Огненные фарватеры

Уже в ноябре крепкий лед сковал Невскую губу. Наш тихоходный тральщик «Ульянов» 6 ноября 1941 года ушел в разведку под Петергоф. Во льду корабль потерял винты, и фашисты расстреляли его, неподвижного, на рассвете следующего дня. У экипажа оставался только один шанс на спасение — уйти по льду. Захватив документы, чтобы они не достались гитлеровцам, краснофлотцы, старшины и командный состав тральщика добрались-таки по битому льду, под обстрелом до Северной дамбы Морского канала.

В эти дни появилась реальная опасность вторжения фашистов в Ленинград и Кронштадт с моря. В соответствии с приказом командующего Ленинградским фронтом была организована оборона города со стороны Финского залива. Практическую реализацию этой задачи командование Краснознаменного Балтийского флота и командир Ленинградской военно-морской базы возложили на ОВР. В боевой обстановке личный состав охраны водного района взаимодействовал с войсками 42-й армии и внутренней обороны города.

Катера, имевшие деревянные корпуса, упорно и настойчиво преодолевали тяжелые льды. Крошечные буксиры с маломощными машинами трудились как заправские ледоколы. Тральщики не только пробивали себе путь, но и тащили за собой баржи с людьми, военной техникой и боезапасом. Проводили их через минные поля и многометровые торосы, по мелководьям и заброшенным фарватерам. С возможностями техники считаться не приходилось, потому что люди делали, казалось бы, невозможное. Каждый готов был отдать Родине, флоту и Ленинграду свои знания, умение, опыт, кровь и саму жизнь, — враг стоял у ворот!

Зима доставалась тяжело: холод сковал не только Неву, а, казалось, все на свете. Скудный паек с каждым днем подтачивал силы краснофлотцев, старшин и командиров. Большая часть личного состава охраны рейдов ушла в Отряд зимней обороны. Оставшиеся стойко держались в эти труднейшие месяцы 1941 года, когда надо было, не считаясь ни с чем, остановить врага.

И вот он остановлен, наступила пора, когда надо было разворачивать судоремонт. Но тут вдруг случилось, что ртутный столбик замер на отметке минус 39 градусов, — далее можно было пользоваться лишь спиртовым термометром…

Э. РОВЕНСКИЙ, инженер-капитан-лейтенант, старший инженер-механик охраны рейдов ОВРа Комиссар Александр Федоров

Рассыльный довел меня до дверей каюты. Постучал. Сразу два голоса ответили:

— Войдите!

— Инженер-капитан-лейтенант Ровенский прибыл для дальнейшего прохождения службы, — представился я капитану 3-го ранга Григорию Ивановичу Свирсе.

— А это наш комиссар — старший политрук Александр Николаевич Федоров.

Комиссар поднялся, протянул мне руку.

Комдив и комиссар слушали мой рассказ о службе на тральщике. Когда я закончил, Свирса спросил:

— А свои новые обязанности вы себе четко представляете? Знаете, что такое ОХР?

Я ответил, что организацию охраны рейдов пока представляю в общих чертах. Но раз назначен старшим инженером-механиком ОХРа, то обязан знать все.

Командир с комиссаром переглянулись. Федоров как бы подвел итог разговору:

— Правильно. И запомните одно — механики, мотористы, электрики, трюмные, машинисты у нас отличные. Только руководитель им толковый нужен. Вы обедали?

— Никак нет.

— Тогда приглашаем на обед.

ОХР должен был защищать рейды Ленинграда от прорыва вражеских торпедных катеров и от плавающих мин. Для выполнения этой задачи во всех протоках и каналах дельты Невы, Морского канала и в верхнем течении, у 5-й ГЭС, были установлены боносетевые заграждения и при каждом из них — брандвахтенные корабли. ОХР отвечал за своевременное закрытие и открытие бона и соблюдение правил движения по рейду, за защиту и разводку мостов, а также за быстрое их восстановление в случае боевого повреждения.

Думается, что не стоит далее останавливаться на перечислении. Для выполнения этих и других задач ОХР имел в своем распоряжении 17-й дивизион тихоходных тральщиков, дивизион десантных катеров типа ЗИС боносетевую партию и мостовую партию, пять брандвахтенных кораблей, буксиры и плавбазы, транспорт «Энгельс».

Моряки ОХРа имели зону ответственности от 5-й ГЭС, расположенной в Уткиной заводи Невы, и до Северной дамбы Морского канала, со всеми Невами и Невками, с речушками и протоками, со всеми мостами и Канонерским островом.

Командир ОХРа капитан 3-го ранга Свирса и комиссар старший политрук Федоров чем-то были схожи. Возможно, причиной этого являлось то, что оба, в принципе, шли одной дорогой. Капитан 3-го ранга Свирса закончил Военно-политическое училище и лишь потом параллельные командирские классы Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. Федоров пришел в ОХР с «Авроры», после того как крейсер, на котором он был военкомом, вышел из строя, получив тяжелые повреждения.

В ОХРе Федоров знал всех. Абсолютно всех — в лицо и по фамилии. Знал, кто где родился, работал, служил, учился. Знал, женат или холост, живы ли родители и какие отношения с ними. Но главное, знал характер каждого подчиненного. Любимчиков у Александра Николаевича не имелось.

Служил у нас командиром буксирного парохода ОВР-1 младший лейтенант Григорий Смелков, человек необычайной смекалки и смелости. Одним из первых в ОВРе он был награжден орденом Красного Знамени. Когда заходил разговор о том, что предстоящая операция будет крайне рискованной, можно было не сомневаться — пойдет Смелков. Его маленький буксирный пароходик по раз вытаскивал из-под носа фашистов поврежденные или оказавшиеся на мели надводные корабли и подводные лодки. ОВР-1 юрко проскальзывал между разрывами вражеских снарядов и бомб, возвращался с изрешеченными осколками и пулями надстройками и бортами, но всегда выполнив задание. Во многие такие операции ходил на ОВР-1 комиссар Федоров.

Командиром брандвахтенного корабля «Сазан» был старший лейтенант Владимир Андреевич Сорокин. До войны он служил на эсминцах, был награжден орденом Ленина. Но потом он уволился в запас.

В начале войны Сорокина вновь призвали… Был он человеком знающим, смелым и моряком самоотверженным, умелым воспитателем. На «Сазане» командира любили и уважали. Но при всем этом имел Сорокин характер своенравный. Носил бородку «под норвежца», что в ту пору было признаком дурного тона.

Александр Николаевич к Сорокину относился с пристрастием, но не в злом понимании этого слова: Федоров к нему достаточно присмотрелся во время операций по уничтожению плавающих мин, в которых комиссар сам иногда принимал участие.

Попадало подчас Сорокину от комиссара изрядно, и шло это Владимиру Андреевичу на пользу. Забегая вперед, скажу, что ушел от нас старший лейтенант Сорокин на повышение — командиром дивизиона магнитных тральщиков.

Школа комиссара Федорова пошла ему на пользу!

Командиром бономостовой партии ОХРа служил коммунист лейтенант Минасий Свердлин, страстный яхтсмен, он добровольцем пришел на флот. Наш комиссар любил бывать в его подразделении. И каждый раз, когда Федоров приходил в бономостовую партию, лейтенант Свердлин не упускал случая собрать свой народ. Начинался разговор.

— Представляете, мина проскочит в Неву? А дальше? Плывет себе потихонечку. А на Неве корабли стоят, в «Охтинском море» наши подводные лодки задачи отрабатывают. — Улыбаясь, спрашивал: — А где оно, «Охтинское море»? Как раз против Смольного, на излучине Невы. У Охты. Глубина тут будет — двадцать три метра.

— Прилично! — удивится кто-то.

— Вот именно. И как раз тут, в этом «приличном», как было сказано, месте, встретятся мина и лодка. Можем мы такое допустить?

Лейтенант Свердлин, сидя за столом, согласно кивает головой. Его моряки внимательно слушают комиссара.

— Товарищ старший политрук, расскажите о международном положении.

— Фронт второй союзнички когда открывать собираются?

— Товарищ комиссар, когда блокаду прорывать будем? Вопросов много, и на каждый Федоров давал обстоятельный ответ.

Во время обстрела тяжелый снаряд угодил в электромотор, передвигающий противовесы левого крыла Дворцового моста. Снаряд, к счастью, не взорвался. Но другого такого электродвигателя в Ленинграде не оказалось. Крутить рукоятки вручную приходилось морякам мостовой партии. Крутили рукоятки вручную и разводили мосты на Неве, на Большой и Малой Неве, на Невках, на каналах. Федоров приходил на нелегкую эту работу, смотрел, а потом сам вставал в общий ряд.

— Без вас обойдемся! — обижались моряки.

— При нынешнем-то питании лишняя пара рук не повредит! — и не отходил.

Питание было, что говорить, совсем слабое. Но командир и комиссар ОХРа, коммунисты Свирса и Федоров, ели то же самое, что их подчиненные. Привилегий себе они не позволяли ни в чем.

Вместе с флагманским механиком ОВРа инженер-капитаном 2-го ранга Звездиным и дивизионными механиками ОХРа я осматривал боевые корабли и вспомогательные суда. Было отчего ужаснуться. Борта изрезаны и изодраны, на них наскоро приколочены или приварены заплаты, шпангоуты прогнуты, винты исковерканы, гребные валы болтаются. Двигатели внутреннего сгорания дымят, поршни и цилиндры изношены до предела. Весь предстоящий день мы вели речь о том, как побыстрее провести ремонт. На совещании присутствовали механики ОХРа, дивмех 17-го дивизиона тральщиков инженер-капитан-лейтенант Михаил Акимов, старший техник-лейтенант Леонид Затагин из дивизиона катеров ЗИС, старший инженер-лейтенант Леонид Подсыпанин. Был здесь и военком Федоров.

Все было обговорено, оставалось решить кое-какие частности с командиром ОХРа. И тут-то капитан 3-го ранга Свирса выразил сомнение о возможности осуществления предложенного мною варианта. Но батальонный комиссар Федоров мое предложение одобрил. Дело в том, что ОХРу нужен был док, а его нам дать не могли. Я предложил способ, при помощи которого можно было при ремонте гребных винтов, валов, рулей, используя ледовую обстановку на Неве, обойтись без дока. Надо было загрузить балластом нос корабля, и тогда корма выйдет из воды. Потом над ней нужно поставить козлы с 25-тонными талями, конечно же на лед, и поднять корму еще выше. Но понемногу и каждый раз вымораживая лунки.

— Григорий Иванович, так уже работали, — настаивал Федоров.

— Кто так работал?

— Речники, причем частенько, — не отступал комиссар.

— А если что случится?

— Товарищ командир, — не выдержал я. — Если что случится, мне и отвечать.

— Считай, Григорий Иванович, и мне, — подвел итог разговора Федоров.

— Сговорились, — грустно улыбнулся Свирса. — Ладно, будь по-вашему!

Корабли ремонтировались на разных заводах, в разных местах. Рабочих на заводах почти не было, к ремонтным работам привлекали личный состав кораблей, среди которого находилось немало краснофлотцев и старшин, про которых нередко говорили — мастера на все руки.

Например, старшина 1-й статьи Сергей Дерюжинов. В мирные дни он работал мастером в крупном металлообрабатывающем цеху, знал разные технологические операции. Ему и доверялось выполнять наиболее ответственные токарные, фрезерные работы, производить рихтовку гребных валов, расточку и балансировку винтов.

Командир ОХРа Свирса и комиссар Федоров успевали бывать повсюду, на всех стоянках наших кораблей. Для ускорения ремонтных работ кто-то предложил оборудовать собственные мастерские. Эту идею горячо поддержал Александр Николаевич, он во всем старался помогать нам, механикам. Однажды с Федоровым мы пошли на судоразделку и облазали с фонарем немало отсеков. В мастерских ОХРа появились токарный и фрезерный станки, сверлильный станочек и сварочный агрегат, тиски, труборезы и трубогибы. С судоразделки же мы приволокли небольшой, но вполне исправный дизель-генератор. Благодаря этому ремонтные работы пошли быстрее.

Военком Федоров не был механиком, но мои доклады выслушивал всегда внимательно, был в курсе всех наших дел, знал беды и нужды.

Труднее всего было с транспортом. Детали, громоздкие и промерзшие, нашим морякам, совсем ослабевшим от скудного пайка, приходилось таскать на себе. Было это крайне тяжело, да и времени занимало много. Нужна была автомашина. По этому поводу имелась масса предложений. Одно из них выдал комиссар. Он где-то узнал, что на острове Вольном немало автомашин, из которых можно что-то подходящее выбрать, отремонтировать и использовать затем для перевозки грузов. Так и поступили. И в ОХРе появился грузовик! Шофером стал краснофлотец Евгений Курютин, до войны шофер такси в Ленинграде. Он отлично знал автомашины и город. На острове Вольном мы получили машину и прибуксировали ее к нашим мастерским. Стараниями Курютина она была пущена на ход. Сперва Женя ее отремонтировал, потом наладил газогенератор, наколол щепок, засыпал их куда надо и поехал…

Газогенераторный «самовар» ОХРа заковылял через снежные завалы. И сразу нам, механикам, стало легче. Мы увидели, что наши дела пошли быстрее. Александр Николаевич тоже извлек свою «выгоду». Опустив уши шапки, подняв воротник шинели, влезал вместе с краснофлотцами в кузов и ехал на корабль или на завод. Сидеть в штабе он не умел и не мог. Считал, что его место с личным составом.

Не только вопросы судоремонта волновали нашего комиссара — задачи перед ОХРом стояли немалые. Решались они и в Отряде зимней обороны, куда были откомандированы многие наши краснофлотцы, старшины, командиры.

Возможно, кто-то другой мог при этом обрадоваться: откомандировали — и хорошо, там есть кому о них позаботиться. Александр Николаевич поступал по-другому.

— Ухожу к капитан-лейтенанту Крылову, денька на два-три, — говорил он командиру ОХРа, надевал сапоги, перепоясывался ремнем, на котором висел пистолет ТТ, и уходил.

Чем он занимался там, на самом переднем крае обороны города, можно было только догадываться. Наши краснофлотцы и старшины, направленные в распоряжение Крылова, рассказывали о том, что Федоров и с беседами выступал, и ходил в дозор, за языком.

Равней весной 1942 года главной нашей задачей стала подготовка кораблей к активным действиям. Для ОВРа ЛенВМБ это означало обеспечение беспрепятственного и безопасного плавания кораблей и судов между Ленинградом, Кронштадтом и Ораниенбаумом.

Несмотря на целый комплекс принятых мер, фашистам все же удалось выставить под лед в открытой части Морского канала определенное количество магнитно-акустических мин. Для их обезвреживания была создана специальная группа, в которую входили моряки ОВРа. Командиром этой группы был назначен капитан 3-го ранга Свирса, комиссаром — батальонный комиссар Федоров.

Как планировалось, первой вышла на лед штурманская партия. Она разметила ось Морского канала. Следом другая партия пробивала в толстенном льду лунки. Пробивала пешнями, а это был тяжелый труд. Минная и подрывная партии готовили большие глубинные бомбы: в результате их взрывов должны будут сдетонировать фашистские мины.

На льду шла опасная работа. Трудились моряки посменно. Смены не имели лишь двое — капитан 3-го ранга Свирса и батальонный комиссар Федоров. Комиссар, в телогрейке, надетой на китель и схваченной широким флотским ремнем, в крепких яловых сапогах, был на самых ответственных участках. Краснофлотцы глядели на него и только удивлялись: откуда берутся силы у человека?! Перед ними был настоящий комиссар, настоящий коммунист, такой, с которого надо брать пример и, как писал Маяковский, делать жизнь!

Овровцы сделали все, чтобы не допустить прохода немецких войск или отдельных групп фашистов по льду к Морскому каналу. Успешно была выполнена и другая задача — вести активную разведку побережья противника, уничтожать выставленные им мины. Этим занимался Отряд зимней обороны (ОЗО), куда входили две роты лыжников общей численностью 300 человек, взводы минеров, связистов, разведчиков и батареи морских орудий.

В районе Морского канала и других участков Невской губы, от начала дамбы до банки Каменная, были оборудованы неподвижные дозорные пункты ОЗО. Днем и ночью здесь находились бойцы. Несколько аналогичных пунктов располагались от головы дамбы на восток, до Угольного порта. Здесь постоянно дежурили бойцы 85-й стрелковой дивизии 42-й армии Ленинградского фронта. Кроме того, на канал часто высылались подвижные дозоры. На оборонительных позициях южнее канала были установлены проволочные заграждения, минные поля.

Пути проникновения фашистских захватчиков в Ленинград со стороны Финского залива были надежно перекрыты даже в самые тяжелые месяцы первой блокадной зимы.

В. КАРАСЕВ, старшина 1-й статьи, командир КМ-29 Мешок

В ноябре наши катера подняли на стенку, а краснофлотцев и старшин направили в ОЗО. Меня назначили старшим инструктором по обучению лыжников. Свое назначение получил благодаря командиру КМ-25 Василию Пономареву, который меня хорошо знал с довоенной поры как чемпиона школы по лыжам.

Отряд зимней обороны в основном базировался на оконечности дамбы Морского канала. Здесь располагались землянки лыжников, разведчиков, минеров и связистов, батарея 45-миллиметровых морских орудий. Я попал в группу разведки, которой руководил флагманский физрук ОВРа лейтенант Игорь Климчинский.

Размещались мы в большой землянке. Она была разгорожена на две части. В меньшей — каюта капитан-лейтенанта Ивана Крылова и лейтенанта Климчинского, в большей — кубрик разведчиков на 16 человек. Как говорится, здесь все были свои, с «каэмок», — Василий Васильев и Василий Пономарев, Николай Сомов, Петр Петухов… Ребята крепкие, хорошие лыжники и отлично знающие, что от них требуется. Старшиной группы разведки назначили меня, хотя здесь было немало старшин, имевших опыт кадровой службы. Это меня несколько удивило, так как на флот я пришел лишь 23 июня 1941 года. До этого учился в Ленинградском морском техникуме. В первый день войны сдавал последний экзамен — по астрономии. Отвечал хорошо и получил честно заработанный высокий балл.

Курс я окончил в числе лучших и имел право выбора места работы, тем более что уже плавал на судах торгового флота до поступления в техникум. Когда нам вручали дипломы, в помещении находились и незнакомые военные. Тут же были секретарь парторганизации и секретарь комитета комсомола.

— Кто хочет пойти добровольцем на Военно-Морской Флот? — объявил парторг.

Из одиннадцати выпускников нашей группы записалось пятеро. Среди них был и я.

И вот ОЗО. Новая должность. Новые обязанности. Правда, называли меня разведчики не по-военному. С чьей-то легкой руки наименовали «старши́м». Старшой так старшой, делу это не мешало.

Был у разведчиков мешок, вроде спального, но надувной. Белого цвета с серебристыми мелкими блестками. Сделан он был под снег. С этим мешком мы и ходили в передовой дозор.

И вот подошла моя очередь. Надел ватные брюки, телогрейку, поверх нее — полушубок, белый маскхалат, на ноги — валенки, а на шапку — чехол. Ребята помогли одеться. Взял специально покрашенный белой краской автомат, белого цвета бинокль и обычную, зеленую, гранату-лимонку. Еще фляжку с водой и немного хлеба с салом.

Пошли. Ночь темная, вьюжная. Это хорошо. Снегом заметает наши следы. Наш путь — в сторону Стрельны, к проволочным заграждениям, которые фашисты выставили на льду. Дальше я пойду налегке. Мой автомат и мешок понесут ребята. Когда доберемся до места, я залезу в этот мешок. Затем его накачают воздухом, замаскируют снегом, и, оставив меня одного, ребята уйдут назад. Мне же придется лежать целый день.

Идем не спеша. Курс держим по компасу. Снег не прекращается. Сейчас должны загореться знак на дамбе Морского капала и маяк на Военном углу Кронштадта. По этим двум точкам возьму первые пеленги.

Мы оборачиваемся — огни есть. Сориентировались. Точно определили мое место. Я залез в мешок. Ребята подкинули снега.

— Это тебе, старшой, вместо подушки, чтобы голова не уставала!

И заскрипел под их лыжами снег. Я остался одни. Поднял глаза к «амбразуре» — на берегу свет. Посмотрел на часы. До рассвета еще много времени.

Наконец начало светать. Немецкая колючая проволока просматривается все четче и четче. Моя задача — за всем внимательно наблюдать, с помощью компаса взять пеленг, биноклем определить расстояние. Вот из-под снега выполз немецкий солдат, потом еще один. Делаю на карте пометку — землянка или блиндаж. Замечаю в другом месте: трактор пушку тянет. Записываю время, провожаю глазами — дорога! Прошел взвод солдат. Снова записываю время, направление, расстояние…

Пометок на карте много, а время едва за полдень перевалило. А это что? Около десяти фашистов на лед сошли и двигаются в мою сторону. Достаю гранату, кладу ее на карту. Вообще ко мне подпустить немцев не должны. С батареи за мной все время наблюдают дальномерщики. Пойдут солдаты — откроют наши огонь из сорокапяток.

Немцы дошли только до колючей проволоки, что-то там сделали и вернулись обратно. Глотнул немного воды из фляжки. Мороз градусов за тридцать, но в мешке тепло.

К вечеру вся карта испещрена условными знаками и записями. Еще немного, и станет совсем темно. И тогда я покину мешок, потихонечку пойду в сторону дамбы Морского канала. А завтра на рассвете батареи Кронштадта по моим данным будут вести огонь по врагу. И завтра же кто-нибудь из товарищей поинтересуется:

— Ну как там, старшой, на льду, не страшно?

— Нормально! — весело отвечу я. — Весь день лежал и мечтал, как в баньке париться буду.

Мне, конечно, не поверят. Каждый прошел через мешок не по одному разу, каждый многое пережил. Но все улыбнутся, услышав мои бодрые слова.

Пакет

31 декабря 1941 года, когда мы начали наряжать елочку в нашей землянке, меня вдруг вызвал лейтенант Климчинский.

Не успел я закрыть дверь, как Игорь Николаевич, показывая на меня капитан-лейтенанту Крылову, сказал:

— Вот он лучший лыжник. Вы о нем сами знаете не хуже меня.

— Хорошо, но нужен еще один. — Крылов посмотрел на меня. — Нужно в кратчайший срок доставить в штаб ОВРа пакет. Кто может пойти с вами?

После недолгого размышления ответил:

— Филиппов.

— Но он же не разведчик, — сказал Климчинский.

— Зато прекрасный лыжник!

— Кажется, вы его зовете Толя-длинный? — засмеялся Крылов. — Ну что же, пусть будет Толя. Собирайтесь.

Если говорить откровенно, большой радости от этого задания я не испытал. Все-таки в новогоднюю ночь лучше посидеть с боевыми товарищами. Но рассуждать было некогда, и минут через пятнадцать мы были в пути, взяв курс по компасу с таким расчетом, чтобы выйти прямо к яхт-клубу. Пакет, завернутый в кальку поверх конверта, я сунул под тельняшку. Шли мы по снежной целине, меняясь местами. Был мороз, но мы не чувствовали его, бежали быстро. Поскрипывали лыжи, да слышался шепот звезд, висевших высоко в черном бездонном небе. На компас я не смотрел, мореходную астрономию помнил и сейчас держал курс по небесным светилам.

Мы знали, что должны пересечь линию, вдоль которой должны были стоять баржи ПВО с расчетами. Даже перекинулись с Анатолием парой слов о том, что не наткнуться бы на них. И только замолчали, как прозвучало грозное:

— Стой, стрелять буду!

— Ложись! — крикнул я Филиппову и первым бухнулся в снег.

Мы были в маскхалатах. Увидеть нас в темноте дело почти невозможное. Но на одной из барж поднялась тревога.

— Мужики, ведь свои мы! — во весь голос крикнул я, добавив для убедительности несколько слов покрепче.

— Ну раз так матюгаются, то и впрямь свои, — сказал кто-то с баржи. — Поднимайтесь к нам. Но не баловать. У нас, в случае чего, разговор короткий!

Через минуту мы сидели в кубрике, где вовсю топилась «буржуйка» и светил фонарь «летучая мышь». Объяснили, кто такие и почему в ночь под Новый год идем через залив.

— Может, вам чайку?

— Можно и чайку.

— Только у нас без сахара.

Из алюминиевых кружек мы пили обжигающий крепкий чай. Нас разглядывали красноармейцы, мы, в свою очередь, их. Я обратил внимание на одного: он был похож на мою жену — большие глаза, нос с маленькой горбинкой.

— Ты чего, моряк, на меня уставился?

— Лицо мне ваше знакомо. Не встречались ли с вами когда-нибудь?

Он заулыбался, отрицательно покачал головой.

— А племянница у вас есть? На вас чем-то похожа?

— Есть, — удивился красноармеец. — Замуж вышла. Только не довелось мне на свадьбе-то погулять, в командировке находился.

— Так может, вы дядя Ваня?

— Точно. Иван Евдокимович Нефедов.

Красноармейцы радостно зашумели. Вот встреча так встреча! И тут не только сахар у них нашелся, но и многое другое. Один из красноармейцев вынул из кармана большие старинные часы, щелкнул крышкой и торжественно произнес:

— До Нового года, стало быть, десять минут осталось!

Сели мы все вместе за стол. Поздравили друг друга с Новым годом, пожелали всего хорошего, а главное, чтобы скорее войне конец пришел.

Точно в назначенное время мы прибыли в штаб ОВРа и сдали пакет. А дядю Ваню мне встретить больше не пришлось. Он погиб, защищая город Ленина.

В подвижном дозоре

В первую блокадную зиму на линии проходившего по льду Финского залива оборонительного рубежа находились обычно одна-две группы подвижных дозоров по 12–20 человек в каждой. Они вели поиск и наблюдение круглосуточно. Но иногда приходилось усиливать дозорную службу.

Вечером 23 февраля 1942 года на лед предстояло выйти всему составу разведки. Мы знали: враг рассчитывает, что в праздничный день мы будем отдыхать, и попробует предпринять какие-либо активные действия.

Ужинали. Капитан-лейтенант Крылов и лейтенант Климчинский в своей каюте о чем-то говорили. Командир ОЗО объяснял нашему командиру, что позарез нужен «язык», что его давно не брали ни армейские товарищи, занимающие позиции на Южной дамбе Морского канала, ни мы.

— Карасев, зайди! — раздалось вдруг из-за двери.

Ребята переглянулись. Я отодвинул миску. Все поняли: вызывают неспроста. Так оно и оказалось.

— Ну что, старшой? — спросил Вася Пономарев, когда я вернулся от начальства.

— Все то же самое. Через час выходим. — В двух словах изложил суть задания.

Пошли вдоль открытой части Морского канала, точно выполняя наставления: один человек — головной дозор, двое — на флангах, боковые дозоры. Сзади, на определенном расстоянии, шла основная группа. До банки Каменная, где мы обычно встречались с кронштадтцами, оставалось совсем немного. И видим — от юго-запада идет навстречу другая группа. Но порядок есть порядок. Необходимо обменяться паролями. Наш «передовой дозор», краснофлотец Петр Петухов, крикнул:

— Ястреб!

В ответ раздалась автоматная очередь. Петухов упал.

— Немцы, ложись! — скомандовал лейтенант Климчинский. И тут же: — Огонь!

Учить наших разведчиков, как надо действовать в такой ситуации, не надо было. И тут началось. Наши автоматы стреляют, немецкие. Здесь и там взрывы гранат. Прошло минуты две-три. Видим, враг не выдерживает, стал отходить.

Мы дружно крикнули: «Полундра!» — и вражеские солдаты побежали, оставив на снегу троих. Подбежали к ним. Один оказался без сознания. Двое других легко ранены.

— Ты, Карасев, волоки этого, маленького, — решил Климчинский. — Петухов передвигаться не в состоянии, он этих двоих покараулит. Ну, а мы вперед!

Я, как полагается, ответил: «Есть!» — и, оставив за себя Пономарева, взвалил немца на плечи. Пленный был сравнительно легок.

Шесть километров тащил пленного. Вскоре прибыли и наши разведчики. Фашисты задали такого стрекача, что догнать их не удалось.

Немца перевязали и увезли в город. За поимку двух «языков» все мы были награждены.

Н. ЕФРЕМОВА, член литобъединения «Нарвская застава» Пеленгатор, которому не доверяли

С самого начала войны Михаил Михайлович Попов не мог освободиться от брони: он работал старшим научным сотрудником в одном из научно-исследовательских институтов флота, занимался многими крайне важными и полезными для обороны делами. Но Попову этого было мало. Он хотел не просто жить и трудиться в городе-фронте, но и защищать его. Однако ничего бы у него не получилось, если бы…

Дело в том, что радиолокаторов надводной обстановки ни в конце 1941-го, ни в начале 1942 года на Краснознаменном Балтийском флоте не было и никто не мог что-нибудь взамен предложить. Это сделал Попов, который подал мысль об использовании теплопеленгаторной станции, в разработке и испытаниях которой он участвовал еще до войны.

Станция, о которой шел разговор, как выяснилось, где-то году в тридцать восьмом была передана в Учебный отряд КБФ. Но так как специалистов по этой технике в школе связи не оказалось, ее сдали на склад, на хранение. И тут выяснилось, что при существующих габаритах станции складом для нее может служить лишь хозяйственный двор школы, а крышей — небо.

Но вот станция понадобилась, и в Кронштадт был командирован старшина 1-й статьи Степан Прикота. В его распоряжение выделили автомашину, которая взяла и ЗИС-6 — на ней была смонтирована станция, — и прицеп с зарядным устройством… Через лед Финского залива, через Лисий Нос — в Ленинград, на Шкиперский проток. Здесь, в расположении одной из батарей противодесантной обороны, которой станцию вместе с ее боевым расчетом тут же придали и подчинили, следовало заниматься ремонтом техники. По идее, это должны были сделать специалисты одного из ленинградских заводов, но не смогли… И тогда Михаил Попов, который уже был призван на военную службу и получил звание младшего лейтенанта, решил: «Справимся сами», о чем и доложил начальству, к вящей его радости.

Подчиненных у Попова было всего шесть человек. И всё моряки, окончившие еще до войны Учебный отряд КБФ, успевшие и поплавать, и повоевать в морской пехоте, получить не по одному ранению. К младшему лейтенанту Попову все они пришли одной дорогой: из госпиталя — в 1-й Балтийский флотский экипаж, а оттуда на станцию, как в «команду выздоравливающих», на легкую службу. И все, как один, были этим недовольны, ибо у каждого имелся свой счет к врагу…

Но уйти на передовую удалось лишь старшине 1-й статьи Степану Прикоте: на станции нужны были специалисты по радио и электротехнике, а старшина был комендором.

Вместе с командиром отделения радистов старшиной 2-й статьи Борисом Самченко и старшим краснофлотцем Юрием Ивановым Попов взялся за ремонт. Не хватало радиоламп, конденсаторов и сопротивлений, монтажного провода. Искали. Провод нашли на «Севкабеле». Лампы и прочее — на заводе имени Козицкого. Но тут встала другая проблема: не было электроэнергии, а как без нее паять монтаж?.. Временную линию натянули от соседнего предприятия, точившего снаряды: еле уговорил Попов начальника этого завода.

— Фронту нужен наш аппарат! — и не объяснял какой.

Потом крупно повезло. В группу прямо из госпиталя пришел старшина 1-й статьи Василий Сычев, на должность шофера-механика. И оказалось, что руки у старшины просто золотые — все умеет и может. Все знает!

— В первую очередь, — говорил Василий своему командиру, — надо пустить генератор. Тогда порядок — и аккумуляторы зарядим, и освещение в кубрик проведем, и переноску под машину наладим, и паяльник для монтажных работ. А еще — сваркой от генератора можно пользоваться, электрической. Будем ЗИСа на ход ставить.

К празднику Первомая станция была приведена в боевое состояние и вскоре заняла отведенное ей место — на самом мысе Лисий Нос, за поселком, получившим название от этого самого мыса.

Работали, и Михаил Михайлович был рад донельзя. Но оказалась радость эта короткой: вскоре Попов почувствовал — им не доверяют. Нет, не ему и его подчиненным — технике.

Той технике, в которую все они вкладывают душу и сердце… Попов ходил хмурый и удрученный, и так было до того дня, когда на станцию приехал командир ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан 2-го ранга Богданович…