Огненные фарватеры

С норда над заливом нависала россыпь островов. На большинстве — батареи и аэродромы. Как от гвоздя в ботинке, достается нам от тяжелой батареи на острове Соммерс. А там еще Гогланд, Родшер и два Тютерса, Большой и Малый…

Но в их гущу вонзилась стрела из трех наших: Лавенсари, Сескара и Пеннисари, протянулась цепочкой далеко на вест. И если Соммерс для нас гвоздь в ботинке, то Лавенсари для них — клинок, вошедший в сердце немецкой обороны. А в тылу у нас остров Котлин и на нем Кронштадт — всему основа!

«…В Финском заливе 13 катеров противника напали на два наших дозорных катера. Советские моряки вступили в бой с численно превосходящими силами врага, потопили два и повредили один катер противника. Остальные вражеские катера поспешно отошли под прикрытие финских береговых батарей. Наши катера вернулись на свою базу» (от Советского информбюро. Вечернее сообщение 25 мая 1943 года).

Противолодочная сеть. Она стоит стеной в сумраке глубин. Якоря и кошки прижимают ее нижнюю шкаторину к грунту. Становые буи и стеклянные шары на верхней шкаторине поддерживают всю сеть в вертикальном, относительно грунта, положении. Тонкие стальные тросы, сплетенные в крупные, 3,5 на 3,5 метра, квадраты, составляют ее основу.

Подводная лодка идет бесшумно. Электромоторы вращают винты. Горизонтальные рули в носовой и кормовой оконечностях корпуса держат ее на строго определенной глубине. Закрыты герметичными дульными пробками пушки. Закрыты герметичными крышками репитеры гирокомпасов. Перископы опущены в шахты, которые лишь немного возвышаются над рубкой. Курс выверен и точен. И только одного не знает командир, что на его пути противолодочная сеть. Подводный корабль входит в ее полотнища, тросы обтягивают лодку. Цепляются за рубку, за верхушки шахт перископов, за рули. Каждый трос закреплен к шкаторинам стальным «загибом», разгибающимся при определенном усилии. Это усилие достигает не всех «загибов», и тросы эти тянут шкаторины, тянут другие тросы, соединяющие верхнюю и нижнюю шкаторину; в середину этих тросов «вставлены» подрывные патроны, прикрепленные разрезными скобами. Патронов четыре. Когда натяжение тросов достигнет поминала, сработают запалы и от них — подрывные патроны. Взрыв!

Взрыв у самого корпуса идущей в глубине вод лодки.

Р. РОМАНОВА, старшина 1-й статьи, корректор газеты ОВРа «Балтиец» «Переживи внезапный холод…»

Конец 1942 года. Холодно. Обстрелы. Бомбежки. Ледяной ноябрьский ветер выдувает из наших казарм, плохо отапливаемых, с заколоченными досками и старыми матрацами окнами, последнее тепло. Холодно в типографии, холодно в кубрике. Слабо и с перебоями стучит движок дизель-генератора, но от этого все же как-то легче: жизнь не замерзла и не замерла.

После скудного ужина выйдя из проходной казарм ОВРа, я шагнула в темноту улицы Октябрьской. Свистел, кружил, продувая насквозь, добираясь до косточек, ветер. Мокрые хлопья снега били в лицо, слепили глаза. Полы шинели прилипали к коленкам, чулки намокли, и холодная влага стекала по ним в сапоги, ноги леденели. Согнувшись для устойчивости, сунув руки в рукава шинели, я направилась к Итальянскому пруду, где стояли вернувшиеся с моря «малые охотники» капитана 3-го ранга Капралова. На плече у меня висела сумка противогаза — обязательная принадлежность той поры. Но вместо противогаза она была наполнена последним номером нашей многотиражки: я должна была раздать газеты на кораблях. В сумке лежал также блокнот, — по заданию редактора предстояло записать самые яркие моменты из последнего похода катерников, из последних боев. Записать рассказы о самых смелых, решительных, дерзких и умных действиях краснофлотцев, старшин и командиров, фамилии и имена, звания отличившихся и краткие их характеристики.

Короче говоря, надо было собрать материал для статьи, и это являлось главным в задании, полученном от редактора. Катера МО, несмотря на мглу, застилавшую Итальянский пруд, я нашла сразу. Осторожно двигаясь в темноте по самой кромке набережной, дошла до крайнего «охотника».

— Эй, на катере! — крикнула я вниз.

— Есть на катере! — ответил вахтенный.

— Из редакции газеты «Балтиец»!

— Сейчас доложу, — прозвучало в ответ.

Прошло минуты полторы, и снизу раздалось:

— Прошу на катер!

Ступила ногой на трап — узкую, длинную, скользкую доску, которая к тому же спружинила. Трап прогнулся, и от страха у меня перехватило дыхание, внутри все сжалось.

Но в этот момент чья-то сильная рука схватила меня за плечо и, приподняв в воздухе, поставила на палубу. В себя я пришла лишь в командирской каюте, крошечной, но уютной. Подняв голову, виновато смотрела в глаза своему спасителю, молодому командиру, старшему лейтенанту по званию, сильному и стройному парню. Сперва лицо его было строго, затем в глазах заплясали смешинки, и, мягко улыбаясь, он поинтересовался:

— Что за явление Христа народу и почему в темноте у вас светились глаза?

— Наверное, от страха, — серьезно ответила я, продолжая выбивать дрожь зубами.

— На воде не стоит так пугаться, — тихо ответил он и четко произнес: — Командир «двести седьмого» старший лейтенант Каплунов! — Помолчал, уточнил: — Николай, — и вышел.

Я сидела на разножке в тепле каюты и благодарила судьбу за то, что не пришлось принять морской купели.

Дверь каюты приоткрылась. Вошел моряк с подносом в руках. На подносе стоял стакан темно-вишневого чая и лежали галеты. Поставив угощение на столик, он вытянулся, лихо козырнул и, растягивая букву «р», представился:

— Р-р-разрешите, Николай Двор-р-рянкин, ар-р-ртил-лерист! Пр-рошу стакан чая! Удивительно помогает в подобных случаях! — Так же лихо козырнул и, светло улыбнувшись, спросил: — Р-р-разрешите идти?

Было легко и радостно. Хрустя галетой, я пила чай. И вдруг в каюту вошел Каплунов. Конечно, смутилась, растерялась.

— Сидите, — заметив мою растерянность, сказал Николай.

Покончив с чаем, стала объяснять Каплунову о цели визита на катер. Он серьезно выслушал, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Личный состав и я заняты. Когда позволит время, я сам зайду в редакцию.

Мне не оставалось ничего иного, как достать из сумки номера «Балтийца», положить на стол и испросить разрешения убыть.

— Проводите сотрудника редакции, — приказал Николай, едва мы выбрались на палубу.

Почувствовав твердь набережной, я наспех попрощалась и, сгорая от стыда и злости, пошла в редакцию. Вытирая слезы и размазывая по лицу сырой снег, ругала себя: дура, не смогла материал собрать, зайти на катер по-людски не смогла, выйти с него.

Ветер не утихал, бросал снег в лицо. Мне бы прижаться к забору, к домам. А я свернула в Петровский парк, медленно пошла по аллее. От памятника Петру, заколоченного досками, спустилась к Петровской пристани и вгляделась в темноту. На Усть-Рогатке стояли тральщики, сетевые заградители, другие корабли. Почти на всех мне приходилось бывать: разносила газеты, брала материалы у ребят, вернувшихся из боя.

В типографии меня встретил ответственный секретарь редакции главный старшина Петр Клецко. Улыбнулся, развел руки и сказал:

— Рая, катерники — народ сознательный и накормили тебя до отвала. По этому поводу щеки твои надулись и глаза горят сытостью. Может, нам ты прихватила что от их щедрот? А то, знаешь, от голодухи живот прирос к позвоночнику, да к тому же еще махры нет. Так что сосу пустую трубку и вспоминаю доброе время — от нее дымком припахивает.

Петр Клецко — мужчина здоровый. И уж если нам, девчатам, не досыта, то каково-то ему на береговом пайке?

— Она у нас стеснительная: будут давать, не возьмет.

— Это так… Кстати, по твою душу приходил редактор, спрашивал, вернулась ли, — сказал печатник Сергей Архипов.

— Я-то явилась. Да в блокноте ни строчки.

— Не нашла или не пустили? — поинтересовался Клецко.

Я молчала и вздыхала — что можно было сказать?

Присвистнув, Тоня Белоусова, наша наборщица, сказала:

— Сидеть тебе, Раечка, на губе. Это факт!

— Ладно. А корректура есть? — сменила я тему разговора.

— Гранки связаны, но еще не тиснуты. Краска кончилась. Завтра утром получу краску, тисну, — ответил Архипов.

Замолчал движок, и погас свет. Катя Логачева зажгла коптилку, от соляра пошла копоть, и пламя задрожало. Углы типографии погрузились во мрак, и стало тоскливо. А Клецко все продолжал спрашивать, где я была. Пришлось отвечать:

— Сначала на «малом охотнике». Но там все заняты авралом. — Мне стало стыдно рассказывать о том, что со мною приключилось. — А потом я пошла в парк.

— Чего тебя туда понесло? Тревоги не было, чтобы в щель лезть! — удивилась Тоня Белоусова.

Дневальный просвистел отбой. Мы ушли в девчачий кубрик. Лежа в промерзшей койке, я никак не могла заснуть и слушала, как внизу, в радиоузле, радист транслировал самому себе концерт Лидии Руслановой…

Утром следующего дня в редакцию пришел Каплунов. Узнав, что я в библиотеке — помогать библиотекарю было моей комсомольской нагрузкой, — Николай поднялся наверх. Поздоровались. Николай извинился за то, что накануне отказал в моей просьбе, а потом сказал:

— Я в вашем распоряжении. Хотите — стану отвечать на вопросы, хотите — сам напишу о МО-207. Есть еще один вариант: мои ребята придут в редакцию. Они мастера своего дела. Как прикажете, так и будет, — улыбнулся он.

— Как считаете нужным, так и поступайте, — ответила я.

А потом спросила, не пишет ли он стихов. Или кто из команды.

— В училище писал. Но с первого дня войны — ни строчки: исчезла рифма, ушла муза, — засмеялся Николай и, в свою очередь, спросил: — Что же вы предложите мне из книг?

— Пожалуйста. — Я подвела его к картотеке и стала называть авторов: библиотека ОВРа имела уникальные книги.

Каплунов выбирал долго и остановился на томике Дидро.

— Еще что-нибудь? — спросила я. — Обычно моряки с кораблей берут по нескольку книг.

Но тут Николай подошел ко мне вплотную и вдруг, нагнувшись, прошептал в ухо:

— Со вчерашнего дня я начал читать книгу, которая называется «Раиса».

— Что-то я такой не знаю. Кто автор?

— Автора не ведаю. А книга эта — вы, Раиса. Пока я прочитал только заглавие. Вас, случайно, не интересует другая книга — она называется «Николай Каплунов»?

— Война, Николай. И я боюсь читать такие книги, — ответила, а на душе стало радостно и тревожно.

— Война — событие проходящее. В жизни я альтруист, человек, привыкший бескорыстно заботиться о благе других, и душа моя примет любой отклик. Как позволит время, я стану заходить. Не возражаете?

Я промолчала.

Он ушел, а мы остались — я и библиотекарь Оня Шилова.

— Раечка, какой он добрый, умный! — говорила Оня. — Я все слышала!

На другое утро пришел краснофлотец. Он сказал, что его послал командир МО-207, и принес две заметки — командира и свою. А фамилия его — Бычков, зовут — Вася. Через несколько дней Каплунов сам зашел в редакцию и предложил напечатать «Советы специалистов при непредвиденных обстоятельствах» — сигнальщиков, рулевых, комендоров, мотористов.

— В них можно отразить, в порядке обмена опытом, многое: находчивость, творческую мысль в бою…

Надо ли говорить, что предложения командира МО-207 тут же были приняты. Более того, редактор предложил, теперь уже мне, проводить нашего гостя до проходной. Я шла гордая и счастливая: внутренним распорядком было установлено, что «ходить парами» по территории части запрещено, но сейчас я выполняла приказ редактора, моего начальника, и кто мог бы упрекнуть в таком случае девушку-краснофлотца в том, что она идет рядом со старшим лейтенантом, который ей больше чем нравится…

Каждый раз, когда Каплунов бывал на базе ОВРа, он заходил ко мне в библиотеку. Прибегали за книгами и его ребята: помощник Каплунова младший лейтенант Иван Лобановский, механик катера мичман Николай Коробейников, краснофлотцы и старшины — Коля Дворянкин, Леша Ивченко, Саша Фролов, Миша Цимбаленко, Вася Бычков… Ребята были вежливые и толковые. И много читали…

31 декабря 1942 года Николай забежал на базу ОВРа после ужина. И всего на пять минут…

Кампания 1943 года началась рано и проходила в частых и горячих боях с фашистскими кораблями. В базе Николай бывал мало, встречались мы редко. Он рассказывал, что противник в море теперь ходит не поодиночке, а группами по пять и более катеров. Конечно, от таких рассказов покоя мне не было: как же могла не волноваться за человека, которого полюбила и который, это я чувствовала, любил меня?.. В моем столе лежала фотография Коли — еще курсанта Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. А Каплунов возвращался из очередного похода и забегал в библиотеку. От него, можно сказать, как бы излучалась жизнерадостность, которая согревала и радовала не только меня, но и Оню, и всех, кто его видел.

— Как обстановка? — робко спрашивала я.

— Вышли, увидели, победили и возвратились, — смеялся он. — А знаешь, что еще в довоенные годы докладывал на Военном совете флота один командир?

— Откуда же? Я тогда знала только свой институт и лес, потому что и институт был лесной промышленности…

— «Я, — докладывал этот командир, — снялся со швартовов. Я вышел в море. Ну а потом мы сели на мель».

Я смеялась, мне приятно было слушать его морские байки. Мне просто было хорошо с ним.

— Сложные дозоры? — не унималась я.

— Обыкновенные… А помнишь, в феврале я лежал в госпитале весь перевязанный — одни глаза среди бинтов торчали. И ты пришла, а уходя, поцеловала в глаза.

— Помню.

Мы сидим в библиотеке, в тесной комнатушке Они. За окнами весна, солнце греет через стекла. Такой покой, такой уют…

— Я ведь тебе стихи принес сегодня, их написал Алексей Лебедев.

— Он тебе знакомый?

— В одном училище…

— Почитай, пожалуйста!

Немного помолчав, Николай стал тихо читать:

— Зачем такие грустные стихи пишет этот Лебедев?

— «Прощание» — так называются эти стихи. Но мы с тобой не прощаемся, Раечка, а только расстаемся — война. Расстаемся до следующего возвращения с моря.

23 мая после обеда Николай пришел в библиотеку. Я только глянула на него — и обомлела: был он, как говорится, сам не свой — осунувшийся, похудевший, печальный.

— Что случилось? — в тревоге спросила я.

— Письмо от сестры получил. Пишет, что после освобождения Гжатска узнала о трагедии нашей семьи. Погибли отец, мать, дядя… Оккупанты уничтожили моих родителей и родственников. Я прошу тебя, Раечка, запиши адрес сестры и, если что случится со мной, сообщи ей. И вообще, напиши обо мне. — Он посидел молча. — На катере прошел митинг, все ребята дали слово отомстить врагу.

Я видела, что Николай очень тяжело переживает произошедшее. Как могла, старалась его успокоить.

— Ты права. Мне сегодня в дозор.

Я проводила Николая до проходной и с тяжелым сердцем поднялась в библиотеку.

— Тебе письмо, — сказала Оня. — От него.

Я развернула фронтовой треугольник, столь привычный нам в ту пору. В нем оказались стихи. Те самые, Алексея Лебедева. И еще было про то, что Леша Лебедев, штурман подводной лодки Л-2, погиб в ноябре сорок первого. Потом я невольно стала перечитывать стихи и вдруг вздрогнула: на листке была строфа, которую Николай мне не прочитал:

Я перечитала эту строфу еще раз. Стихи поэта-подводника открылись мне как-то по-новому, по-особому пронзительно. Слезы непроизвольно выступили на глазах.

М. КАБАКОВ, капитан 1-го ранга в запасе, член Союза писателей СССР Два против тринадцати

Вечером 23 мая 1943 года парный дозор — МО-207 и МО-303 — покинул Кронштадт. «Триста третьим» командовал лейтенант Валентин Титяков, темноволосый усач, только недавно прибывший на дивизион. Командир дозора старший лейтенант Игорь Чернышев пошел на его катере…

Тем же вечером из Кронштадта в сопровождении эскорта вышел очередной конвой: подводные лодки С-12 и Щ-406, а с Лавенсари другой — тральщик, два буксира с баржами. Естественно, каждый из конвоев имел, как это и полагалось, свои силы охранения. Но первым должен был остановить врага, вздумай тот напасть на один из конвоев, дозор…

23.45. Начальник штаба флота сообщил командующему КМОР, что, по данным разведки, противник готовится атаковать конвой, идущий с Лавенсари.

Конечно, теперь каждый из нас волен рассуждать по поводу того, что сообщение это было запоздалым, что «родись» оно ну на полчаса ранее, — и все пошло бы по-иному.

Но по-иному не получилось. В 23.46 сигнальщик МО-303 старший краснофлотец Борис Корольков доложил:

— Пять силуэтов прямо по курсу! — И буквально через несколько минут: — Десять катеров противника прямо по курсу!

И почти тотчас все, кто находился на мостике, поняли: враг тоже увидел наши катера. Его отряд разделился на две группы, с тем чтобы обойти наши «охотники», отрезать их от фарватера и вынудить уйти с линии дозора к зюйду, под огонь береговых батарей.

Командир дозора старший лейтенант Игорь Чернышев понял: несмотря на многократное превосходство противника как в кораблях, так и в огневых средствах, которые эти корабли имеют, есть лишь одно средство — атака! Он отдал приказ командиру МО-303:

— Атакуем. Сигнал Каплунову!

00.03. «Охотники» с дистанции примерно в три кабельтовых открыли огонь по катерам противника. Враг ответил из 20-миллиметровых автоматов. Ослепительно красные нити трассеров засверкали в сумраке короткой майской ночи, сполохи выстрелов скудно освещали море и катера, ведущие жаркий бой.

Когда-то английский флотоводец адмирал Нельсон сказал: «Прорезание строя превращает морское сражение в свалку, но преимущество всегда у того, кто прорезает строй».

Вспомнил ли старший лейтенант Чернышев слова адмирала в круговерти боя? Вряд ли, не до того было. Но позже он расскажет:

— Расчет был такой: с каждого из двенадцати катеров, которые вступили в бой, — двух наших и десяти вражеских — будет видно одиннадцать. В свалке противнику нужно будет разбираться, где свои и где чужие, а для нас все силуэты, за исключением одного, цель для огня! Ну, а насчет высказывания Нельсона — так я его изучал, конечно, в училище, на лекциях по тактике. Но тут… — Игорь развел руками.

А бой продолжался, и пулеметчик левого борта МО-303 краснофлотец Михаил Микула поливал из ДШК катер врага, оказавшийся на траверзе. По другому катеру противника, который атаковал с носа, ударил из сорокапятки старшина 2-й статьи Михаил Остроус. Одно попадание, второе! И, поставив дымовую завесу, вражеский катер отвернул в сторону берега… И в это же время носовая пушка МО-207, которой командовал старшина 1-й статьи Николай Живора, отправила на дно головной катер врага. Наводчик Николай Дворянкин сумел поймать в перекрестье нитей прицела черный силуэт. Снаряд, досланный в казенник пушки заряжающим Димой Красюком, попал точно!

Но к МО-303 подкрался торпедный катер. По нему ударили сразу две пушки — кормовые сорокапятки Михаила Цымбаленко с «двести седьмого» и Бориса Каверина с «триста третьего». И все же враг успел дать очередь из автомата по мостику МО-303. Кровь залила лицо лейтенанта Титякова, был ранен в обе ноги рулевой Владимир Якушев. И тут же еще один торпедный катер выскочил из-за дымзавесы. Пушка старшины 2-й статьи Михаила Остроуса успела всадить в него два снаряда. Катер отвернул. Циркуляция его на полном ходу оказалась столь большой, что он проскочил едва ли не у борта нашего «охотника», и тут не растерялся краснофлотец Каверин — размахнулся и бросил на палубу врага ручную гранату.

МО-207 попытался прикрыть ведущего, но сам угодил под шквальный огонь. Упал Николай Дворянкин. К прицелу пушки встал электрик Иван Акулов.

Еще разрыв. Осколком повредило орудийный замок. Николай Живора спокойно, как на учении, устранил повреждение и сразу выстрелил. Рубка вражеского катера окуталась дымом. Но в тот же миг очередь из 20-миллиметрового автомата обдала и мостик и рубку «двести седьмого».

МО-303 прорезал строй неприятельских катеров. Закусив от боли губу, рулевой Владимир Якушев вел «охотник» по курсу. Под ногами у него натекла лужа крови, было не до перевязки. Но столь велика становилась потеря крови, что все поплыло в глазах, дыхания не хватало. Из последних сил Владимир доложил, что на штурвале больше стоять не в состоянии.

Тут как раз на мостик поднялся краснофлотец Никодим Ленцов — ему только что перевязали левую руку.

— Разрешите, я встану на руль? — спросил он у лейтенанта Титякова.

— Вставай!

Теперь и командира дозора Игоря Чернышева, и лейтенанта Валентина Титякова более всего волновал вопрос: где МО-207? Они ясно видели, что за кормой, где остался противник, в трех или четырех местах яростно перехлестывались нити трасс. Это могло означать, что катера противника бьют друг по другу. И все же в одном месте, слева по корме, огонь наиболее интенсивен. Может быть, наш «охотник» именно там?

— Лево на борт! — приказал Титяков рулевому.

И МО-303 снова понесся в гущу боя. Воспользовавшись минутной передышкой, механик катера мичман Трепалин, мотористы Михаил Семенов, Сергей Севаков и Салим Сафаров заделывали пробоины в бортах моторного отсека, латали поврежденные трубопроводы.

А на МО-207 в это время было очень трудно. Мотористы несли вахту у двигателей, в отсеке грохот. Двигатели работают на «вперед, самый полный». И вдруг — команда: «Назад, полный!» Моторист Василий Бычков удивился, но приказ выполнил. И тут же: «Стоп!» Александр Чулин выполнил и этот приказ. Отработали мотористы и тут же почувствовали, что их катер крутится на месте. В бортах появились пробоины. Одна, вторая, третья… И вода из них хлещет, затапливает отсек.

Когда Коробейников выскочил из моторного отсека на палубу и посмотрел на мостик, ему показалось, что там никого нет. Катер же между тем описывал циркуляцию «на пятке», как и должно быть, когда средний двигатель на «стопе», а правый и левый работают «враздрай». Мичман в несколько прыжков достиг мостика, первым делом перекинул все рукоятки на передний ход. И только потом заметил, что на настиле мостика, рядом с тумбой машинного телеграфа, запрокинув голову, в разорванном кителе, лежит командир — старший лейтенант Каплунов, на другой стороне мостика истекает кровью его помощник — младший лейтенант Лобановский, что безжизненно повис на штурвале командир отделения рулевых Анатолий Ивченко. Мичман увидел, что на палубе, у разбитого светового люка, лежит раненный в обе ноги пулеметчик Баженов и набивает пулеметные ленты, а командир отделения минеров старшина 2-й статьи Алексей Фролов перебегает от одного пулемета ДШК к другому и ведет огонь по наседающим врагам!

Мичман взял мегафон, крикнул, чтобы кто-нибудь поднялся на мостик. Первым прибежал и встал за штурвал Михаил Цимбаленко, но его тут же сменил Фролов. Рядом разрывались вражеские снаряды, их разрывы слепили глаза. Недолет… Перелет… Мичман подумал, что сейчас катер возьмут в «вилку» и все будет кончено. Навсегда. Но тут же совсем рядом раздались такие знакомые выстрелы сорокапяток: это МО-303 успел на помощь!

Ошеломленный внезапным ударом с тыла, противник прекратил огонь и повернул на зюйд, к фарватеру!

00.10. Теперь оба «малых охотника» оказались между вражескими катерами и берегом, на котором пока еще оставался хозяином враг. Противник потерял один катер, а второй имел повреждения. И хотя он был в некоторой растерянности, однако оставался ближе к фарватеру, чем наши дозорные катера — МО-207 и МО-303.

— Надо прорываться и продолжать бой! — крикнул лейтенант Титяков в мегафон на «двести седьмой». — Держитесь от нас в правом уступе. Ваши — крайние справа, наши — левые катера!

Враг между тем пришел в себя, на наши катера обрушился огненный смерч. Застонал и упал заряжающий носового орудия на «триста третьем». Его заменил Иван Леонов, но пушка молчала! Молчала — осколок повредил стреляющее устройство, а до фашистского катера, загородившего путь к фарватеру, — каких-то сто метров! И Титяков дал команду рулевому — идти на таран.

Вряд ли кто-нибудь мог сказать даже тогда, какое расстояние разделяло катера, когда грохнуло носовое орудие. Уже потом выяснилось, что командир сорокапятки Остроус вставил в замок острый конец напильника, вместо поврежденного бойка, и ударил по нему подвернувшейся под руку стреляной гильзой.

Пламя поднялось над морем, осветило все кругом. Вода хлестнула по палубе «охотника». Снаряд Остроуса угодил прямо в бензобак, и вражеский катер взлетел на воздух. Поднявшаяся от этого взрыва стена воды отшвырнула комендоров от пушки. Она же ударила находившегося на мостике командира дозора Игоря Чернышева, и он лишился сознания.

00.12. «Малые охотники» МО-303 и МО-207 снова прорезали строй противника, но при этом они были атакованы еще тремя торпедными катерами врага. Первый же вражеский снаряд угодил в рубку МО-303. Из ее двери как раз выходил помощник командира корабля младший лейтенант Федин. Залитый кровью, едва державшийся на ногах от ранений, от контузии, офицер все же нашел в себе силы подняться на мостик и протянуть лейтенанту Титякову бланк радиограммы. Лейтенант прочел текст и слабо улыбнулся: к ним спешили на помощь наши катера!

00.20. Бой закончился. Вражеские катера, прикрывшись дымовой завесой, отходили на норд, под защиту береговых батарей. Чернышев пришел в себя. Он приказал перегрузить всех раненых на МО-207, и младший лейтенант Федин повел катер в Кронштадт.

…В дни празднования 40-летия Победы я услышал рассказ Раисы Романовой — невесты Николая Каплунова. Привожу его в сокращенном виде:

«24 мая 1943 года ранним утром меня разбудил врач дивизиона «морских охотников».

— Раиса, у тебя есть фотография Каплунова? — спросил он.

Я не сразу поняла зачем, но через мгновение зарыдала.

— Где и как?

— Севернее фарватера. Немцев было тринадцать катеров, наших два. На МО-207 погибло трое. Николай был смертельно ранен. Он скончался на подходе к Шепелевскому маяку.

25 мая в библиотеке ОВРа стояли три гроба. Наши девушки убрали их цветами и ветками. Приходили краснофлотцы, старшины, командиры. Прощались. Через день Кронштадт провожал в последний путь героев-катерников — командира МО-207 старшего лейтенанта Николая Каплунова, командира отделения рулевых Николая Ивченко и наводчика Николая Дворянкина…»

А. ПАНКРАТОВ, мичман Метод Галкина

Майским днем 1943 года командира сетевого заградителя «Вятка», только что пришедшего из Кронштадта в Ленинград, капитан-лейтенанта Бориса Чернышева вызвали в штаб флота. Не часто случается, чтобы командира корабля 3-го ранга вызывали в столь высокую инстанцию.

От набережной Макарова, от Тучкова моста, Чернышев добрался до штаба флота довольно быстро. В бюро пропусков ему указали, что надо идти в оперативное управление. Капитан 2-го ранга, к которому он явился, коротко изложил суть дела:

— Подходы к острову Лавенсари с норд-оста и зюйд-веста открыты для прохода вражеских подводных лодок. Вам ставится задача перекрыть их противолодочными сетями. Вот тут и… тут, — показал он на карте. — Все ясно?

— Никак нет, — немного подумав, ответил Чернышев. — Я полагаю, что в такой расстановке сетей смысла нет и было бы целесообразнее сделать это несколько иначе.

Борис Григорьевич коснулся карты карандашом и проложил по бумаге еле заметные линии.

— Именно здесь, как мне сдается, надо ставить сети.

— Хорошо. Ваша точка зрения будет изучена. Боевой приказ получите. — Он посмотрел на Чернышева. — Вы готовы завтра выйти в Кронштадт?

— Так точно.

— Вот в Кронштадте и получите приказ.

В Кронштадте «Вятка» сразу же подошла к причалу минных складов Арсенала: такой приказ отмахал флажками сигнальщик с рейдового поста. Едва подали сходню, на корабль взбежал комдив капитан 3-го ранга Анатолий Пименович Безукладников, поздоровался.

— Пошли, Чернышев, в твою каюту. Сейчас разбираться будем, — чему-то улыбался он.

Чернышеву оставалось лишь следовать за начальством.

— Гордись: твое предложение по постановке сетей одобрено! — сказал комдив, едва они вошли в каюту.

— Внял, — ответил Чернышев: теперь ему было ясно, чему улыбался комдив.

— Тогда другой вопрос: сколько у тебя противолодочных сетей и какие? Впрочем, наверное, лучше позвать Щеголева?

— И старшего политрука Лобкова, — в тон заметил Чернышев. — Пока мы будем заниматься подготовкой документов и прочего, он соберет коммунистов и комсомольцев, поставит им задачу. — Командир нажал кнопку звонка вызова рассыльного.

Оба прибыли минуты через две, но комдив не спешил с разговором.

— Подождем немного. Сейчас прибудет еще один человек, — снова улыбнулся он. — Вы, если память не изменяет, сетей не ставили с сорок первого?

— Так точно, — ответил Щеголев.

— Кое-что подзабыли. Да и народ с той поры у вас поменялся: кто в морскую пехоту, кто на новостроящиеся…

Раздался стук в дверь. Она отворилась, и в каюту вошел невысокого роста сутуловатый командир с белыми погонами капитана интендантской службы. Это был командир несамоходного сетевого заградителя СЗ-1 Михаил Григорьевич Галкин, известный на весь ОВР КМОР как знаменитый минных и сетевых дел мастер. За знания и опыт его уважали начальники и товарищи по службе. Но поэтому же, если Григорьич, как его звали в ОВРе, приходил с проверками, его опасались: спокойный и мягкий по натуре, он преображался, когда видел упущения в любимом деле. Галкин всегда находил способ устранения всяких неполадок и недостатков, простой и доступный до удивления. Но в любом случае без «фитиля» для конкретного виновника дело не обходилось.

— Ну вот теперь все. Обсудим задачу и решим, как лучше ее выполнить. — Поднялся капитан 3-го ранга Безукладников.

Сети, свернутые в бухты и завязанные смолеными кончиками, пропитанные черной смазкой, везли из хранилищ на пирс и подавали на корабль. Стеклянные поплавки были смонтированы по пяти в сетках из рыбацкой дели — льняного сетного полотна — и притянуты к верхней шкаторине. Поэтому бросать бухты сетей было никак нельзя и работа с ними становилась еще тяжелее и грязнее. Следовало стащить каждую бухту на палубу, разрезать шхимушгар, растянуть сеть. Потом «взять рифы» — подвязать сеть по высоте, с тем чтобы при постановке она точно встала на фарватер, на «свое» место, и не выглядывала поплавками из воды. Затем надо было сложить сеть гармошкой и тоже увязать, снова смотать в бухту и упрятать в трюм.

Не проще обстояло и с теми сетями, которые с 1941 года хранились в трюмах «Вятки». С ними надо было проделать все то же самое, вытащив их на палубу из трюма. Но справились. И тогда начался следующий этап: тяжелые якоря, весом по 300 килограммов каждый, похожие на больших черепах, у которых вместо лап колесики; якоря-кошки по 20 килограммов весом; становые металлические шары. Все это грузили по авралу, всем экипажем, с короткими перерывами на обед, на два-три часа отдыха. В последнюю очередь принимали на корабль тяжелые, по два пуда, подрывные патроны, окончательно снаряженные и потому опасные. Укладывали их в штатные крепления в погребе.

С приемкой сетей и принадлежностей к ним управились до срока.

Очередной день начался с тренировки. Сетевая партия встала по своим местам. На корму пришли командир и старший лейтенант Щеголев — командир БЧ-2-3. С берега по сходне спустился капитан Галкин. Он же сразу взял бразды правления в свои руки.

— Сетей не ставили сто лет, обязанности позабыли. Распустились… Запустили… — приговаривал он негромко. — Иван Сергеевич, где первое отделение?

— Здесь. Командир отделения старшина первой статьи Суслов.

— Суслов? — переспрашивал Галкин.

— Так точно.

— А расскажи-ка мне, Суслов, кто у тебя в отделении и чем заняты при постановке сетей?

Старшина рассказывает подробно и обстоятельно.

Галкин слушает, и все, кто стоит рядом, — командир Чернышев, Щеголев, старшина команды минеров главный старшина Иван Маркин.

— Ну ладно, ты знаешь. А они? — Галкин показывает на краснофлотцев.

— Давайте на выбор, любого, — спокойно отвечает Суслов.

Вскоре выясняется, что все краснофлотцы и старшины отлично знают свои обязанности, и Галкин успокаивается.

— Товарищ командир, — обращается он к Чернышеву, — сейчас бы покурить, а там еще раз, но все практически.

— Не только покурить, но и пообедать, — отвечает Борис Григорьевич. — Через десять минут распорядком дня предусмотрена приборка, а там бачковать время. Приглашаю тебя, Григорьич, в кают-компанию…

До выхода в море провели еще две тренировки, столько же — с прибытием на Лавенсари. Корабль и его экипаж были готовы к выполнению боевой задачи по постановке 35 километров противолодочных сетей. Капитан-лейтенант Чернышев доложил о готовности комдиву. Тот посмотрел на Галкина: все трое сидели у стола в кают-компании. Михаил Григорьевич только кивнул головой.

Снялись в сумерках майской ночи. Сперва шли на южную позицию: она считалась более сложной для работы. Невдалеке — крошечный островок с установленным на нем маяком. Но исключалось, что на этом островке может сидеть вражеский наблюдатель. Однако вперед был послан катер МО, клочок земли и маяк обследовали — к счастью, там никого не оказалось. Но «охотник» в базу не вернулся, остались в море и «каэмки», назначенные для обеспечения.

Еще по приготовлении корабля к бою и походу сетевая партия начала окончательно готовить сети. Выставили по левому борту якоря. Рядом — кошки, становые шары. Тут же уложены в бухты полотнища сетей и отдельно от всего оборудования — подрывные патроны. В расчетное время «Вятка» пришла в точку, откуда начинался отсчет тысячам метров заграждения. Спущена на воду и привязана за кормой шлюпка с минерами, которыми командует старшина 2-й статьи Николай Николайчук. В шлюпке гребцы. В ней же лежат подрывные патроны и молотки: сеть надо притопить. Ее верхняя шкаторина должна находиться ниже поверхности воды. И по только для того, чтобы сеть не смог заметить враг со своих надводных кораблей или самолетов, но еще для того, чтобы наши корабли могли свободно над ней ходить, не задевая. В руках у Николайчука молоток, им он станет разбивать стеклянные шары, — какие и сколько, на каком по счету полотнище сети, ему скажут.

Комдив Безукладников и командир Чернышев — на мостике, старший лейтенант Щеголев и капитан Галкин — на юте.

— Начать постановку! — приказ с главного командного пункта.

— Есть! — дрогнувший голос выдает волнение Щеголева. — Пошел первый якорь!

Главный старшина Иван Марков спешит по юту к срезу кормы, где Федор Суслов и три его Ивана — Зуев, Тюрин и Стронский — отдают крепления якорей. Медленно сползает по скату полотно сети.

— Кошка подвязана! — докладывает Суслов.

Наступил самый ответственный момент — со шлюпки крепят подрывной патрон. Казалось бы, чего проще: щелкнул разрезной скобой и готово! Но сколько за этим труда: «Вятка» идет со скоростью в один узел, сеть ползет потихонечку. А в патроне два пуда, и в нем взрывчатка. Наконец — вздох облегчения.

— Патрон закреплен, пошла сеть!

Капитан Галкин стоит у ската. Молча наблюдает, то и дело поднимает поближе к глазам секундомер: света майских сумерек явно мало, чтобы разглядеть стрелку. Он еще раз смотрит на минеров, которые трудятся в шлюпке, и думает о том, что уже сейчас они черны, как негры, от торпедной смазки. Григорьич подходит к Щеголеву:

— Долго так-то, Иван Сергеевич. Не управимся ко времени.

— А что делать?

— Крепить подрывные патроны на палубе. Опасно? — И сам же отвечает: — Да. Но подрывные патроны нас держат, из-за них мы теряем время. И чем дальше, тем больше будем его терять.

— Спрошу у командира.

— Лучше прямо у комдива. Видишь, он сам на ют прибежал?

Капитан 3-го ранга Безукладников выслушал обоих.

— Попробуем. Как ты говоришь, Щеголев? Постановка сетей по методу Галкина? Давай по Галкину. Только не забудь доложить Чернышеву: он командир корабля, ему за все отвечать. Так что доложи, сразу же. И прикажи прошвабрить ют — роса.

Сетевая противолодочная завеса на подходах к острову Лавенсари была поставлена точно к намеченному сроку. Она выполнила свое назначение…

А. МУШНИКОВ, старший лейтенант, дивштурман 3-го ДСК МО И швец, и жнец…

— Тральщики КМ идут встречным курсом, — доложил сигнальщик. — Передают: «Идем с тралами, уходите с фарватера».

— Отстучать прожектором: «Идем с тралами, ведем две подводные лодки. Освободить фарватер», — приказал командир нашего 3-го ДСК МО старший лейтенант Иван Кочанов.

Сигнальщик застучал клавишей.

— Тральцы не ворочают! — крикнул, не отрываясь от стереотрубы, командир звена старший лейтенант Александр Патокин.

Мы стояли на мостике МО-304 — комдив Бочанов, командир звена Патокин, дивсвязист Кузьменко, я — считай, «полштаба» нашего дивизиона. Здесь же, на своих штатных местах, сигнальщики, рулевой и огненно-рыжий командир катера старший лейтенант Александр Аникин. Что и говорить, на мостике сразу стало тревожно — за нами шли две лодки-«малютки». Всякие отклонения от курса были нежелательны вообще. А здесь, на узком фарватере, зажатом Деманстейнскими банками, что к норду от Шепелевского маяка, и минными полями, — тем более.

— Сигнальщик, еще раз прожектором: «Немедленно отвернуть с фарватера вправо». Они там что, поослепли все? — Эмоциональный Бочанов выругался, но затем просто сказал Аникину: — Возьми вправо, командир, и передай на наши катера об отвороте. Это идет Мудрак, человек, у которого лишняя… — Он не уточнил, что лишнего у Федота Борисовича. — Мудрак упрямый мужик, дороги ни за что не уступит.

Мы отвернули и, как ни странно, Мудрак отвернул. Расходились впритирку. Повезло: и у нас, и у «каэмок» тралы шли справа и не запутались. Но как только наш МО-304 поравнялся с головной «каэмкой», Бочанов высказал в мегафон свое мнение о командире 7-го ДКТЩ. Само собой, Мудрак в долгу не остался.

Однако, по идее, прав все же был капитан-лейтенант Мудрак: согласно боевому наставлению той поры, все корабли, в том числе и наши МО, обязаны были уступать дорогу тральщикам, которые идут с тралом. Но откуда, скажите, мог знать командир 7-го ДКТЩ о том, что встречные катера МО тоже идут с тралами и мы — на равных? А мы шли. И тому имелась веская причина: опыт 1942 года показал, что противник почти всегда обнаруживал конвои, которые следовали за тралами БТЩ. Я не берусь судить почему. Быть может, этому способствовал характерный звонкий шум дизелей, слышный за многие мили. Может, что-то другое. Но враг обнаруживал конвои и бросал против них свои торпедные катера, авиацию и открывал огонь с берега. Но при этом все же БТЩ обладали неоспоримым преимуществом: не зря моряки звали их быстроходными. Они таковыми и были, ибо шли с тралами раза в два быстрее остальных своих собратьев. Замены же им не имелось.

Не знаю кому, но пришла в голову такая идея: использовать для такой замены катера МО. И поручено было опробовать возможности «малых охотников» в роли быстроходных тральщиков нашему 3-му ДСК МО. Нам выдали катерные параван-тралы[6], обучили, как ими пользоваться, — как раз тут-то и выяснилось, что МО могут ходить с этими тралами на скоростях до восемнадцати узлов, тогда как надо лишь двенадцать. Так что мы уступали БТЩ только в мореходности, а превосходили в мобильности. И у МО куда меньше осадка! Но главное враг знал: МО у русских корабль универсальный — сражается с его кораблями и самолетами, ищет и уничтожает подводные лодки, охраняет на переходах свои корабли, ставит мины, высаживает и снимает диверсионные группы. Только одного не знал враг — того, что катер МО умеет еще и вытраливать мины.

До поры до времени это, последнее, держалось в секрете и на нашем флоте. Вот поэтому-то и не знал о новой роли МО на войне командир 7-го дивизиона катеров-тральщиков капитан-лейтенант Федот Мудрак.

5 июня комдив Бочанов получил приказ идти со своим дивизионом на остров Лавенсари. На следующий день мы прибыли на место. Командира дивизиона тут же вызвали к капитану 1-го ранга Ладинскому. Бочанов возвратился от начальства довольно скоро. Собрал нас в кают-компании МО-304 и объявил, что командующий флотом приказал самому Ладинскому организовать в Нарвском заливе встречу подводной лодки Щ-303 и провести ее за тралами через немецкое минное заграждение в районе банок Намси-Неугрунд.

— Прикрывать нас должны торпедные катера, — заключил Иван Андреевич. — Наше дело найти лодку, встретить и вести.

Мы с дивсвязистом Кузьменко переглянулись: дело предстояло нелегкое, иначе сюда бы не шел Ладинский, да еще по приказу самого Трибуца.

Вечером того же дня катера ушли в море. Ладинский держал свой флаг на МО-123, там же находился флаг-штурман истребительного отряда капитан-лейтенант Георгий Елизаров. На МО-102 шел капитан 3-го ранга Станислав Кведло, начальник штаба истребительного отряда, он являлся заместителем Ладинского на эту операцию. Вторым замом — наш комдив Бочанов; вместе с ним мы шли, как обычно, на МО-304.

Видимость была отвратительной: при ясном небе и ярком солнце, которое в этот час спускалось вниз, к кромке моря, над водой висела дымка. Стоял полный штиль, и никакой надежды на то, что проклятую дымку разгонит. Береговые ориентиры, как говорится, в упор не просматривались. Мы поставили тралы и пошли по счислению… Все обстояло нормально, но вдруг на подходе к банке Намси мы увидели, что море внезапно вскипело и огромный столб воды накрыл МО-102, концевой в ордере.

— Э-эх, Сидоренко! — с горечью и отчаянием воскликнул Бочанов, и плечи его опустились, он весь сник.

Все, кто находился на мостике, страшились за судьбу «сто второго» и его экипажа, смотрели, как оседает водяной смерч… Но что это? Вот корпус катера и… корабль идет в тральном ордере, целый и невредимый!

Вздохнули с облегчением. Но на разговоры времени не оставалось: мины стали взрываться в тралах… Наконец подошла и наша «очередь». Почему-то в трале МО-304 взорвалась не одна мина, а две, через короткий интервал… Я спустился с мостика в рубку, прикинул по карте курс отряда, пометил места взрывов мин. Получалось, что противник выставил минное поле в направлении 130–140 градусов от банки Намси к банке Неугрунд.

Пока я занимался своими расчетами, моряки успели поставить другой трал — МО-304 даже не вышел из троя. Сделать это трудности не представляло, трал был предельно прост в обращении.

Мин здесь стояло много; 8 из них подорвали наши МО. Но сколько их выставил неприятель, оставалось только гадать. Точно все узнали после войны из немецких оперативных документов, которые попали в наши руки: на узком проходе, который никак не обойти, противник выставил 14 линий минных защитников и мин, различных по способу срабатывания — ударных, против надводных кораблей, и антенных, нацеленных в основном против наших подводных лодок.

Наконец — точка рандеву, указанная командиром лодки капитаном 3-го ранга Иваном Травкиным. Выбрали тралы и легли в дрейф. Через некоторое время МО-102 и МО-123 направились далее к зюйду и скрылись в белесой мгле дымки. Их движение мы прослеживали теперь только по взрывам специальных сигнальных бомбочек, при помощи которых лодке давалось знать, что ее встречают. Комдив Бочанов приказал включить акустику. Вскоре на мостике свистнула заглушка в раструбе переговорной трубы, и мы услышали доклад, который не мог нас не встревожить:

— Шумы от зюйд-веста, характерные для немецких Р-ботов.

Шумы приближались. Стало быть, и Р-боты, большие артиллерийские катера врага, тоже приближались. А мы ожидаем лодку. Но обошлось: мы не увидели немцев, они не обнаружили нас в дымке и ушли. Однако и Щ-303 не подавала знаков о себе.

— Иван Андреевич, давай и мы сбросим серию сигнальных бомбочек, авось Травкин где-то рядом? — предложил Кузьменко.

— Отстань и по морочь голову! — недовольно ответил комдив. — Ты же прекрасно знаешь, что нам приказано только слушать!

Так мы дрейфовали около трех часов. Лодки все не было, катера легли на обратный курс. Основная часть отряда задерживалась с возвращением. Становилось совсем светло, ничего хорошего в этом не виделось: наш путь лежал мимо Большого Тютерса с его береговыми батареями. К счастью, над морем все еще висела дымка. Она выручала нас.

Катера убрали тралы и шли полным ходом в кильватерной колонне: впереди — МО-123, концевым — МО-102. По моим расчетам, мы возвращались, с учетом дрейфа, не по протраленному нами фарватеру, а несколько к зюйд-весту от него. Конечно, у меня не было полной уверенности в точности счисления: остров Большой Тютерс, по которому можно бы взять пеленг, за дымкой. Правда, есть выход — определиться по глубинам, они здесь характерны. Я сказал об этом комдиву. Он согласился. Под килем оказалось 45 метров. Это доказывало, что я прав в своих предположениях.

— Ну и что страшного, что мы влезли на минное поле? — ответил Бочанов. — Идем без тралов, а при нашей осадке мины не страшны. Да что убеждать тебя: мы же все время ходим по ним — в разведке, дозоре, конвое. Наверное, Ладинский потому и решил идти в стороне от прежнего курса: нам страшны плавающие мины!

Мы стояли над картой, и каждый думал о своем, как вдруг из раструба переговорной трубы раздался доклад сигнальщика:

— Масляный след справа по борту!

Мы тут же выскочили из штурманской рубки на палубу, поднялись на мостик: справа, в кабельтове, тянулся соляровый шлейф, какой обычно тянется за судном, откачивающим воду из трюма.

— Иван Андреевич, а это не Щ-303 хвост за собой тянет? — спросил я и тут же опроверг: — Но она же должна находиться ближе к зюйду!

— Молодец! — Бочанов применил один из своих любимых «оборотов»: — Ты же штурман-надводник, и тебе не понять, как можно определить свое место по счислению за трое суток без берега, солнца и звезд. Без секстана. Ясно? Вот отсюда и попробуй определить погрешность. Понял?

Спорить я не стал, но про себя подумал, что на лодке есть эхолот, о том, что здесь, между этими банками, глубины и рельеф дна крайне характерны. И стало быть, место свое штурман может определить достаточно точно. Бочанов же перестал ворчать и ругаться. Это означало, что комдив в сомнениях.

— Товарищ комдив, не надо расстраиваться! — решил я его успокоить.

— Не надо… Кузьменко был прав, вот что. Это когда он предложил сбросить сигнальные бомбочки, а я ответил, что нам не разрешено. Вот и плююсь, что не предложил Ладинскому расширить район поиска Щ-303. Наверняка, пока мы дрейфовали, Травкин ушел из района. — Он еще раз глянул за борт. — Одного не пойму: почему этот хвост из солярки? Он же демаскирует лодку! Или она идет с повреждениями?

— След исчез! — доложил Аникин.

Посмотрели за борт снова, успокоились: очевидно, взрывы мин потревожили какое-то затопленное судно и течение тянуло соляровый след от него, а не от лодки. Но не успели мы с комдивом обменяться мнениями по этому поводу, как сзади раздался мощный взрыв. Все сразу повернулись в сторону кормы… Сердце у меня упало: МО-102 выкатывался из строя с большим креном на левый борт, к нему на помощь спешили торпедные катера из сил прикрытия. Катера МО продолжали следовать прежним курсом, ибо по наставлению так и полагалось: на минном поле не маневрируют, спасением пострадавших занимаются специально для сего назначенные корабли. Не прошло еще и двух минут, как между нами и МО-123 поднялся другой столб воды, и на вершине его, как нам виделось, парили дымшашки, какие-то предметы и куски дерева. Не успели перевести дух — новый взрыв, метрах в ста справа. Через мгновение МО-304 на полном ходу ворвался в водяной столб, падающий в море. На мостик, на палубу что-то сыпалось, водопад буквально придавил нас.

— Стоп моторы! — приказал Бочанов.

Рокот двигателей смолк, но МО-304 продолжал двигаться вперед по инерции и оказался у правого борта МО-123, который медленно погружался в море.

— Пришвартовать «сто двадцать третий» к левому борту! Аникин, команду сигнальщику — передать на МО-303, чтобы тот подходил к катеру Петролая с левого борта и как следует привязался! — Потом Бочанов повернулся и крикнул командиру МО-123 старшему лейтенанту Ивану Петролаю: — Сейчас мы пришлем тебе аварийную группу!

— Не надо, товарищ комдив. Справимся сами.

— Добро!

На мостик поднялись Ладинский и Елизаров. Вид у них был неважнецкий: при взрыве мины обоих контузило.

— Товарищ капитан первого ранга, думаю, мы сможем довести катер Петролая до Лавенсари, — доложил Бочанов.

— Доведем, — согласился Ладинский. — На ходу вода не так будет давить на кормовую переборку… Доведем!

И еще один взрыв над морем. Вновь подорвался МО-102. Личный состав с него сняли на торпедный катер. Тогда на флоте еще не знали о минах-ловушках, которые в 1943 году враг начал применять против наших катеров…

На Лавенсари стало известно о том, что Щ-303 сообщила в штаб флота о своем выходе на Гогландский плес, а также о просьбе Травкина встретить его к норд-осту от Большого Тютерса.

— Нет худа без добра, — подвел итог Бочанов. — Иван Травкин молодец, — хорошо, что он не всплыл: как бы мы его повели, что бы сталось с лодкой при таком-то повороте дел?

Седьмого июня в 21.30 отряд снова вышел с Лавенсари. Но на этот раз кроме катеров МО и торпедных катеров в его состав вошли еще пять БТЩ. Однако в точку рандеву, к Большому Тютерсу, идти с тралами приказали только катерам — БТЩ остались в дрейфе, милях в десяти от Лавенсари.

Часа через полтора катера были в точке.

— Прямо по курсу масляное пятно! — доложил сигнальщик.

Сердце сжалось и мелькнула мысль: «Неужели опоздали?» Посмотрел на Бочанова — у того на скулах ходили желваки… Наконец на месте. Дали условный сигнал. И потянулись томительные секунды ожидания: всплывет — не всплывет? Иван Андреевич держит перед собой секундомер. Я, Патокин и Аникин уставились на медленно ползущую по циферблату стрелку.

— Перископ, курсовой сто двадцать градусов левого борта, дистанция один кабельтов! — радостно закричал сигнальщик.

За перископом вышла из воды рубка. Вода еще плескалась на надстройке, а артиллерийские расчеты уже стояли у пушек, и на нас в упор глядел пулемет. Обменялись опознавательными. Катера приготовили тралы, МО-304 направился к лодке. Бочанов с мегафоном в руках ждал, пока расстояние сократится до предела.

— Привет, Иван Васильевич!

— Сердечный привет, Иван Андреевич! Слушай-ка, как же мы без тральщиков-то пойдем?

— А мы, Иван, и есть тральщики. Так что топай за нами до встречи с БТЩ. Как только это произойдет, мы выбираем тралы и будем вас охранять. Как обычно.

— Вот так новости! — удивился Травкин. — И кто же такое придумал?

На Лавенсари конвой пришел без происшествий. Щ-303 встала к пирсу, и маскировщики затянули ее своими сетями. Через сутки на осте показался остров Котлин и Кронштадт.