Огненные фарватеры

А. ПАНФИЛОВ, младший лейтенант, помощник командира МО-209 Двадцать минут из жизни командира МО

Старший лейтенант Туморин лежал на койке. Как всегда, он был в капковом бушлате, сапогах и кожаном шлеме с широким капюшоном, как у всех катерников истребительного отряда и моряков торпедных катеров. Он спал. Сон его был глубоким.

Из крохотной каюты дверь ведет в такой же коридор. Напротив — каюта помощника, который сейчас наверху, на мостике. Он совсем недавно прибыл с курсов младших лейтенантов. В кормовой стороне коридорчика — кают-компания. Она так же невелика, как и остальные помещения. Но помимо своего основного назначения служит еще к жильем для боцмана, двух радистов и вестового. В промежутке между помещениями, в подволоке коридора, квадратный люк — входная дверь в отсек.

Старший лейтенант очнулся от сна, высунулся в люк и прислушался. Откуда-то тонко, но отчетливо доносились характерные вибрирующие завывания «юнкерса», которые и разбудили командира… Но самолет был еще далеко, где-то у самого горизонта.

На мостике помощник о чем-то переговаривался с сигнальщиком. «Охотник» лежал в дрейфе на линии дозора невдалеке от Деманстейнских банок в Финском заливе. Стоял июль 1942 года. Была штилевая и солнечная погода. Уже довольно сильно цвела вода и, насколько она просматривалась вглубь, была темно-зеленой.

— Сигнальщик, докладывайте о самолете противника!

— Есть докладывать о самолете противника, товарищ старший лейтенант! — автоматически ответил сигнальщик краснофлотец Иван Зеленский. Был он мал ростом, круглолиц, курнос, черен, почти как эфиоп, и от постоянного сидения на мостике производил впечатление встроенной детали. — А где он, самолет, товарищ командир? — спросил он, повертевшись по сторонам.

— Не знаю, это я у вас спросить должен.

— Вижу! — И через несколько секунд последовал четкий доклад: — «Юнкерс-88», курсовой двадцать пять градусов правого борта, дистанция — семь миль!

— Играть боевую тревогу! — приказал старший лейтенант и, опершись руками о край люка, выпрыгнул на палубу.

В тот же момент, прорезая тишину, залились звонки колоколов громкого боя. На палубу выскочили комендоры и пулеметчики. Пушки и ДШК пришли в движение. Заурчали, прогреваясь на подводных выхлопах, моторы: катер медленно пополз вперед, оставляя за собой полосу пены…

С самого начала летней кампании, после страшной голодовки первой блокадной зимы, старший лейтенант привык постоянно думать и заботиться о харчах. Думалось, что если катер разбомбят, то харчи пропадут. А если после этого останешься жив, то в воде лучше сидеть сытому, чем голодному. Есть же хотелось постоянно. Поэтому, как всегда в таких случаях, он спустился в кают-компанию, соорудил себе бутерброд из хлеба, корейки и масла. С ним он потом стоял на мостике, облокотясь одной рукой о походный столик, а другой придерживая будто бы сам собой уменьшающийся бутерброд.

Была тут еще одна сторона: на него смотрел экипаж и усматривал в этом сверхспокойствие командира, отчего неизмеримо возрастала уверенность краснофлотцев и старшин в благополучном исходе дела.

Вражеский самолет, заметив катер, как правило, шел по кругу и, набрав высоту, атаковал со стороны солнца. На это требовалось около десяти минут. Старший лейтенант и немецкий летчик решали одну и ту же задачу — о маневрировании в бою. Немцу, конечно же, лучше всего было зайти с кормы, чтобы определить исходные данные для атаки. Командир МО давал ему такую возможность, но ставил свой корабль так, что солнце было не с кормы, а с борта. Он вел свой корабль на прямом курсе и на подводных выхлопах, но без работы винтов. При этом за кормой оставался пенистый след, и летчик, видя его, делал вывод, что корабль идет если не полным, то вполне приличным ходом. А этого ему было вполне достаточно для принятия окончательного решения. Пока шла дуэль двух командиров без выстрелов. Но она давала шанс на победу тому, кто мыслит тактически лучше.

Самолет уже высоко, но достаточно близко от корабля, если считать по вертикали. Он в зоне поражения наших пушек и пулеметов. Старший лейтенант дает команду на открытие огня. Сразу же начинают стрелять сорокапятки и ДШК. Огненные трассы тянутся к самому брюху самолета, который вдруг сваливается на крыло и устремляется в пике.

На высоте около четырехсот метров фашист отдал ручку бомбосбрасывателя, и четыре бомбы одна за другой пошли вниз. Двух-трех секунд было достаточно командиру для определения вертикальной плоскости их полета.

— Право на борт! — приказал он рулевому, а руки уже послали все три ручки машинного телеграфа на «вперед, самый полный».

Катер вздрогнул и, подняв нос, круто рванулся вправо, набирая скорость. Когда позади встала черная стена воды и раздался грохот взрывов, катер был от них далеко. Фашистский самолет, сопровождаемый огнем пушек и ДШК, уходил к горизонту.

— Дробь, не стрелять! — приказал старший лейтенант. Он снял шлем и бросил его на походный столик. Потом поставил ручки машинных телеграфов на «стоп» и развернул катер на обратный курс. К линии дозора.

— Отбой боевой тревоги, готовность помер два! — сказал командир. — Сигнальщик, внимательнее следить за горизонтом!

В каюте старший лейтенант достал из стола журнал боевых действий и сделал в нем запись, уже ставшую стереотипной:

«12 июля 1942 года в 13 часов 12 минут, находясь на линии ДОЗК №…, был атакован пикирующим бомбардировщиком «Ю-88», который сбросил 4 бомбы. Атака отбита. Потерь и повреждений нет. Продолжаем нести дозор».

Окончив писать, не раздеваясь, в шлеме, в капковом бушлате, он лег на койку и мгновенно заснул. Сон его, глубокий и без сновидений, представлял собой просто выключенное сознание, поскольку сделать это позволяла обстановка.

С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 Блины

Сегодня линия дозора проходит к зюйду от занятого врагом острова Бьёрке. Погода стоит прекрасная. Солнце и полный штиль. Вдали, у самого горизонта, плывет в жарком мареве лесистый остров. Мы его видим, наш МО наверняка едва различим с берега. С рассветом прилетают пары самолетов «Хейнкель-111», идут на малых высотах, но вне досягаемости наших пушек и ДШК, Генеральный курс «хейнкелей» ясен — на Кронштадт, на форты. Как только сигнальщики Иван Зеленский или Виктор Шмелев обнаружат «супостата», на катере играется боевая тревога и тут же командир отделения радистов старший краснофлотец Алексей Сорокин передает радиодонесение.

Когда самолеты уходили, объявлялась готовность-два. Я спускался с ходового мостика. У кормового орудия, как всегда, свободные от вахты мотористы, минеры и комендоры. Народ здесь опытный. Любят поговорить о положении на фронтах. Но на этот раз не удалось…

— Два самолета «хейнкель», правый борт сто! — послышался с мостика громкий доклад Ивана Зеленского.

Тревога! Взревели моторы. Все бегут на боевые посты. И вдруг новый доклад:

— Наши истребители! Курсовой восемьдесят пять, дистанция тридцать три, высота две тысячи!

Наши и фашисты почти в створе, но друг друга не видят.

— Сигнальщики, серию красных ракет в сторону «хейнкелей»!

В руках Зеленского дергается ракетница. И не успела первая ракета упасть в воду, наши «яки» развернулись и, резко снижаясь, пошли в атаку. Немцы, уходя от истребителей, тоже развернулись и разделились. Один — на бреющем к берегу, второй — в противоположную сторону, в залив. Он-то и был в один миг сбит нашими «яками».

Крикнули «ура», помахали летчикам. Отбой. Одна смена остается у оружия, другая — отдыхает. Так проходит часа два.

— Два самолета «Хейнкель-111», правый борт…

Опять тревога. Ставлю машинные телеграфы на «товсь».

— Группа истребителей ЯК-3,— докладывает сигнальщик.

— Серию ракет!

Все повторяется. Один «хейнкель» — к берегу, второй — в море. Атака «яков» — и он сбит.

Обед. Я наблюдаю, как кок Кузьма Никитин вылезает из камбуза какой-то хмурый, глядит на меня исподлобья. Сейчас он отнесет харч в корму — в машину и к орудию минерам. Сигнальщики обедают на мостике. По их виду вижу, что со щами все в порядке. Но вот Зеленский взялся за красивый и аппетитный блин. Откусил и поморщился. Вздохнул, оглянулся на меня. Затем взял еще один. Понюхал. Чертыхнулся. Еще раз понюхал.

— Ничего не понимаю! Что произошло, Зеленский? Ты на себя не похож. Аппетит пропал?

— Аппетит, товарищ командир? — сигнальщик едва миску не выронил. — Вы лучше спросите Никитина, что он нам сварганил!

Тут возвращается сам Никитин.

— Что случилось, почему команда недовольна обедом?

— Упали. — А сам тяжело вздыхает. — Но я не виноват. Готовые блины я оставил на сковороде, чтобы не остыли. А тут вы, товарищ командир: «Вперед полный!» и «Лево на борт!» Щи-то я поймал, а вот блины не успел. Проехались они немного по палубе, протертой керосином…

Я понял, отчего нюхал блины Зеленский, почему ругался Деревяшкин и ворчал радист Алексей Сорокин. Понял, что блины с керосином придется есть и мне самому.

И. КЛИМЧИНСКИЙ, лейтенант, флагманский физрук ОВРа Ленинградской военно-морской базы Четвертое поколение

В ОВРе я был флагманским специалистом по физической культуре и спорту. Скажу прямо, должность эта повсеместно считается самой спокойной.

И хотя, с одной стороны, флагманский физрук отвечает за физическую подготовку краснофлотцев, старшин и командиров, с другой — он не имеет подчиненных. А с третьей — согласно Корабельному уставу РКВМФ за организацию физической подготовки отвечает помощник командира корабля. Так вот и выходит, по представлениям некоторых, что должность флагфизрука вовсе не должность, а просто синекура.

Для меня все началось с советско-финляндской войны. Тогда меня зачислили бойцом краснофлотского лыжного отряда. Уходили мы на лед Финского залива. Не стану рассказывать, как все это было. Писатель Леонид Соболев поведал о морской лыжной эпопее более чем подробно в рассказе «Третье поколение».

В 1941 году меня назначили командиром группы разведчиков в Отряде зимней обороны. Но вот пришло лето. Оно принесло новые заботы. Самым сложным для ОВРа Ленинградской военно-морской базы в лето 1942 года было обеспечение прохода конвоев из Ленинграда в Кронштадт и обратно. Конвоев таких прошло немало, и каждый имел свои трудности. Сперва нам казалось, что самые сложные приходятся на июнь — июль, время белых ночей. Но выходило, что и в августе ничуть не легче, хотя стояли темные ночи.

Конвои, как правило, назначались в безлунные ночи. Одной из них в Кронштадт уходили эсминец и сторожевой корабль. Совпало, что на обеспечение именно этого конвоя прибыл командир ОВРа капитан 2-го ранга Богданович. Его любимым местом в таких случаях был дальномерный пост батареи 45-миллиметровых морских пушек на конце Северной дамбы Морского канала.

Вместе с ним на дамбу прибыло несколько человек из штаба ОВРа, в том числе и я.

Как все организовалось? На постановку дымовых завес, которые должны были прикрыть корабли от взоров вражеских наблюдателей с южного берега залива, назначались различные катера. В ту ночь — катер МО и три бронекатера из дивизиона старшего лейтенанта Вадима Чудова. Изготавливались к бою батареи береговой обороны — в Кронштадте, на фортах, на дамбе Морского капала. Приводились в боевую готовность корабли. Проверялись линии связи, чтобы можно было сразу, без промедления задействовать всю артиллерию.

Все приведено в готовность. В том числе и катер типа ВИС, самый малый из наших боевых кораблей. За штурвалом его находился старшина 1-й статьи Борис Орешкин, адъютант командира ОВРа и рулевой-моторист по флотской специальности, а еще — известный в довоенные годы на всю страну футболист ленинградского «Динамо», участник блокадной встречи футболистов флота с командой мастеров.

Миновала полночь. Катера вышли на свои позиции. Одно волновало — ветер от берега, занятого противником. Но дымзавесу поставили согласно плану. Точно в назначенное время мы услыхали шум вентиляторов и гудение турбин. Шел эсминец, сторожевик за ним, в кильватер.

Все нормально. Фашисты постреливают изредка и лениво, снаряды взрываются, и отблески разрывов мелькают за Северной дамбой Морского канала и перед Южной. Иногда совсем неподалеку, и тогда над нашими головами свистят осколки.

Вдруг вспыхнул огонь на воде, и стрельба с вражеской стороны усилилась. Мы увидали, что она сосредоточена по этому костру.

— Лейтенант! — крикнул Богданович. — Быстро в катер и разобраться, в чем дело!

Спрыгнуть в катер дело привычное. Орешкин уже запустил двигатель. Я оттолкнулся ногами от берега.

Пошли прямо на огонь, на разрывы снарядов. И чем ближе подходили к горящему бронекатеру (теперь мы ясно видели, что пылает именно он), тем больше удивлялись. Корабль на вполне приличном ходу описывал циркуляцию, что спасало его от прицельного артогня фашистов.

— Боря, подходи с правого борта, в район боевой рубки!

Орешкин нацелился подойти. Я выскочил на носовой пастил ЗИСа. Прыгнул и оказался прямо против двери рубки. Щелкнул замком-задрайкой. В это время бронекатер качнулся на волне, дверь отворилась. При тусклом свете карманного фонаря, лучом которого я обшарил рубку, увидел командира катера. Убит или ранен? Разбираться было некогда. Надо тушить пожар, от него может произойти взрыв. Выскочил из рубки на палубу, и тут же с левого борта, рядом, поднялся всплеск. Осколки ударили по корпусу, по башням. Побежал в корму. К счастью, на палубе валялся кусок ветоши, и я, обжигая руку, вращал маховики клапанов дымаппаратуры. Рядом горели дымшашки. Надо было сбросить их за борт. На правом борту повезло. У всех дымшашек прогорели крепления. Тут же столкнул их за борт. Потом подбежал к стеллажам левого борта. С помощью ломика сбросил дымшашки в воду. Огонь погас, и стрельба прекратилась. Покончив с пожаром, подбежал к машинному люку, отдраил его. В проеме появился старшина 1-й статьи.

— А вы, товарищ лейтенант, откуда здесь взялись?

Объяснил ему ситуацию. Подошел второй бронекатер. На него сняли убитых и раненых. Потом взяли поврежденный корабль на буксир и повели его в базу. Мы с Орешкиным на ЗИСе поспешили на дамбу Морского канала. Надо было доложить капитану 2-го ранга Богдановичу о том, что произошло на море.

— Ну вот и все, физрук, — сказал он, выслушав этот доклад. — Можешь идти и заниматься своими непосредственными делами. Кажется, завтра соревнования по волейболу?

— Не завтра, товарищ капитан второго ранга, а уже сегодня. Времени-то — четыре десять. Разрешите вопрос?

— Давай!

— Конвой как, товарищ капитан второго ранга?

— Пока немцы стреляли по блуждающему бронекатеру, конвой прошел.

Через три дня снова конвой. Опять мы, — старший лейтенант Чудов, Борис Орешкин, кто-то из флагманских специалистов ОВРа — в голове Северной дамбы Морского капала.

Немцы ведут огонь. Наши корабли идут. Мы ждем. Снаряды с воем перелетают через наши головы и с грохотом плюхаются в воду. Ну и что? Идет война, а у меня здесь самая спокойная должность. Не должность, а прямо синекура.

С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 На минном поле

Солнечным августовским днем 1942 года наш МО-209 нес брандвахту у Лавенсари. Это было тем же дозором, только при входе на рейд. Как выяснилось, у Соммерса при разведывательном тралении подорвались три катера. Наши корабли возвратились в базу, буксируя катер МО и катер-тральщик типа «Рыбинец». Другой «Рыбинец», Р-806, остался на минном поле.

И вот мы получаем приказ: идти к Соммерсу, найти Р-806, а далее действовать по обстановке. То есть либо привести его в базу, либо уничтожить. Опасное задание: МО-209 предстояло вступить на роковое минное заграждение противника, не рассчитывая ни на чью помощь.

От Лавенсари до Соммерса миль двенадцать. Минут тридцать полного хода. А до минного поля и вовсе минут двадцать.

Я стоял на мостике, наблюдал за своим помощником. По его виду я понял, что даже он, человек, который у нас на корабле олицетворял само спокойствие, как говорится, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Саша, останься на ходовом.

Панфилов ответил «есть», а я, спрыгнув на палубу, пошел в корму, — к сорокапятке, к комендорам. У пушки кроме ее расчета стоял самый старший на МО-209 по возрасту — минер краснофлотец Михаил Кольцов. Был он любителем рассказать историю-другую про места, где ему приходилось жить. Сейчас он молчал, внимательно всматриваясь в отведенный ему расписанием сектор по наблюдению за водой.

«Восемьсот шестой» мы обнаружили с расстояния мили в три. Катер покачивался на легкой зыби, плавая носом кверху, как огромный поплавок. Мы приблизились к нему, и нервное напряжение усилилось еще больше. Мы ожидали взрыва мины… Наконец, Р-806 рядом. На «самом малом» МО-209 подошел к его левому борту. Главный старшина Деревяшкин первым шагнул к леерам, обернулся ко мне, ожидая приказа, и предложил:

— Постучим, может, кто остался в отсеках?

— Постучим. — Я тут же поставил телеграфы на «стоп».

Рокот двигателей смолк. Деревяшкин постучал. Все замерли в ожидании… Но лишь вода плескалась где-то во чреве «восемьсот шестого».

— Еще раз! — приказал я, разорвав тишину.

Но и на второй сигнал, и на третий ответа не было.

— Никого, — пробасил Деревяшкин и посмотрел на меня еще раз. — Бинокль здесь висит, товарищ командир. Снять бы?

Бинокль действительно висел, покачиваясь на каком-то болте, на который был наброшен его ремешок.

— Надо снять. И компас тоже.

— Надо — будет! — Как всегда из ничего, в руках Деревяшкина появилась отвертка. Он шагнул через леера… Через минуту-две бинокль и компас были поданы на мостик нашего катера.

— Боцман! — позвал я старшину 2-й статьи Николая Гаврикова. — Попробуй подать буксирный конец.

— Есть, товарищ командир. У них на вьюшке манильский трос. Может, его размотаем?

— Рискнем, — ответил я и послал на палубу Панфилова, для общего руководства.

Деревяшкин и Гавриков аккуратно размотали трос, закрепили его на Р-806 и подали второй конец нам. Пока длилась вся эта работа, дрожь в коленках пропала.

— Для буксировки по местам! — приказал я.

Все разбежались быстро. «Вперед, малый!» Пошли. Посмотрел за корму. Трос натянулся — и сразу рывок, совсем легкий. И тут же Р-806 резко пошел в глубину. Я и команды подать не успел, как боцман рубанул топором буксир, и наш МО-209, освободившись от нагрузки, резко рванулся вперед. Я поставил телеграфы на «стоп». Минуту все мы стояли, приложив руку к головному убору, отдавая честь боевому кораблю.

К вечерним сумеркам МО-209 вернулся на Лавенсари.

С. СОЛОВЬЕВ, краснофлотец, моторист КМ-28 Одна на всех война

Естественно, никто из нас, краснофлотцев, старшин, командиров и политработников, не знал планов нашего командования, не знал того, что в августе 1942 года Балтфлот получил приказ поддержать 55-ю армию, которая должна была захватить узел сопротивления врага на левом берегу Невы, в районе Усть-Тосно — Ивановское. Захват этого узла предопределил бы успех начала операции по освобождению Ленинграда от вражеской блокады. Поддержка Балтфлота 55-й армии заключалась в том, что перед наступлением корабли должны высадить десант.

Десантирование поручили ОВРу Ленинградской военно-морской базы. Командиром всех сил десанта был назначен капитан 2-го ранга Абрам Михайлович Богданович, комиссаром — батальонный комиссар Анатолий Гаврилович Усанкин и начальником штаба — капитан 3-го ранга Михаил Николаевич Карпов.

Это было наше высшее командование. Командиром группы высадочных средств стал начальник штаба ОХРа капитан лейтенант Николай Семенович Щавелев, человек авторитетный, известный своим умом и храбростью. Комиссаром группы высадки был назначен батальонный комиссар Александр Николаевич Федоров…

Опыт проведения таких операций у комиссара был. Осенью 1941 года в район Стрельны было высажено четыре морских десанта, они имели задачу прорвать оборону противника, захватить береговую полосу и выйти на соединение с частями 42-й армии. Отрядом высадки во всех этих десантах командовал флагманский штурман ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан-лейтенант Иван Васильевич Крылов, военкомом был старший политрук Федоров. В двух наиболее важных десантах, в октябре сорок первого (для наиболее точного навигационного обеспечения), с десантом в точку высадки шел флагманский штурман ЛВМБ старший лейтенант Л. С. Вайсман.

Три десанта из четырех высаживались с боем, при ожесточенном противодействии врага… Моряки действовали решительно и бесстрашно. Среди отличившихся в этих операциях был и военком Федоров.

Настало утро очередного августовского дня. С рассветом — тревога и приказ: катерам следовать в район 5-й ГЭС. Основная часть «малого десанта» — десантные катера ЗИС — вверх по Неве поднималась на буксире у наших «каэмок» и бронекатеров. Так убивалось, как говорится, два зайца: экономилось топливо и уменьшалась шумность… Прибыли на место. Я вышел на набережную. Сюда же выскочил инженер-капитан-лейтенант Ровенский, и почти тотчас к нему подошел командир ОХРа капитан 3-го ранга Свирса.

— Прибыл? — спросил Ровенского Григорий Иванович. — Это хорошо. А теперь поворот на обратный курс… Надо срочно договориться о создании бригады для ремонта и восстановления катеров…

Я понял, что операция предстоит не из легких…

Начинался последний этап подготовки к операции: прибыли десантники — три сотни человек из состава 268-й стрелковой дивизии, затем ударный взвод моряков. Сперва они отрабатывали посадку на катера ЗИС, по 25 человек с полной выкладкой и оружием на каждый. Отрабатывали — это значит, что десантники, едва заняв места на отведенных для каждой группы катерах, выскакивали на берег, с тем чтобы через пяток минут, получив замечания и едва передохнув, вновь начать посадку… По приказу командования мы помогали красноармейцам, показывая, как все это сделать половчее.

Когда стало ясно, что каждый свой маневр знает, корабли снялись со швартовов. Мы пошли к деревне Овцыно, к поселку Рыбацкое — здесь готовилась другая часть десантной операции: бойцов учили покидать катера. Прямо в воду. На берег.

Командир высадочных средств старший лейтенант Щавелев не уходил с катеров. Здесь же, рядом с командиром, комиссар Федоров — строгий, подтянутый. Как всегда в боевой операции, перепоясанный ремнем, на котором по-морскому, на длинных ремнях, висел наган. В яловых сапогах… Только каска не надета да нет в руках автомата.

В. ЧУДОВ, старший лейтенант, командир 7-го ДСК Впереди десанта

В ночь на среду 19 августа корабли нашего дивизиона шли к месту высадки. Для этого надо было подняться по Неве до Усть-Тосна. Рядом — Ивановские пороги, где Нева убыстряет свой бег, вздувается к левому берегу бухтой. На самом кончике бухты — устье реки Тосны, а по всей бухте пороги, которые перекрывают проход, не дают идти к Тосне напрямую. Для нас это плохо, так как предстоит прикрывать высадку десанта и продвигаться по узкому фарватеру на глазах врага. А мне, командиру группы бронекатеров, приказано прикрытием руководить.

В сорок первом я командовал на Ладоге бронекатером, небольшим, но надежно защищенным кораблем, главным калибром которого были две 76-миллиметровые танковые башни, а зенитным оружием — спаренный пулемет ДШК в турели на крыше боевой рубки.

Бои были жестокие. Фашисты особенно сильно нажимали на наши корабли с неба. Однажды отбиться не удалось. Новый бронекатер, опять дни и ночи в боях, и снова неудача. Тогда контр-адмирал Челпанов сказал ладожскому командованию:

— Не давайте Чудову командовать кораблями. Для него у нас их просто не хватит.

С Ладоги меня откомандировали в Ленинград, в штаб МОЛиОР, где капитан 3-го ранга Львович, начальник отдела кадров, разочаровал меня, заметив, что ладожское начальство поняло слова адмирала Челпанова в буквальном смысле и сделало соответствующую запись в моем личном деле.

— А поэтому, Чудов, двигай-ка пока к флагманскому артиллеристу капитану второго ранга Слизскому. Ему нужны командиры на коррпост.

— Есть!

Что я еще мог ответить? Однако духу у меня на такую должность хватило всего на три дня: хотелось на передовую; но мне терпеливо объясняли, что передовая проходит сегодня через каждую ленинградскую улицу и квартиру, что на переднем крае мне пока делать нечего.

И вдруг прибыло начальство — командир отряда кораблей обороны реки Невы капитан 1-го ранга Чероков. Я обратился к нему.

— Назначьте меня начальником разведки своего отряда! — попросил и удивился, сразу услышав утвердительный ответ.

— Людей сами себе наберете, — сказал Чероков.

Невдалеке от нас на Неве стоял старенький сторожевой корабль «Вирсайтис». На него, по указанию Черокова, я и направился. Командира «Вирсайтиса», капитан-лейтенанта Григория Гогуа, я знал хорошо. Но представился ему и военкому по-уставному, изложил суть дела.

— Построим экипаж. Кто первый выйдет из строя, тот твой.

И вот личный состав «Вирсайтиса» выстроен на верхней палубе. Командир объяснил, по какому случаю прибыл старший лейтенант Чудов, а затем подал команду:

— Желающие в разведку — шаг вперед марш!

Все моряки, как один, сделали шаг вперед.

…Линия фронта проходила в нескольких километрах от реки Тосны, и осенью 1941 года командование фронта и флота стремилось узнать, что за этой «линией» происходит. Вот и ходили по вражеским тылам разведчики. О немцах знали все: где у них траншеи, хода сообщения, огневые точки, кухни. Но главное, знали, что часов с десяти вечера и до семи утра фашисты находятся в окопах, ракет осветительных не жалеют и боезапаса тоже. А потом, после семи, идут пить свой эрзац-кофе и есть японскую морскую капусту. Ну а днем поспокойнее, бдительность у врага пониже, особенно в обеденные часы. Вот в это время и начать!.. Обо всем этом я доложил капитану 2-го ранга Богдановичу в присутствии контр-адмирала Ильи Даниловича Кулишова.

19 августа в 13 часов корабли отходили от берега, строились на Неве в походный ордер. Впереди, строем клина, бронекатера прикрытия. Наша задача — прикрыть «каэмки» и ЗИСы от вражеских глаз и вражеского огня. Вот и мыс, за которым все начнется. Проходим его спокойно и видим, как разрываются снаряды нашей артиллерии на берегу, занятом противником. Идет артподготовка. Она была проведена в тех пределах, которые позволяли противнику не думать о десанте. Просто рядовой артналет, каких в течение последних дней было несколько. Немцев приучали к тому, что начался обстрел и надо в укрытие.

Я шел на головном бронекатере и посматривал на часы: сейчас из-за леса, от нашего берега, должен был вынырнуть идущий на предельно малой высоте самолет П-2, «пешка», как его зовут, и поставить дымовую завесу… Вот и самолет, а за ним спускалась вниз стена завесы, враг не мог видеть корабли, но и мы не видели берега.

— Ныряем в дым! — сказал я старшему лейтенанту Александру Потужному, командиру катера.

Мы стояли на палубе, возле рубки, и рядом с нами был еще капитан-лейтенант Илья Хамов, из штаба ОВРа… Корабли следовали точно по оси фарватера и приближались к точке поворота… Катер выскочил из дымзавесы. Я поднял бинокль — все так же вставали разрывы наших снарядов на переднем крае врага, у левого берега Невы, и все так же не стреляли немцы: конечно, они не ждали атаки в ясный солнечный день. Я еще раз посмотрел в бинокль. И тут враг открыл огонь. Почти тотчас всплеск разрыва встал у борта, и я почувствовал, как обожгло шею.

Бронекатера подходили к устью реки Тосны. Теперь уже нам надо было начинать постановку дымзавесы, и я дал команду. Она тут же была исполнена… Бой разгорался. Берег бомбили наши летчики, из-за Невы стреляла артиллерия. Сейчас должна была начаться высадка.

— Товарищ командир, от капитана второго ранга Богдановича семафор: «Подавить огневые точки врага», — доложил Потужный.

Цели на берегу были заранее распределены между катерами, каждый командир имел фотографии «своих» — об этом позаботился штаб ОВРа… Пушки бронекатеров дали первые залпы. Под их прикрытием десантники батальона старшего лейтенанта Александра Каструба высаживались на берег…

Как стало известно потом, десант, сломив сопротивление вражеских автоматчиков, в течение сорока минут продвинулся более чем на километр и оседлал обе дороги, идущие к мостам через реку Тосну. Десантники обнаружили, что мосты подготовлены к подрыву, и сумели их разминировать. Десант продвигался вперед.

Как это было, рассказывал старший лейтенант Щавелев, — он в бою был ближе к десантникам.

— Сперва все шло хорошо. Но затем немцам удалось оттеснить наших от берега Невы. Бойцы вели тяжелый бой, а нам пришлось начинать все сначала — высаживать людей на берег, контролируемый противником…

Разговор этот происходил поздно вечером в кают-компании катера Потужного. Мы были здесь вчетвером — командир ОВРа Богданович, Николай Щавелев, комиссар Федоров и я. Богданович выслушал рассказ Щавелева, и мы увидели, как нахмурилось лицо командира. Затем он поднялся из-за стола. Встали и мы.

— Сидите, — тихо сказал Абрам Михайлович. — Ну что ж, станем высаживаться еще раз. И снова днем. — Он посмотрел на меня: — Комфлотом в Больших порогах, на НП-1. Попросим у него авиацию, а у армейских товарищей — пару залпов гвардейских минометов.

— Из «катюш»?

— Правильно, Вадим. Из «катюш». — Всегда строго уставной, Богданович в трудную минуту называл нас, своих молодых подчиненных, на «ты» и по имени. — Ну и из орудий, безусловно…

В дверь заглянул вестовой. Через минуту он внес в кают-компанию чайные стаканы в подстаканниках и с мельхиоровыми ложками. Богданович удивленно поднял брови.

— Подарок… Недавно приходили с одной фабрики, — начал я объяснять. — Для установления шефских связей.

— И что же? В наше время эта фабрика позволяет себе делать подстаканники и ложки из мельхиора?

— Сейчас прессует корпуса противопехотных и противотанковых мин. А все прочее — из довоенных запасов, как объяснила начальник делегации.

20 августа в шестом часу вечера пять бронекатеров снова пошли к устью реки Тосны. Опять по главному фарватеру, под восточный берег «опухоли», которой вздувается Нева у Ивановских порогов. Под огонь орудий и пулеметов врага, его автоматов и винтовок. За нами шли «каэмки» и ЗИСы. Над нами кружили «мессершмитты», и катера стреляли по самолетам из пулеметов ДШК. Но «мессеры» держались на высоте, не уходили из района, и по радио были слышны голоса немецких летчиков: они корректировали огонь своих орудий по нашим кораблям.

Быть может, мы и сами могли бы дотянуться своими башнями до этих пушек, подавить их. Но наших самолетов не было, и никто не дал нам в этот ясный день целеуказания. Поэтому орудия бронекатеров стреляли по огневым точкам, расположенным у самого берега или вблизи от него. Вокруг наших катеров, прикрытых ими же самими выставленной дымзавесой, буквально кипела вода. Корабли шли сквозь грохот стрельбы и разрывов, сквозь дым и гарь, вздрагивали, как живые, получая удары сталью по стали. В один из моментов мне вдруг показалось, что я куда-то проваливаюсь. Перед глазами повисла черная завеса. Не знаю, через сколько времени я очнулся. Надо мною, лежащим на палубе в рубке бронекатера, склонился старший лейтенант Потужный.

— Контузило вас, товарищ комдив, — сказал Саша. — И я принял решение вывезти вас из-под огня.

— Отставить! — Мне показалось, что я крикнул, а Потужный спросил:

— Что вы говорите, товарищ комдив?

— Говорю, отставить. Разворачивайся и догоняй корабли. И помоги подняться. — Теперь мой голос, я это понимал, звучал увереннее.

Потужный ответил «есть» и дал команду рулевому.

Мы возвратились, лишь выполнив боевой приказ. На отходе «мессеры», те самые, которые корректировали огонь своих орудий, пошли на нас в атаку. Врагу не удалось уничтожить ни одного бронекатера, но убитые и раненые были на каждом.

Идти в госпиталь я отказался.

С. СОЛОВЬЕВ, краснофлотец, моторист КМ-28 Гибель комиссара

ЗИСы и наши «каэмки» шли за бронекатерами — через огонь и дым, через гейзеры разрывов снарядов и бомб. Как рассказывали потом, Федоров сидел рядом со старшиной катера ЗИС.

— Еще немного, и мы у берега, в мертвой зоне, — сказал он и встал, повернувшись лицом к бойцам. — Приготовиться! — Поднял руку и… упал навзничь.

Кто-то подскочил к Федорову — из-под пробитой пулей каски стекала струйка крови…

— Комиссара убило! — крикнул боец так громко, что казалось, перекричал он все шумы и грохот боя. — За комиссара Федорова, в атаку, вперед!

Страшен был удар балтийских моряков и красноармейцев десанта. Враг не выдержал, отступил…

Он любил жизнь, шахтер и простой рабочий, моряк и коммунист военком Александр Николаевич Федоров. Любил свою землю. Он никогда не думал о смерти и боялся лишь одного — стать калекой и выйти из великой битвы до срока, остаться пассивным наблюдателем… Он погиб в бою, и память о нем осталась в наших сердцах — сердцах его подчиненных, сослуживцев и товарищей — память о человеке мужественном и бесстрашном, верном сыне своей Родины и партии, которым он отдал всего себя, до конца, до последней секунды жизни в последнем для него бою.

Похоронили Александра Николаевича Федорова в братской могиле на левом берегу Невы, у Кривого колена. Собравшиеся у могилы моряки и десантники не сумели сдержать слез — они поклялись отомстить и клятву эту исполнили!

Г. КЕРИМОВ, младший лейтенант, командир группы сторожевых катеров Туманы Ладоги

Курсы младших лейтенантов при Высшем военно-морском училище имени Фрунзе закончены. Нам присвоены звания, выданы форма, документы и предписания — мне и моему другу Анатолию Александровичу на Ладогу, на западный ее берег, в Осиновец.

Прибыли, представились дежурному. Нас покормили, а потом повели к небольшому деревянному домику, каких в Осиновце было большинство.

— Командир ОХРа капитан-лейтенант Сочинин — человек строгих правил! — сказал нам возле дверей дежурный.

На сердце холодок, но делать нечего — постучался и шагнул первым, Толя за мной. Доложили как положено.

— Садитесь, лейтенанты, — сказал Сочинин, улыбнулся, осмотрел нас с ног до головы и уточнил: — Младшие.

Беседовали мы долго.

— Ну раз ты, Керимов, не просто краткосрочные курсы, но еще и Бакинский морской техникум закончил и стаж плавания имеешь, быть тебе у нас командиром группы сторожевых катеров.

Назначение на столь высокую должность удивило меня крайне. Но через несколько секунд пришлось удивиться еще более: сторожевые катера оказались «каемками», официально — КМ — «катера морские», водоизмещение каковых едва достигало 10 тонн!

Моя группа состояла из восьми единиц. Обычно «каэмки» используются как катера-тральщики. У нас тралов не имелось: каждый катер был вооружен спаренным пулеметом ДШК и штатной дымаппаратурой. Главной задачей катеров являлась охрана конвоев и одиночных кораблей на переходах от Осиновца до Кобоны и обратно. По «трассе», как было принято говорить.

Разные корабли ходили по трассе — канлодки и буксиры, тащившие баржи, небольшие транспорты. Но главное — тендеры. Тендер представлял из себя стальную коробку с острыми углами «обводов» и плоским дном, имел три отсека — трюм для грузов, моторный и кубрик на три человека.

Тендеры шли пятиузловым ходом, все время по трассе, под обстрелом и бомбежкой, в штиль и шторм. Наши «каэмки» рядом — прикрыть огнем от самолетов, дымзавесой от обстрела с берега… Так было каждый день: помешать тендерам выйти на трассу мог только особо сильный шторм, но не противник! Конечно, прикрывали мы не только тендеры — не зря же группа наших «каэмок» звалась «группой сторожевых катеров»!

Однажды случилась беда: потерялся «Тендер-81». Пришли мы в Кобону и узнали об этом. Надо ли говорить, как все мы и переживали, и недоумевали: немцы не стреляли, не бомбили, а корабля нет. Ночь не спали, — там боевые товарищи, там ленинградцы, которых вывезли из блокадного города. На другое утро тендер обнаружили… Не утонул, уже легче! Но где обнаружили — у Кошкинского фарватера, на отмели, у самого Шлиссельбурга и метрах в 150 от берега, занятого врагом!

Вызвал меня капитан-лейтенант Сочинин.

— Все знаешь о восемьдесят первом?

— Так точно, — отвечаю.

— Задача — точно определить его местонахождение. Спасать надо!..

Этим утром Ладога была предельно спокойна. Туман висел над водой, над берегом. На синее небо медленно взбиралось солнце. Идти в разведку решил на десантном катере ЗИС, — «каэмка» здесь не годилась, осадка велика. К тому же на ЗИСе команды всего два человека. Я взял моториста, пошли… От крепости, над которой реял наш флаг, мы увидали тендер, он стоял невдалеке. Быстро определил свои координаты и от них точку, где тендер сидел на мели: без установления точного места нечего было приниматься за спасение! Через два часа я был на докладе у Сочинина.

— Да, брат… Обстановочка, я извиняюсь, — дал волю своим эмоциям Александр Андреевич. — Видишь, какие тут глубины?

Я высказался, что глубины действительно никуда не годные. И не глубины вовсе, а сплошные мели.

— Потому-то он там и сидит, — ответил Сочинин. — Но нам все равно надо туда пройти и спасти!..

В конце концов выход был найден и решение принято. Спасать тендер ушли катер ЗИС, два малых мотобота и для огневой поддержки катер МО… И снова от Осиновца по трассе, привычным маршрутом. Надо бы побыстрее, да у мотоботов ход такой же, как у тендеров, пять узлов. А туман ждать не станет, поднимается над водой. Еще, не дай бог, ветерок — тогда на виду у немцев нам тендер никак с мели не снять…

И вот мы на ЗИСе «самым малым» подгребаем к тендеру. Уже метров 30 осталось, смотрим: на палубу откуда-то снизу сперва один, потом второй и третий человек выскакивают. И в нашу сторону пулемет «максим» разворачивают, уже затвор взводят.

— Стойте, черти! — крикнул я в мегафон. — Свои мы! Вас спасать идем!..

Ткнулись мы носом в тендер, подали старшине трос, помогли закрепить. И от тендера — к мотоботам. Только успели отдать на мотобот второй конец этого длинного троса, туман растворился, и берег стал буквально рядом с «Тендером-81» — отмель, а за ней сразу песочек и камни отлого поднимаются от воды к мыску.

Не знаю, что там фашисты думали, на нас глядя. Скорее всего, что мы десант собираемся высаживать. Пока они соображали, что к чему, мы сняли тендер с мели. Когда немцы опомнились, началось страшное. Из всех видов оружия обрушились на нас фашисты. Наш МО из своих сорокапяток, пулеметов ДШК отвечает (с мотоботов, с ЗИСа, с тендера «максимами» его поддерживают), а сам все дальше и дальше уходит от берега. Вскоре вышли на трассу и облегченно вздохнули: тендер спасен.

В первый день осени

Жили мы прямо на катерах-«каэмках»: в носовом кубрике четыре койки и в кают-компании два дивана, а еще столько же откидных коек. Тесновато. Сыровато. То жарко, то холодно. Но удобно: обмундирование всегда при нас, какую бы форму одежды ни объявили. Короче говоря, всегда мы на месте, всегда готовы к тому, чтобы завести моторы и уйти на трассу.

В первый день осени штормило. Для Ладоги это страшно — крутая и короткая волна качает корабли и выматывает экипажи. Но мы стояли в Осиновце, выхода не предполагалось, и шестнадцать примусов — по два на катер — дружно гудели на деревянном причале, и из шестнадцати кастрюль в небо, синее и чистое при этом шквалистом ветре, валил пар — готовился обед. И вдруг все кругом загудело — паровозы, пароходы. Я выскочил из кают-компании, где «подбивал» кое-какие записи в документах, и первым делом посмотрел на пост СНиС — службы наблюдения и связи: на его рее трепетали по ветру два белых прямоугольных флага с синим прямоугольником посередине.

— Воздушная тревога! — надрывались громкоговорители.

Второй мой взгляд обратился к трассе — туда с полчаса назад ушел сторожевой корабль «Пурга» — флагман Ладоги. И на «Пургу» сейчас шли «юнкерсы», шли с разных сторон — это называлось «звездный налет». И ни одного нашего самолета в небе!

— Керимов! — На пирсе стоял запыхавшийся капитан-лейтенант Сочинив. — Заводи моторы и поспешай к «Пурге»!

Группа шла самым полным ходом. Я стоял на мостике головной «каэмки» и не отрываясь смотрел на трассу. «Юнкерсы» продолжали пикировать, «Пурга» — отбиваться. Пулеметные трассы перекрещивались — те, что шли с неба, и те, что с воды. А до сторожевика было еще так далеко, и так мал ход наших катеров…

Командир катера, сигнальщик смотрят на меня с укоризной. Но что я могу им сказать, что ответить?.. Сердце дрогнуло еще раз, когда я скорее понял, чем увидел: бомбы попали в корму «Пурги», и корма сразу стала оседать… Но пушки и пулеметы не прекращали огня, и Военно-морской флаг развевался над кораблем. До конца!

Вражеские самолеты ушли. На нас они не обратили никакого внимания, и мы продолжали свой путь по трассе. Но уже на помощь не кораблю, а его экипажу. Холодная волна гнала по Ладоге обломки дерева, аварийные щиты и брусы, пятна мазута.

Надежда найти людей была призрачной, но мы верили — найдем и поможем. Мы думали о своих боевых товарищах, которые видят наши катера и в них не только свое спасение, но и возможность вернуться в строй и отомстить. За свой корабль, за своих товарищей.

Нам удалось подобрать из воды человек 50, и в их числе командира сторожевого корабля «Пурга» капитана 3-го ранга Горового…

В. ЛЯХОВСКИЙ, старшина 1-й статьи, командир отделения электриков ТЩ-58 Просто работа

Начало сентября, но погода летняя — теплая, солнечная. Мы снова идем с конвоем на Лавенсари, ведем на буксире баржу с боезапасом: дело наше такое, ведь мы морские рабочие войны… Идем, как обычно, — необычно другое: весь путь проходим тихо и спокойно, без всяких осложнений и приключений. На рассвете ТЩ-58 прибыл в бухту, мы выбрали буксирный трос и поставили баржу к пирсу, под разгрузку, а сами на рейд, в дрейф.

Позавтракали. Дежурный объявил приборку, и все разошлись по своим местам. Только принялись — тревога: налет самолетов. Нас он не задел. Отбой — и снова приборка. И опять с ней ничего не получилось: я как раз на верхней палубе был, когда на рейдовом посту подняли сигнал «воздушный» и «иже», то есть самолеты и боевая тревога, и тут же загромыхали пушки и пулеметы. Досталось нашему ТЩ-58 здорово: во всех налетах, кроме первого, пришлось отбиваться крепко… Потом был перерыв. Поели, даже смогли немного отдохнуть после бессонной ночи. Но в 14 часов снова тревога. Со стороны солнца шли пикировщики. Один из них явно в пашу сторону… Мы, аварийная партия, на своем месте на левом шкафуте, в готовности. И отсюда отлично видим, что самолет этот действительно направляется в пашу сторону и по нему пушки и ДШК стараются. И командир тоже: тральщик со «стопа» бросил на «вперед, самый полный». Рванулся корабль вперед — и тут же поворот: это рулевой старшина 1-й статьи Григорий Давиденко по приказанию командира положил руль право на борт, корабль пошел в сторону, и бомбы мимо.

Вздохнули: обошлось. Но радоваться было рано. «Юнкерс» тоже развернулся вправо, описал дугу и открыл бомбовый люк. Высота его полета была невелика, мы увидали этот его маневр, разглядели и то, как из этого самого люка бомбы посыпались, штук двадцать их было. Одни попадали в воду с правого борта, другие с левого, по носу и по корме. Корабль вздрогнул. И тут же из-под неплотно задраенных дверей машинного отделения повалил белый пар.

— Аварийной партии в машинное отделение! — приказал командир.

Отдраили дверь и — назад: в лицо ударило жгучим сырым жаром, в машине мы ничего разглядеть не смогли и не успели.

Внизу было трудно. Там остановилась левая машина, вырвало лубрикаторные краны. Это такие краны, которые открывают, когда смазывают маслом цилиндры машины. Так вот, краны эти сорвало, и через отверстия, которые получились, пар валил в отсек, где стояли на вахте старшина 2-й статьи Леонид Сергеев и старший краснофлотец Николай Московцев… Ребята не растерялись, они не полезли наверх, к выходу. Леня закрыл клапан на магистрали к левой машине, а Николай сумел добраться до насосов и остановил их. Пока суд да дело, пар осел. Наша аварийная партия смогла войти в машину. Все остальное было просто: мы заделали отверстия от вырванных клапанов, поставили на место металлические щиты палубы, которые этими же взрывами разбросало. Машинисты подали пар, машина и насосы заработали. Затем я проверил электрочасть — она оказалась в порядке, чему я немало порадовался. А наверху продолжался бой с самолетами…

Часов около шестнадцати в кубрик прибежал сигнальщик краснофлотец Василий Хрущ и сказал, чтобы я шел на мостик, к командиру.

— Вот что, Ляховский, набери человека четыре. Интенданта обязательно. Боцман сейчас спустит шлюпку, пойдем на остров за продуктами.

Стоит ли говорить, как я обрадовался и как обрадовал товарищей: идти нам через лес — осенний, настоящий, какой в Кронштадте и не снится!

Вот в этом лесу мы и заблудились. Но особо не горевали — командир был с нами.

— Ничего, моряки, выйдем! — ободрял он нас.

В лесу была красота, как будто и войны нет. Как будто и не бомбили нас сегодня почти целый день. Грибы нашли. Подберезовики, красные, белые. Еще какие-то там, я в них тогда не разбирался. Кто хотел — курил, старший лейтенант Геращенко разрешил. Вскоре оказались мы на поляне и тут, как говорится, нос к носу встретили какого-то майора и двух старшин, которые следовали за ним. Лес лесом, но он званием старше — поприветствовали. Он тоже приложил руку к козырьку фуражки. И вдруг спросил:

— А эт-то что за толпа? Поч-чему ваши, товарищ старший лейтенант, люди не в стр-рою?

Командир представился майору и объяснил, что полагает, в лесу строем ходить не обязательно и поэтому разрешил поразмяться.

Майор доводов командира слушать не стал и объяснил, что здесь вовсе не лес, а гарнизон, и он — комендант этого гарнизона. И никаких вольностей не позволит и не допустит.

— Строй службе основа и начало, старший лейтенант! — объявил он. — Командуйте!

Что оставалось делать? Построились, пошли.

На обратном пути мы тоже шли строем, хотя мешки были набиты продуктами и тяжело давили на плечи.

— Ну ладно, — сетовал Вася Хрущ, наш комсорг. — Тебя назначили старшим на это дело. Монастырскому по штату положено, он содержатель. Баклицкий — кок, тоже, вроде, по его части. Но меня-то зачем понесло сюда? Зачем я выпросился на эти строевые занятия с полной выкладкой?

Тима Горягин, как всегда, сохранял невозмутимость.

На корабль мы вернулись благополучно. Тем же вечером наш тральщик ушел в Кронштадт.

Л. ВАЙСМАН, капитан-лейтенант, флагманский штурман ОВРа Главный фарватер

Сентябрьской ночью 1942 года из Кронштадта в Ленинград шла подводная лодка С-9. Погода стояла мерзкая — ветер около пяти баллов, скверная видимость. Но все же фашистам удалось обнаружить лодку, они начали обстреливать ее. С-9, уклоняясь от артогня, маневрировала на узком фарватере, зажатом песчаными отмелями. Но неудачно: села на банку. Все попытки сняться своими силами ничего не дали. Видимо, противник понял, что случилось, и усилил обстрел. Положение складывалось более чем серьезное.

Лодку не оставили в беде. Кронштадт, форты, Ленинград открыли огонь по фашистским батареям. ОВР Ленинградской базы послал на помощь С-9 три небольших корабля: буксир ОВР-1, которым командовал лейтенант Григорий Смелков, буксир ОВР-2, его командиром был лейтенант Андрей Жигадловский, и катер ЗK-34, который вел лейтенант Владимир Лавриков. Командиром спасательного отряда шел флагманский штурман ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан-лейтенант Иван Васильевич Крылов.

Капитан-лейтенант Крылов был в ОВРе личностью заметной. Не вспомнить ни одной рискованной операции, которая прошла бы без его участия. Десанты 1941 года в Стрельну, в Петергоф — Иван Васильевич командир высадочных средств. Потом — разведка, боевое траление, ОЗО… Везде Крылов бывал, повсюду привыкли видеть его. Но главным образом там, где в бою было труднее. Человек отчаянно смелый, он любил таких же храбрецов: среди его друзей слабых духом не было.

Когда около трех часов ночи ЗК-34 подошел к месту аварии, здесь создалась обстановка более чем жаркая: яркие лучи вражеских прожекторов, висящие в небе «люстры» осветительных снарядов слепили глаза; стоял свист и грохот взрывов, тут и там поднимались подсвеченные огнем всплески воды.

— Лавриков, ставь дымзавесу к зюйду от лодки! — приказал Крылов. — И смотри, чтобы она ни на миг не рассеивалась.

Катер ставил завесу на полном ходу, в дыму и гари, уклоняясь от вражеского огня и оставаясь на виду. Но фашисты все же сумели пристреляться к катеру: в бортах, в рубке появились пробоины и вмятины, застонали раненые.

Безусловно, штаб ОВРа не выжидал, как же станут развиваться события, — по его заявке была усилена контрбатарейная стрельба. Тем временем наши буксиры были уже на подходе. Но очередной разрыв у борта ЗК-34 — и падает сраженный осколком Крылов.

— Товарищ капитан-лейтенант, я сейчас вас перевяжу! — К Крылову нагнулся сигнальщик.

— Не надо… Отвоевался я, — с трудом выговаривая слова, ответил Иван Васильевич. — Делайте свое дело: лодка должна быть спасена. Это приказ!

В этот момент подгребли буксиры, первым — ОВР-1.

— Товарищ капитан-лейтенант, прибыли! — крикнул Смелков, стараясь голосом осилить грохот боя. — Разрешите подходить к лодке с кормы?

— Подходи, да аккуратней, — ответил Лавриков. — Крылов ранен. Тяжело…

К шести утра операция по спасению подводной лодки С-9 закончилась, и корабли пришли в Ленинград. Но флагманский штурман ОВРа Ленинградской ВМБ капитан-лейтенант Иван Васильевич Крылов из этой операции не вернулся.

Кроме него погибли еще двое — старшина 2-й статьи Александр Архипов и краснофлотец Валентин Кочергин, оба с ЗК-34.

Штурманский класс Военно-морской академии я закончил в 1941 году, еще до начала войны. Выпустился досрочно и тут же получил назначение в отдел Гидрографического управления Военно-Морского Флота. Но послужить там пришлось с месяц: началась война, была создана Морская оборона города Ленинграда и Озерного района (МОЛиОР), флагманскими специалистами здесь стали командиры и преподаватели военно-морских учебных заведений, и в частности флагштурманом — профессор Военно-морской академии капитан 1-го ранга Николай Юльевич Рыбалтовский, у которого я учился несколько лет. И вот в начале июля Рыбалтовский предложил мне должность своего помощника. Я согласился и на следующий день получил назначение. Но в этой должности прослужил всего два месяца. Осенью Рыбалтовский вместе с другими преподавателями академии для продолжения службы в Военно-морской академии эвакуировался в тыл, а я в звании старшего лейтенанта стал сперва флагштурманом МОЛиОР, а затем Ленинградской военно-морской базы.

У Леонида Соболева есть прекрасный рассказ. Он называется «Бешеная карьера» и повествует о том, как старший штурман линкора Андрей Петрович Трук вдруг остается за командующего флотом. Но в рассказе эта метаморфоза происходит со штурманом в результате розыгрыша со стороны товарищей. А со мной? Старший лейтенант на должности, которую полагается занимать капитану 1-го ранга… Подчиненные, которые превосходят своего начальника возрастом, опытом службы и количеством галунов на рукавах кителей… Иронические улыбки других флагманских специалистов, младший по званию из которых — капитан 2-го ранга… И все это в сложнейшей обстановке первых блокадных месяцев войны.

Но на войне как на войне. Я выполнял свои обязанности и мечтал о настоящей боевой работе, а не о продолжении службы в «высоком штабе» и на высокой должности. Поэтому, как только мне стало известно о гибели моего боевого товарища Ивана Крылова, я подал рапорт с просьбой назначить меня в ОВР.

Просьба была удовлетворена.

Командиром ОВРа был капитан 2-го ранга Абрам Михайлович Богданович. Знал его с сорок первого по совместной службе в МОЛиОР. Но когда я вошел в его каюту и представился по поводу назначения, мой новый начальник строго официально произнес:

— Принимайте дела и обязанности и приступайте к работе.

— К исполнению обязанностей готов приступить тотчас, товарищ капитан второго ранга. Но прошу назначить комиссию по приему дел и штурманского имущества.

— Что за новости? Война, а вы о какой-то комиссии, — и поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен.

Но я не согласился, объяснив, что документы находятся не только в сейфе флагштурмана или секретной части, но и у исполнителей тоже.

— Соберете, — бросил недовольно.

— Никак нет, прошу назначить, — ответил я и подумал, что это вызовет недовольство командира ОВРа.

— Хорошо. Даю вам двое суток, а там посмотрим. — В его карих с лукавинкой глазах, как мне показалось, мелькнул огонек.

Многое я слышал о Богдановиче, да и сам знал о том, что, не кланяясь разрывам, он шагал по дамбе Морканала под обстрелом и бомбежкой. О том, как ходил в дозоры на «каэмках» и МО. Я узнал, что его слабостью была подчеркнутая любовь к смелым людям, таким, как Вадим Чудов, Игорь Климчинский, Григорий Смелков, Григорий Рогатко, как мой предшественник Иван Крылов, как старшина 2-й статьи Валентин Яковлев, краснофлотцы Олег Мясоедов, Яков Репетей… Но было у командира ОВРа еще одно — откровенное презрение к тем, кто в трудную минуту мог проявить слабость. Никаких оправданий Богданович не принимал.

— Я вами недоволен, — произносил он тихо.

Как правило, человек, получивший такой выговор, понимал, что скоро ему придется менять место службы.

Слышал я, что Богданович — волевой и умный командир, хорошо знает военно-морскую тактику и хорошо разбирается в вопросах оперативного искусства, легко ориентируется в боевой обстановке и всегда четко формулирует боевую задачу. Я понимал, что на новом месте надо завоевывать деловой авторитет, и твердо знал, что на меня станут смотреть не то чтобы особо — с пристрастием: «Как-то он себя после Крылова покажет?»

А Ивана Васильевича в штабе ОВРа помнили как отличного товарища, как опытного штурмана. В течение 30 дней после его гибели место Крылова в кают-компании никто не занимал, на обеденном столе одиноко поблескивали пустые тарелки… Я уважал Крылова, и эта добрая память о нем была приятна.

Обстановка, в которой действовал ОВР, была чрезвычайно сложной: в районе Урицк — Петергоф противник не просто вышел на берег, но к юго-западной окраине города, к Морканалу. Это определяло опасность как высадки десанта со стороны залива, так и блокады всех путей к Кронштадту, Ораниенбауму и далее. Велика была опасность атак фашистскими торпедными катерами наших кораблей как в Невской губе, так и в Неве. Особо опасным было зимнее время. Ибо вся Невская губа превращалась в сухопутную линию фронта, и немцы могли предпринять попытку атаки города по льду. ОВР обязан был прикрыть город со стороны моря от всех этих и других опасностей — задача не из простых. Выполнение ее требовало отлично налаженной боевой и организаторской работы, грамотных оперативных и тактических решений и установок. Их-то и разрабатывал штаб ОВРа. Но это были не просто «руководящие указания» — специалисты штаба принимали самое непосредственное участие в проведении каждой из операций. Все, начиная с командира Богдановича и комиссара Усанкина, выходили на кораблях, которые несли дозоры, обеспечивали переходы конвоев, участвовали в боевом тралении и высадке десантов, ходили на лед с Отрядом зимней обороны…

В сентябре 1942 года, когда я пришел в штаб ОВРа, он размещался на плавбазе «Красная звезда». Но вскоре плавбазу отдали какому-то соединению — для ОВРа к этому времени были подготовлены специальные помещения. На Крестовском острове привели в порядок двухэтажный загородный особняк. На первом этаже здесь располагались дежурный по штабу ОВРа, караульное помещение. Здесь же находились камбуз, столовая личного состава, командирская кают-компания. Верхний этаж был отдан под салон командира ОВРа, жилье и служебные помещения — тут размещались все начальники и флагманские специалисты. Радистам был выделен специальный дом во дворе особняка — «домик связи», как его звали.

На Кировских островах оборудовали специальный железобетонный бункер, состоящий из нескольких помещений. В самом большом из них находился командный пункт штаба ОВРа (КП) и оперативный дежурный штаб (ОД): здесь стоял огромных размеров стол, на нем — морские карты, глянув на которые можно было четко представить себе обстановку на всем театре военных действий ОВРа. На втором столе стояла аппаратура связи, — в считанные секунды ОД мог связаться с любым из наших дивизионов, постов, аварийных партий и брандвахт. И безусловно, с командованием базы и флота, других соединений, а также с командованием Ленфронта.

Несколько слов хочу сказать о тех, кто находился в те дни рядом и помогал мне, новому в ОВРе человеку, входить в курс дел и обстоятельств. И не только мне, но и новому начальнику штаба капитану 3-го ранга Якову Сергеевичу Большову, с которым мы в одно время заканчивали академию, — он прибыл в ОВР несколько позже меня, в декабре, сменив капитан-лейтенанта Илью Хамова.

Но сперва о самом Большове. Фамилии своей он отвечал полностью — высокий рост, крупное скуластое лицо с чуть раскосыми широко поставленными глазами, широкие плечи и большие руки. Все достаточно быстро поняли: у нового начальника штаба острый ум, твердый характер. Он умеет не только наладить четкую и дружную работу, но и прислушаться к мнению подчиненных.

Так вот, его подчиненные, а мои товарищи, помогали нам — флагарт Петр Маркович Дубовский и флагминер капитан 3-го ранга Андрей Николаевич Барабанов, флаг-связист инженер-майор Владимир Николаевич Самойленко, человек подвижный, резкий и крайне острый на язык. Я уже не говорю о флагманском механике инженер-капитане 2-го ранга Владимире Александровиче Звездине — он и возрастом был постарше всех нас, и, наверное, посерьезнее: дивизионные и прочие механики, которые не могли или не хотели понять требований Звездина, у нас, как я потом понял, не держались. В этом флагмех был чем-то сродни Богдановичу, хотя, в общем-то, это были разные люди. Многому я, как это ни странно, научился и у флагврача — он был истинно военным человеком и уникальным доктором: в 1937 году Борис Николаевич Шишкин закончил Высшее военно-морское училище имени Фрунзе и тут же поступил в… Военно-медицинскую академию. Врачом он стал перед самой войной… В штабе ОВРа служили рядом со мной флагхимик Владимир Иванович Векслер, «в миру», как мы говорили, преподаватель Университета, и другие командиры — старший лейтенант Сергей Всеволодович Остроградский, гвардии капитан-лейтенант Николай Николаевич Корсак, старший лейтенант Григорий Петрович Рогатко, лейтенант Игорь Николаевич Климчинский. Все это были мои боевые товарищи. Мы вместе несли службу, вместе участвовали в боевых операциях. И не помнится такого, чтобы в трудный момент кто-нибудь из них не пришел на помощь к тому, кому эта помощь нужна!

А. БЕЛОВА, руководитель ансамбля гусляров Дома флота КБФ Гусляры

Октябрьским хмурым утром БТЩ Т-210 уходил на Лавенсари. Шел он в составе конвоя — сразу за его тралом стучала дизелями подводная лодка, и это нас очень волновало. Нас — артистов ансамбля гусляров, который незадолго до этого выступал у подводников: всем очень хотелось знать, какая это лодка идет, кто там командир и комиссар — не из числа ли наших друзей.

— А еще флота гусляры! — возмущался приставленный к нам, как мы понимали, «для общего руководства» военном дивизиона БТЩ Карп Михайлович Гавриш, высокий и тощий человек с сердитым сейчас лицом. — Эти же сведения составляют военную тайну. А вы…

Что он далее хотел сказать, не знаю. Но насчет лодки я велела своим ребятам и девочкам молчать. Велела, но мне думалось, что Гавриш мог бы с нами обойтись поделикатнее: уже год — с той поры, когда ансамбль в первый раз выступал в Кронштадте, — продолжалось наше знакомство.

Да, это происходило в октябре 1941 года. Тогда наш и несколько других ансамблей отправили в Кронштадт. Здесь артистов разместили в общежитии при Доме флота «по подразделениям» — то есть по коллективам. Встречали нас «на уровне» — краснофлотские койки в два яруса, занавешенные окна.

— Располагайтесь, — сказал начальник Дома флота. — Первый концерт в девять ноль-ноль, так что спать!

Утро выдалось туманным, хмурым и довольно холодным. Мы вышли на мокрую улицу, под мокрые деревья, к мокрому памятнику первому исследователю Новой Земли Пахтусову и сбились в кучу, поеживаясь от этой мокроты.

— Ну что за вид? — Перед нами стоял сам начальник Дома флота. — Вы же почти военные люди, к тому же флотские. А ну-ка, принять бравый вид и — грудь колесом!

— Нам нельзя! — перебила начальника бойкая Нина Окунева, наша танцовщица. — Строй неровный получится.

Девочки засмеялись.

— Белова! О чем говорит этот детский сад перед концертом, о чем думает?

Конечно, это был «детский сад»: взрослых в ансамбле нашем имелось лишь два человека — я и художественный руководитель Иван Цаплин, баянист-аккомпаниатор и мастер игры на гуслях. Остальные — «до шестнадцати».

— Правильно думают перед концертом — о хорошем настроении, — и дала команду: — На ре-мень!

Гусли у моих ребят были в матерчатых чехлах, они носили их на ремне, как краснофлотцы винтовку…

Первый концерт на эсминце «Гордый». Корабль только что вернулся из боевого похода. Он стоял невдалеке от притопленного «Марата», кормой к стенке, с уткнувшимися в нависший над гаванью туман зенитками, возле которых находились моряки.

Мы остановились на корме и, прижавшись к леерам, рассматривали орудие — краска на нем обгорела… Наконец, появились начальник Дома флота и с ним какой-то командир.

— Комиссар эскадренного миноносца «Гордый» Дмитрий Иванович Сахно, — представился он. — Прошу следовать за мной.

Моряки сидели везде — на развернутом поперек корабля торпедном аппарате, на надстройке, у трубы. Стояли на палубе. Были зрители и на «Марате». Рядом стоял еще какой-то корабль, поменьше «Гордого», на нем тоже «полный зал». Я спросила комиссара Сахно, что это такое. Он понял и, улыбнувшись, ответил:

— БТЩ, базовый тральщик. Моряки, правда, чаще зовут такие корабли «быстроходными тральщиками», и в этом есть резон.

Тогда я пропустила все это — видела, девочки и мальчики немного трусят перед концертом. Да и сама волновалась изрядно: как-то примут нас моряки? Однако деваться некуда, объявила:

— Русская народная песня «Выйду ль я на реченьку…».

Первый экзамен мы выдержали блестяще. Отметкой за него были горячие аплодисменты зрителей.

…Год пробежал незаметно, и вот ансамбль уже держит путь на Лавенсари. Первый раз по-настоящему вышел в море на настоящем боевом корабле, на БТЩ, которым командует старший лейтенант Михаил Павлович Ефимов. Мы оставили реквизит во втором кубрике, где нас разместили, и вышли на палубу.

Почти сразу после выхода из гавани моряки поставили трал; мы стояли, прижавшись к кормовой мачте, и наблюдали, как пошел за корму трос, как посыпались буйки… Нелегким оказался этот боевой поход. Едва конвой миновал Шепелевский маяк, появились вражеские артиллерийские катера, открыли огонь.

Уже совсем стемнело. Залив озарялся лишь орудийными вспышками. Стрельба не утихала. Невдалеке от нас разрывались вражеские снаряды.

— Это что за явление? — По палубе в нашу сторону направлялся Гавриш. — Марш вниз, и быстро!

Вразнобой объяснили, что уже бывали под огнем и знаем, что в таких случаях надо делать.

— Да ну-у? — засмеялся Гавриш. — И что же мы умеем?

— Оказывать первую помощь.

— А тебя как звать, молекула?

Дружный хохот грянул в ответ.

— А так и зовут, Карп Михайлович, — Молекула. А вообще — Вера Кожина, — сообщила я.

— Ну хорошо. — Он позвал оказавшегося неподалеку краснофлотца и приказал отвести трех девочек к доктору: — Скажи, боевыми санитарами. И пусть им обязательно выдадут санитарные сумки. Ну, а мальчики что?

— Они вполне могли бы подносить снаряды, — ответила я.

— Будем иметь это в виду, — сказал Гавриш. — Но пока — в кубрик, и чтобы никто оттуда носа не высовывал!

Пришлось подчиниться. К счастью, ни один вражеский снаряд не попал ни в БТЩ, ни в лодку, которая шла за нами.

На Лавенсари корабль встал на рейде — лег в дрейф, как объяснил старший лейтенант Ефимов. И добавил, что не выпустит меня и моих ребят с корабля до тех пор…

— До каких это «до тех?» — перебила я его.

— А до тех, Алла Александровна, — улыбнулся командир, — пока не покажете нам своего искусства. Уж извините, но Карп Михайлович со мной согласен: мы вам показали, что можем и умеем, теперь ваша очередь. Конечно, если это не так сложно?

Могла ли я сказать ему, морякам «нет», когда увидела своими глазами, что пережили за короткую, но такую длинную ночь и Ефимов и экипаж?

Погода не позволяла давать концерт на палубе, и мы решили, что лучшего места, чем второй кубрик, не найти.

— Но не тесно будет? — все же засомневалась я.

— Насколько я помню, вы как-то рассказывали о выступлениях в землянке у морских пехотинцев? — лукаво спросил Гавриш.

— Там моряки сидели на нарах, а середина оставалась свободной.

— Пусть это вас не волнует, — заметил Карп Михайлович.

Пока мы беседовали, во втором кубрике все было приготовлено. Прибежал рассыльный, доложил. И вот мы с Гавришем спускаемся по трапу, — мои гусляры сидят в углу со своими инструментами, Иван Цаплин устроился на разножке и перебирает басы баяна… Он глянул в мою сторону, и я поняла, что параллельно со мной «обрабатывали» нашего худрука. И что, пока я решала с Гавришем теоретические проблемы, Иван вместе с военкомом Т-210 все подготовил практически. Ждать было нечего, я сделала шаг вперед и объявила:

— Русская народная песня «За рекой, за быстрой…»!

В общем, репертуар наш оказался «короток». Тем более что вдруг по корабельной трансляции прозвучала команда на смену боевой вахты, и, к нашему удивлению, кубрик мгновенно опустел, чтобы через несколько минут вновь заполниться. Мы с Иваном поняли, что концерт надо начинать сначала, Цаплин поднялся и объявил:

— «Песня-душа»! — сел на разножку и растянул меха.

Что оставалось мне? Только выйти на шаг вперед и запеть:

Подхватили все — гусляры, танцоры и даже акробаты, сестры Инна и Анна Игнатьевы, «старшее поколение» ансамбля. Я уже пела второй куплет, и, когда дошла до припева, его поддержали и зрители.

Перед концертом я очень волновалась, что им негде будет устроиться. Они же были у себя дома, и каждый нашел место. Правда, тут я боялась за другое: а вдруг койки, подвешенные к потолку, рухнут, так как цепочки, которые их поддерживают, могут не выдержать веса моряков, по двое и по трое сидевших на них. Но обошлось… Сложнее оказалось с другим: опять не хватило репертуара, и снова выручил Иван Цаплин. Он бросил лишь одно слово: «Яблочко» — и заиграл. Сразу же нашлись два моряка, которые выскочили в проход между койками, рундуками и стойками, находящимися в средней части кубрика, — здесь только что отплясывали наши Нина. Окунева и Клава Колоскова. И пошло…

В кубрике было жарко. В кубрике было душно… Нет, мы не ощущали этого, когда краснофлотцы танцевали «Яблочко», — столь велико было его очарование: здесь, в тесном кубрике, его плясали люди, только что вышедшие из боя. Люди, которым бой предстоял, быть может, через минуту, через полминуты…

А. ФИЛИППОВ, старший краснофлотец, радист КМ-901 На «малой дороге жизни»

Навигация 1942 года затянулась. Даже во второй половине декабря не было такого льда, по которому можно бы пуститься на автомашине. От Лисьего Носа до Кронштадта и далее до Ораниенбаума добирались на буксире или тихоходном тральщике. Это было во всех отношениях нелегко и опасно: все насквозь просматривалось врагом и все, что появлялось на фарватере, немедленно обстреливалось его артиллерией. Уклониться же маневром на льду не получалось… Оставались ночи, в это время года самые длинные: темнота наступала около семнадцати, рассвет — после девяти. Но у фашистов имелись прожектора, их лучами они шарили по заливу. Можно было использовать вьюжные ночи, они оставались самыми безопасными: лучи прожекторов не пробивались сквозь снегопад. Однако здесь наступало иное: лед дыбился, вставал торосами. Пройти их представлялось не просто.

В то время я служил на 10-м ДСК радистом. Катера наши, хотя и числились «сторожевыми», таковыми не являлись: «каэмки», они почти повсеместно использовались как катера-тральщики. Наши в начале войны тоже имели тральное вооружение. Однако затем его сняли, взамен установили аппаратуру для постановки дымовых завес, и стал наш ДКТЩ 10-м ДСК…

Незадолго до Нового года катера подняли на стенку, а мы засобирались на «ледовую службу», в ОЗО. Как в прошлую зиму. Но сборы наши окончились ничем: дивизиону поставили другую задачу — прикрыть дорогу от Лисьего Носа до Ораниенбаума дымовыми завесами.

Надо заметить, что за прошедшую кампанию дивизион накопил в этом деле достаточно опыта. Но теперь предстояло решать, как все это делать зимой… Вариантов и предложений была масса: поставить катерную дымаппаратуру на автомашины, аэросани и другие средства передвижения по льду.

Комдив капитан 3-го ранга Николай Николаевич Амелько выбрал аэросани.

Еще до войны на Московском глиссерном заводе под руководством инженера Андреева были разработаны и пущены в серию транспортно-десантные аэросани. Они имели довольно объемистый корпус, детали набора которого по-морскому назывались стрингерами и шпангоутами, были обшиты фанерой. Авиационный мотор М-11, точно такой же, как на самолете У-2, и четыре лыжи позволяли аэросаням передвигаться со скоростью до 35 километров в час. Управлялись они легко — автомобильным рулем и двумя педалями. Имели экипаж из трех человек — командира, механика и стрелка-радиста, у которого на вооружении имелись переносная радиостанция и ручной пулемет Дегтярева в турели. Таких аэросаней дивизион получил шесть. Стало быть, следовало создать шесть экипажей, назначить командира нового подразделения, лучше бы человека сведущего. Таким оказался лейтенант Владимир Довженко. Он прежде служил на аэросанях, имел опыт вождения и хорошо освоил эту технику еще в прошлую зиму, в ОЗО.

С аэросанями пришли и механики-водители, что несколько упрощало дело. Оставалось подобрать командиров и химиков, которые могли бы управлять машиной и дать дым, а в случае чего встать за пулемет. Командирами стали командиры катеров нашего дивизиона — старший краснофлотец Гурий Успенский, старшины 1-й статьи Иван Кравченко и Иван Беневоленский, другие ребята…

Новая техника осваивалась трудно. Вдруг выяснилось, что аэросани не хотят трогаться с места при работающем на полных оборотах двигателе. Причину нашли быстро — примерзали лыжи. И выход из положения тоже: надо было, чтобы механик-водитель «потоптался на месте», то есть еще до запуска мотора приподнял и повращал лыжи. Другая сложность заключалась в необходимости отработать взаимозаменяемость членов экипажа. В этом смысле самой сложной являлась должность механика-водителя, а в ней — вождение аэросаней… Но самая большая трудность состояла в том, что было неясно, как устанавливать на сани дымаппаратуру. Взять с катеров штатную — каждая установка весом за полтонны, а надо ставить две. Это тяжело для саней: груз в корме, а там еще и мотор.

Комдив Амелько на партийном собрании говорил о том, что дело это для нас новое, что аэросани — особые боевые машины, и в таком виде, в каком они прибыли, нас не устраивают. И надо своими силами доработать машины, придумать новую дымаппаратуру и поставить со на сани…

На следующее утро определилась группа: старшина 1-й статьи Иван Кравченко, старший краснофлотец Гурий Успенский, главный старшина Юрий Пузырев, инженер-лейтенант Николай Трифонов. Выражаясь языком сегодняшнего дня, было организовано мини-конструкторское бюро, которое под руководством «главного конструктора» комдива Амелько принялось за разработку новой системы.

Не скажу, что все шло хорошо и быстро, хотя трудились наши товарищи с раннего утра и до ночи, отдыхали урывками. Каких только вариантов не было! Пробовали ставить штатные дымшашки в штатные же шашкодержатели, какие имелись на катерах. Выяснилось, не годится: опасность остаться без рук подстерегала человека, который должен был запустить на ходу очередную шашку в работу. Комдив же высказал еще одно сомнение:

— Неясно, как будет с дымом: его может сорвать потоком воздуха от винта.

В общем, отпал и этот вариант.

— Надо делать штатную аппаратуру с использованием морских дымшашек, — заметил Николай Николаевич. — Давайте еще думать.

Как-то комдив зашел в комнату, выделенную нашему КБ. Там он застал Успенского.

— Не спал? — спросил Амелько.

Гурий покачал головой.

— Кажется, нашел, товарищ капитан третьего ранга. — И он развернул большой лист ватмана. — Смотрите: четыре морские дымшашки ставим в трубу-контейнер через отверстия, что сверху. К запальному курку — привод, который уходит в сани. Привод закрепили, крышки на отверстиях закрыли. Надо запустить шашку — химик ручку привода дернул — готово!

Амелько внимательно слушал, рассматривал чертеж.

— Контейнеры крепятся к саням на пилонах, как я понял?

— Так точно. И еще: контейнеры при таком расположении будут вроде аэродинамических труб. Тяга же, создаваемая винтом, обеспечит плотную завесу.

— И менять шашки просто! — одобрил Амелько. — Ну какой же ты, Гурий, умница! Одно слово — молодец! А теперь — отдых.

Через несколько дней первые аэросани были готовы. Правда, кое-что пришлось доработать: укрепить кузов и обшить его асбестом против контейнеров, ибо дымшашки в работе раскалялись почти докрасна и контейнеры сильно нагревались.

И вот ходовые испытания. Аэросани перегнаны в район Комсомольских ворот, что за Северным крепостным валом. Здесь один из выездов на ледовую трассу… На востоке брезжил рассвет, а чистое февральское небо предвещало солнечный день.

Проверены механизмы, прогрет мотор. Все готово к работе. Командир лейтенант Довженко уже на своем месте, протирает меховой рукавицей пней со стекла. Мы с механиком-водителем Алексеем Федоровым в последний раз осматриваем дымаппаратуру.

Леша тихо посмеивается:

— Ну что, радист, руку не сорвал? Это тебе не на ключе постукивать!

— Пока нет, — в тон отвечаю я. — И потом, подумаешь, восемь шашек по двадцать килограммов! И не сразу, а по одной.

— Только этим и спасаешься, — смеется Леша, потирая замерзшие от холодного металла руки.

— По местам! — слышим мы команду лейтенанта.

Над трассой встали первые всплески разрывов.

Сейчас пойдем. И хотя мы сами делали эту аппаратуру, сами ее испытывали, волнуемся изрядно: как-то все получится? Хлопнув пару раз, начал работать мотор. Пошли! Через несколько минут машина должна выскочить на «малую дорогу жизни».

— Дым! — приказал Довженко.

— Есть дым! — ответил я и резко дернул ручки привода с обоих бортов. И тут же бросился к турели, посмотреть. Легкий дымок взвился за контейнерами. Довженко приказал увеличить ход. Аэросани вихрем мчались по трассе, теперь за ними вставала высокая плотная стена дымзавесы. Теряя цель, противник рассвирепел: тяжелые снаряды стали ложиться по нашему курсу, справа и слева от саней. Лейтенант то и дело менял направление и скорость… Машину кидало на неровностях льда, на трещинах. До Лисьего Носа хватило четырех шашек. Вторая половина ушла на обратный путь.