возвышалась ее шуба, платье свисало с люстры, один сапог неведомо как попал на диван, голенище другого выглядывало из-под пиджака Вороновского, на полу между дверью и кроватью вперемешку валялось их белье, а его брюки каким-то образом оседлали трельяжное зеркало.

- Что же вы себе позволяете, товарищ Вороновский? - укоризненно вымолвила она, не глядя на него. - Вскружили женщине голову, пустили в ход, чтобы добиться меня окончательно, испытанное народное средство - разлуку, а теперь... Не уезжай!

- Рад бы, да не могу... - Лежа на спине, он нежно перебирал пальцами ее шелковистые волосы. - Сейчас самый напряженный период, и без моего участия...

- Господи, сколько можно?

- Еще месяц-два, и конец, устроим каникулы на все лето. Днем ты заполнишь кое-какие бумаги. Женя Скворцов организует тебе дипломатический паспорт, и в следующий раз мы улетим вместе. Начнем с Берлина, а в июле прокатимся по Италии и Южной Франции с заездом на Корсику.

- Легко сказать. - Лена вздохнула. - У меня сын, работа...

- Сына возьмем с собой, а что касается работы... - Вороновский повернулся на бок и придвинулся к Лене. - Тебе нравится работать экспертом?

- Раньше нравилось, а теперь... Наркотики, наркотики, снова наркотики, и так день за днем. Надоело. Последний год хожу в институт как из-под палки. За безделье меня уже отчислили из заочной аспирантуры.

- Невелика важность... Сделай одолжение - сразу же по возвращении в Ленинград подай заявление об уходе. Задача ясна?

- А как же стаж, пенсия?

- Отныне и присно все заботы я беру на себя. Будь спокойна, что бы со мной ни случилось, ты и твой сын никогда и ни в чем не будете нуждаться.

- Что может случиться с тобой?

- Всяко бывает...

- Это не ответ. Говори!

- Удел мужчины - быть на острие атаки, иначе скучно жить. Кто не рискует, тот не выигрывает.

- Витя, умоляю, не перенапрягайся, береги себя. Случись что-то с тобой, я повешусь на первом же суку?..

59. КАРБИД КАЛЬЦИЯ

За 1989 год кооператив "Холис" только на торговле компьютерами заработал 11 миллионов рублей, причем львиная доля суммы досталась Сергею. Правда, Давид Шапиро при поддержке Потапова пытался настаивать на распределении прибыли пропорционально взносам учредителей в уставный фонд, но Сергей дал им решительный отпор. Зарплата идет каждому из общего котла, это справедливо, а прибыль будем делить в зависимости от вклада отдельного работника в сферу деятельности, которой тот непосредственно занимался. Он, Сергей, не претендует на шашлычные дивиденды, пусть их делят между собой Потапов и Шапиро, отстегнув какую-то порцию Анне, а все, что принес компьютерный бизнес, по праву принадлежит Сергею и "гросс-адмиралу", опять же за вычетом того, что причитается главному бухгалтеру. Кто "за"? - сурово спросил Сергей и поднял руку одновременно с Зелитинкевичем. Анна секунду поколебалась и присоединилась к ним, тем самым обеспечив его предложению большинство голосов.

А уже в январе 1990 года компьютерный бизнес вдруг стал давать сбои. То ли государственным предприятиям в новом финансовом году круто срезали ассигнования на приобретение оборудования, то ли расплодилось слишком много кооператоров, ловивших рыбку в той же мутной воде, но факт оставался фактом спрос на компьютеры упал. Чтобы разгрузить склады, забитые поставками из Сингапура, Сергей съездил в Мурманск, в Архангельск, в Вологду, побывал в столицах Эстонии, Латвии, Литвы, Белоруссии, добрался аж до Калининграда, однако результат его марш-бросков был малоутешительным. Он убедился, что там все схвачено московскими компьютерными китами, в борьбе за рынки сбыта не брезговавшими и поножовщиной. В Калининграде два откормленных головореза подкараулили его в гостиничном коридоре, но не учли, сукины дети, что он умеет постоять за себя, и сами угодили в больницу... Короче говоря, сезон снятия густых пенок оказался не столь продолжительным, как того хотелось бы.

В середине марта Сергей обсудил состояние дел с "гросс-адмиралом" и окончательно уяснил, что предстоят перемены. Либо им придется организовывать нечто вроде компьютерного магазина-салона с сетью сервисного обслуживания покупателей, на что уйдет не только текущая прибыль, но и часть ранее заработанных денег, либо потихоньку завязывать с компьютерами и подыскивать себе другое поле деятельности. Зелитинкевич агитировал за первый вариант, предлагая использовать свой почтовый ящик как базу для предпродажной подготовки и гарантийного ремонта компьютеров, однако Сергей засомневался, стоит ли вкладывать крупные средства в затею с довольно-таки туманным исходом.

Так и не придя к определенному решению, они по-прежнему торговали компьютерами, но из осторожности уполовинили объемы поставок из Сингапура, что, естественно, сказалось на доходах. А в мае волею случая перед Сергеем открылась поистине блистательная перспектива приумножить нажитый капитал, причем совершенно законным путем и вдобавок без особого коммерческого риска. Самое удивительное, что соблазнительный шанс представился Сергею благодаря Вениамину Ивановичу Холмогорову, его родному дядюшке и горячему приверженцу алкогольных напитков.

Ранней весной Сергей наконец-то осуществил давнишнее намерение соорудить во Всеволожске знатную баньку, завез материалы и нанял рабочих. Начатая стройка настолько увлекла дядюшку, что тот на какое-то время позабыл о водке и даже взял на себя обязанности прораба. В трезвом состоянии Вениамин Иванович выказал смекалку и в один из выходных дней, выслушав сетования Сергея на трудности с реализацией компьютеров, предложил свою помощь. За годы работы в провинции он обзавелся верными корешками, так почему бы не прощупать их на предмет, интересующий племянничка? Сказано - сделано: дядя Веня сбегал на почту, созвонился кое с кем из корешков и пристроил небольшую партию компьютеров Старосельскому химкомбинату, расположенному в нечерноземной глубинке, за 400 километров от Ленинграда. Тамошний начальник технического отдела Титов с полуслова почуял запах поживы и за пару дней провернул сделку.

Обычно Сергей сам не занимался доставкой товара, а на сей раз решил съездить в Старосельск в надежде установить полезные контакты. В обстановке острейшей конкуренции "Холису" не пристало воротить нос от мелкой клиентуры, а если на месте подвернется ходовой человек, падкий на деньги, то, надо думать, сбыт компьютеров пойдет по схеме цепной реакции. Прибыв на комбинат, Сергей разыскал Титова и первым делом сунул ему в карман спецовки конверт с комиссионньм вознаграждением. Титов, морщинистый мужичок предпенсионного возраста с хитринкой во взоре, подмахнул приемо-сдаточный акт и отвел Сергея в бухгалтерию, чтобы без канители оформить платежное поручение. А пока бухгалтерша собирала подписи распорядителей кредитов, Титов заверил Сергея, что, ей-ей, ради старой дружбы с Вениамином свет Иванычем пристроит еще десяток-другой компьютеров как у себя на комбинате, так и у соседей.

- Обмоем знакомство? - спросил Сергей.

- А то! - Титов расплылся в плотоядной улыбке. - Пять минут - и я ваш с руками и ногами!

Когда они вышли на улицу и усаживались в его "мерседес", Сергей сказал:

- Федор Данилович, выбор места за вами.

- Выбирать не из чего. - В предвкушении выпивки Титов потирал руки. Единственная в городе точка питания, где нас не отравят, - ресторан "Кооператор" на углу Ильича и Крупской. Ехайте прямо, а там я подскажу, куда свернуть.

В шестнадцать часов они уселись за столик под фикусом и, по рекомендациям Титова, заказали натуральную селедочку, черемшу, винегрет, рыбную солянку и местное фирменное блюдо - поджарку по-старосельски с грибами и моченой брусникой.

Третьим за стол сел Пичугин, начальник охраны "Холиса". После инцидента в Калининграде Сергей опасался разъезжать в одиночку, поэтому Пичугин стал его тенью, а при нужде - и водителем "мерседеса". Пить спиртное при исполнении служебных обязанностей Пичугину не полагалось, и Сергей заказал большую бутылку "Кубанской" на двоих, чем доставил Титову несказанное удовольствие. Плоский, утиный нос и щеки Титова, испещренные багровыми прожилками, наглядно свидетельствовали о том, что он, мягко говоря, не гнушается выпивки.

За закусками и солянкой они незаметно опорожнили бутылку и перешли на "ты", после чего Титов оценивающе взглянул на Сергея.

- Вот у тебя "мерседес", - заметил он, вытягивая сигарету из пачки "Космоса". - Сколько он жрет горючки на сто верст?

- Понятия не имею. - Сергей пожал плечами и выложил на стол "Мальборо". Мне без разницы.

- Что и требовалось доказать! - воскликнул Титов.

- Чего это ты заговорил, как учитель геометрии? - полюбопытствовал Сергей.

Пичугин щелкнул газовой зажигалкой и предупредительно поднес огонек сперва своему шефу, а уж затем Титову.

- Теперь все мастера пыль в глаза пускать, - окутавшись дымом, ответил Титов. - Курят, как ты, только "Мальборо", раскатывают на иномарках, щеголяют в кожанках почище твоей. И перстни у них из золота, и браслетки. Но на поверку не дельцы они, а так, шелупонь. А мне нужен всамделишный бизнесмен, птица высокого полета.

- Куда же ты с ним полетишь? - насмешливо спросил Сергей.

- У меня вот тут, - желтым от никотина ногтем указательного пальца Титов постучал себя по лбу, - первостатейный проект. А из тебя так и прет напор, да и капиталец чувствуется нешуточный. Мой вопрос насчет горючки - проверочный. Загадал я - ответишь "не знаю", и я перед тобой раскроюсь.

- Ладно, раскрывайся.

- Тогда слушай и мотай на ус. - В волнении Титов потушил едва начатую сигарету. - На комбинате имеется компрессорный цех, шесть лет назад выведенный из эксплуатации. В нем запросто можно наладить производство карбида кальция. Сырье - обожженную известь и антрацит или кокс - будем брать через дорогу, на заводе "Стройдеталь", а готовый продукт у нас оторвут с руками и ногами, самовывозом. За карбид нынче люди на все готовы.

- Так уж и на все? - с подначкой усомнился Сергей.

- А то! Карбид - это, считай, ацетилен, основа газорезки и газосварки. Его днем с огнем не найдешь. В Минхимпроме, на Кирова, 20, мне показали баланс производства и потребления карбида. Не поверишь, на двух наших заводах, в Усолье-Сибирском и в Темиртау, мы производим меньше сорока процентов от потребности, а остальное завозили из стран народной демократии - ГДР, Польши, Румынии. Ихняя народная демократия, сам знаешь, накрылась дамским половым органом, оттуда карбида нам больше не видать.

Сергей зевнул. Замысел Титова сразу же показался ему заманчивым, но он не спешил выказывать интерес - в рыночных отношениях прямота чаще идет во вред, чем на пользу.

- Каков же выход? - спросил он с ленцой в голосе.

- Нет его, этого выхода! - горячо доказывал Титов. - Покупать карбид за валюту у нас кишка тонка. Оттого все сидят на голодном пайке, воют на луну. Начни мы с тобой орудовать под вывеской кооператива и отпускать карбид не по прейскурантным, а по договорным ценам, нам, клянусь материнским прахом, отвалили бы столько бабок...

- Не клянись, - остановил его Сергей. - Прежде чем считать будущие доходы, ответь-ка на несколько вопросов. Значит, на твоем комбинате есть пустующая коробка со всеми промподводками?

- А то! Вода, пар, канализация, высокое напряжение, сжатый воздух - все в наилучшем виде. И мостовой кран на ходу.

- С сырьем, говоришь, тоже нет проблем?

- Никаких. Плечо - триста метров, транспортные расходы - копеечные. Известь и антрацит дадут в измельченном виде, так что дробилки не понадобятся.

- Технологическое оборудование сложное?

- Ничего особенного. Процесс одностадийный, главное - печь и трансформатор, а остальное - семечки. Расплав из печи выливается в чугунные изложницы, остывает до температуры окружающего воздуха и затаривается в стальные барабаны. Они вроде банок из-под растворимого кофе, только покрупнее. Когда барабан наполнен, крышка вручную завальцовывается, и все, гоните бабки!

К столику подошла официантка.

- Мужчины, нести поджарку?

- Обожди, Катя, дай поговорить. - Титов поморщился, отгоняя ее взмахами руки.

- Девушка, принесите-ка нам еще бутылочку "Кубанской", - попросил Сергей. - А горячее подадите минут через двадцать. Добро?

Официантка юркнула в буфет, а Титов спросил у Сергея:

- Что еще хочешь знать?

- Какова, по твоим прикидкам, мощность печного агрегата?

- От трех до трех с половиной тысяч тонн в год, - без промедления ответил Титов. - Под Москвой, в окрестностях Красногорска, имеется СКБ с опытным производством. Там собаку съели на электротермических печах малой мощности. Они за божескую цену выдадут нам конструкторскую документацию, а изготовить печку можно где хочешь - либо у них, либо на нашем заводе "Стальконструкция".

- Во что это обойдется?

- Все про все, грубым счетом, миллиона три-четыре, не дороже.

- А как посмотрит на твой проект директор комбината?

- С глубоким пониманием! - Титов подмигнул Сергею. - Наш Тихон Ефимыч тоже любит поджарку по-старосельски. Посулишь ему пай в кооперативе, и он - твой! Ну, Сергей свет Константиныч, выпьем за карбид кальция?

Сергей поднял рюмку и чокнулся с Титовым. Выпив, Титов долго нюхал хлебную корочку и вскользь заметил:

- Что-то не видать у тебя энтузиазма.

- Ты про карбид?

- А то! Как бы ты отнесся к тому, чтобы вложить деньги?

- Что ты скажешь, Олег? - Сергей перевел взгляд на молчаливо сидевшего Пичугина. - Ты ведь тоже инженер.

- Человек дело говорит, - отозвался Пичугин. - Ацетилен - жуткий дефицит. В автосервисе за баллон дают двадцать номиналов.

Титов снова наполнил рюмки из только что поданной бутылки и спросил:

- Олег, а как дальше, по батюшке?

- Илларионович, - в один голос ответили Сергей и Пичугин.

- За Олега свет Илларионыча, толкового парня! Ур-ра!

За поджаркой из свинины Титов благоразумно помалкивал, рассчитывая, должно быть, на то, что Сергей прояснит свою позицию. Но Сергей заговорил с Пичугиным об отгрузке компьютеров в Псков и ни словом не обмолвился о карбиде.

- Константиныч, ты не юли, - укоризненно встрял Титов, подбирая хлебным мякишем остатки грибного соуса. - Прямо скажи - желаешь обогатиться?

- Не то слово!

- Тогда в чем заминка?

- В том, что можно обогатиться, а можно и разориться, - поучительным тоном заметил Сергей. - Экономические расчеты не делают на ресторанных салфетках. Надо подумать на трезвую голову.

- Не ехай в Ленинград на ночь глядя, малость повремени, - уговаривал Титов. - Осмотришь компрессорную, потолкуешь с нашим хозяином. А я шепну администраторше гостиницы "Химик", чтобы отвела люкс тебе с Илларионычем. А?

- Ладно, так и быть, заночую здесь, - согласился Сергей. - Но при условии, что ты, Данилович, организуешь мне встречу с директором рано утром. Намекни, что внакладе он не останется. Ну, пойдем?

Поднявшись вслед за Сергеем, Титов с сожалением посмотрел на уполовиненную бутылку "Кубанской" и поместил ее в карман со словами:

- Недопитая водка - плохая примета...

На следующее утро Сергей вместе с директором химкомбината и не до конца протрезвевшим Титовым пришел в бездействующий компрессорный цех.

- Какая здесь площадь? - спросил он, бегло ознакомившись с помещением.

- В машинном зале девятьсот квадратов, - борясь с отрыжкой, доложил Титов. - И в бытовой части еще сто.

- Компрессора мы демонтируем и сдадим в металлолом, а фундаменты срубим до нулевой отметки, - пообещал директор, сорокалетний блондин с веснушчатым лицом. - За нами дело не станет.

- Готовьте развернутое технико-экономическое обоснование, - резюмировал Сергей. - Если цифры окажутся приемлемыми, деньги я найду.

- Комбинат должен войти в пайщики, - оговорил директор. - Примерно на треть. А то пойдут разговорчики, будто мы по дешевке распродаем государственное имущество.

- Нет проблем.

- Данилович, ты когда подготовишь ТЭО для нашего гостя? - спросил директор. - За месяц управишься?

- Не уложусь, - Титов замотал головой. - Придется ехать в Красногорское СКБ, помараковать с ихними ребятками. Может, к первому августа?

- Добро! - Сергей протянул руку директору. - Мне пора. А вы, Тихон Ефимович, проследите, чтобы Титов не разводил волынку, и подумайте насчет второй партии компьютеров...

Десять минут спустя, когда Сергей у проходной усаживался в "мерседес", шедший за ним Титов попросил;

- Константиныч, не откажи, простимулируй меня, чтобы бойчее работалось.

Сергей обернулся и смерил Титова критическим взглядом.

- Насколько я понял, ты, Данилович, хочешь быть моим компаньоном?

- А то!

- Но денег в карбид не вкладываешь?

- Мои финансы поют романсы: прогрессивку уж не помню, когда получал, а тринадцатая зарплата - слезы.

- Значит, твой вклад - работа. Вот и работай на совесть. Бог тебе в помощь!

Титов съежился и зашмыгал утиным носом.

- Сергей Константиныч, не серчай, это так, вырвалось... Но бабки выдай, без них - зарез. В Красногорске, сам понимаешь, придется разок-другой раскинуть скатерть-самобранку.

- Сколько нужно? - Сергей достал из куртки пухлую пачку сторублевок.

- Сколько тебе не жалко?

- Жалко у пчелки. - Сергей усмехнулся. - Сказать тебе - где?

- Выдай полторы тыщи.

- Нет проблем! - Сергей отсчитал деньги и передал Титову. - А в другой раз предупреждай заранее, чтобы твои представительские расходы оплачивались по трудовому соглашению через мою бухгалтерию. Уразумел?

- А то! - Титов покорно закивал. - Ехай в Ленинград со спокойной душой. Ей-ей, я тебя не подведу, клянусь материнским прахом!

Сидевший за рулем Пичугин вывел "мерседес" на шоссе и устремился в сторону Ленинграда. Сергей вполглаза смотрел на расстилавшиеся кругом серо-желтые поля с едва-едва зазеленевшими всходами. Люди в Старосельске не избалованы жизнью, с ними можно сладить. А что закладывают за воротник - это не беда. Кто в России не грешит выпивкой? Пока Титов готовит ТЭО, он, Сергей, параллельно разузнает положение с карбидом кальция дома, наведет справки в Прибалтике и заодно прощупает рынок в Москве. Если все, что вчера говорил Титов, подтвердится, есть прямой смысл инвестировать прибыль "Холиса" в производство. А там, в отдаленной перспективе, удастся, может быть, по остаточной стоимости выкупить весь Старосельский химкомбинат.

Из тактических соображений Сергей не хотел посвящать в свои планы компаньонов по Кооперативу. Заговори он с ними сегодня, мелкотравчатые скептики, в первую голову Потапов и пляшущий под его дудку Давид, начали бы крутить носами, ссылаясь на то, что все это, мол, вилами по воде писано. А когда он в августе четко сформулирует задачу, опираясь на технологические схемы и цифровые выкладки ТЭО, они мигом подожмут хвосты и запоют по-другому. А вот с Анной он обязательно поделится новостью. Анна - свой человек, надежный и моторный. Любо-дорого смотреть, как она раскрутила ремонт в квартире на Рубинштейна. Работяги ее побаиваются, вкалывают днем и ночью, а она без устали рыщет по городу и буквально из-под земли достает отборную итальянскую сантехнику, двери и рамы из мореного дуба, какую-то немыслимую, с грилем и пьезоэлементами, газовую плиту фирмы "Сименс" и всякие причиндалы, чтобы вывести их жилье на уровень европейских стандартов. Короче, не женщина, а находка!

Признанию достоинств Анны способствовал и близившийся отъезд ее братьев-разбойничков на постоянное жительство в США. Марку и Борису удалось заодно с родителями получить статус политических беженцев, и в начале июня они вчетвером отчаливают в штат Миннесота, где еврейская община города Миннеаполиса изъявила готовность приютить бедных жертв антисемитизма.

"В Америке, видно, не хватает своего говна, так они решили импортировать наше, - посмеиваясь, размышлял Сергей. - Что же, Бог в помощь! Аня перестанет упрекать меня в необъективности к ее братцам, в "Холисе" очистится воздух, а те жопы из Миннеаполиса умоются горючими слезами, глядя на ужимки и прыжки Марка Себе-Наумовича, хрен ему в глотку! Он там зажарит такие шашлычки из кошерного мяса, что их пронесет кровавым поносом!"

60. СТРАННОЕ ЗАТИШЬЕ

Затуловский никак не ожидал, что выручивший Тизенгауза прохиндей, которого звали Виктором Александровичем, окажется тем самым Вороновским, чье уголовное дело некогда расследовали они с Кунктатором. Ни для кого не секрет, что мир тесен, но не до такой же степени! В октябре прошлого года расставленная им на телефонном узле ловушка сработала - в одном из разговоров с абонентом из поселка Комарове на Карельском перешейке болтливый мозгляк на радостях обронил фамилию своего покровителя, но Роман Валентинович поначалу принял это за случайное совпадение: мало ли на свете Викторов Александровичей Вороновских? Когда же по номеру телефона уточнили адрес, а зеленогорский паспортный стол в ответ на запрос УБХСС выдал установочные данные абонента, сопроводив их фотографией, озадаченный подполковник призадумался всерьез и надолго.

Прежде чем делать мотивированные допущения и выводы, не говоря уж об активном противодействии, требовалось собрать разностороннюю информацию о неприятеле. В этих целях Затуловский завел досье, однако с первых же шагов наткнулся на неожиданности, укрепившие его былые подозрения о принадлежности Вороновского к агентуре Комитета государственной безопасности. В Главном научно-информационном центре МВД, куда отовсюду стекались данные на всех без исключения ранее судимых граждан Советского Союза, не оказалось ни учетной карточки В. А. Вороновского, ни отпечатков его пальцев. Затуловский не поленился лично побывать в архиве Ленгорсуда на канале Грибоедова, но и там не обнаружил каких-либо следов Вороновского. В том, что уголовное дело по обвинению Вороновского и Холмогорова в мошенничестве сожгли в печи, не было ничего из ряда вон выходящего - по инструкции длительному хранению подлежат только дела об особо тяжких преступлениях с наказаниями в виде расстрела или лишения свободы на срок свыше десяти лет. Настораживало другое - отсутствие всякого упоминания об этом уголовном деле в сводной картотеке, где в образцовом порядке содержались сведения обо всех обвинительных приговорах, вошедших в законную силу после 7 ноября 1917 года. И наконец, приватный поиск в "Крестах" тоже ни к чему не привел: как показала проверка, негласно предпринятая преданным Затуловскому сотрудником оперчасти, в делопроизводстве Следственного изолятора No 1 не сохранилось документального подтверждения того непреложного факта, что В. А. Вороновский находился там в предварительном заключении.

Кто мог повсеместно уничтожить абсолютно все, так или иначе порочившее Вороновского? Напрашивался единственный ответ: его шефы из КГБ.

Поскольку де-юре Вороновский считался нетрудоспособным инвалидом, Роман Валентинович через своего осведомителя из Ленгорисполкома навел соответствующие справки в органах соцобеспечения и здравоохранения, но там, вопреки его ожиданиям, все оказалось в ажуре: прохиндей в установленные законом сроки регулярно проходил комиссионное переосвидетельствование, а в начале 1986 года в связи с некоторым улучшением здоровья был переведен из первой группы инвалидности во вторую с правом работать по найму. В общем, с этой стороны под Вороновского было не подкопаться.

Еще в ноябре Затуловский дважды съездил в Комарово, чтобы наметанным глазом посмотреть, в каких условиях живет прохиндей, и вынужденно отказался от намерения организовать стационарное наблюдение по его местожительству: особняк круглосуточно находился под неусыпным надзором с применением сторожевых собак, а повадки охранников разом сняли все вопросы о том, кто они и откуда. Роман Валентинович походил вокруг да около, подышал морским воздухом и благоразумно воздержался от попыток прояснить обстановку с помощью участкового уполномоченного милиции или почтальона. Только начни их расспрашивать, как у тебя на хвосте замаячит комитетский топтун из "семерки".

Нужно было нащупать какие-то окольные пути, и тогда Затуловский вспомнил о Кунктаторе. Найти отставного майора Судакова не составило труда, в холодное время года тот сиднем сидел у себя в городской квартире. Напросившись в гости к старику. Роман Валентинович битый час рассказывал свежие милицейские байки и лишь затем аккуратненько, без нажима поинтересовался: не доводилось ли почтенному Максиму Демьяновичу, безвыездно проживавшему в Комарово с апреля по октябрь включительно, встречать там прожженного плута Вороновского?

Как же, частенько доводилось, ответил Судаков, задумчиво ковыряя мизинцем в поросшем сединой ухе, и поведал весьма любопытную историю. По выходе на пенсию он. Судаков, для приварка определился сторожем на лодочную базу ДСО "Рыболов-спортсмен", где Вороновский, рыбак и впрямь не из последних, держит свою казанку. Рыбалку, известное дело, всяк любит - что бедный, что богатый. Только бедный сам копает дождевых либо навозных червей, разводит опарышей и готовит особо приманчивую наживку из макухи с добавкой анисового масла, сам, упарившись, волокет лодку по дюнам от сарая до воды, сам устанавливает подвесной мотор и самолично заправляет бак топливной смесью, тогда как богатей всегда норовит попасть на готовенькое, съездить в рай на чужом горбу. Так вот, за те девять лет, что он, Судаков, отходил в сторожах, еще не было случая, чтобы Виктор Александрович Вороновский снизошел до грязной работы. Он по телефону уведомляет, в котором часу намерен выйти в залив, а дело сторожей снарядить лодку всем необходимым и, дождавшись хозяина, напоследок столкнуть с мелководья. А Вороновский фертом усаживается на корму, не замочив ног, дернет за пусковой шнур - и плывет себе на рыбалку как кум королю и сват министру. Нет, не задарма, он за все рассчитывается сполна, так что любой из сторожей рад ему угодить, но и здесь наблюдается мерзопакостная особенность его характера: если остальным сторожам Вороновский всякий раз сует красненькую, то ему, коммунисту Судакову, он с эдакой ехидной ухмылкой вместо советской десятирублевки вручает пять американских долларов. Разве это не издевательство над личностью?

Невзирая на враждебность к Вороновскому, Роман Валентинович мысленно зааплодировал его шаловливым проделкам и едва удержался от улыбки. Действительно, по заплесневелым установлениям Уголовного кодекса доллары можно иметь и дарить, но ни под каким видом не продавать. Таким образом, дав Судакову на чай пятидолларовую банкноту, по курсу "черного" рынка соответствующую тридцати пяти рублям, Вороновский создавал парадоксальную ситуацию: он выказывал гусарскую щедрость, плодами которой законопослушный Кунктатор при всем желании не мог практически воспользоваться!

- Сдается мне, Рома, что Вороновский не тот, за кого мы его принимали, после паузы добавил Судаков, опустив лысую голову и упершись лбом в костяшку большого пальца. - Нет, не тот...

- Извините, Максим Демьянович, я вас не совсем понимаю.

- Что он наглец из наглецов - это яснее ясного, - признал Судаков, не поднимая глаз. - Но, по всей видимости, не мошенник.

- А кто же?

- Как знать, как знать... Может статься, сотрудник Шестого управления КГБ, внедренный в преступную среду под личиной скупщика золота и валюты, - сказал Судаков, обращаясь в основном к самому себе. - Раньше мне было невдомек, что они могли пропустить его через нас, чтобы не разрушать легенду.

- Почему вы так думаете? - отбросив наигранное стеснение, вцепился в него Затуловский. - Из-за того, что он не отбывал срока? Или из-за особняка с охраной, со сторожевыми собаками и с тремя городскими телефонами?

- Не только... Посудите сами, Рома, мог ли разоблаченный мошенник после приговора получить высокую правительственную награду?

- Какую награду?! - изменившимся голосом воскликнул Затуловский. - Максим Демьянович, вы не путаете?

- Орден Дружбы народов, - тихо произнес Судаков. - Своими глазами читал указ в Ведомостях Президиума Верховного Совета СССР. В списке - одни комитетчики, уж я-то знаю...

- А Холмогоров? - быстро спросил Затуловский. - Он, по-вашему, тоже оттуда?

- Сдается мне, что нет. Вороновский вовлек его в преступление, а потом бросил за ненадобностью. И Баронов, по всей видимости, натуральный жулик. А вот сам Вороновский - оборотень...

Отнюдь не бесполезная беседа с Судаковым навела Романа Валентиновича на мысль основательно покопаться в прошлом Вороновского, для чего он безотлагательно задействовал "источник" из Ленгосуниверситета. Личные дела, не в пример уголовным, хранятся вечно, может быть, там найдется какая-нибудь зацепка. Так и вышло - спустя неделю "источник" донес Затуловскому, что В. А. Вороновский в 1953 году поступил на юридический факультет, откуда был отчислен с четвертого курса, как было сформулировано в приказе ректора, "за проступок, несовместимый со званием советского студента". В чем именно заключался проступок, в личном деле не указывалось, однако "источник" проявил сноровку, отыскал двух бывших сокурсников Вороновского и установил, что подвергнутый остракизму студент неудачно выступил на заседании дискуссионного клуба при обсуждении приснопамятных венгерских событий 1956 года, вследствие чего был исключен из рядов ВЛКСМ и изгнан из ЛГУ имени А. А. Жданова.

Вот она, поворотная веха в судьбе Вороновского! - сказал себе Роман Валентинович. Как ее истолковать? Либо это первое знакомство с КГБ, закончившееся вербовкой под угрозой привлечения к уголовной ответственности по статье 58.10 УК РСФСР в редакции 1926 года, либо инсценировка для завоевания репутации диссидента. А в дальнейшем его могли заодно использовать и как приманку для валютчиков, громко заявивших о себе еще при Хрущеве. Если дело обстоит так, то Вороновский - бывалый универсал с надежной крышей и неограниченной областью оперативного применения. М-да, такого карася трудно прищучить. Специально устраивать охоту на Вороновского он, разумеется, не будет, но при удобном случае расквитается с ним, как повар с картошкой.

Вечером 6 марта, уютно расположившись дома, Затуловский смотрел телевизионную программу "Время" и мгновенно встрепенулся, увидев на экране лошадиную физиономию "Человека в футляре". В ту же секунду включив видеомагнитофон, он успел записать почти весь фрагмент, посвященный передаче коллекции янтаря Советскому фонду культуры, и позднее медленно прокрутил запись несколько раз подряд. Ни Раиса Максимовна Горбачева, ни писатель Добрынин, ни сам Тизенгауз его не интересовали, он искал в кадре только Вороновского. И нашел - тот стоял на заднем плане и по-дружески беседовал с секретарем ЦК КПСС, курировавшим международные отношения. Из этого Роман Валентинович сделал точный вывод: его противник - личность влиятельная и с оперативной работой непосредственно уже не связанная, так как действующий оперативник ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы его засняли на пленку. Что же, долг платежом красен! Никакая влиятельность не спасет Вороновского от возмездия, отольются кошке мышкины слезы.

А днем позже в трех центральных газетах - в одной полностью, а в двух в пересказе - опубликовали интервью со старшим помощником Генерального прокурора СССР, где говорилось о возбуждении уголовного дела и создании специальной бригады для расследования обстоятельств необоснованного привлечения А. С. Тизенгауза к уголовной ответственности.

Звон тревожного колокола не лишил Романа Валентиновича обычного хладнокровия. Наоборот, он мобилизовался, настроившись на жесткое сопротивление. Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре страны - это фигура, представляющая нешуточную опасность. Такой ас следствия вцепится в подозреваемых мертвой хваткой, не даст валять ваньку. Еще раз проверив прочность оборонительных бастионов и редутов, Затуловский кстати припомнил мудрый совет ныне покойного Льва Климентьевича Малоешко насчет слабого звена в цепи и решил, что одно из расшатавшихся звеньев надо укрепить во что бы то ни стало. Связавшись через Шапиро с Пичугиным, он без обиняков поручил ему так обработать агента по кличке "Кладовщик", чтобы последний был нем как могила. Сумеет Пичугин надежно заткнуть рот обнаглевшему Кладовщику останется на свободе, не сумеет - пусть пеняет на себя.

Отложив расчеты с Вороновским до лучших времен, Роман Валентинович затаился и стал ждать развития событий. Однако, к его удивлению, ни в марте, ни в апреле ровным счетом ничего не произошло. Почему они медлят и тянут с началом расследования? - спрашивал он себя и не находил вразумительного ответа. Может быть, "важняк" из Москвы решил сперва поместить подозреваемых под колпак, а уж затем, по горло насытившись оперативной информацией, приступить к рутинным следственным действиям? Но он, Затуловский, не вчера родился на свет, в совершенстве владеет приемами контрнаблюдения, через своих осведомителей контролирует средства связи и готов дать руку на отсечение, что телефоны УБХСС, у него дома и в конспиративной квартире не прослушиваются, а за ним не ведется слежка. Чем же объяснить это странное затишье?