Огненные фарватеры

Ю. ЛАДИНСКИЙ, капитан 1-го ранга, командир ОВРа главной базы Кронштадтского морского оборонительного района В ожидании перемен

Летом 1943 года особое внимание стало уделяться морскому пути Кронштадт — Лавенсари. Созданная весной сорок третьего Островная военно-морская база в спешном порядке обеспечивалась всем необходимым: минно-тральным оружием, боезапасом, горючим, продовольствием и всем прочим, что нужно для войны и жизни. Конвои направлялись на Островную базу постоянно и регулярно. Каждый конвой требовал подготовки, она возлагалась на наш ОВР главной базы КМОР. Первая сложность — спланировать операцию таким образом, чтобы были наименьшие потери в кораблях, военных грузах и, безусловно, в людях — красноармейцах, краснофлотцах и офицерах. Их в третье лето войны перебрасывали на Лавенсари в значительно большем числе, чем когда-либо.

Для нас, командования ОВРа, было совершенно ясно: база укрепляется с перспективой, — после Сталинградской победы где-то в недалеком будущем вырисовывались и наши активные действия. Уверенность в том, что они не за горами, окрепла с первыми успехами в Орловско-Курской битве.

Мы ждали и готовились. На Лавенсари отправлялись конвои. Подготовка каждого из них к проводке прорабатывалась с привлечением минимального круга лиц. Я, как командир ОВРа, получив боевой приказ, обычно приглашал к себе начальника штаба капитана 2-го ранга Александра Елизаровича Шомракова и начальника политотдела капитана 2-го ранга Бориса Васильевича Сучкова. Втроем мы оценивали наши возможности и прикидывали, какими силами и средствами должен обладать конвой для решения поставленной задачи. Затем, как правило, приглашали командира 1-й бригады траления капитана 1-го ранга Федора Леонтьевича Юрковского и командира истребительного отряда капитана 3-го ранга Капралова. Теперь шло обсуждение частностей, касающихся в первую очередь тех, кому предстояло командовать конвоем, прокладывать путь по минным полям, обеспечивать оборону кораблей, и, безусловно, тех, кто должен везти на Островную базу все, что приказано.

Еще с 1942 года мы твердо уяснили себе, какую тактику применяет противник для борьбы с нашими конвоями. Она, как правило, была проста и стереотипна. Мы знали: если враг обнаружит конвой на выходе с кронштадтских створов, он тут же откроет огонь с северного берега Финского залива и будет стрелять, «сопровождая» конвой до самого Шепелевского маяка. Мы всегда были готовы к такому повороту событий, поэтому сразу же связывались с фортами Красная Горка и Серая Лошадь. Те вступали в дело, и, как правило, северный берег умолкал. Но мы стремились к тому, чтобы конвои не были обнаружены, старались использовать для проводки кораблей самые темные ночи, советовались с синоптиками. Все дело в том, что самым неприятным для конвоев был нордовый ветер, — он разворачивал дымзавесу поперек фарватера. В ней образовывались «окна», что играло на руку врагу. Немногим лучше оставался для нас и ветер от зюйда. Но при нем по крайней мере дым шел на врага.

Однако, как и с кем бы мы ни советовались, налицо имелись оперативная необходимость и приказ: конвой должен выйти такого-то числа и прийти такого-то. Только сильный шторм, когда тральщики не в состоянии расчищать фарватер от мин, вынуждал изменять время выхода кораблей из базы. В прочем же все шло по плану и приказу: конвои уходили, и штабу ОВРа приходилось принимать все меры, чтобы уберечь корабли на переходе.

Первым делом использовалась дымовая завеса: катера-дымзавесчики уходили за фарватер. Там каждому из них определялся участок. Если не дул ветер от норда или зюйда, враг, как правило, огня не открывал, ибо не знал ни состава конвоя, ни его сил и средств. И конечно, не знал, на каком отрезке фарватера, закрытого дымзавесой, находятся наши корабли.

И все-таки 12 конвоев подверглись в 1943 году обстрелу на морской дороге Кронштадт — Лавенсари…

Вторым этапом был переход конвоя от Шепелевского маяка до самой Островной базы — открытый участок пути, до которого не доставали береговые батареи врага. Немцы применяли здесь такую тактику (это мы знали по опыту прошлого года): с темнотой, а иногда и в сумерках группы их кораблей направлялись из района Бьёркезунд на зюйд, стремясь прорваться к нашему основному фарватеру. Если такое им удавалось, они ложились в дрейф и ждали. Обнаружив конвой, в атаку устремлялись фашистские торпедные катера. Наши конвои прикрывали на этом этапе пути эскортные корабли и дозоры… Как только обнаруживался противник, в дело вступало все, что могло стрелять: пушки и пулеметы на МО и сторожевых катерах, тральщиках, буксирах и сетевых заградителях. Стреляло все, и не напрасно: все атаки врага были отражены!

Фашисты догадывались, что наши подводные лодки прорываются в Балтику. На фарватерах, по которым могли идти лодки, немецкие катера ставили мины — на Сескарском плесе, у Большого Тютерса. Мы внимательно изучали действия немецких кораблей, анализировали их и делали обобщения. И если враг применял новые тактические приемы, старались быстро в них разобраться и найти способ противодействия.

В 1943 году враг получил на вооружение новые катера. Они были больше наших МО по водоизмещению, лучше вооружены, имели превосходство над нашими МО и СКЛ не только в этом, но и в мореходности. В то же время неприятель изменил тактику — стал действовать более мощными группами: в них входило до шести — восьми катеров, причем в море уходило сразу две-три группы. Это мы почувствовали еще в конце мая, когда МО-207 и МО-303 под общим командованием старшего лейтенанта Игоря Чернышева вели бой с тринадцатью вражескими катерами…

Были сделаны выводы: мы увеличили количество катеров на линиях дозора, в каждый из дозоров посылалось одновременно не менее двух кораблей, чему сразу нашлось название «парный дозор». Иногда ходили и тремя катерами, но термин «тройной дозор» в обиход не вошел.

По просьбе нашего штаба командующий КМОР контр-адмирал Гордей Иванович Левченко приказал командиру бригады шхерных кораблей капитану 1-го ранга Сергею Валентиновичу Кудрявцеву назначать в поддержку нашим дозорам морские бронекатера. Все это, вместе взятое, помогло ОВРу главной базы КМОР успешно выполнить главную задачу 1943 года — проводку конвоев на Островную военно-морскую базу Лавенсари.

…В начале сентября меня вызвал командующий КМОР. От него я узнал, что получена директива начать разведывательное траление фарватеров по двум направлениям — на вест, к проходу между Гогландом и Большим Тютерсом, и ближе к зюйду, к Нарвскому заливу. Задачу эту предстояло решать катерам-тральщикам. Мне предлагалось продумать состав сил и организацию тральных работ. Далее Гордей Иванович сказал, что общее руководство тралением будет осуществлять командир Островной ВМБ контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков и он же позаботится о боевом обеспечении. Непосредственное управление тральными силами командующий КМОР считал возможным возложить на командира бригады траления Юрковского, который должен развернуть свой командный пункт на Лавенсари.

— Срок на подготовку минимальный! — подчеркнул Левченко.

После того как мы проработали данный приказ и выдали указания подчиненным на соответствующие расчеты и нужные распоряжения Юрковскому, я подумал о том, что ночная тральная разведка связана с тем, чтобы обеспечить нашим подводным лодкам проход через мощные минные заграждения на восточном Гогландском плесе и в северной части Нарвского залива. Но напрашивались и другие рассуждения: это траление — подготовка путей для продвижения флота на запад! Значит, в планах высоких инстанций такое продвижение предусмотрено и ждать его осталось недолго!

На траление было направлено сперва два, а потом четыре дивизиона катеров-тральщиков. Они утюжили море на виду у вражеских артиллерийских наблюдателей. Не раз фашистские батареи, установленные на Гогланде, на Большом Тютерсе, на Кургальском полуострове, открывали огонь. Но тральщики закрывались дымами и продолжали свое дело. Подкрадывались корабли противника — в бой вступало наше охранение — торпедные катера, «малые охотники», БТЩ. Нередко на помощь приходили и истребители с лавенсарского аэродрома. Фашисты не смогли помешать нашим тральным работам. И уже одно это показывало, насколько изменилась обстановка на море!

Когда разведывательное траление уже шло полным ходом, мы получили еще одно важное задание — на сей раз непосредственно от командования флотом — проложить проходы к побережью и протралить специально намеченные районы в Копорской губе. Цель задания не пояснялась, но нетрудно было догадаться, что здесь готовится высадка на берег. В пользу такой догадки говорило и предупреждение о полной скрытности действия тральных сил. Выполняли эти задания тихоходные тральщики дивизиона Николая Визирова и катера-тральщики Федора Пахальчука и Федота Мудрака. Тралили только ночами, что увеличивало вероятность подрыва самих тральщиков на плавающих минах. Шесть ночей потребовалось на выполнение данной задачи.

Я намеренно выстроил в одну линию все эти факты: усиленное снабжение всем необходимым Островной базы Лавенсари, траление фарватеров, ведущих подготовку к высадке на берег, — ведь все это предвещало нечто большое и радостное — движение наших сухопутных и морских сил на запад, к победе.

Я. САПУНОВ, капитан-лейтенант, командир сетевого заградителя «Онега» «Онега» ведет бой

С 18 мая по 7 июля 1943 года сетевой заградитель «Онега» четырнадцать раз ходил на Островную базу. И почти в каждый поход сразу за Толбухиным маяком враг обнаруживал конвой.

— Двадцать восемь вспышек залпов на берегу! — докладывал старшина 1-й статьи Попов, наш лучший сигнальщик.

Как он умудрялся считать эти самые вспышки, не знаю. Но не ошибался Андрей никогда. Томительные секунды ожидания — и вот уже над кораблем пролетают снаряды — перелет!

— Лево руля! — командую старшине 1-й статьи Якову Воронову, который четко знает, что надо держать на средний всплеск.

Говорят, хороший старшина — правая рука командира боевой части. Так оно и есть, лейтенант Сергей Левченко за ним, как за каменной стеной: Воронов все знает, все умеет. Все, что должен знать и уметь штурман, — старшина еще до войны закончил Николаевский морской техникум, плавал на торговых судах и, призванный на службу в июле 1941 года, был направлен на «Онегу».

И я, командир, знаю: Воронов для меня тоже правая рука. Но пока такие мысли бродят в голове, сигнальщики успевают принять сердитый семафор от командира конвоя капитан-лейтенанта Николая Петровича Визирова в мой адрес: «Из протраленной полосы не выходить!»

Но сегодня ветер от норда почти прямо в борт, и дым-завеса, которую ставят «каэмки» 10-го ДСК, не спасает нас от огня. Только маневр. Однако он ведет к тому, что мы действительно выходим из протраленной полосы и получаем «фитиль» на переходе, а затем я получу его на разборе…

Враг обстреливал Лавенсари тяжелой артиллерией с Кургальского полуострова, бомбил с воздуха. Имелась еще одна опасность — прорыв торпедных катеров противника в бухту. Такие случаи уже бывали, и 22 ноября 1942 года катерам противника удалось торпедировать канонерскую лодку «Красное знамя». Вход в бухту Лавенсари настолько широк, что наш катер, стоявший брандвахту на фарватере у входных створов, эти самые торпедные катера принял за свои. Чтобы подобное не повторилось, с началом кампании 1943 года командованием флота было приказано перекрыть вход противокатерными бонами.

Конечно, мне, одному из многих командиров кораблей, об этом плане ничего известно не было. Просто однажды я получил приказ принять грузы инженерного отдела тыла флота и доставить их на Островную базу. Сперва «Онега» направилась в Каботажную гавань — самую дальнюю и самую тихую в Кронштадте. Здесь у причальной стенки стоял старый броненосец «Петр Великий». Точнее — то, что от него осталось — корпус да надстройка. Но корпус, за мощной броней которого хранилось неисчислимое, по нашим представлениям, количество морских мин самых разных типов и размеров. Бывший броненосец стал блокшифом, то есть просто складом мин. С него-то мы и приняли более 200 пустых корпусов мин образца 1908 года, самых малых размеров. Потом получили приказ идти к Петровской пристани. Не успели ошвартоваться — к борту подтащили плавкран. Откуда-то появился представитель инженерного отдела и сообщил, что на «Онегу» будет погружено шесть больших рейдовых бочек весом по три тонны каждая и столько же железобетонных мертвых якорей такого же веса. Я тут же ответил представителю, что на острове нет крана и нам бочки и якоря не выгрузить. Начался спор. И тут на корабль пришел командующий КМОР контр-адмирал Левченко (кстати, отец нашего штурмана).

— Что за шум? — поинтересовался Гордей Иванович.

Ему тут же была выдана жалоба на командира «Онеги», который не хочет выполнять приказ, мотивируя это такой безделицей, как отсутствие выгрузочных средств на Лавенсари. Адмирал выслушал нас обоих и быстро подвел итог разговору:

— Груз возьмешь, командир! — Отправил берегового товарища налаживать погрузку и объяснил, когда мы пришли в каюту: — Выгружать никуда не надо: бочки с якорями выставишь в линию. — Он показал по карте, лежащей на моем столе. — Примерно вот так. Точнее, тебе поставит задачу контр-адмирал Жуков. Ясно?

— Так точно. Но при всем могу доложить, что это работа не сетевого заградителя, а киллектора. Правда, на «Онеге» есть две лебедки, но на полторы тонны всего!

— Отлично! Две — и на полторы тонны каждая. А еще налицо голова у тебя и у твоего помощника. Боцман у тебя молодец, да и механик. Пошли далее. На фарватере должны быть ворота и на них — брандвахта. Как ты думаешь, ворота закрыты?

— Так точно.

Я, кажется, все понял и начал прикидывать, как после установки бочек стану возиться с натяжкой троса между ними и расстановкой корпусов мин по этому тросу, о чем в походе потолкую с помощником и мичманом Завирухой…

— Значит, решили, командир. Кроме тебя, эту работу делать некому, ибо киллектор на остров просто не дотопает. Однако не все. С «Красного знамени» подняты пушки, пять стотридцаток. Погрузишь на корабль их стволы и доставишь в Кронштадт. А мы их тут установим на берегу для дела…

К 18 часам 5 июля 1943 года мы закончили приемку имущества и оборудования и почти тотчас отдали швартовые. Уходил я в море с тяжелой душой — ветер дул от норда…

Дымзавеса вставала поперек фарватера, враг обнаружил нас. Едва конвой прошел Толбухин маяк, старшина 1-й статьи Андрей Попов доложил:

— Тридцать две вспышки на северном берегу!

Фонтаны от взрывов снарядов поднялись перед памп. Следующий залп — недолет. А потом, несмотря на маневрирование, снаряды стали ложиться у борта и осколки застучали по корпусу и надстройкам. Сразу же вспыхнул огонь: горели дымшашки в своих креплениях, киноленты — мы везли на остров ящики с фильмами. Валил дым из кают-компании, из офицерских кают. Аварийная партия во главе с мичманом Завирухой и старшим краснофлотцем Жубриным сперва повыбрасывала за борт горящие дымшашки и киноленты, груз крайне опасный. Затем аварийщики принялись тушить пожар в надстройке. Им помогала вся верхняя команда — комендоры, пулеметчики, минеры…

А обстрел продолжался, снаряды падали вокруг корабля. По скромным подсчетам, их было выпущено по «Онеге» 384 штуки. Но урона мы не понесли. Видимо, комендоры с Красной Горки и Серой Лошади сбили прицел у врага. Мы считали, что легко отделались: с пожарами справились, боевых повреждений не имели и раненых не было. Правда, наш боцман мичман Завируха получил легкие ожоги кистей обеих рук и по этому поводу был осмотрен главным хирургом флота генерал-майором медицинской службы Михаилом Семеновичем Лисицыным — он шел на нашем корабле на Островную базу вместе с несколькими хирургами для каких-то проверок.

На Лавенсари корабль сразу же встал к деревянному пирсу, на котором лежали стволы от стотридцаток. После того как покончили с разгрузкой корпусов мин, я обратил внимание на то, что куда-то запропал боцман.

— Он за бревнами подался, — доложил помощник Василий Степанович Лобанов. — На катки для пушек и мертвых якорей.

— Добро.

Стволы лежали у кромки пирса, многотонные, с мощными казенниками и затворами. Я засомневался: возьмем ли? Но помощник объяснил, что они с боцманом все продумали — про катки и систему оттяжек: палуба нашего сетевика была ниже кромки причала. Продумали расстановку людей. В общем, все, что должно обеспечить погрузку и полную безопасность при ней. Повезло: налета авиации не было, артобстрела тоже. Спокойно, хотя и не без труда, размочалив железом толстенные деревянные брусья, погрузили стволы на палубу. Затем приняли еще кое-какие грузы и отошли на рейд.

В сумерки я вышел на палубу. Швартовные бочки возвышались круглыми громадами, удавами змеились толстенные цепи. Железобетонные мертвые якоря излучали сырость, которую они, как мне казалось, накопили за долгие годы пребывания на дне. Пушки с «Красного знамени», прижатые к палубе тросами креплений, сиротливо глядели мощными жерлами прямо мне в глаза. Ночь прошла спокойно.

Рано утром 7 июля 1943 года корабль вышел на линию оборудования бонового заграждения. Полагаю, нет необходимости рассказывать, как под руководством капитан-лейтенанта Лобанова и мичмана Ивана Григорьевича Завирухи нам удалось выставить в назначенных местах рейдовые бочки. Замечу лишь, что этот летний день благоприятствовал нам в работе — пасмурное небо, ни ветра, ни волн. Так что можно было не опасаться налета вражеских самолетов. Но чем ближе дело подходило к завершению, тем, к нашему огорчению, все более погожим становился день: сперва облака стали подниматься, потом в них образовались «окна», — в них внимательно вглядывалась вся верхняя вахта. Работу все же мы закончили спокойно, пообедали и даже сумели немного отдохнуть. Я тоже вздремнул в каюте. Поднял меня сигнал тревоги. Выскочил на мостик и увидел, как из-за облаков вываливается «мессершмитт» — и прямо на «Онегу». Он сбросил две бомбы и снова нырнул в облака. Небо очищалось удивительно быстро. Через какие-то 20 минут видимость стала на все десять миль, и тут же на острове объявили воздушную тревогу. Корабль наш — на ходу, личный состав — по местам, готовы!

— Восемнадцать самолетов «фокке-вульф» от веста, идут через остров! — доложил сигнальщик Попов.

На Лавенсари вовсю стреляли зенитки. Разрывы снарядов вспухали вокруг «фоккеров», которые летели попарно, но ущерба им не приносили. И тут я понял: сейчас они начнут атаковать «Онегу»!

— Самофалов, готовься! — приказал я командиру БЧ-2-3.— Распредели цели, сейчас навалятся!

Лейтенант начал командовать в мегафон, я же подошел к старшине рулевых Воронову. Мы только глянули друг другу в глаза. Как обычно в таких случаях, я взялся за ручки машинных телеграфов и дунул в переговорную трубу — на другом конце ее, в машинном отделении, зазвучал свисток.

— Слушаю, товарищ командир! — ответил на вызов мичман Симачев.

— Будьте готовы. Восемнадцать самолетов на нас!

— Есть! — ответил Иван Сергеевич, и я услыхал, как он вздохнул, прямо в переговорную…

Уже стреляли наши сорокапятки, пулеметы и запах пороха поплыл над кораблем. Самолеты заходили на «Онегу» и атаковали: 54 бомбы подняли белопенные султаны вокруг корабля — мимо! Маневр и наш огонь не позволяли врагу бомбить прицельно. Повреждений корабль не получил, потерь не было, раненых — один: осколок попал в ногу лейтенанту Самофалову. Враг улетел ни с чем.

— Офицерам, старшинам и коммунистам прибыть на верхний мостик! — прозвучала команда по трансляции.

Конечно, первым показался штурман Левченко — его рубка рядом с мостиком. Затем прибежал боцман, за ним помощник командира. Пришел, вытирая на ходу ветошью масленые руки, мичман Симачев. Чуть позже — мичман Семен Кодашев, секретарь нашей парторганизации, — в этом походе он был за заместителя командира корабля по политической части. Самофалов пришел прихрамывая. Доктор уже успел перевязать лейтенанта и сам тоже поднялся на мостик. Народу набралось много: на «Онеге» было 16 коммунистов.

— Товарищи, партийное собрание считаем открытым, — сказал мичман Кодашев. — Слово командиру корабля, члену ВКП(б) товарищу Сапунову.

— Сегодня враг совершил два налета, и в обоих из них целью была «Онега». Полагаю, будет третья атака: фашисты хотят, по всей вероятности, разделаться с памп. Позволить им сделать такое мы просто не имеем права!

— Товарищи, — сказал парторг. — Митинговать некогда: налет авиации может начаться прямо сейчас. Я думаю, вы меня поддержите: все, что говорил командир, одобрить и выдвинуть резолюцию: стоять насмерть!

В 15.40 на Лавенсари вновь объявили тревогу, и на острове Пенисари тоже. «Онега» выбрала якорь и дала ход.

— Очень много самолетов типа Ю-87 и Ю-88 от оста! — почти тут же доложил старшина сигнальщиков Попов.

Таким докладом я был крайне удивлен, но когда поднялся на верхний мостик, понял: сразу их не сосчитать! В такой ситуации управлять кораблем было удобнее с верхнего мостика, — я сам остался здесь, вызвал командира БЧ-2-3 Самофалова и старшину рулевых Воронова. А самолеты надвигались, и Попов считал:

— «Юнкерсов» двадцать… тридцать… сорок два… шестьдесят… Шестьдесят девять, товарищ командир!

— Есть, — а сам подумал о том, что уж лучше бы Андрей ошибся.

— Истребителей прикрытия — пятнадцать!

— Лево руля!

Корабль покатился влево, навстречу самолетам…

— Дистанция полсотни кабельтовых! — доложили дальномерщики. — Сорок семь!..

Уже открыли огонь береговые зенитки — с Лавенсари, с Пенисари, а мы все еще могли лишь наблюдать, как «юнкерсы» ложатся на боевой курс. Наблюдать, как готовятся к бою моряки стоящего неподалеку от нас катера МО, тральщиков-«ижорцев» и подводной лодки. Небо теперь стало безоблачным и ясным, и мы видели, как перекрывают его черные крестики вражеских самолетов и как белыми ватными хлопьями на их пути встают шапки разрывов зенитных снарядов. Самофалов дал команду «огонь», и первыми у нас открыли стрельбу сорокапятки. Самолеты уже заходили на бомбежку, и я встал к машинным телеграфам.

— «Юнкерс» сбросил бомбы! — доложил Попов.

Все, кто был на мостике, увидели, как от головной машины отделились черные капли. Воронов положил руль, «Онега» пошла навстречу бомбам.

— Два «юнкерса» пикируют на корабль! — доложил Попов.

— По пикировщикам — огонь!

Стволы пушек задрались вверх, с ростр ударили пулеметы. И тут же первые бомбы подняли столбы воды, ила и стали за кормой: наш маневр оказался верным! Но бой продолжался, и «юнкерсы» налетали со всех направлений — справа, слева, с носа и кормы. Бомбы разрывались в воде, поднимая султаны грязи со дна, перемешанные с осколками и глушеной рыбой. Все это сыпалось и валилось на корабль, на моряков. Но пока «Онега» благополучно выскакивала из этих гейзеров смерти. Тогда враг стал бросать бомбы дистанционного действия, — они разрывались над самой водой. И от этих разрывов получили повреждения носовая надстройка и находящиеся в ней каюты, ходовая рубка. На корабле появились первые раненые — штурман Сергей Левченко и помощник командира Василий Лобанов. Но никто не покидал своих постов: машины давали кораблю ход, пушки и пулеметы стреляли, связь не прекращалась. Дым и гарь разрывов и стрельбы смешались с дымом горящей краски, пробковой изоляции и запахом горящей стали.

— Пожар в носовой надстройке, в районе кают!

— Пожар в кают-компании!

— Пожар!..

Эти доклады вплетались в грохот стрельбы и разрывов, рвали душу. Но размышлять об этом было некогда: я не снимал рук с рукояток машинных телеграфов, а Воронов со штурвала.

В машинном отделении подчиненные мичмана Симачева давали обороты и реверсы.

«Вперед, полный!», «Стоп!», «Назад, полный!»… — звенели ответом телеграфы. И вдруг — молчание. Не знаю, сколько оно длилось, — казалось, очень долго. Но вот отпал флажок на заглушке раструба переговорной трубы:

— Товарищ командир, мичман Симачев ранен. Сейчас его перевяжут, он встанет на место. — Телеграфы отрепетовали команду.

Я вздохнул с облегчением и повернулся к Воронову: он невозмутимо стоял у штурвала и выполнял команды так, как будто и не было всего этого ада — самолетов, водопадов воды и грязи, поднятой со дна, разрывов и осколков, пожаров и гари. И в тот же момент взрыв дистанционной бомбы по правому борту.

— Товарищ командир, вы весь в крови! — крикнул Попов.

Осмотрел себя — вроде все цело. И вдруг ощущение — что-то изменилось в ритме боя. Понял я не вдруг, что именно: замолкла правая сорокапятка — от разрыва погибли комендоры Иван Голобородько, Павел Сапрыкин и Василий Москаленко, и это их кровью мне залило лицо, руки и капковый бушлат. Позднее я узнал, что Ивану Шляпину оторвало левую руку, а Федору Трещалову ступню, но оба не покинули боевого поста, продолжали вести огонь по самолетам.

Снова разрыв в воздухе. Старшину Попова ранило в ногу, и он нагнулся, чтобы посмотреть, что там. Этим же взрывом мне оторвало руку, но в горячке боя я не чувствовал боли.

— Убит мичман Завируха, аварийную партию принял старший краснофлотец Жубрин!..

Бой продолжался. Мы стояли насмерть. Спасали корабль и его экипаж: надо было выстоять для того, чтобы потом бить и бить врага!

Потеряв два самолета и сумев утопить только катер МО, «юнкерсы» улетели. Корабль встал на якорь. Попов и Воронов помогли мне сойти с мостика на палубу. К этому времени уже были ликвидированы все пожары, оказана первая помощь раненым. Краснофлотцы и старшины под руководством мичманов Кодашева и Архипова наводили порядок на верхней палубе. Прошло еще какое-то время, к борту «Онеги» ошвартовался катер — прибыли командование Островной базы и главный хирург флота со своими медиками. Всем нашим тридцати двум раненым они оказали медицинскую помощь.

Погибших моряков торжественно похоронили на кладбище острова Лавенсари. Приказом командующего флотом мичман Иван Григорьевич Завируха был навечно зачислен в списки экипажа сетевого заградителя «Онега».

Г. МОРОЗОВ, старшина 1-й статьи, командир орудия МО-101 «Кошачье око»

Узнал противник, что на Лавенсари уходит конвой, или просто так, на всякий случай, послал свои катера на перехват, сказать трудно. Но вот что рассказывал об этом на партсобрании нашего МО-101 командир истребительного отряда капитан 2-го ранга Капралов.

— Враг направил против конвоя четыре торпедных катера, — говорил Михаил Васильевич. — В этом, конечно, есть свой резон. Судите сами. В составе конвоя идут сетевой заградитель, несколько тральщиков-«ижорцев», буксиров с баржами. И везде люди и техника, боезапас и продовольствие. Ваша задача — не допустить атаки торпедными катерами конвоя и постановки мин врагом.

Катер наш стоял на рейде бухты Батарейной в ожидании приказа на выход в море. Собрание проходило в носовом кубрике, рассчитанном на восемь человек. Оно было открытым, и поэтому в кубрик собрался весь экипаж. Слушали внимательно. Все, о чем говорил Капралов, касалось нас прямо.

…Из бухты два катера МО вышли в 0.20. На море стоял полный штиль. Высоко в небе чуть подмигивали звезды, да нет-нет черноту его прочерчивал огненный след метеорита. Вскоре катера были у фарватера. И тут я услыхал — командир наш, капитан-лейтенант Николай Маркин, кричит в мегафон:

— Морозов, поднимись на мостик!

Едва я ступил на ходовой, Маркин приказал:

— Вставай впередсмотрящим, Григорий Федорович. А то, понимаешь, ночка темная. Ты ведь у нас один в такую темень видишь?

— Не зря же, наверное, Морозова на корабле зовут «кошачье око», — улыбнулся Капралов, находившийся тут же. — Но просто «око» — хорошо. А чтобы еще лучше было, вот тебе, старшина, мой большой артиллерийский бинокль. И знай, от тебя зависит многое: обнаружишь вовремя врага — успех нам гарантирован.

Ответив «есть», я направился в самый нос, к форштевню. Слева, на зюйде, конвой угадывается. Но видно его совсем плохо. Где-то сзади второй наш МО. Бегут минуты, а тех самых четырех торпедных катеров что-то не видно, хотя вроде должны, по моим подсчетам, появиться. В голову лезут разные мысли о том, что и разведка могла напутать, и никаких торпедных катеров вообще не будет. И вдруг… Что это? Ну конечно, вот они, идут навстречу!

— Торпедные катера, правый борт двадцать градусов, дистанция!.. — крикнул в мегафон во весь голос.

Тут же прибежал капитан 2-го ранга Капралов:

— Где?

Показал рукой.

— И верно, кошачье у тебя око, старшина, — удивился Михаил Васильевич. — Молодец! — Повернулся, убежал на мостик.

Тут же раздался сигнал боевой тревоги.

Полным ходом пошли наши МО на сближение с неприятелем. Мое место — носовая сорокапятка. Расчет на местах — заряжающий Николай Куликов, красивый веселый парень, рассказчик и гармонист, на пушке — приходящий, минер по специальности. Еще рулевой Коля Полянский, другие моряки. Ну и я, командир.

— Наводить по головному торпедному катеру! — командует с мостика капитан-лейтенант Маркин.

— Есть по головному! — Установил прицел, целик. — По торпедному катеру, дистанция три кабельтовых, снаряд осколочно-фугасный, трассирующий! — Щелкнул затвор. — Огонь!

Пушка дернулась.

— Перелет!

Убавил прицел и снова:

— Огонь!

Теперь недолет. Много ли надо времени снаряду, чтобы пролететь три кабельтовых? Секунды две, максимум. Чуть подправил прицел, и снова грянул выстрел. И почти тотчас взрыв над морем, столб пламени в темноте. Он сразу же высветил наши катера, конвой и торпедные катера противника. Теперь их было только три. Последним снарядом угодили мы точно! От вражеского торпедного катера, от головного, ничегошеньки не осталось. А прочие, увидав такой поворот дела, развернулись и… были таковы!

А к нам на пушку прибежал сам капитан 2-го ранга Капралов и во второй раз за эту ночь поблагодарил:

— Ну, старшина Морозов, молодец!

К утру конвой благополучно и без потерь пришел на Лавенсари. У всех нас была одна лишь мечта — отдохнуть. Но в кубрик прибежал вестовой командира и сказал, чтобы я тотчас же переоделся в форму одежды номер три — вызывает командир истребительного отряда.

— Ты не один, старшина. Еще рулевой Коля Полянский и механик звена старший инженер-лейтенант Яковлев, — закончил вестовой.

На сетевой заградитель нас доставили на «каэмке». Капралов пошел вперед, а мы трое следом, прямо в кают-компанию. После катерных габаритов она показалась мне огромной, и я не удивился тому, что народу тут собралось так много. Все стояли торжественно и, казалось, светились радостью. Ждать пришлось недолго. Вошло начальство, раздалась команда, и незнакомый мне капитан 2-го ранга стал читать приказ командира Островной военно-морской базы. К командиру базы контр-адмиралу Жукову подходили краснофлотцы, старшины и офицеры. Они получали из его рук награды.

Капитан 2-го ранга Капралов уже держал в руках коробочку с орденом Красного Знамени. Он улыбался и что-то шептал старшему инженер-лейтенанту Яковлеву.

— Награждаются орденом Красной Звезды! — объявил капитан 2-го ранга. Тут и я услыхал свою фамилию: — Старшина первой статьи Морозов Григорий Федорович!

Капралов подтолкнул меня в бок и шепнул: «Не робей! Вперед!»

Я получил орден и орденскую книжку к нему. Адмирал пожал мне руку и пожелал дальнейших успехов в боях.

— Служу Советскому Союзу! — ответил я, ответил так громко, что все кругом заулыбались.

Ю. МУРЗАКОВА, старший краснофлотец, рулевой-сигнальщик СК-904 Настоящий краснофлотец!

Кронштадтские улицы были непривычно пусты этим хмурым августовским днем. Пусты и удивительно чисты. Зеленели деревья. В саду, что на углу Аммермана и Октябрьской, я увидела голубей и застыла от удивления. Давненько их не видела, воркующих, беззаботных…

— Документы! — Команда вернула меня к действительности.

Протянула начальнику патруля предписание и уже в четвертый раз на коротком пути от Ленинградской пристани доложила, что следую к новому месту службы.

— Ну давай! — улыбнулся молоденький лейтенант. — А то у нас тут женского пола маловато, город строгий и суровый. Так что считай, пополнение не только в ОВРе.

Я подумала о том, что парень напрашивается на знакомство, и повела себя сугубо официально. Мне было не до шуток: через полчаса должна решиться моя судьба.

Всю жизнь я рвалась плавать — с 15 лет повсюду бегала и искала, как бы попасть на флот. Было это еще в довоенные годы, когда на острове Вольном работал первый военно-морской клуб. Начальника клуба я убедила, что море люблю и только им жива, — взяли. Вязала морские узлы, изучала рулевое и сигнальное дело. Вместе с ребятами освоила шестивесельный ял. Ходила счастливая и на себя не похожая: руки в ссадинах, краске, лицо обветренное и загорелое дочерна.

И вот закончена десятилетка. В самый длинный день в году мы в походе на ялах. Над городом прекрасный день, над заливом шквалистый ветер, наши ялы сворачивают в Лахту, и здесь мы узнаем — война!

Конечно, не заходя домой — в военкомат. Отказали, — восемнадцати нет. И вдруг кто-то из ребят сказал, что производится набор от разведотдела флота, собирают яхтсменов. И что командует там Александр Васильевич Курышев, у которого я тоже занималась. К Курышеву побежали вдвоем — я и Ольга Долбима (она работала в яхт-клубе медсестрой).

17 сентября 1941 года мы получили в 1-м Балтийском флотском экипаже краснофлотскую форму — мечту нашей жизни.

Осень отходили на швертботах. Но в ноябре залив встал, и начальство решило, что нам надо учиться. Направили в радиошколу. В 1943 году учеба закончилась. Я, конечно, мечтала о том, что попаду на корабль, на худой конец, на яхты. Но вышло совсем не так.

— Присягу принимала? — спросил начальник школы.

— Так точно!

— Где приказано служить?

— В первом береговом отряде.

— Иди! — приказал и отвернулся. Разговор окончен.

Служила. Куда денешься? Пришла добровольцем. Как-то получила письмо от Курышева — спрашивал, как живу. Ответила, что плохо: хочу плавать, да не пускают, ссылаются на долг и присягу. Уж не знаю, как получилось, но Александр Васильевич к кому-то обратился, кого-то уговорил, кого-то убедил. Сперва со мной побеседовало высокое начальство, а потом пришел приказ. И вот я в Кронштадте.

…Скоро проходная береговых помещений ОВРа, меньше десяти минут хода.

В бюро пропусков ко мне поначалу отнеслись несерьезно.

— С Большой земли на кронштадтскую? Чем проштрафилась, подруга? — спросила девушка с погончиками старшего краснофлотца на идеально отутюженной суконке и с повязкой на рукаве. — Или кому голову вскружила, а он не свободен? В десятый ДСК? — Тон ее стал совсем иным. — Там же мест нет!

— Это для вас нет! — резко ответила я.

Она заспешила. Куда-то позвонила, кому-то доложила. А затем мне было велено взять с собой вещи и следовать за рассыльным… И тут оказалось, что сперва предстоит выслушать целую лекцию о службе на кораблях. Капитан 2-го ранга, к которому меня привел рассыльный, говорил доброжелательно, но все о том, что я особа женского пола, а все прочие будут мужчины. Я стояла навытяжку и молчала, внимая начальству…

— Вам все ясно, краснофлотец Мурзакова?

— Так точно. Все, кроме одного: неужели вы, товарищ капитан второго ранга, можете думать, что я, комсомолка, позволю себе что-либо из того, от чего вы меня предостерегаете? У меня две цели: служить и плавать. Прочее — не интересует!

— Ну хорошо. Плавай и воюй, — улыбнулся он и нажал кнопку звонка. Появился рассыльный. — Отвести девушку-краснофлотца к капитану третьего ранга Амелько. — Повернулся ко мне, протянул руку: — Счастливого плавания!

Амелько сидел за письменным столом. Поднялся, поздоровался. Представил офицера, который находился тут же:

— Заместитель комдива по политчасти капитан-лейтенант Евстафьев Иван Егорович…

— Юля, вы понимаете, чего добились? — спросил Евстафьев. — Вы радист, а у нас на катерах радистов нет. Вот так. В общем, будете числиться за нами, а службу нести на радиоцентре.

— Это невозможно. Хочу на корабль. Сигнальное дело знаю все — семафор, прожектор, сигнальный свод.

Мои новые начальники переглянулись, и я поняла, что настало время рассказать про военно-морскую школу и яхт-клуб.

— Ну ладно. — Николай Николаевич впервые улыбнулся. — Все это очень хорошо. Но там, как говорится, была самодеятельность. А здесь война на море, в котором мины и подводные лодки, на котором боевые корабли и над которым самолеты противника. Потом есть еще береговая артиллерия врага. А наши дымзавесчики — между всем, что есть у немцев, и нашими кораблями…

Тогда я решила «вытащить козырь» и рассказала, что прочла в газете про тральщик Волжской флотилии, на котором вся команда укомплектована девушками и даже командир там девушка — старшина 2-й статьи Антонина Куприянова.

Мои начальники снова переглянулись.

— Верно, — сказал Евстафьев, — и мы об этом читали. Но там — вся команда девушки. Здесь — вся мужчины. А тебе, между прочим, и вымыться надо.

Я покраснела.

— На яхтах тоже были мужчины, товарищ капитан-лейтенант! И потом, я хочу не просто числиться на войне, а воевать. Хочу быть настоящим краснофлотцем! — Я чувствовала: еще чуть — и слезы брызнут.

— А вы не путаете чего по поводу службы на кораблях? — вдруг спросил комдив и подозрительно посмотрел на меня.

— Никак нет!

Однако Амелько снял трубку телефона, назвал код и номер. Я поняла, что он говорит с ОВСУ — Организационно-распределительным строевым управлением флота. В объяснении своем я сослалась на приказ, который пришел оттуда. Разговаривал Николай Николаевич недолго. Вздохнул.

— Да, есть такой приказ — направить к нам в порядке исключения.

Затем они вдвоем еще раз объяснили мне про этику поведения. И про то, что на «каэмках» нет элементарных удобств. Про то, что мне придется жить в одном помещении с мужчинами. Я твердо стояла на своем.

— Так значит, только «да»? — еще раз спросил комдив.

— Так точно!

— Командир, — сказал тут Евстафьев, — давай направим ее к Михалеву, на «девятьсот четвертый». Михаил Григорьевич девушку в обиду не даст. Как не даст ей от службы отвлекаться и увлекаться тоже.

— Решено, — ответил Амелько.

Дымзавесчики стояли в Итальянском пруду, у его восточной стенки: плавпричалы — и у каждого, борт к борту, катера.

Сопровождавший меня старшина крикнул:

— Михалев, на выход!

Я посмотрела вниз: вот он, СК-904, сторожевой катер-дымзавесчик. И тут же увидела, как из двери рубки высунулась рыжая голова с заспанными глазами. Через миг на палубе оказался здоровенный главстаршина в наброшенном на плечи кителе.

— Ну что там? — недовольно спросил он и потянулся.

— Пополнение принимай, вот что!

Сонное выражение с лица Михалева как ветром сдуло.

— Пополнение? Так бы сразу и говорил! Эй, краснофлотец, давай сюда! Да вещички не забудь! — командовал он.

Михалев еще не знал, что пополнение женского рода, а мой сопровождающий по этому поводу не обмолвился. Я лихо сбежала по сходне, перепрыгнула через леера, положила «сидор» с обмундированием на палубу, бросила руку к бескозырке:

— Товарищ главный старшина, разрешите доложить. Краснофлотец Мурзакова для дальнейшего прохождения службы прибыла!

— Мурзаков?

— Никак нет, Мурзакова Юлия Аполлоновна! — уточнила я.

Откуда-то набралось народу. Все наблюдали наш разговор, молчали и ухмылялись.

— А что я с ней делать стану? — спросил Михалев у сопровождающего. — Хм! Баба на корабле? Да в британском флоте их даже на борт военного корабля не пускают, от беды!

— У нас РКВМФ СССР, — тихонечко напомнила я главстаршине, но моряки этот ответ услыхали.

— Ты ей, Михалев, сразу швабру в руки. И пусть работает, не ленится! Обратно же, в брюках она…

— Она тебе обед на всю команду варить станет, радуйся!

Михалев еще раз оглядел меня с ног до головы: обычно девушки-краснофлотцы носили юбку и сапожки, чаще сшитые на заказ. Мой вид смущал главного старшину — ведь даже на голове вместо уставного берета у меня была бескозырка…

— Ладно. — Он что-то еще хотел сказать, не знаю о чем, но на первый случай дал возможность высказаться о моем месте на корабле всем желающим.

— Слыхала? — спросил он потом. — Так кем я тебя возьму?

— Рулевым-сигнальщиком.

— А у меня он есть, — радостно объявил он сопровождавшему меня старшине. — Так что, товарищ Беневоленский, можете доложить об этом комдиву! А пока — забери-ка ее…

— Приказано, — ответил старшина. — Фирсова же — химистом.

— А на довольствие она поставлена? — не сдавался Михалев.

— Не волнуйтесь, все аттестаты сдала на береговую базу.

— Эт-то хо-ро-шо, что на бербазу. А обед варить умеешь?

— Не умею и не люблю.

Теперь Михалев смотрел на меня сердито.

— Научим. «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим». Знаешь такую флотскую побасенку?

И только тут я поняла, что настоящая краснофлотская служба — служба не из легких. Для меня она сейчас только начиналась.

На катерах-дымзавесчиках я отплавала две военные кампании. Принимала участие во многих боевых операциях. За высадку на остров Бьёркезунд удостоена боевого ордена — ордена Красной Звезды.

На 10-м ДСК я вступила в члены Коммунистической партии — это являлось высшим доверием, оказанным мне боевыми товарищами.

Н. ЕФРЕМОВА, член литературного объединения «Нарвская застава» «Ночные очки» адмирала

В конце лета 1943 года младший лейтенант Попов получил приказ свернуть теплопеленгаторную станцию и приготовиться к погрузке на баржу. Однажды он уже грузился. Тогда капитан 1-го ранга Богданович не позабыл своего обещания дать им настоящую работу. Дело прошлое, но из Лисьего Носа они выбрались с приключениями: из-за обстрела пришлось прятать станцию в лесу, пробыть там целый день. В Кронштадт прибыли только с вечерними сумерками…

Все это вспоминалось Михаилу Михайловичу в тот момент, когда получили приказ на новое перебазирование. И стало ему грустно — все-таки целый год пробыли на одном месте. Обжились, кое-каким хозяйством обзавелись. Но главное, воевали, делали свое дело, и теперь уже никто не говорил, что станция — это такой пеленгатор, которому доверять не приходится.

«Куда дальше? — думал Михаил Михайлович. — Где-то теперь назначат позицию?» А на память приходили события минувшего года.

Однажды затрещал телефон. Попов взял трубку.

— Товарищ младший лейтенант, обнаружены скоростные цели! — докладывал старший краснофлотец Евгений Сарычев.

На небольшом самодельном планшете, орудуя транспортиром, штурманской линейкой и измерителем, Попов прикинул маневрирование. Выходило, что это торпедные катера или самолеты. Вдруг с шумом отворилась дверь, в помещение буквально влетел недавно приписанный из морской пехоты краснофлотец Егор Гладков.

— Товарищ командир, воздушный десант! — крикнул он.

— Сарычев, продолжать наблюдение, — приказал Попов в телефонную трубку. — Самченко, доложить оперативному ОВРа, остальным — в ружье! — Схватил свой ППД и выбежал наверх. И без бинокля было видно: с шедших высоко над морем самолетов к воде спускались парашютисты, ветер тянул их к берегу.

— Приготовиться к бою! — приказал Попов. — Укрыться за камнями! — А сам невольно думал о том, сколь четко сегодня сработала станция, если даже самолет обнаружила.

Кто-то из моряков подал Попову бинокль, и он разглядел, что несколько парашютов плавает на воде, а три, которые еще в воздухе, прижимаются к берегу. Попову показались странными десантники под парашютами. Однако рассуждать не было времени, следовало действовать, и он крикнул: «Вперед!» — рассчитывая перехватить врага еще до приземления. Но едва первый парашют плюхнулся на песчаную отмель, как раздался огромной силы взрыв.

— Ложись! — крикнул Попов. А следом прогремело еще два взрыва и потянуло сладковатым запахом тротил-гесоген-алюминия. — Лежать! — повторил Попов, увидев, как поднимается Николай Егоров. — Это не десант. Просто немцы мины на фарватер ставили, а три отнесло к нам…

Буксир втягивал баржу со станцией в Кронштадтскую гавань. Короткая летняя ночь кончалась. Над морем редел туман и вставало солнце.

Отдохнуть в Кронштадте не пришлось. Прибыло командование, поинтересовалось их нуждами. Запасные части, с которыми было очень туго, доставили тотчас. Сделали это по приказанию командира ОВРа Главной базы КМОР Ладинского. Кроме запчастей погрузили запас бензина, машинного масла. Свежие продукты приняли. На Лавенсари уходили с конвоем, — ночь стояла как на заказ: густой туман и легкий ветерок, достигавший не более трех баллов, и дул он от зюйд-оста.

Но море есть море. На дальних подходах к Сескару вдруг задуло по-настоящему и закачало. Попов вместе со своей командой принялся заводить дополнительные концы — все-таки на шесть метров над палубой возвышалась станция! И приказал всем надеть капковые бушлаты.

А с рассветом уже швартовались на Лавенсари.

От острова на север выдается мыс. На нем маяк Норе-Копелахт. Под маяком коса, на ней огромные валуны — не пройти, не подъехать. Но зато обзор на три с половиной части света, последнюю сам остров загораживает. Долго искали именно такое местечко начальник штаба Островной базы капитан 2-го ранга Наум Теумин и Михаил Попов. Нашли. Нашли и путь к этой косе берегом залива. Для этого пришлось дождаться отжимного ветерка. Пока ждали, саперы сделали мостик. Прикатили станцию, осмотрелись: низковато, прожектор упирается в горизонт. Пришлось саперам еще потрудиться, построить высокий помост. На него-то и вкатили станцию, колодки под колеса подставили. Затем колья в грунт забили, чтобы раскрепить ее по-штормовому. В тот же день обнаружили первый объект.

…Своей чередой бежали дни и ночи. Станция работала, и теперь сомнений в эффективности пеленгатора не было ни у кого: на Островной военно-морской базе все верили в него и звали уважительно «ночными очками адмирала Жукова».

Г. МИХАЙЛОВ, член Союза журналистов СССР Высадка в Пейпию

Есть на южном берегу Финского залива, в Копорской губе, поселок Пейпия. Гавань здесь небольшая, от штормов защищенная разве что брекватером-волнорезом, отгораживающим деревянный пирс от морской стихии, но никак не от ветров. До войны, пока флот наш не выходил на просторы Балтики, когда каждая бухта и гавань играли важную роль в обороне подступов к Кронштадту и самому Ленинграду, в Пейпии располагалась одна из передовых баз наших торпедных катеров.

В 1941 году врагу удалось захватить Пейпию, в 1943 году здесь базировались его катера…

Стоял сентябрь. Ленфронт и Балтфлот готовились к операциям следующего года. Готовились в обстановке и условиях строжайшей секретности. И поэтому всем, кто принимал участие в этой подготовке, ставились лишь частные задачи, которые они должны были выполнять и выполняли, как должно. Одной из таких задач стала высадка разведгруппы в Пейпию.

Бухта Пейпии и порт прикрыты с востока мысом Дубовским. Перед брекватером отмель с каменной грядой выдается в губу примерно на милю. Справа и слева от пирса — огневые точки с «эрликонами» и крупнокалиберными пулеметами, с прожекторными установками — система обороны, в которой следовало не просто разобраться, которую надо было хорошо знать, ибо все это находилось как раз против переднего края Ораниенбаумского плацдарма.

Разведчиков в Пейпию посылал разведотдел КБФ. Обеспечить их высадку было приказано 10-му ДСК, прикрывать операцию — 3-му дивизиону сторожевых катеров — «малых охотников».

У командира 10-го ДСК капитана 3-го ранга Амелько и его заместителя по политической части капитан-лейтенанта Евстафьева сомнений не имелось: тем единственным катером, который приказано послать, будет катер главного старшины Василия Бережного. Человек он в подобных делах понимающий толк, на его счету не одна высадка разведгрупп. Смел. Сообразителен. Прекрасный моряк. И подчиненные ему под стать.

В разработке операции комдиву и его замполиту помог майор Алексей Потехин из разведотдела флота. Он должен был обеспечивать и высадку непосредственно на месте. И, конечно, заботился о том, чтобы все было подготовлено и проведено наилучшим образом.

— По нашим данным, в Копорской губе постоянно ходят немецкие катера, — говорил Потехин. — На подходе к гавани они обмениваются позывными с пирсом — там часовой. Есть два варианта подхода к пирсу, — говорил Потехин. — Прямо к пирсу, ибо нам нужен «язык». Ну, тот самый часовой, который гуляет по пирсу в полной уверенности, что находится в полной безопасности.

— Ну что ж, пирс так пирс, — заметил Амелько, еще раз посмотрев на карту. — Пожалуй, товарищи, следует начинать с разведки на море, а потом уже высаживать группу на берег. И скорее всего надо определить подход к пирсу справа, с веста.

— Но это же дальше и дольше! — возразил Евстафьев.

— Только в евклидовой геометрии прямая — самое короткое расстояние между двумя точками, — спокойно возразил Амелько и спросил: — А что полагает майор?

— Вы правы, товарищ комдив. Но полностью ли, покажет разведка на театре.

— Хорошо, — подвел итог Николай Николаевич. — Окончательную разработку мы, связавшись с комдивом-три Бочановым, запланируем начать именно с этого.

В управлении дивизиона шла тщательная разработка, ставились задачи Бережному. В общем, готовились основательно. Первая декада сентября под Ленинградом — не всегда «бабье лето». И в тот год часто налетали холодные ветры, Финский залив вздыбливался волнами, особенно опасными на отмелях. Ночи были темными, порой черными…

Катер Бережного ходил в разведку уже трижды, но безуспешно. Стоило лишь приблизиться к мысу Дубовскому, как на берегу вспыхивал прожектор. Луч его шарил по воде, и Бережному приходилось прятаться за дым-завесу, глушить двигатели и ждать. Прожектор гас, но, едва моторы начинали работать, вспыхивал вновь.

— Не иначе, у них там какие-то звукоулавливатели, — докладывал комдиву Бережной после очередной неудачи. — Вот если бы иметь подводный выхлоп, как на МО, тогда…

— А ты его придумай, Василий Кириллович!

— Правильно, — поддержал комдива Евстафьев.

И Бережной придумал: на выхлопные патрубки, выходящие в борта от каждого из двух двигателей, он решил пристроить по резиновому шлангу. Но первый опыт не удался: шланги почти тут же были выбиты мощным потоком выхлопных газов.

— Что станем делать, командир? — спросил старшина 2-й статьи Алексей Буров.

— Достать бы гофрированный шланг! Мы бы его к борту приколотили, гвоздями. Но где его взять? — вздохнул Бережной.

— Видел я такой на Шепелевском маяке. Только дадут ли, он у них к пожарной помпе прилажен.

Два куска шланга морякам все же дали. Они тут же приколотили их к бортам. Запустили моторы на полные обороты. Шланги держались отлично! Но подводного выхлопа не получалось: на ходу катера шланги хлопали по воде, выхлопы от этого грохотали пуще прежнего.

— Не получается, значит быть! — с горечью обронил Буров.

— Думать будем, как приказано. Слушай, а если к шлангам по железке подходящей привязать, а?

— Где возьмем? Не ДШК же разбирать! А может, кирпич с дырками попробуем?

Сделали. Получилось. Той же ночью катер снова ушел в разведку в Копорскую губу. Немецкие прожектора не загорались, и катерники увидели все, что требовалось: как по губе ходят вражеские катера, как они обмениваются позывными с пирсом.

Катер Бережного еще дважды ходил к Пейпии. Картина более-менее вырисовывалась. Можно было браться и за операцию.

Разведчиков, восьмерых, разместили в носовом кубрике. Это были здоровые, крепкие ребята, не в первый раз идущие на такое дело. Как вспоминал Бережной позже, двоих из этой восьмерки он уже высаживал в районе башни Дибича.

Майор Потехин стоял на мостике рядом с Бережным и молчал. Бережной знал: в море майор всегда молчит. Ночь выдалась темная. Тучи низко стлались над морем, сильный ветер гнал волну, и катер качало основательно. Перед мысом Дубовским перешли на подводный выхлоп. Бережной больше всего страшился, чтобы не оторвались кирпичи и не застучали выхлопами моторы, — это провал. Где-то справа, мористее, держался катер МО.

— Подходите к «охотнику», — сказал, посмотрев на часы со светящимся циферблатом, майор Потехин. — Возьмем у них «тузик».

Бережной что-то сказал сигнальщику, и тот, развернув прожектор, застучал клавишей условный сигнал. Вскоре «тузик», самая малая из военно-морских шлюпок-ялов, уже шел за «каэмкой», которая огибала отмель.

— Два немецких катера, правый борт сорок градусов, дистанция пять кабельтовых, — доложил сигнальщик.

Бережной перевел ручки машинных телеграфов на «самый малый». Все обошлось. Немецкие катера уходили из Пейпии в сторону мыса Кольгомпя.

— Вовремя они ушли! — сказал Бережной.

Катер снова дал ход и повернул к берегу. До брекватера, до пирса, оставалось совсем немного.

— Командуй — «тузик» к борту, — приказал Потехин.

Бережной шепнул пару слов сигнальщику, тот спрыгнул с мостика и вскоре «тузик» был ошвартован у правого борта. В него тут же прыгнули двое разведчиков. И в этот момент Бережной увидел, что с пирса мигают точки и тире: немцы их обнаружили и требовали позывной! Что ответить? А что, если попробовать абракадаброй, бессмысленным набором знаков азбуки Морзе? Немец не успокаивался, вторично запросил позывной. Бережной повторил абракадабру.

И тогда над пирсом взметнулась к низким тучам красная ракета, следом от Дубовского вспыхнул луч прожектора — тревога! Но уже шел к пирсу «тузик» с двумя разведчиками. Уже нырнули в ночь две резиновые надувные лодки, в которых тоже сидели моряки. Ни «тузика», ни лодок враг не увидел. По «каэмке» же ударили пушки, «эрликоны» и крупнокалиберные пулеметы.

— Дымшашку на воду! — приказал Бережной.

Уходить возможности не имелось никакой, надлежало дождаться возвращения тузика. Дымзавеса прикрыла катер, отходивший на самом малом ходу. Дымшашка горела на воде, чадила дымом. Прожекторный луч наткнулся на дым и огонь, и противник тут же перенес туда стрельбу, полагая, что это горит катер.

— Эй, на катере! Принимай гостинец!

«Тузик» был уже у борта, и с него подавали на катер что-то тяжелое, завернутое в мешок.

— Живой? — безразличным топом, как будто он просто при сем присутствовал и его это не касается, спросил Потехин.

— Так точно, живой!

— Вторую дымшашку на воду! — приказал Бережной.

Теперь противник понял, что поддался на обман, — луч его прожектора снова начал шарить по воде.

С Ораниенбаумского плацдарма ударили наши пушки.

Прошло около двух недель, и капитан 3-го ранга Амелько вновь получил приказ направить катер в район Пейпии. Теперь уже для того, чтобы спять разведчиков.

— Сигнал, куда следует подходить, дадут с берега аккумуляторным фонариком, — объяснял комдиву и Ивану Егоровичу Евстафьеву майор Потехин.

Конечно, выбор снова пал на катер Бережного. Но на этот раз счастье и удача отвернулась от катерников. Несколько раз ходил Бережной в Копорскую губу, к тому самому месту, где предполагался выход разведчиков. Но что-то было не предусмотрено. И это поняли позднее. За береговой чертой начинался лес, за ним пролегала шоссейная дорога. По ней всю ночь не прекращалось интенсивное движение автомашин и мотоциклов с включенными фарами. С моря все это просматривалось сквозь деревья и воспринималось как непрерывная сигнализация.

Это были трудные ночи. Шквалистый ветер и крутая волна бросали катер со страшной силой, выматывали экипаж. Но более всего утомляли неопределенность и невозможность уйти, не выполнив приказа. И невозможность выполнить приказ…

Через четыре дня после последнего выхода штормовая волна выбросила на берег невдалеке от Шепелевского маяка две надувные резиновые лодки. В них были те, кого все это время пытался встретить Бережной. Но они были мертвы. В этот день комдив Амелько впервые за всю войну увидел, как плачут краснофлотцы.

И. СТАРОСТИН, старший лейтенант, командир БМО-509[7] У Большого Тютерса

Трудно в октябре на Балтике: темнеет рано, светает поздно. Холодный и сырой ветер носится над волнами, над кораблями, забирается под реглан, под китель. И не то чтобы замерзаешь — не зима, но зябко и противно. Зимой и то, кажется, лучше. В октябре у нас дозоры: к норду от Лавенсари, к осту, весту, зюйду, у Деманстейнских банок, у острова Сескар, у Соммерса, Тютерсов — Малого и Большого. Парный дозор — БМО и торпедный катер. Лежим в дрейфе, несет ветром, качает волной. Через часок запустили двигатель экономичного хода — надо свое место поточнее удерживать.

Вот так же было однажды ночью у Соммерса, в дозоре. Помощник отдыхает, вахта моя. Сижу в рубке, зябну. И вдруг вахтенный сигнальщик краснофлотец Сергей Грибков докладывает, что по правому борту непонятный шорох.

— Непонятных шорохов, как и привидений, в море не бывает.

— Но шорох-то налицо, товарищ командир!

— Осмотреться за бортами!

Команда эта касается всех, кто песет боевую вахту, — комендоров, пулеметчиков, минеров. И хотя привидений на море действительно нет, неопознанных предметов по нему плавает достаточно.

— Плавучая мина в районе кормового кубрика по правому борту!

Вот тебе и «неопознанный»! Это, прямо скажем, не «предмет», а сама смерть к нам подгребает. Рука автоматически нажала педали колоколов громкого боя: тревога! Через полминуты все по местам и мой помощник уже в рубке.

— Что будем делать, командир? — спрашивает.

— Отходить! На одной машине, левой. А пока ты бегом туда, к мине — чтобы ее попридержали от борта!

— Ясно!

— По пути вызови Мохина в рубку.

Старшина 1-й статьи Павел Мохин, старшина команды мотористов, — коренастый, с уверенной твердой походкой, немногословный и решительный моряк — прибежал быстро.

— Мина, знаешь?

— Так точно.

— Готовь левый двигатель, будем огибать на «самом малом».

— Может, расстреляем ее?

— Надо бы, но сколько шума будет!

Секунд через сорок двигатель уже слегка погромыхивал на малых оборотах, руль положен на борт, а сигнальщик отстучал «ратьером» на торпедный катер про мину. Я высунулся в рубочный люк, крикнул помощнику Панфилову в мегафон:

— Пошли, не зевайте! — спрыгнул на палубу рубки и двинул на «вперед, самый малый» ручку левого машинного телеграфа.

— Мина прошла за корму! — доложил Панфилов, и все вздохнули с облегчением.

Снова дозор в той же точке — только сегодня ночь штормовая, никому отдыха нет — мотает крепко, разве тут улежишь? И на верхней палубе покоя нет — волны бьют в борт, веером поднимаются над палубой, над пушками, над надстройкой. Холодная соленая вода проникает повсюду, она плещется под ногами в рубке, не успевает убежать за борт. Но ничего, скоро рассвет, вернемся на базу и там отогреемся, обсушимся, отдохнем, поедим.

— Разрешите? — Из люка снизу в рубку выглядывает командир отделения радистов, наш комсорг, старшина 2-й статьи Яков Филиппович. — Вам радиограмма.

Над штурманским столом светильник — узкий луч вниз, прямо на карту. Разложил бланк: «Выполнить вариант…» Ну вот и все: отдохнули, пообедали спокойно! Идем обеспечивать катера-тральщики — сейчас в базу, но только пополнить запасы. На все — два часа. Выход в шесть ноль-ноль, до базы полчаса.

Из бухты на Лавенсари четыре БМО — бортовые номера 318, 504, 508 и 509 — вышли вовремя. Каждый вел на буксире по торпедному катеру. Все вместе мы представляем собой боевое обеспечение: тральщикам — работать, нам — прикрывать их от врага. Курс к Большому Тютерсу. Идем. Немцы не стреляют, хотя должны нас видеть. Семь миль до острова… шесть… пять… четыре… Немцы не стреляют. Спокойно идут наши тральщики. Мы за ними, и у нас на буксире торпедные катера.

— На головном тральщике поднят сигнал. — Сергей Грибков, заглянув в «Свод флажных сигналов», докладывает: — Поворот вправо на курс сто сорок пять градусов, перестроение в ордер номер три.

В бинокль я посмотрел на остров — там сверкнули вспышки первых выстрелов.

— Началось, товарищ командир! Сигнал на флагмане: отдать торпедные катера!

— Боцман! — крикнул я в мегафон, повернувшись в рубочном люке к корме. — Приготовиться выбрать буксир!

Старшина 1-й статьи Иван Васин жестом ответил, что задачу понял, и что-то сказал своему другу, командиру отделения минеров старшине 2-й статьи Павлу Анохину. Как раз тут катер резко тряхнуло. Я обернулся и увидел, что прямо по курсу встал разрыв снаряда и что точно на этот всплеск идет катер. Султаны разрывов вставали тут и там, но ближе к тральщикам, чем к нашим БМО.

— Товарищ командир, справа от острова тральщики противника типа М-40, и тоже стреляют!

Я поднял бинокль. В серых сумерках из-за Большого Тютерса в нашу сторону шли, нещадно дымя высокими трубами, тральщики-угольщики и стреляли из своих 85-миллиметровых пушек.

— Командир! — В рубку прибежал Панфилов. — Буксир на палубе, дымаппаратура и дымшашки изготовлены окончательно.

Этого доклада я ждал: сейчас с флагмана будет команда, мы дадим полный ход и начнем ставить завесу.

Наши катера разворачивались веером. Торпедные устремились в атаку на большие вражеские тральщики, мы готовились к своей работе.

Нашему БМО-509 приказано подойти поближе к Большому Тютерсу, чтобы оказаться западнее катеров-тральщиков. Пока этот маневр удавался: с острова стреляли по катерам-тральщикам, но «М-40» быстро разглядели опасность для себя и перенесли огонь на торпедные катера… Штормовое море мешало торпедным катерам выходить в атаку. И ветер был нашим противником в постановке дымзавесы, и следовало выбирать такой курс, чтобы помеха эта ощущалась как можно меньше. И вот четыре бронированных «малых охотника», идущие строем уступа, разворачиваются на минном поле — том самом, что тралят наши катера-тральщики, ибо считается, что небольшая осадка позволяет БМО выполнять такой маневр. Я еще раз повернулся в рубочном люке в сторону кормы — на юте, возле дымшашек, на палубе, по которой перекатывалась холодная волна, стояли боцман Васин и старшина минеров Анохин. Васин — чуть выше ростом и сухощав, Анохин — плотный, коренастый крепыш, оба отличные моряки и мастера своего дела, сейчас они ждут команды.

— Товарищ командир, сигнал «дым»! — доложил Грибков.

— Флаг «дым» до места! — И не успел флажок распрямиться, как Васин и Анохин запустили в работу первые дымшашки… Белая завеса дыма стелилась между берегом и тральщиками, почти тотчас первые всплески вражеских снарядов поднялись у нашего борта.

— Панфилов, ответим из сорокапятки?

— Есть, товарищ командир. Разрешите на ют, к пушке?

Панфилов убежал. Через несколько секунд кормовая пушка открыла огонь. Я снова обернулся в корму. Васин, как всегда оказавшийся в самом пушном месте, помогал комендорам, подавал снаряды заряжающему. А снаряды противника разрывались все ближе и ближе — всплеск с правого борта, с левого — метрах в двадцати. Затем — по корме, еще и еще. И тут я увидел, что Панфилов и Анохин упали…

— Товарищ командир, Анохина убило! — С юта прибежал второй минер. — Наповал, товарищ командир!

— На место! — прикрикнул я, а слова краснофлотца болью отдались в сердце: Анохина убило! Все что угодно мог я предположить, но чтобы вот так, вдруг, не стало этого жизнерадостного, цветущего молодого парня, комсомольца, такого веселого и остроумного… Панфилов стоял на юте, держась за кранец для первых выстрелов. — Помощник, дымзавесу! Васин!

Боцман рванулся от орудия, нагнулся к убитому другу, оттащил тело с того места, где его заливало водой. Дым стлался за катером. Надежно были прикрыты тральщики, вышедшие из атаки торпедные катера. Все шло хорошо в выполнении боевой задачи, но радости не было: мы потеряли боевого друга — старшину 2-й статьи Павла Анохина.

И вдруг — страшной силы взрыв.

— БМО-318 подорвался на мине! — крикнул сигнальщик Грибков. — Смотрите, товарищ командир, что творится!

С сумрачного неба валилась вода, и в этом водопаде крутились какие-то предметы.

— Вижу, Сережа! — вырвалось у меня. — Вижу.

Я посмотрел за корму: за нами шел БМО-504, которым командовал старший лейтенант Михаил Курапов, далее — БМО-508. Стало чуть легче. Но там, где только что шел БМО-318, уже осела волна, и мы увидели, что на воде люди. Все они плыли в одном направлении — к месту, где вверх килем держался их корабль.

Я поставил на телеграфах «вперед, самый малый». Надо было спасать тех, кто остался в живых после взрыва. Следом сбавил ход и катер Михаила Куранова. Мы развернулись и подошли к БМО-318. Помощник и боцман Васин распоряжались на палубе, наши моряки вытаскивали из воды ребят с погибшего катера. И вдруг все мы увидели, что на киль перевернутого корабля взобрался краснофлотец!

— Так это же их кок! — удивился Грибков. — Федя Комиссаров это, товарищ командир!

— Сейчас мы этого Федю снимем. — Я приказал рулевому подойти вплотную, но Комиссаров понял наш маневр, закричал:

— Товарищ старший лейтенант, я тут надежно устроился. Спасайте тех, которые в воде, командира нашего ищите!

— Надежно? — переспросил я Комиссарова.

— Командира ищите, ранен он! — повторил краснофлотец.

Комиссарова мы подобрали последним. Но командира БМО-318, моего хорошего друга старшего лейтенанта Федора Родионова, ни мы, ни экипаж БМО-504 найти не смогли.